Текст книги "Панихида по Бездне"

– …ливаем. Впер… Твою мать! Он не дол… …йти с корабля!

Группа в красном, раскачиваясь в стороны, рвёт когти вдоль коридора. Томас, распластав ноги, сидит, опираясь на стену у выхода из каюты Канцлера. Лестер замечает его и растягивает лицо в своей улыбке. Его руки обхватывают щёки Томаса, и гулкий эхообразный голос, слегка запинаясь, говорит:

– Вот так, родной!

Лестер поднимает Томаса на ноги и толкает его вперёд, вдоль прохода. Оба запинающимися ногами идут вслед за убежавшими ранее подельниками Лестера.

Путь будто выпал из памяти. Томас обрывками помнил самое начало: подъём по лестнице – и всё. Очнулся он сразу в капитанской рубке. Другими словами, две палубы и бог знает сколько коридоров да помещений пронеслись, не задержавшись в голове Томаса. В рубке, обрушившись на пол, он всё-таки смог перевести дыхание, и контузия отступила. В тот же миг в уши влезли сирены от армады судов позади «Длани Исполина». Томас только сейчас понял, что корабль в движении, а огней Лики больше нет на горизонте.

– Сколько же прошло? – произнёс Томас, но его никто не услышал. Он попытался переспросить у одного из парней, что стояли за приборной панелью, только и эта попытка закончилась неудачно. При попытке встать и подойди поближе, чтобы его расслышали, он быстро свалился и отключился. На голову нахлынула нестерпимая усталость, которая почти сразу переросла в обморок. Последнее, что он услышал, – грохот. Залп пушек с «Длани Исполина», мощнее которого, уверен Томас, не знал мир.

Томас открыл глаза всё там же. Вжатый в угол капитанской рубки. На шею давила железная перекладина. Он проспал так несколько часов, и оттого достаточно ему сейчас хоть двинуться, и канонада подкожных взрывов прогремит в теле, пройдя до самых пят, и оттуда вернётся в голову, где, как последствие контузии, отразится дикой болью. Тем не менее Томас пересаживается на колени и несколько минут, под дёргающими нервы спазмами, пытается вернуть себе власть над онемевшими частями тела. Спустя несколько минут, а может и часов Томас поднимается на ноги. Шатаясь, идёт к выходу на лестницу, ничего не говоря троице в рубке. Он спотыкается о порог и летит на перила. В полёте хватается за них и прижимается всем существом. В ужасе Томас выглядывает за стальные брусья и видит, что до палубы два десятка метров. Рубка капитана – самая высокая точка на судне. Он с трудом пытается вспомнить, как в полуобморочном состоянии сумел забраться по стольким пролётам вверх.

Вернув власть над телом, Томас выпрямился в полный рост и хорошенько оглядел корабль. С такой внушающей высоты ему был виден каждый уголок на палубе. На «Длани Исполина» царила знакомая атмосфера. Матросы, кто на палубу, кто с палубы, таскали разного рода ящики, канаты и тому подобную атрибутику. С верхушки был хорошо виден каждый человек в красной накидке. Из всего этого роящегося множества Томас углядел бардовый плащ. Лестер стоял на самом носу корабля, отдельно от всех и смотрел в чёрную пелену впередилежащей Бездны.

Наблюдая всё это буйство жизни, Томас разбудил в своей голове образ «Морока», а от него уже и Ланы. Он поспешил вниз, ведомый желанием спросить, что стало с девушкой, оставленной на «Багряном». Спустившись с лестницы, будто с горного склона, едва миновав два столкновения со спешащими и не видящими дальше собственного носа матросами, Томас вышел из толпы и подошёл к Лестеру.

Пытаясь удержать крученье головы, Томас не уделяет времени на обдумывания приветствия и прямо бросает важный для него вопрос:

– Где Лана?

Лестер рывком поворачивается, видит Томаса и чуть нахмуривается его бесцеремонному обращению.

– Девушка? – отворачиваясь обратно к темноте, спрашивает Лестер. – Я приказал врачу её перенести. Спрашивай у него.

