Текст книги "Панихида по Бездне"

– И посему ты пал? – спросил Филипс отрезвевшим и грубым голосом.

Томас промолчал, избегая глаз Филипса.

– Ты хренов поднебесный. – Его глаза блестели, как у сороки, но брови были сведены в гневе. – Отвечай! – вскрикнул Филипс, хотя предыдущую фразу сказал, скорее, утверждая, нежели вопрошая.

– Да, – почти неслышно выдавил Томас.

– Почему сразу не сказал? – гневливо спросил Филипс.

– Не знал, как отреагируют.

– Так вот почему Давид… Из-за Рауса ведь? Ха! – Филипс выдавил смешок с искривлённым омерзением лицом.

– Вы не расскажете команде? – отчасти умоляющим тоном спросил Томас.

Филипс задумался, но не о том, о чём считал Томас.

– Нет, не расскажу, – припустив напряжение в голосе, сказал Филипс.

Капитан выключил радио и, потирая руки, облокотился на стену надстройки.

– Значит, так… – резко начал Филипс, – на сегодня наши с тобой посиделки закончились. Иди вниз и отоспись. Но перед тем позови Кана.

– Нельзя, чтобы кто-либо узнал, – решил удостовериться Томас.

– Осади. От меня не узнают. Мне на судне только самосуда не хватает.

Филипс взял Томаса за плечи, развернул и едва ощутимо подтолкнул в сторону лестницы. Последнее, что углядел Томас спускаясь, это как Филипс уселся на стул и достал какую-то книжку.

Томас проследовал приказу Филипса и вместе с Каном поднялся на палубу, но в рубку капитана решил не ходить. Он лишь со стороны видел, как оттуда спустя пару минут вышел сам Филипс, что-то записывая на клочке бумаги. Томас ещё некоторое время провёл, обдумывая сказанное тем человеком. Он не знал, как реагировать и что с этим делать, но точно знал, куда ему теперь нужно отправляться, поэтому следующим пунктом было переговорить со штурманом по поводу координат. Можно было спросить у Филипса, но тот больно уж своеобразно отреагировал на узнанное.

«Может, один из этих?» – предположил Томас, вспоминая косо смотрящих.

Томас поднял воротник сюртука и облокотился на перила. Он смотрел за играющими редкими огоньками на воде бликами, когда из иллюминатора каюты вылетела странного вида птица. Томас наблюдал её лишь мгновение. Достаточно неощутимое и мимолётное, чтобы посчитать игрой воображения.

На протяжении всего рабочего периода Томас пытался перехватить штурмана, но всё время ему что-то мешало. То приказ боцмана отдраить рубку, а потом, «чтобы крепче спалось», и палубу. То возглас Кана о «грёбаных полуночных поболтушках» с капитаном, а как следствие, и приказ убрать складское помещение. То неудачная попытка перехватить на обеде. Сразу после очищения своей тарелки с бурой кашицей непонятного происхождения штурман исчез так, что даже на глаза и не попался. То штурмана нет на месте, он консультирует капитана. В общем, словить его удалось к концу первой половины суток, язык не поворачивается назвать это днём.

– Простите! Простите, штурман, – позвал Томас, зацепив того у самых дверей.

– А-а-а-а-а… – громко вскрикнул штурман, отвечая на зов Томаса. – Что тебе-то нужно? – с заплетающимся языком спросил он.

– Мне нужна помощь в навигации.

– Тебе?! Ты ж новый уборщик. Держи курс на подсобку, – радуясь своей меткой остроте, сказал штурман.

– Мне нужно узнать, что отмечено этими координатами? – Томас показал лист.

Он пытался говорить уважительно и терпеливо пропуская мимо ушей пьяный говор собеседника. Дело это в высшей степени омерзительное, но несущее свои плоды. Даже разум пропитанного спиртом повесы можно расположить к себе доброжелательностью.

– Вы чё, все с сума посходили? То капитан с каких-то хренов вдруг в грёбаный Град захотел, то теперь уборщик просит ему координаты показать, – пытаясь выставить себе цену, высказал штурман.

