Текст книги "Панихида по Бездне"

– А ты кем тут?

– Уборщик, но если к тебе придёт уверенность, то стану матросом.

– Не понял, – покачивая головой, сказал Томас.

– В смысле, ты переймёшь мою работу, – улыбнулся Тим.

Вдалеке, у другого подъёма на палубу, группа смуглокожих замахала руками. Тим устало прикрыл глаза и поднялся с ящика, в сущности просидев на нём меньше двух минут.

– Труба зовёт, было приятно, Томас. И ты давай принимайся за работу. Наши «буйволы» не любят тунеядцев.

Из уст любого другого это бы звучало как оскорбление, и тогда уместнее было сказать: «Посмотри на себя», но Тим был не таким. Казалось, все его действия были несерьёзны, даже походка. Развалистая, но торопливая. Будто он хозяин, но торопится, чтобы угодить. Странный парень, заряжающий неким призрачным тонусом.

Вдалеке, на другом конце трюма, остановившись в компании людей, видимо, восточного происхождения, Тим достал из кармана свёрток и передал самому натужно-бойкому из них. Томас не стал разбираться во внутренних делах команды, лишь провёл взглядом Тима, который спешно скрылся в каютах, и стал искать встречи с капитаном. Та, к слову, ожидала его уже совсем скоро.

В очередной из заходов, всё же обнаружив Филипса, разговаривающего с девушкой в дальней части судна, поодаль от основной работы, Томас хотел было окликнуть его, но сам оказался приглашённым к разговору. Филипс позвал его, и он, с выдохом облегчения поставив очередной ящик на каменную мостовую, скоро направился к капитану.

Томас шёл с каменным лицом, выстраивая в голове вопрос, с которого начнёт. На его немного придавленном неясностью от заключённой с капитаном сделки лице загорелась озлобленная решимость. И капитан Филипс быстро это понял. Он увидел, с какими полыхающими недовольством и красными от усталости глазами к нему идёт Томас, и, опередив возгласы, капитан бросил в него разоружающую фразу:

– Я сдерживаю свои обещания. – И указал пальцем, будто давая понять, что не шутит. – Это Лана. Её и спрашивай, о чём заблагорассудится. – Филипс прошёл мимо Томаса и хлопнул его по плечу, с улыбкой высказав: – Спасибо за ящики. – После чего ушёл, слегка посмеиваясь.

Томас посмотрел на девушку и на мгновение опешил от такого неожиданного приветствия. Он втянул носом воздух и пожелал представиться.

– Здраст… – «Здравствуйте» – хотел сказать Томас, но девушка его перебила, вытянув вперёд руку, дабы тот её пожал.

– Я Лана, – она проговорила это с конфузной миной, но озвучивать факт неудобства не стала.

– Томас, очень приятно, – медленно проговорил Томас.

– Чудно, – спокойно сказала девушка с широкой улыбкой.

Томаса достаточно сильно коснулась её улыбка, но главенствующий в его голове вопрос напомнил о своих правах и потеснил все праздные фразы, что наслоились при виде этого светлого лица.

– Вы знаете что-нибудь о Волке? – сразу перейдя к делу, спросил Томас.

Лицо девушки вмиг потухло. Она сохранила улыбку, но брови медленно сползли на глаза, сотворив грустную гримасу. Она выждала мгновение, после чего менее лучезарным тоном сказала:

– Да, я его знаю. Не то чтобы лично, но о его жизни осведомлена неплохо. Жаль, что не так хорошо, как хотелось бы, но хоть что-то. А как вы?

Томас недоверчиво исказил лицо, пытаясь подобрать в голове что-то вразумительное. Такое, что прозвучало бы не совсем конкретно, но достаточно весомо. Лана увидела эту изворотливость и, не желая её слушать, с таким же светлым видом оборвала свой вопрос просьбой:

– Мне нужно кое-что забрать в городе, вы мне поможете? Будет время немного переговорить.

– Да, наверное, – немного надрывая слова, сказал Томас.

– Замечательно.