Лестер был в достаточной мере доброжелателен по отношению к Томасу, что удивляло. Его поведение даже и не намекало на вполне разумное в данном положении верхоглядство. Да, были эффектные, вычурные представления, как, к примеру, тирада перед взрывом ворот, но они лишь описывали Лестера как отчасти манерного безумца, а не упивающегося злом маньяка. Было бы вполне естественным с его стороны в буквальном смысле придавливать волю Томаса прямыми условиями, ведь у Лестера в руках его жизнь. Этот факт лежит совсем на поверхности, и оттого такими странными выглядят попытки кровожадного пирата донести своё виденье жизни мирными уговорами да эффектными представлениями.

Томас благодарно кивнул, но уже отвернувшийся Лестер этого не заметил. Сейчас у капитана «Багряного» был тот редкий момент спокойствия. Он отвечал размеренно и негромко. Томас посчитал это попыткой показать холодный ум и был не сильно далёк от правильного ответа. Он хотел бы уйти на поиск Ланы, но посчитал, что более удачного момента, чтобы спросить всё начистоту, не будет, а поэтому нужно решиться и задать вопрос.

– Скажите, Лестер…

Лестер обернулся так, будто был удивлён, что Томас ещё здесь.

– Зачем я вам нужен? – собрав смелость в кулак, спросил Томас.

Вопрос этот он лелеял ещё с того самого момента, как щёлкнул замок тюремной камеры цитадели в Граде. Он вынашивал его и берёг для подходящего момента, так как думал, что, задав его не в то мгновение, может возыметь достаточно серьёзные проблемы.

Лестер тяжело вздохнул, будто сам был бы не прочь узнать ответ на этот вопрос. Но всё-таки, собрав по крупицам доводы, после недолгой паузы Лестер выпалил всё, что думал, в виде достаточно долгой речи.

– Ответ не такой замысловатый, как может показаться. Ты знал, что первым капитаном «Багряного» был поднебесный? Раус Джереми Гарлет. Мой приёмный отец. Всё, что я на тебя взваливал, все эти идеи про проклятье и свиней – это его мысли. Он, угодив сюда, подобно тебе, увидел, насколько омерзительны здесь люди. Раус был человеком из-под неба, а когда-то это считалось признаком чистоты. Но свиньи всё переврали. Они настолько не желали признавать себя злом, что даже сотворили целую религию, считающую поднебесье греховным. Раус смотрел на всё это, и голова его горела непониманием. Как настолько лицемерные твари могут раз за разом обманывать судьбу, продолжая жить? Как они ещё не вырезали друг другу глаза? И тогда Раус понял, что к этому всё и стремится. Эти злосчастные революции, которые только и случаются для того, чтобы наделать дыр друг в друге. Эти противоборствующие религии. Синерия, Дадхэм. Сама природа стремится изничтожить себя же. Вот проклятье Бездны и людей, в неё угодивших. Огромный вольер с бешеными волками, цель которых – разорвать шеи друг друга. Раус увидел это и решил помочь. Ускорить ход событий, чтобы всё пришло к тому, к чему должно было. К битве, от которой останется лишь пепелище и последний волк, пожравший плоть своих собратьев. Раус стал одержим этой идеей. Он в скором времени собрал команду и стал бесцеремонно, в отличие от всех зашуганных в этом вопросе пиратов Синерии, уничтожать суда адмиралтейства. Он в считаные месяцы заставил Бездну реветь от напряжения. А потом и вовсе надломил всех разом, сотворив немыслимое. Карина Бонтарт – жена Канцлера и по совместительству Благословление Божье. Эта лицемерная стерва по всей Бездне плавала да людям якобы добро делала. На самом деле нарочно замасливала людей, чтобы бунтов не было. Во славу трижды клятой Канцелярии. Раус выбрал момент да выстрелил ей в голову привселюдно на площади Града, а потом и сам город в пепел обратил. Война была уже на пороге. Нужно было лишь напасть. Последний резкий шаг, чтобы всех сорвать с цепи. И Раус был готов, как и его убийца. Раз – и одним движением ножа у горла была прервана величайшая за всю историю Бездны революция. Одна ничего не значащая тварь. Падла. Грязная тряпка, – Лестер говорил это с затуманенными глазами. Тихо проговаривал разные оскорбления, явно выделяя, насколько он ненавидел человека, совершившего убийство Рауса, но также едва заметно робел пред ним.