– Прошу вас! – полным искренности голосом воскликнул Томас.

– О-о-ох… Да не ори ты. Ладно, идём, – сказал он, схватившись за больную (во всех смыслах) голову.

Штурман завёл Томаса в небольшое помещение, где на громадном столе было разложено множество самых разнообразных и вычурных карт. Помимо них было множество листовок с разного рода расчётами, значение которых Томасу было неизвестно. Штурман взял протянутый ему клочок и внимательно вгляделся в координаты, после чего обрушился руками на стол и стал разгребать его в поисках подходящего куска карты.

– Так вот оно. Тридцать пять, тридцать шесть… Вот, – штурман указал пальцем. – Ни хера там нет, даже руин. Пустая скальная стена.

Томас посмотрел на карту и шёпотом произнёс:

– Сто двадцать километров от Лики.

– Да, сто двадцать, а теперь иди отсюда, мне работать надо, – сказал штурман, отвлекаясь на почти пустую склянку с выпивкой.

Томас наспех зарисовал кусочек карты с разметкой на обратной стороне того самого клочка. Уходя, он благодарно кивнул, но штурман того не заметил. Пригубил да уселся выписывать непонятные закорючки на бумаге.

Оставшуюся часть суток Томаса гоняли по всему «Мороку» и заставляли драить всё, что только может быть отдраено. С момента разговора со Штурманом и до наступления позднего часа, когда все стали расходиться по койкам, Томас лишь работал, не разгибая спины. Закончив свои вторые рабочие сутки, он свалился на ступеньки лестницы, что вела в трюм. Хорошенько растянувшись на ней, Томас на мгновение даже получил столь желанное забытьё. И пускай стальные углы ступенек врезаются в спину, словно ножи, Томас чувствует, как расслабляющая волна накрывает напряжение в конечностях. И словно в аккомпанемент тому на палубе царит тишина и спокойствие. Знакомые и хронически свойственные Томасу.

– Что, тяжко? – неожиданно спросил Тим из-за спины, заставив Томаса чуть подскочить на месте. – Мне тоже тяжко было. Да, в принципе, и сейчас особенно не лучше. – Он прошёл на пару ступеней вниз и сел наравне с Томасом, который к этому моменту уже уселся более-менее ровно.

Тим достал небольшую коробку с изображением курящего мужчины в чёрном цилиндре да таком же по цвету смокинге и, направив на Томаса, кивнул, как бы предлагая.

– Не курю, – отказался Томас, глянув на Тима узкими от усталости глазами.

Тим открыл пачку, и внутри оказались небольшие сладкие леденцы. Томас улыбнулся.

– Неплохо, – честно признался Томас.

– Ты первый оценил, – проговорил Тим не без досады.

Томас взял одну конфету и положил в рот. Тим поступил так же. Они просидели ещё где-то минуту в тишине. В той тишине, что осаждает своим неприятным звоном. Она перерастает в неловкое молчание, которому в неудобности не найдётся равных. Потому по истечении той минуты Томас сразу выбросил на свет вопрос, не особо в нём разобравшись:

– Что ты тогда шептал?

Тим мгновение подумал, потом, с видом замешательства, слегка протянув «не», сказал:

– Не очень тебя понял.

– «О том, что оставил позади». Что это значит? – этот, ещё тогда, во время отплытия, озаботивший Томаса вопрос сейчас звучал достаточно перезрелым и неуместным, но совсем не эта его черта удивила Тима.

– Хм… А ты странный, – удивлённо нахмурившись, проговорил Тим. – «О чём ты плачешь, на смерть идущий?» – «О том, что оставил позади», – сказал он, глядя на Томаса с лицом как бы вопрошающими: «Теперь понял?». Но когда Томас ответил приподнятыми в незнании плечами, Тим добавил: – Это вопрос, что Мортэма задала смертному. Как прощальный сигнал с ворот. Слова эти даже самый недалёкий знает.

– Видать, я достаточно далёкий, чтобы знать, – немного исковеркав фразу, сказал Томас.