Глава 16. Светлые глаза

Странный человек, и другого объяснения не сыщешь. Она сияла каким-то добрым светом. С лица не сходила улыбка, будто всё вокруг, даже самое отвратительное, делало её счастливее. А даже если был такой редкий момент, когда эмоция вдруг заставляла опуститься уголки губ, то глаза без особого труда брали на себя их работу. Такие яркие и светлые, словно золотые кольца. До этого момента Томас и не знал, что у глаз может существовать подобный цвет. Бежево-жёлтый. Из-за такой странной комбинации – белоснежное лицо и жёлтые зрачки – у глаз появлялся эффект свечения. Два ярких солнца на пасмурном белом небе. В атмосфере злобы и бесчестия в искренности настолько яркого и радостного человека ненароком приходится сомневаться, как бы грустно это ни звучало.

Сам собой разумеющийся факт, что плохое западает в память сильнее хорошего. За тот короткий срок, что Томас провёл в Дадхэме, он встретил немало хороших людей, поэтому говорить, что Бездна полнится лишь подонками и тварями, было бы несправедливо. Но то, что в противовес этим четырём выступают сотни тысяч то и дело норовящих косо взглянуть, или обмануть, или высказать своё очень уж важное мнение о личности только что увиденного ими поднебесного, ощутимо сказывается на рассуждении и, как следствие, вызывает подозрения. А Томас тут провёл лишь немногим более суток. Перед ним предстали лишь крошки сдобной ненависти Бездны, основной кусок встал бы ему поперёк горла да придушил бы. Другими словами, сомнения Томаса вполне себе имеют почву.

Тем не менее интерес к подобной «аномалии» у Томаса возник, а посему на протяжении той части пути, что они уже проделали, он мечется между желанием узнать побольше о личности Ланы и инстинктом самосохранения. Ведь стоит только открыть душу не тому человеку, как будешь растерзан стаей диких псов. Этот принцип глубоко укоренился в Томасе.

«Что она знает о Волке?» – вот тот вопрос, что важен и к которому снова должен обратиться Томас. Но всё не так уж просто. Он медлит, занятый прощупываньем почвы да поминутным отвлечением на столь уникальный склад характера.

Опередив долгие внутренние рассуждения Томаса об осторожности подбора слов, Лана последовала своему решению, также, к слову, являвшемуся результатом прерий и колебаний. Она решила начать сама.

– Скажите, Томас, почему вы интересуетесь Волком?

Сдавленно выдохнув от некоего облегчения, что разговор начал не он, Томас обратился к своим мыслям. Пусть даже эти светлые пытливые глаза безо всякого труда подводили к откровению, прямого ответа давать он совершенно не хотел. Нет никакой гарантии, что в этот раз весть о поднебесном происхождении Томаса останется без критических последствий. Но и просто врать он ведь не может. Многовероятно, что ложь впоследствии с собою принесёт тяжёлые проблемы. По истечении раздумий длиною чуть менее одной минуты слова всё же сложились в более-менее осмысленную реплику.

– Мне нужно с ним поговорить, – ответил Томас, подобрав не особо удачные, но желанно размытые слова.

Лана обернулась с блестящими глазами и лукавой улыбкой. Так резко и странно, что Томас несколько панически обеспокоился.

– Как чудно, – искренне удивляясь, проговорила Лана. – Порой происходят просто удивительные случайности.

– Что имеете в виду? – настороженно спросил Томас.

– Я тоже хочу с ним поговорить, – веря в свои слова, сказала Лана, но продолжила сказанное в достаточной степени противной тому, с чего начала, фразой: – И потому положила на его поиски четыре с половиной года.

«Четыре с половиной года!» – Томас потёр голову указательным и средним пальцами.

– Вам на вид лет восемнадцать, – скоро прокомментировал своё замешательство Томас.

– Именно, – с той же самой улыбкой сказала Лана, выглядывая из-за собственного плеча.

– Что же вами движет? – действительно интересуясь мотивами, достаточными для такого самопожертвования, спросил Томас.

Девушка промолчала, а Томас настаивать на вопросе не стал. Хоть и всей душой он хотел знать, он всё-таки видел, что Лана тоже не желает вот так просто открываться. Лишь спустя пять минут, когда через голову Томаса пронеслась вереница других, отвлечённых от вопроса мыслей и рассуждений, девушка слегка повернула голову и проговорила:

– Движет желание поговорить, – шёпотом, будто понимая лёгкую глупость сказанного, но с чётким осознанием, что это нужно сказать, проговорила Лана.