– Но ничего. Теперь веду я, – сказал Лестер, сжимая кулак. – Считайте меня сентиментальным клоуном или глупцом, зацикленным на прошлом, но я считаю своим долгом встать плечом к плечу с поднебесным в те самые мгновения, когда пламя «Длани…» под флагом Синерии будет обдавать безбожным огненным дождём головы жителей Дадхэма. Ты мне нужен, чтобы начатое руками поднебесного нашло своё воплощение в глазах поднебесного.

– Вы хотите начать войну? – спросил Томас так, будто надеялся, что понял всё неправильно.

– Не просто войну. Я хочу, чтобы эта война не оставила выживших, – утвердил своё безумие в глазах Томаса Лестер.

«Твою мать! – зазвенело, обрушив все возможные надежды Томаса на здравомыслие его собеседника. – Он же безумен!»

Непомерная глупость, стремящаяся унести многие жизни. Он человек, который убивает просто ради убийства. Лестер Джереми Гарлет – лицемерный выродок, который считает своим долгом показать смерть миллионов поднебесному и ещё называет это сентиментальностью. На смену возмущённому ужасу пришёл страх за собственную жизнь. Как ответить кровожадному выродку, что ты не хочешь, держась с ним за ручку, наблюдать локальный конец света. Томас в панике стал думать, как выбраться самому и как вытащить Лану. Его мысли бегали, в поисках выхода, а Лестер всё ждал ответа на подразумеваемый вопрос. Выудив из закутков своей совести немного смелости, Томас, заходя из заоблачных далей, ответил Лестеру.

– Знаете, Лестер, единственное, что я хотел бы, – это попасть домой, – спокойным, насколько это возможно в подобной ситуации, тоном проговорил Томас, мягко попирая предложение Лестера.

– И как ты это себе представляешь? У тебя есть хоть намёк на выход? Видишь ли, у жителей Бездны за триста лет и такового не возникло.

– Есть намёк, – Томас расстегнул сумку и достал из неё записку. – Даже координаты есть.

Томас порицал себя за столь опрометчивый поступок. Сетовал на себя за то, что так просто отдал записку безумцу, но другого выхода и не было. Нужно доказать свои слова.

Лестер взял записку и внимательно прочитал. Лишь мгновение, оно было почти незаметно. Его левый глаз дрогнул. Он ничего не ответил, и Томас продолжил:

– Я получил эти координаты с частоты. Той, что морским языком написана на второй строчке. Координаты указывают на сто двадцать километров от Лики. Совсем недалеко. Если бы вы позволили проверить…

– Интересно! – резко прервал Томаса Лестер, определившись с дальнейшими своими действиями. – Раз так, давай честно. От точки той мы совсем близко, может, в нескольких часах. Я останавливаю судно, ты выходишь, ищешь. Если находишь – флаг тебе и девчонке твоей в руки. Если пусто там, ты возвращаешься, и добро пожаловать в доблестные ряды команды «Багряного». Тем более слава о новом поднебесном, что, подобно Раусу, сжёг Град, уже витает во всех краях благодаря добрым языкам.

– Чт… – Томас осёкся, понимая, что может испортить чудесную возможность. – Хорошо. Я согласен.

– Ты только понимай: один пойдёшь; я, может, временем ради тебя пожертвую, но не людьми. И если сгинешь там, я за тобой не пошлю. Своё время выжду да поплыву.

Томас спрашивал себя, зачем Лестеру это нужно. Не понимал, что заставляет его идти хоть на какие-то жертвы ради поднебесного. Как ни смотри, но Томас только в тягость. А Лестер отчего-то сам на себя ту тягость взгромождает. Пока всё идёт более-менее гладко, Томас соглашается. И пусть он, по сути, ставит всё, он делает это без сомнения. Оттого что понимает – других вариантов нет.

Голова Томаса вырисовывает кивок.

– Вот и слав… – хотел было произнести свою фирменную фразу Лестер, но был прерван.

Крик разнёсся по всему судну. Он пролетел сотни кают и десятки коридоров. Прошёл насквозь три палубы и даже через громогласный гул людей достиг Томаса. Женский крик, полный ужаса и боли. Протяжный и грустью врезающийся в душу, словно осколком стекла. Томас, не думая ни секунды, сорвался с места и побежал. Нёсся, не чувствуя под ногами пола, будто его и не касаясь вовсе. Теперь он боялся по-настоящему. Что скажет, как всё объяснит? Нет слов на свете подходящих. Таких, чтобы не затушили тот тёплый свет в её глазах. Ужас и паника владели головой, но Томас всё равно бежал, потому что знал: он нужен ей.