Его не особо озаботила вероятность быть раскрытым в стане поднебесного именно при Тиме. Вероятно, от усталости или от того, что верил в добропорядочность своего собеседника, он так спокойно попирал возможную опасность. Обе возможности в равной мере опрометчивы и стоят того, чтобы по их поводу задуматься.

– Видать, так и есть, – Тим снова достал коробку, взял ещё конфету.

Томасу пришла в голову идея. Та, которую стоило бы вывести сутками так ранее, ещё при самом знакомстве, но она поспела лишь сейчас.

– Слушай, Тим, – простучав конфетой по зубам, начал Томас. – Ты случаем никогда не слышал о Волке?

– Волк? Что-то знакомое, – это слово зацепило некие крюки в памяти Тима. – А кто он?

– Мне говорили, что когда-то был расхитителем на «Мороке», – Томас окинул глазами корабль.

– Ну, значит, это ещё до закона было. Просто я дольше с Филипсом плавал. Меня буквально за месяц до смерти прошлого капитана взяли. А «Морок» уже тогда от расхитительства отказался.

– И что, даже не слышал? Подумай.

– Да нет, кличку я, может, и слышал, но лично не знаю. – Тим вдруг резко двинул головой назад. Отпрянул, будто в его голову влетела мысль. – А Волк – это не тот, что убил Рауса? – спросил Тим. – Да, точно. Я ещё когда малой был, слышал слухи, что мужик по кличке Волк прирезал того самого Рауса. А кроме того, – Тим развёл руками, – извини.

– Ладно, не заморачивайся, – с этими словами Томас потянулся к коробке с конфетами, вопросительно поглядывая на Тима. Тот кивнул, и Томас взял ещё конфету.

– Говорят, ты поздним часом с Филипсом в рубке пил, – завуалированный вопрос прозвучал довольно грубо и с неким резким наскоком.

Тим смотрел в сторону, старясь показать, что ему, в общем-то, всё равно, но на самом деле он был достаточно заинтересован, так как Филипс был центром одной из самых интересных интриг на судне. И Тим хотел этой интригой поделиться с Томасом.

– Всего стакан, – честно сказал Томас. – Он весь изливался о чём-то, видимо, ему важном, но конкретно о чём, я так и не разобрал. Много про Бонама говорил, но всё как-то слишком витиевато и неопределённо, оттого я как-то мимо ушей пропускал.

– Да, он, когда бухой, всегда так разговаривает. Только ты его не слушай, он лжец, – возбуждённым тоном произнёс Тим. – Я тебе по секрету скажу. – Он придвинулся поближе. – Филипс Бонама и убил. Ты лично знавал Бонама?

В это мгновение Томас почувствовал странную уязвимость. Будто грубые руки суровой реальности проникли в голову и до боли резко поменяли привычный склад вещей. Знакомое омерзительное чувство, уже однажды пережитое Томасом в куда более крупных масштабах.

Не желая видеть всё, как оно есть, Томас подсознательно избегал того факта, что пропитанный злосчастной Бездной человек, возможно, таковой не от богатого опыта, но от родственной ко злу душе. И чтобы углядеть эту «иную» сторону капитана Филипса, нужно было лишь одно слово. Одно из великого множества достаточно очевидных, но будто бы отстранённых от прямого взора. Оборванец, алкоголик, лжец, лицемер. Убийца. И слово это, подобно колоннаде домино, обрушило звено за звеном, часть за частью, пускай и не казавшийся абсолютно светлым, но определённо точно ранее виденный добропорядочным образ капитана Филипса.

– Бонома убил? – быстро бросил Томас, осознавший глубину своих заблуждений.

– Ну, они вместе часто пили, Филипс тогда квартирмейстером был, как Кан сейчас. Как-то ночью, видно, поругались в очередной раз, и Филипс его придушил. Потом за борт скинул, а сам всем сказал, что тот, дескать, пьяный свалился. Мы-то всё поняли. Когда Бонама выловили, у него на шее следы от пальцев были.

И каждое новое брошенное слово лишь пустое добавление к и без того сдобной на гниль куче. Она смердит, всегда смердела. И только Томас не замечал.

– Так какого хрена вы это так спустили?! – повысив голос и изобразив поражённую мину, воскликнул Томас.