Оставшийся путь они провели молча, несмотря на бушующие вопросы в головах обоих. Лана привела Томаса к большому особняку недалеко от центра города. Он казался знаменательнее всех прочих. Точно построившие его люди хотели показать, что они лучше. И потому в нём на целый этаж больше, нежели в соседних особняках. И потому же черепица тёмно-синяя, а не зелёная, как практически у всех домов.

Лана поднялась вверх по ступенькам у входной двери. Дважды постучавшись, выждала несколько секунд и что-то шёпотом сказала через дверную щель. Дверь приоткрылась, и из-за неё появилась светловолосая голова в чепчике.

– Что вы тут делаете? – с некой милой боязливостью промяучила девушка.

– Я за вещами, – утвердительно проговорила Лана.

– Но вам…

Лана напролом прошла внутрь, слегка поперев человека за дверью. Когда дверь полностью раскрылась, Томас увидел, что светловолосая девушка одета в фартук. Она покосилась, немного пришибленная столь резким жестом со стороны Ланы. Та наспех извинилась, изобразив наиболее жалобную мину, и поспешила вперёд по коридору.

– Я только заберу свой саквояж и… – она остановилась, понимая, что не слышит за собой шагов, и посмотрела на Томаса, который всё так же стоял у дверей, не зная, проходить или нет. – А вы чего? Проходите же, мне нужна ваша помощь.

– Но, мисс Лана, если хозяйка вернётся… – смущённым тоном начала светловолосая девушка, но была прервана скорым ответом Ланы.

– У неё променад со «знатью», до десяти, – проговорила Лана, словно лишая слово «знать» его смыслового значения.

Томас прошёл за Ланой вдоль прохода и вверх по шикарной лестнице. После неё по коридору мимо множества дверей, у одной из которых они благополучно остановились. Лана попросила Томаса немного подождать, пока она соберёт вещи. Он так и поступил.

«Мисс Лана», – с усмешкой подумал Томас, как бы увенчивая своим комментарием всё новоузнанное.

Из-за двери донеслась возня. Скрип дверных петель, видимо от шкафа, стук тумбочек, даже треск и едва слышное скверное слово от самой Ланы. Спустя три минуты она, слегка запыхавшаяся, вышла с красным саквояжем и средних размеров сумкой.

– Сможете донести? – риторически спросила Лана, отдавая одну только сумку.

– Да, конечно. Давайте, наверное, и саквояж, – уместно предложил Томас.

– Нет, я сама с ним справлюсь. Спасибо, – достаточно резко бросила Лана.

Томас кивнул и приподнял руку, как бы говоря: «Ваши вещи – вам и решать».

Они спустились по лестнице обратно к выходу, у которого всё так же стояла служанка, с опаской озаряющаяся на улицу. Лана подошла к ней, поцеловала в щёку и обняла, будто родную сестру. После секунды крепкого объятья они отодвинулись друг от друга, всё ещё держась руками. Лана улыбнулась своей особой улыбкой и сказала:

– Наверное, прощай.

– Вы так уже говорили, – своим по-детски милым голосом проговорила служанка.

Обе улыбнулись. Лана вместе с Томасом вышла за дверь.

Они прошли треть пути до судна, когда Лана решила продолжить прерванный разговор.

– Что вам сделал Волк? – спросила она серьёзным тоном.

– В каком… Ничего. Ничего он мне не сделал, – честно ответил Томас. – А почему вы спрашиваете?

– Он всем что-то да сделал. В Бездне не найдётся человек, которого Волк обделил обманом. Я в этом убеждена, – проговорила девушка, немного сокращая расстояние между ней и Томасом.

– Вам он, значит, чем-то насолил? – скорее утверждая, нежели спрашивая, сказал Томас.

– Да… Да, «насолил» – это, знаете… не то слово, – немного истеричным голосом высказала Лана.

– У вас нет подозрений, где он может быть? – задев интересующий его корень ситуации с Волком, спросил Томас.

Девушка отрицательно покачала головой. Она сделала это нерешительными рывками, будто нехотя признавая свою проблему.

– Совершенно никаких подозрений. Даже мельчайшего намёка нет. В Дадхэме я смогла составить подробный список его капитанов. Где-то – с помощью записей адмиралтейства, где-то – со слухов трактирщиков. А однажды мне даже попался один мужчина, который плавал с Волком на «Багряном». Он рассказал про некоторых пиратских капитанов, под которыми тот плавал. С его слов я тоже много к списку почерпнула, но не то, где он, или погиб ли, или что-нибудь о его настоящей судьбе.