Томас ворвался в каюту, настежь сильным ударом раскрыв дверь. Лана лежала, едва прикрытая одеялом. Она держала левую руку на затылке, а правую внизу. Слёзы стояли в глазах сплошной стеной. Не скатывались вниз, а оставались, преломляя свет, который всё ещё, пусть и постепенно затухая, но горел. Лана смотрела на Томаса этими глазами. Не ужаса, не страха. В её светящихся добром глазах сейчас царила боль. Ужаснее которой, казалось, быть не может. И Томасу захотелось плакать.

– Томас, – жалобно произнесла Лана.

Томас опустил глаза.

Глава 23. Куда зовёт солнце

Лана плакала всё время, пока говорил Томас. Задыхаясь и всхлипывая, пыталась подавить плач, но у неё не выходило. Она, опустив голову, тёрла глаза и задыхалась, хватая ртом воздух. Даже когда Томас закончил говорить, Лана всё равно не могла успокоиться. Её страдания прекратились спустя два часа. Два часа неутешного и душераздирающего плача разбитой девушки. С иссякшими силами Лана упала на руки Томаса и уснула, снова оставив его наедине с Бездной, в этот раз взгромоздив на его душу куда больше тяжести.

Томас приложил титанические силы к тому, чтобы не заплакать, ведь безразличным к столь горестным слезам мог остаться лишь бездушный выродок. Он аккуратно опустил голову Ланы на подушку, тяжело вздохнул, выпустив обжигающий напор эмоций из головы, и покинул каюту.

Время пути до заветной точки Томас провёл на палубе, охваченный леденящим душу и оттого притупляющим её боль холодом. Он сел в уединённом, благо на «Длани Исполина» таких много, месте, слегка отгороженный от обрушающихся холодных масс воздуха надстройкой. Выглядывая за перила, Томас наблюдал за бликами на воде и к роковому времени был более или менее спокоен.

К чести Лестера, он сдержал своё обещание. Несмотря на слова своего категоричного боцмана и многих других советников, капитан «Багряного», а ныне, видимо, и «Длани Исполина» всё-таки остановил судно в двухстах километрах от Лики. Огромное стальное чудовище бросило якоря у отвесной стены. В этом месте каменная гряда отходила от скал, создавая в некотором роде помост. Он вёл к небольшой пещере, скрытой за поворотом. Настолько незаметно, что увидеть её можно было, только будучи уверенным в примечательности этого места.

Томас и Лестер подошли к готовой для спуска шлюпке. В ней стоял парень-матрос. Двое ему подобных держали наготове тросы для спуска на воду. Лестер нахмурено посмотрел на Томаса и довольно напряжённо проговорил:

– У тебя шесть часов. Всего шесть. Минутой позже я уплываю. Всё ясно? – с последними словами он вынул пистолет из кобуры проходящего мимо матроса и преподнёс Томасу.

Томас кивнул понуренной головой, принял пистолет и полез в шлюпку, которую после поспешили спустить на воду. Матрос взялся за вёсла и осторожно погрёб к скалам. Пока они плыли, Томас дрожащими от страха руками осматривал оружие, пытаясь занять мечущиеся в истеричном ужасе мысли. Над ним довлело столько информации разной степени тяжести, что впору было во весь голос завизжать. Его носило в стороны и мутило от незнания, но Томас держался, бегая глазами по всему что попало. По скалам, по пистолету, по собственным исколотым рукам.

Лодка коснулась камней, и для панического промедления более не осталось времени. Томас вступил на камни, насильно распаляя угольки, что остались от его самообладания. Там может быть выход. Свобода, способная вернуть жизнь в её привычную колею. Чудесный родной мир, где будет ему счастье. Томас был полностью убеждён. Во многом не от честной памяти, но от сопоставления. Ведь если быть достаточно уж честным, жизнь та ему была не в радость. И отдалённо Томас это понимает, оттого проводит параллели, чтобы убедиться в собственной правоте. Стань былая жизнь его хоть в сотню раз более безликой и пресной, она всё же сохранит для его запуганного разума большее предпочтение, по сравнению с тёмной, заставляющей до глубины души пугаться даже обычных теней на скальных стенах настоящей обыденностью.