– Ну а что мы? У них эти тёрки уже давно были, вот и накипело. Тогда все порешили, что не наше дело, значиться, лезть не стоит. Деньги зарабатываем, пищу имеем, а Филипс, если быть честным, как капитан получше будет. Он не такой принципиальный, как Бонам. У того как в армии, всё по уставу. Вот только устав этот он сам выдумывал.

Тим обратил внимание на поражённое лицо Томаса.

– Да, братан, такие вот страсти, – с этими словами он закрыл коробку и сунул её в карман, посчитав, что более разговору лучше воли не давать. – Ладно, пора уже. Час поздний принадлежит Несчастным. Ты давай это, не засиживайся. Завтра снова спину рвать, – с этими словами Тим поднялся на ноги и спустился в трюм, не поворачивая головы и махая рукой.

Совет Томас не воспринял. Его поглотили рассуждения. И не только о Филипсе, но обо всём вообще. Томас спросил себя, находится ли он там, где нужно, или закрутившиеся, подобно моховику, события ведут его лишь глубже. Томас спросил, не переживает ли он то, что предвидел ещё перед дверью «Синих пик». Что, если весь этот сторонний, ориентированный на поиск Волка путь, пусть и связан с выходом, на самом деле лишь завуалированная самим ходом жизни сфера? И теперь, слепо ей следуя, он не замечает, как срастается с этим местом. С его бездонной темнотой.

На него накатили рассуждения и о Лане. О её ценности и необходимости разговора. Томас оправдывал своё желание встречи этими словами. Что якобы это необходимо, абсолютно нужно. И пусть слова те верны, не одни они правят его жаждой. В её чуть понурых, но до прекрасного светлых глазах он видел собственное облегчение.

С того самого прощания у её каюты он ни разу не застал её на судне. На самом деле ему не очень хотелось, чтобы она видела его драящим «Морок», но какое-то чувство внутри говорило, что лишь Лана сейчас излучает хоть какой-то свет. Лишь её светлые глаза и причастность к злосчастному Волку горят на горизонте ориентиром. Томас несколько раз собирался нагрянуть к ней в каюту, поговорить обо всём, что важно, но каждый раз, подходя к двери, мешкал и уходил работать дальше, оставляя этой проблеме возможность быть решённой самолично.

Бессонница, что уже не вызывает удивление, лишь подпитывает эти пустые рассуждения. Мыли поднимают его с просиженного места на ноги и медленным, развалистым шагом ведут вдоль палубы. Так бесцельно он не раз пересекает судно. Заглядывает в коридоры, минует трюм, прогуливается в машинном отделении и в итоге возвращается на палубу. Томас бродит, не видя места для себя на этой чёртовой посудине. Здесь не найдётся мало-мальски милого угла, где можно было бы притиснуться и отдохнуть, и это же понимает его нагнетающий сам себя рассудок. Томас потакает ему, доводя усталостью своё состояние до обморочного. Он, сам того не принимая во внимание, начинает терять ориентацию, и, как подтверждение тому, где-то далеко позади корабля в бесконечно глубокой темноте проскакивают серые хлопья шума. Вихрями они проходят на границе взгляда Томаса и застывают в его внимании. Словно найденное на глазу бельмо, от которого так трудно отвязаться, сколько ни моргай. И как обычно происходит с ему подобными, оно прошло само собой. Исчезло спустя какое-то время. Томас окончательно клеймит его иллюзией и продолжает свой бесцельный путь вдоль палубы.

Вот последние фонари гаснут, и матросы сменяют среднечасовую вахту. Томас наблюдает за ними издали, стараясь не резать глаз, избежать вопросов. Он уходит от чужого внимания, скрываясь за надстройку. Опирается на стальные перекладины и замирает глазами на воде. Гул двигателя затихает, подавленный его вниманием. Также умолкает звук пенящейся вдоль корпуса воды. Мгновение – и остаётся лишь дыхание в беззвучной немоте. Успокаивающее и протяжное. Его ровный звук разглаживает нервы, что раскрылись, готовые принять глас стоящего позади.

– Вам не холодно?