– Волк плавал под кем-то, кроме Бонама и Рауса? – удивлённо спросил Томас.

Девушка хмуро посмотрела на Томаса.

– Волк плавал под шестнадцатью разными капитанами.

Глаза Томаса округлились.

– А вы, я смотрю, не сильно сведущи, – проговорила Лана с немного поникшим настроением, видимо от осознания, что её новый знакомый знает на порядок меньше неё.

– Шестнадцать капитанов, – медленно выговорил Томас, как бы закрепляя этот факт в уме.

– Семеро честных, ну или ставших честными, и, соответственно, девять бесчестных. Пиратов, мелких бандитов или попросту расхитителей.

– И многих вы расспросили?

– Всех честных. Разумеется, многие погибли, но в таком случае я находила их преемников или товарищей по команде и выуживала любую информацию, – без тени гордости высказала Лана.

– А бесчестные?

– Бесчестные на то и бесчестные, что вблизи Дадхэма не плавают. Найти их можно только среди таких же, как они сами.

Томас вопрошающе посмотрел на Лану.

– Синерия. Я с капитаном Филипсом туда и плыву.

– Простите, я не понимаю.

– Чего же вы не понимаете? – без особого интереса, но с всё с той же яркой улыбкой спросила Лана.

– Вы потратили где-то четверть всей жизни, дородную значительную её часть, на поиск подонка, хапуги. И зачем? Почему вы так хотите встречи с ним, что готовы жертвовать такими кусками своего времени?

– А вы, видимо, не слышали, – она сложила руки на животе и с вымученной улыбкой сказала: – Хочу поговорить.

Подходя к почти загруженному «Мороку», Лана остановила Томаса и с серьёзным, но от того не менее светлым лицом сказала: – Я отплываю с капитаном Филипсом в Синерию. Если вы действительно хотите найти Волка, отправляйтесь со мной. Так сподручнее будет и, возможно, в чём-то значительно проще. Тут больше нечего узнавать. В Дадхэме остались лишь бесполезные отголоски. А сам Волк где-то там, – Лана указала рукой в темноту за Титановыми воротами. – Ждёт нас с вами, хотя сам этого и не знает.

Томас кивнул. Лишь скромно опустил голову, понимая, что более делать нечего. Эта девушка просто оплот того, что необходимо Томасу. Кладезь информации. Лана знает всю подноготную жизни Волка, и если она его не найдёт, то никто не найдёт.

Они отнесли сумку и саквояж в каюту Ланы, и она скоро попрощалась, закрывая за уходящим к Филипсу Томасом дверь.

Филипс стоял на носу, обращённый к ярко освещённым воротам. Томас осторожно подошёл со спины, стараясь не побеспокоить, и аккуратно спросил:

– Могу я с вами поговорить?

Выдохнув мощный напор дыма, который разлился в лучах света корабельных фонарей, Филипс устало повернулся и, стряхнув пепел с сигары, ответил:

– Можешь.

– Лана, так же как и я, ищет Волка.

– Неожиданно, правда? – усмехнувшись слегка надломанным голосом, прокомментировал Филипс.

– Она говорит, что в Дадхэме его не найти и что необходимо плыть в Синерию.

– Да, знаю я. Дурочка ещё та. В Синерию, к пиратам, такой юной девушке. Такая глупая опрометчивость, что за душу берёт.

– Я хотел бы плыть с вами, – заявил Томас разливающемуся Филипсу.

Тот потупил глаза и опустил голову. Он стал значительно более поникшим, нежели при знакомстве. Одна черта всё так же бросалась в глаза и немного раздражала. Филипс будто бы отключался порой. Отводил глаза куда-то в пустоту и замирал. Пускай и ненадолго, но ощутимо неприятно. Подобно Глории, только в лице человека это выглядит довольно недоразвито.

– У тебя денег нет, – как бы невзначай заявил Филипс, оглядывая одежду Томаса.

– Я могу работать. Работой за проезд заплачу.

Филипс, сомневаясь, повёл головой, и тогда Томас сказал:

– У меня есть опыт.

– Да знаю, рыбаком был. От того мне не теплее.

– Любая сила за бесплатно будет в пользу, – убедительно проговорил Томас.