Томас ступает по освещённому фонарями с «Длани Исполина» пути к злополучной пещере. Он аккуратно огибает исполненные тенью колодцы и пробелы между камнями. Минуя все возможности свалиться в руки тёмной крови, Томас прислоняется к стене. Ещё несколько шагов – и заворот. Путь остаётся позади, перед глазами встаёт тьма из бездонной пещеры. Свет с судна сюда уж не доходит. Томас, вздрагивая, выдыхает, бросает последний взгляд на «Длань Исполина» и ныряет в черноту.

Глаза привыкают только спустя сотню нерешительных шагов по каменному спуску. Спустя пару спотыканий, из-за почти что полной слепоты, очертания неровных стен проступают на пустоте, а вместе с тем и образы наростов. Склизких сгустков и на стенах, и на потолке. Сначала совсем крохотные, но потом крупнее. Томас останавливался, каждый раз натыкаясь на подобный, и молился в своей голове, прося судьбу о том, чтобы это была просто растительность. Какая-нибудь особая разновидность мха.

В конечном счёте, после того как он прошёл с четверть километра, пещера привела к ровной, явно рукотворной стене с дверным проёмом. Огромная металлическая дверь была разорванной изнутри. Рваные края были загнуты так, будто четыре невозможно сильных руки сначала пробили дверь, а потом и погнули её части в противоположные друг от друга стороны. Томас, в очередной раз ощетинившись, осмотрел дверь и, надеясь, что сотворившее это существо благополучно покинуло пещеру, зашёл внутрь.

Дверной проём вёл в большое помещение. Высотой примерно в пятнадцать метров, шириной в сорок. Вокруг было множество хаотично брошенных клеток с выломанными зубьями, выбрасывающих новые дозы страха прямиком в извилины Томаса, и проход в противоположной от входа стороне. За исключением этих фактов, колоссальное помещение более ничем не было примечательно.

Несколько раз проклиная себя за то, что не захватил с собой хоть какой-то источник света, Томас поспешил в неплохо освещённые коридоры. Все дальнейшие помещения, не считая нескольких исключений, были наполнены каким-никаким, но светом. Происходило это благодаря небольшим лампочкам, расположенным ровной линией на потолке, посередине всей длины коридоров. Там, где были дверные проёмы, линия ответвлялась и подходила вплотную к стене. Проходя её насквозь в комнату, она закручивалась некой спиралью на потолке. Будто ветви некоего светящегося дерева.

Томас прошёлся вдоль коридора, заглядывая в каждое помещение. Ничего, свободные от всего знаменательного, не считая наросты, комнаты. В конце коридора была развилка, а в конце каждого из ответвлений – ещё по одной. Томас решил идти всё время направо. Так, даже если он заблудится, всегда сможет вернуться, используя обратную систему.

И Томас пошёл, минуя уже не просто крупные, а достигающие потолка наросты. Они становились всё больше и ближе друг к другу. Теперь приходилось извёртываться, чтобы не наступить.

Коридоры за коридорами, комнаты за комнатами. Томас шёл уже бог знает сколько времени. Несколько раз поднимался по странным винтовым лестницам, несколько раз заходил в тупики, в которых его ждала лишь одинокая дверь, по всему периметру покрытая странным зелёным объёмным свечением, которому, казалось, неоткуда было взяться. Томас пробовал её открыть, но она не поддавалась. В очередной раз он возвращался в серый коридор, которому не было конца. Такими темпами путь его привёл к тому, чего он так боялся. Заходя в очередное ответвление, Томас увидел существо. Паука высотой под полроста Томаса. Он медленно шёл вдоль коридора, оставляя за собой те самые наросты, совсем крохотные, не соразмерные ему. Теперь сомнений не оставалось. Наросты – это кладки яиц. Томас подозревал ранее, но пока не увидел сам, верить не хотел. Раз кладки эти на каждом шагу, значит, паук здесь далеко не один.

Томас в страхе оглянулся, так, будто боялся увидеть подобную тварь на собственном плече. Никого. Ни позади, ни дальше по правой стороне. Нужно было возвращаться, но сдавленный писк в груди Томаса буквально кричал, что назад пути нет. Томас проскочил разветвление насколько мог быстро, чтобы паук его не заметил, и пошёл дальше. Полыхая страхом, он сам не заметил, как, миновав несколько ответвлений, наткнулся на ещё двоих. Теперь голова била тревогу. При такой прогрессии ни у какой смелости не сыщешь мотивов идти дальше.