Глава 18. Откровения

Дверь медленно открылась, прочертив тусклым светом с коридора желтоватую полосу вдоль тёмной каюты. Лана заходит в заполненную густым мраком комнату и удивлёнными глазами находит потухшую свечу. Уходя, она специально оставила её непогашенной, так как рассчитывала в скором времени вернуться.

Лана, осторожно переставляя ноги, подходит к столу, наощупь находит на том коробок и достаёт из него спичку. Слышится чёркание, и серный наконечник вспыхивает. Яркий жёлтый свет от перенятого фитилём свечи огня заполняет каюту.

– Можете заходить, – достаточно хмуро проговорила Лана стоящему в проходе Томасу.

Томас, чуть больше меры осторожно, делает шаг вперёд, и ему открывается вид на Лану. В более ярком, чем от огней, горящих поздним часом на судне, свете свечи он улавливает глазами её одежду в полной красе. Она выглядит разительно иначе, чем при первой встрече.

Теперь перед Томасом миловидная девушка в достаточно простом, но оттого не менее красивом зелёном платье, в чуть блестящих коричневых туфлях и в крохотной шейной косынке. Совершенно иной, не скрывающийся под бесформенным плащом человек. Девушка, не пытающаяся скрыть свою женственность.

Лана прошла к своей кровати, медленно проведя руками, расправила сзади платье и села. Она скоро заметила Томаса стоящим у дверей и, указав на табурет возле стола, чуть кивнула. Тот тут же воспользовался негласным предложением и достаточно неуклюже рухнул на сиденье, обдав помещение стуком.

Глаза Ланы опустились на пол, лицо охватила небольшая задумчивость. Она занырнула в собственные мысли, будто выстраивая по определённому порядку все заготовленные ею ранее слова. Спустя крохотное мгновение она сделала едва заметный кивок, утвердив следствие своих размышлений, и резко подняла лицо на Томаса. Лана глубоко вздохнула и неспешно начала:

– Пожалуй, мне нужно объясниться, – достаточно строгим тоном проговорила она. – Мне было необходимо время, чтобы внимательно обдумать сложившуюся ситуацию. Потратив на эти самые думы ровно сутки, я поняла, что далеко мы с вами не уйдём в наших поисках, если не будем друг с другом в высшей мере честны. Я считаю, что мы должны всё рассказать, не изворачиваясь и не отмалчиваясь, как это было при знакомстве. Помимо очевидного понимания мотивов друг друга, мы сможем уровнять имеющуюся у нас с вами информацию. А это как нельзя лучше скажется на поиске. Любая прикрытая деталь, неозвученное подозрение или вообще недоверие поставят под угрозу весь поиск. Как знать, может, уже имеющейся у нас информации хватит на то, чтобы более или менее точно определить место нахождения Волка. И единственным препятствием перед получением этой заветной информации стоит наше недоверие друг к другу. Такое ведь тоже может быть. – Лана очертила в воздухе некую бессмысленную форму, как бы пытаясь визуально закрепить сказанное. – Как вы смотрите на это, Томас?

Томас выдержал секунду в молчании, осмысливал сказанное Ланой. Думал, в достаточной мере внимательно рассматривая её в общем-то справедливые выводы. Но какими бы меткими ни были наблюдения Ланы, они всё же не способны беззаветно отринуть опасения Томаса. Он сомневается, и вполне обоснованно. Пускай на её лице царит улыбка, пускай её глаза до невозможного светлы, а тон голоса мягкий, как бархат. Симпатии, хоть и такой откровенной, недостаточно, чтобы раскрыть душу. По крайней мере, для Томаса точно.

Как бы там ни было, тот «иной» путь, что Томас обнаружил благодаря Филипсу, пока не даёт никаких гарантий, а потому нужно разрабатывать уже имеющиеся варианты. Без доверия далеко не уйдёшь, придётся прикрыть глаза и просто шагнуть вперёд.