Филипс затянулся сигарой, прикрыл глаза и, продержав несколько секунд, выдохнул. Будто выудив решение в рисунке из завитков дыма, он проговорил:

– Жратву себе будешь сам добывать.

– Спасибо, – улыбаясь сказал Томас.

– Иди к Канну и скажи, что я тебя нанял.

Томас кивнул и развернулся, чтобы уходить, но был остановлен добавлением Филипса:

– О, и скажи, что мы скоро отправляемся. Пусть распорядится о готовности.

– Ясно. – Томас сошёл с бака и направился исполнить приказ своего нового капитана, краем разума осознавая, что впервые за всё время своего хождения на корабле у него есть капитан.

Термин «скоро» в достаточной мере относителен. Понял это Томас, подготавливая большое, по сравнению с «Седобородым», судно к отправке. Пока «Морок» действительно тронулся, Томас был вынужден исполнить тысяча и один приказ не особо радушного по отношению к новеньким, а может, и вообще к людям квартирмейстера Кана. К тому времени, как капитан скомандовал отдать швартовы, Томас уже был вымотан и разбит. Устало-развалистой походкой он вышел на верхнюю палубу и, к своему удивлению, обнаружил на ней практически всех членов команды, за исключением тех, кто не могут покинуть свой пост. Все они застывшими взглядами упёрлись в ярко освещённые ворота города. Томас подошёл к тихо молившемуся поодаль от остальных Тиму и встал позади него, чтобы не мешать.

«Мне бы тоже не мешало помолиться», – подумал Томас, глядя в темноту за вратами.

Судно выплыло из небольшой бухточки и проплыло мимо рядов причалов. Не особо торопливо пересекло пространство воды возле стены и остановилось прямо перед вратами. Из рубки капитана послышались радиопомехи, а впоследствии и грубый мужской голос. Различить, что он говорил, было невозможно – Томас стоял достаточно далеко. После недолгих переговоров снова шум, и с вершины ворот послышался низкий, невероятно давящий на уши гудок. Знакомый скрежет ворот. Вода вокруг будто бы подпрыгнула, двери медленно открылись, разгоняя во все стороны волны.

«Морок» проследовал вперёд. Команда сжалась, готовая получить удар. Это мгновение, казалось, длилось вечно. И только спустя эту самую вечность корабль миновал ворота. Теперь «Морок» в Бездне, теперь Томас в Бездне.

С ворот послышался ещё гудок, высокий и приятный. Тим, стоящий рядом с Томасом, как, наверное, и все на корабле, опустив голову, шёпотом произнёс:

– О том, что оставил позади.

По спине Томаса пробежали мурашки.

Врата за спиной закрылись, все попрощались со статуей Мортэмы, сняв шапки. Капитан снял цилиндр и слегка наклонился.

– Теперь уверен, – сказал Тим, пожав плечо Томаса.

Глава 17. Чтоб статься пеплом

Опять лишь скудные копейки от того, что должно. Два скоротечных часа отдыха, по прошествии которых тело наливается усталой болью, и Томас вынужденно отворяет веки. Он безысходно заключён в порочный круг. И не снять болезненную усталость, пока не уснёшь, и не уснёшь, пока не снимешь усталость.

Томас натужно слезает с адски неудобного гамака и, распластавшись, валится на пол. Медленно возвращается чувствительность. На спине проступает ёрзающее чувство. Он тянется рукой и упирается ей в ледяную слякоть. Холодный пот, что жжётся как крапива. Как лезущие в каждую пору мельчайшие шипы. Томас пытается свыкнуться, но с каждым незначительным движением они въедаются всё глубже, пресекая все потуги.

Безвольно вскидывая головой, Томас рывком поднимается на колени, а с них и на ноги. Утверждается на шатком, то ли от движения судна, то ли от дезориентированной головы, полу и пытается вырвать свой ход мысли из бессвязной усталой сонности. Глаза находят себя в пространстве, и скоро за ними поспевает разум. Томас осознаёт, где он.

Если не умоется, то снова рухнет на пол посреди прохода. Он вспоминает о бочке, которую вчера краем глаза зацепил стоящей где-то в противоположном конце кубрика. За всей этой чередой висячих, потных, грязных тел. В своей сумке, что, не снимая даже на сон, держит при себе, Томас нащупывает чёртову дюжину. Он чиркает спичкой, и в ту же миллисекунду в него летят оскорбления. Томас прикрывает свет рукой и начинает двигаться в сторону бочки. Судно или голову качнуло, Томас попятился вбок, спичка погасла. Он зажигает новую. Снова потухла, и снова зажёг. Так несколько раз, пока в свете новозажжённого огня не возникает бочка с масляной лампой, висящей рядом. Огонь лезет в лампу, новой силой свет обдаёт кубрик. Отборные матерные выражения льются со всех сторон.