Томас повернулся и быстро направился назад, но из-за поворота, который он прошёл двумя минутами ранее, вышли ещё четверо. Кто ползком по стенам, кто по полу. Эти пауки уже точно заприметили его, так как буквально столкнулись с ним лоб в лоб. Томас, более не скрываясь, рванул в разветвление, чудища понеслись за ним.

Теперь плевать на систему. Томас нёсся куда попало, избегая ответвлений, где много кладок пауков. Он бежал, поминутно оглядываясь назад, и с каждым оборотом голов пауков становилось больше. Вот уже пять минут погони – и тьма пауков, прикрывающая свет с потолка, поглощала пространство позади. Сердце заходится безумным стуком. Томас несётся как может, заскакивая за повороты в попытках оторваться, но тьма неустанно преследует его.

Поворот, впереди паук. Свернуть нельзя. Томас достаёт пистолет. Выстрел, за ним другой – все мимо. Ещё четыре выстрела, но лишь разворошённые кладки яиц. Ни одного попаданья в паука, а барабан пуст. Придётся проскочить. Томас отскакивает в сторону, острая, подобно бритве, лапа рассекает ему живот. Боли нет. Пока что её прикрывает шок. Он не знает, насколько сильно ранен, но ноги ещё мелькают, а значит, он бежит.

И снова поворот. И снова коридор. Боль начинает сочиться в голову. Живот разливается огнём. Силы практически на нуле. Томас видит кровь. Первая же мысль: он идёт кругами. Но эта кровь свернулась. Бордовой сухой коркой вдоль прохода и налево. Томас бежит по ней. На стене след руки, через несколько десятков метров ещё один. В голове новая мысль: «Возможно, глупо идти по стопам раненого», но других ориентиров нет, и потому она так продолженья и не имеет.

Ещё два поворота, длинный коридор. Продолжительнее всех предыдущих. В конце бьёт, разливаясь синими и зелёными оттенками, свет. Яркая звезда. Томас ускоряет шаг. Глаза замыливаются потом, а голова – болью. Он бежит уже не своими ногами, уже не своими руками он придерживает живот, и не своими глазами он смотрит на режущий свет, что манит его, словно муху лампочка.

Томас залетает в комнату, полностью чистую от любых наростов, и скоро огибает свет. Больше проходов нет, это тупик. Томас немеющими руками подбирает с пола выломанный кусок металла и встаёт спиной к стене. Горячая кровь сочится по онемевшей ледяной ноге. Томас смотрит сквозь звезду на проклятый рой, скрывший уже весь коридор. Армада пауков проникает в помещение. Они покрывают собой всё пространство. Звезда кричит тревогой. Оттенки света сменяются на чистый зелёный, как тогда на буе. Звезда сжимается и разверзается сплошной стеной света. Томас вжимается в стену, прикрывая глаза и уши. Звук запекающейся плоти и мучительные вопли чудищ.

Свет отступил, оставив за собой сотни сожжённых в пепел тел пауков. Ещё несколько минут Томас лежал, скрюченный в страхе, боясь открыть глаза или уши. Когда атмосфера полностью поутихла и даже звук тлеющей плоти сошёл на нет, он решился отворить веки и приподняться. Слегка засвеченные глаза сфокусировались на багряной лужице, что красовалась как раз в том месте, где секундой ранее находился живот Томаса. Он поспешил подхватить свой живот и как можно сильнее сдавил его. Крови было меньше, чем можно было ожидать. Только потому, что Томас предпринял попытку отскочить от клешни, из его пуза ещё не вываливаются кишки, и это утешает.