Из-за двери послышался едва слышный скрежет. Томас с немного напряжённым, но ничуть не испуганным лицом глянул через собственное плечо. Он догадывался о природе звука, и потому напряжение быстро сменилось усталой миной. Лана, в свою очередь, совершенно не имела представления о том, что скребётся в дверь её каюты и, опасаясь, выглянула чуть вбок, дабы видеть из-за туловища Томаса. Они не шевелились несколько секунд, пока в тишине снова не послышалось скрежетание. Томас поднялся на ноги и нехотя направился к двери.

– Томас, может, не стоит? – продолжая опасаться, спросила Лана.

– Не переживайте, – ещё более убеждённый, ответил Томас. Подходя, он сумел разобрать уровень, с которого доносился звук, и все сомнения, что ещё оставались, разом отступили.

Томас приоткрыл дверь и увидел в получившейся небольшой щели ожидаемо смотрящие зелёные глаза. Мысленно проговорив: «Это уже начинает надоедать», он отворил дверь пошире и впустил Глорию.

Кошка, махая хвостом, вальяжно вошла в каюту.

– Это что ещё за чудо? – со светлой улыбкой, вызванной приятным удивлением, спросила Лана, глядя, как грациозно Глория проходит к столу.

– Моя кошка. Глория, – невзначай ответил Томас.

Большим прыжком кошка заскочила на стол, прошла к подсвечнику и села рядом с ним. Оттуда ей открывался отличный вид на всю каюту.

Томас уселся обратно на табурет и, поглядев, как Лана указательным пальцем правой руки чешет подбородок Глории, пришёл к окончательному выводу в своих недавних мыслях. Ему ничего не остаётся, кроме как ознаменовать ход взаимного откровения, прямо сказав:

– Я согласен.

Лана отвлеклась от Глории и серьёзно посмотрела на Томаса.

– Открыть всё прямо станет правильным решением, – уточнил Томас.

Лана медленно кивнула.

– Хорошо, что мы оба так считаем. Тогда, наверное, мне стоит начать.

Следующее, что случилось, неслабо насторожило Томаса. Лана в мгновение переменила лицо. Из серьёзно-напряжённого оно стало безэмоциональным и пустым. Яркие светящиеся глаза, широко раскрывшись, остекленели и, не моргая, остановились на левой ножке табурета. Наблюдая эту скорую и пугающую перемену, Томас немного отшатнулся. Он будто увидел, как из живого человека исходит дух.

Лана впустила в грудь немного воздуха, подержала его там с мгновение и, выдавив его вместе со всеми силами, выпалила фразу, стоившую ей нечеловеческих усилий:

– Волк убил моих родителей.

– Ох… – тяжело выдохнул Томас от давления самой ситуации.

Тишина накрыла комнату и спустя секунду из неё, будто из тумана, повышая громкость, стали выплывать слова Ланы:

– Мне тогда было двенадцать лет. Он поздним часом постучался в дверь, и папа не сразу ему открыл. Они долго говорили на кухне о чём-то своём, постепенно повышая друг на друга голос. Говорили всё громче и громче, пока не дошло до открытой ругани. Мама вмешалась, пыталась успокоить Волка, много извинялась, а он всё кричал. Не прерываясь кричал то на маму, то на папу. А когда ему надоело кричать, он достал пистолет – и бах. Маме в грудь. Она упала рядом со мной. А я от того резкого хлопка застыла, неспособная и шевельнуться. Стояла изваянием, наблюдая, как мамина кровь обступает мои красные сандалики. Папа, завопив, бросился на Волка. И бах. Папе в лицо. Он тоже упал. А я всё стою, не смея шевельнуться или хотя бы просто сделать вдох. Неспособная даже заплакать. – Лана остановилась. И сейчас, подобно рассказу, в её глазах нет и слезинки. Только холодный пустой взгляд, отделённый от разума. – Он что-то сказал и вышел, оставив открытой дверь. Я так и стояла до тех самых пор, пока не приехала стража. Мужчина в доспехах взял меня на руки и унёс из дома. Мне потом доктор сказал, что меня нашли только спустя сутки после случившегося. Я два десятка часов простояла там, смотря на собственные сандалии. – Лана перевела глаза на огонь и некоторое время так и смотрела на него, пока, собравшись с силами, не продолжила:

– Потом я долго молчала. Очень долго молчала. Совершенно ни с кем не разговаривала. Врачи пытались со мной поговорить, но всё впустую. Я лишь сидела, бесцельно смотря в одну точку. В конечном итоге они сдались, и меня положили в… – Лана запнулась, – в специальное заведение, – с трудом подобрав слова, проговорила она. – Два года я молчала. Вообще не разговаривала. Что бы ни происходило, какой бы ни была ситуация, с моих губ не слетело ни слова. Но всё это время я знала, что могу говорить, просто этого не делала. Специально. Считала, что не должна говорить, и потому молчала, – Лана проговорила это, казалось, оправдываясь, но с уверенным в себе тоном. Она говорила так, будто считала, что иначе поступить и не могла. – Не было тогда на свете подходящих слов. Таких, чтобы были достойны произнесения. В итоге положение исправила случайность, довольно печальная, но мне она принесла благо, – уголки губ дёрнулись. – При клинике была церквушка. Вернее будет сказать, часовенка. Носила имя того же святого, что и больница. Всех пациентов без исключения водили в неё на проповеди. Считали общение с Богом равным по лечебному действию с любыми другими процедурами. Может, они правы. Водили группами. Всех девочек приблизительно моего возраста, тринадцати-четырнадцати лет. Около того. Сначала проповеди читал очень старый мужчина, но он буквально спустя год моего пребывания в клинике скончался. Ему около восьмидесяти было. Если бы этого не случилось, если бы Бог тогда посчитал, что время этого старого священника не пришло, я бы, возможно, до конца дней своих проходила немая. Плохо так говорить, наверное, но смерть того достойного человека подарила мне дальнейшую жизнь. Его смерть подарила мне отца Авдия, – Лана скромно улыбнулась. При упоминании этого человека в её глазах снова начали блестеть искры. – Не было на свете более доброго человека. Не было и, наверное, не будет, – искренне веря в сказанное, проговорила Лана. – Он старался подружиться с каждым. Всегда понимал душу того, с кем говорил, и потому его скоро все полюбили. Все говорили с ним, а он – со всеми. Только я молчала. Несмотря ни на что, оставалась непоколебима. И отец Авдий это очень скоро заметил. Он стал приходить ко мне и вне проповедей. Сначала один раз в неделю, потом – два раза, и так, пока не дошло до ежедневного посещения. Как бы в противовес мне он очень много говорил. Иногда о чём-то сугубо личном, иногда молитву читал. Но чаще всего он рассказывал мне притчи из писания. А как дочитывал, детально старался мне растолковать. Я особенно это любила. Он выбирал только те, что нужно. Точно приходя уже знал, что творится у меня на душе да в голове и подбирал нужную притчу. Он каждый раз задавал мне самые разные вопросы. И не риторически, а по-настоящему, казалось, ожидая ответа и удивляясь, когда не отвечала. Когда дочитал всю «Святость Слёз», посмотрел на меня и улыбнулся так, будто видел, насколько это писание меня поменяло. Я хриплым голосом проскрипела: «Спасибо», и спустя месяц меня выписали.

Томас удивлённо посмотрел на Лану. Та, кивнув, продолжала говорить.

– Отец Авдий без преувеличения вернул мою душу на место. Благодаря ему я знаю, ради чего жить. Он сотворил мою веру. Не строго религиозную, но по-особенному светлую. Веру в прощение. Без неё я до сих пор ходила бы по кругу в собственной голове, не зная, как жить со всем этим чёрным на душе. Но как бы жалко ни было, сотворённого им недостаточно. Пускай душа моя вернулась, жизнь принадлежит не мне. Её с собой забрал Волк. Вырвал и унёс. Я поняла это ещё в больнице. Как бы ни старалась начать всё заново, я всегда буду оступаться. Мне нужно отпустить. Простить этого человека и тем самым начать снова жить. А сделать это я смогу, лишь полностью ему открывшись. Рассказав о той боли, что он заставил меня пережить, и так сбросить камень, – Лана, полностью вернув живые цвета собственным глазам, проговорила это Томасу в надежде, что он поймёт.