Тем не менее времени остаётся всё меньше, и Томас спешит встать на ноги и приняться осматривать комнату как самую знаменательную часть всего этого злосчастного лабиринта. В отличие от большинства уже виденных до этого помещений, эта комната была круглой. То есть единственное помещение, зачем-то выделенное строителями подобной формой. Вдоль всего пространства стояли некие компьютеры с экранами, светящимися объёмным светом, подобным тому, что был на дверях. Дуга из компьютеров делилась на три, прерываемая в одном месте входом из синего коридора, в другом – странной пустой стеной, под которую идёт след из засохшей крови, и третий раз – огромной вмятиной на железной стене. Компьютеры, что там стояли, были разломаны. Во все стороны от вмятины били засохшие всплески крови, а на полу – громадная сплошная лужа, в которой, к слову, был потушен окурок. Из этой лужи протяжный след вёл под ту самую стену. Всё это выглядело так, будто нечто швырнуло кого-то в стену с такой силой, что оставило кровавый всплеск. Потом этот кто-то упал с сильным кровотечением, полежал, оставив крупную лужи, и пополз за стену, видимо, являющуюся на самом деле раздвижной дверью. Ничего более этого выяснить не удавалось. Единственное оставшееся неизвестным – это звезда. Сгусток света, висящий в воздухе над механическим пьедесталом. Томас оглядывается на него краем глаза, но отводит взгляд. Ещё раз касается глазами и скоро отводит прочь. Так десяток раз в пустых поисках решений. С каждым взглядом он остаётся подольше. И вот он уже не сводит глаз.

Манящая светлая красота. Такая тёплая и желанная.

«Как её глаза».

Томас двигается к нему. Не чувствуя конечностей, будто и не он идёт. Томаса тянут, кажется, за нервы, всем существом, природой манят к свету. Он пролетает след из крови, вычеркнув его из памяти, как и все волнения. Рука без приказа разума взмывает вверх. Медленно и неспешно Томас затягивается донельзя желанными лучами, что всплесками отпечатались в его глазах.

По коже бегают мурашки. Рука коснулась одного из бесконечного множества лучей. Малые, едва заметные разряды проносятся по всей её длине. Томас видит, как рукав его сюртука тлеет, но боли он не чувствует. Через оголённые просветы становятся видны вставшие дыбом волосы. Плотный свет, вытягиваясь из сгустка, медленно обволакивает руку, оставляя лёгкое покалывание на нервных окончаниях. Переливаясь то тёплым, то холодным на чувствах Томаса, этот свет всё больше поглощает тело. Он наполняет собой разум. Нежно овивает зрение и слух. Чуть проникает в сердце. Этот свет касается души и осве…

Разряд.

Томаса уносит в стену. Обломки аппаратов разлетаются в стороны, осыпаясь на пол. Всплески крови лепестками рисуют розу на стене. Томас скатывается вниз. Голова падает на грудь.

«Не хочу больше… Ничего больше не хочу», – выводят окровавленные губы.

Он хочет плакать, но слёзы не идут. Пытается кричать, но крик не покидает горла. Мешок мяса, костей и крови, не более того. Изорванный, побитый. Томас в очередной раз опрокинут на лопатки. Теперь внутри него не боль, а хроническая мука. Ставшее извечным претерпевание одних и тех же поражений раз за разом. Попытки, всегда увенчанные крахом. И в этот раз такая горькая мысль для него обернулась абсолютом.

Томас думает, что сломан. Думает, что дошёл до крайней точки. Всё, что дальше, он считает выше своих сил. И потому не видит, как открывается стена, не слышит, как гулко работает армада шестерёнок, и не чувствует, как веет холодный воздух, смешиваясь своими массами со здешним, застоявшимся. Томас теперь считает это инородным, далёким и недостижимым. Тем, что постичь он не достоин и более уж не способен. Потому же он не поднимается на косящиеся ноги, не идёт, оставляя багряный след, и не кашляет кровавыми потоками на пол. Томас считает себя полностью доломанным, и потому сейчас не стоит, опираясь на дверную раму, и не всматривается залитыми кровью глазными яблоками в темноту.

Томас лжёт себе.

Дверь скрывала за собой утёс. Траву, что лезет за шиворот штанов, свежий прохладный морской бриз, звук бьющихся о скалы морских волн и даже жужжание той самой назойливой мухи где-то позади. Томас видит постамент и букет белой сирени, возложенный к нему. Он вырисовывается тусклым светом на фоне темноты. И вот теперь слезам есть по чём излиться. Томас бросается вперёд и падает на колени. Он плачет кровавыми слезами, обрисовывающими светлую улыбку счастья. Томас дома, на своём утёсе. Он спасся, обрёл всё то, что когда-то потерял. И неважно, что трава та чёрная, а морской бриз – дым стального чудища внизу. Неважно, что волны – это гул мотора, а муха – звук приборов позади. Неважно, что вместо постамента – огромный обожжённый обелиск, а букет сирени – кости, овитые белоснежной пеленой.

Томас выбрался. Томас победил. Томас коснулся тела.