И он, пусть лишь отчасти, но понимал. Хотя где-то в глубине он не верил в полную искренность её слов. Подсознательно Томас, быть может от собственной циничности, не мог поверить, что одна лишь жажда прощения может вести человека на протяжении четверти жизни в столь трудных и опасных поисках. Куда вероятнее ведомый такой одержимостью человек получает силы не от доброго всепрощения, но от неугомонной жажды мести.

Томас этого не озвучил. Не хотел подрывать настолько эмоциональное откровение. Он только молча посмотрел в глаза Ланы, и та продолжила.

– Сразу, как меня забрала к себе тётя, я начала искать. Меня полностью и безоговорочно поглотил поиск. Я находила самые гнилые углы Дадхэма и как одержимая выпытывала всё, что только можно было, об этом человеке. Наобщалась с отвратительными похабными свиньями и даже несколько раз чудом избегала страшных последствий. Я положила каждую свободную секунду времени на то, чтобы найти Волка, и теперь всё, что можно было о нём узнать в пределах Дадхэма, мне известно. Я знаю, что в юности он с шайкой крал в домах. Знаю, что когда-то дружил с моими родителями и что вместе с ещё одним приятелем Артуром они мечтали, что однажды зажгут солнце. – Томас немного сощурил глаза. – Именно ради этой цели Волк попал на «Багряный» и там за информацию убил Рауса Джереми Гарлета. Сразу после того он решил отказаться от поиска в угоду семейных обязательств. Отдал всё, что у него про солнце было, включая тот самый дневник, с которым, наверное, всю жизнь не расставался, моим родителям и с ними же поделился тем, что собирается уехать с дочкой проконсула. Знаю даже, за что он их убил. За то, что они всё рассказали отцу девушки, и, насколько я понимаю, тот их в итоге разделил. Вот тут всё. Более ничего. Момент, когда он ушёл, оставив настежь открытую дверь, был последним. И даже теперь, когда я столько про него уже узнала, ничего после того у меня нет. Куда он направился тогда и где теперь, мне неизвестно. Уже полгода я брожу по тем же самым следам, не получая ничего нового. Всё, что я нахожу, приводит меня к уже сделанным, а порой и не раз, выводам. Но я не отчаиваюсь. Что бы ни случилось, я буду искать и рано или поздно найду. Так или иначе найду.

За всё это время Томас ни разу не прервал Лану. Он внимательно выслушал сказанное ей, тщательно осмысливая каждую мелкую часть. Будто по полочкам раскладывая каждый новый факт. И тут одно звено упало с полки, соскользнув с уст Томаса вопросом. Тем вопросом, что он уже задавал себе, и теперь не мог сдержаться, чтобы не спросить его у Ланы. Он, безусловно, важен и в некотором роде даже определяет дальнейшие события.

– А что, если он мёртв? – вдруг заявил Томас, даже сам несколько ощетинившись. Пускай было и неприятно, на этом он не остановился: – Вы не думали, что тот момент, когда он покинул ваш дом, самый крайний из известных вам не просто так? Этот человек не обычный прохожий. Он жил рискованной и опасной жизнью. Рано или поздно она бы привела его к смерти. Что вы будете делать, если он погиб?

Особенно долго думать Лане не пришлось. Она выставила на свет свой ответ так уверенно, будто была к нему готова.

– Если узнаю, что он мёртв, если уверена в этом буду, то выдохну со свободною душой и начну всё заново. Постаравшись забыть. Но до тех пор не отступлю, – сказала Лана, всем видом демонстрируя свою стойкость.

Её слова звучали как твёрдая точка, и тем самым она ясно давала понять, что более оправдывать свои решения не станет. Лана рассказала всё это, потому что должна была, и теперь её лицо выглядит на порядок твёрже, чем вначале. Настолько уверенным оно кажется, будто высказанное закалило её дух и в очередной раз заставило убедиться в собственных намереньях. Возможно, впервые за долгое время Лана открывается перед кем-то. И пускай этот кто-то совершенно ей чужой, он способен слушать и понимать, а это уже достаточно ослабляет тиски на душе.