Томас набирает полные руки воды и резким движением опускает их себе на лицо. По телу пробегают искры. Они вмиг, собираясь вместе, зажигают свет промеж извилин. Даруют ему трезвую осмысленность.

Через освободившиеся от сонной скованности веки он смотрит на себя в небольшое зеркальце, закреплённое на металлической перекладине позади бочки. Громадные мешки под глазами, впалые щёки, полопавшиеся сосуды в глазах, трёхдневная щетина и в завершение седой локон, словно очерчивающий голову сверху. Это не его лицо, а одного из завсегдатаев «Синих пик». Лицо обывателя Бездны, но не Томаса. Оно ему противно.

Томас в открытой Бездне меньше суток. Меньше суток на подобном корабле. За этот абсолютно незначимый в своей краткости срок он успел прогореть дотла. Да, само собой, и раньше он догадывался, что работа на больших кораблях непроста. Не так трудно осознать, что подобный корабль требует постоянного ухода, но беспощадная центрифуга, что под натиском нескончаемой вереницы выкачивает из тела все соки, полностью превзошла представляемые им пределы трудностей. И потому Томас вчера был загнан, словно лошадь. Отодрать ржавчину, отмыть зелёные наросты, помочь в машинном отделении вылизать надстройку, перетаскать груз. А когда эта вереница подходила к концу, всё начиналось заново. Снова и снова, пока ноги не подкосились и лицо не упало на гамак, чтобы быть поднято треклятой болью через два часа.

Ещё некоторое время Томас стоял у зеркала, решая, что делать дальше, из-за чего вызывал больше недовольства у спящих. Выверив, что лучше ему будет на палубе, он потушил фонарь, наощупь вернулся к гамаку, снял сюртук, висящий на гвозде рядом, и ушёл наверх.

В Бездне ветров нет, но, когда «Морок» пересекает бездонную темноту, недвижимый ледяной воздух сплошной массой проходит сквозь тела стоящих на палубе. Это чувство подобно тому познанному Томасом на буе ранее. Чувство, что маленькие жадные кристаллики льда вот-вот поползут вдоль плоти, пожирая всё больше чистого пространства на теле. Отвратительное ощущение, особенно вкупе с холодным потом. Томас сильнее запахивает свой рваный, но на удивление достаточно тёплый сюртук и ступает вдоль палубы.

Тьма столь непроглядна и слепа, что видны лишь очертания. Только контуры, очерчиваемые тусклым светом фонарей. Этот будто нарисованный белым на чёрной бумаге корабль плывёт по крупным круговидным точкам. Границам света от буёв. Они стоят на равном расстоянии друг от друга, параллельно стенам Бездны, рисуя линию – морской путь для кораблей. Изредка у каменной гряды встречаются кучки, скопления огоньков. Небольшие поселения. Расположившиеся на скальных берегах деревни и разные таверны, в которых моряки останавливаются, чтобы отоспаться. Все они стоят буквально у самой тёмной воды, зачастую ничем не защищённые. Вспоминая рваные донельзя Титановые врата Дадхэма, невольно удивляешься их спокойствию или, быть может, самообладанию. Ведь надо иметь смелость, чтобы жить каждый день, ожидая, что тебя утащит в глубину какое-нибудь чудище.

Томас проходит мимо засыпающих, отстаивающих вахту матросов. Они ему кивают и спрашивают, почему не спит. Он что-то наотмашь говорит и быстро удаляется. Так минует он двоих, пока не выходит к надстройке. По лестнице он поднимается к рубке капитана, так как видит там ярчайший из горящих на судне свет. Томас проходит в дверной проём и видит Филипса.

Лицо рисует удивление, немного обременённое напряжением. Что делать капитану здесь в столь поздний час? Он хочет спросить и даже набирает в лёгкие воздуха, но осекается, считая, что не стоит переходить границ. Посему Филипс начинает первый.

– Что, не спится, рыболов? – равнодушным тоном спросил Филипс.

– Не спится, капитан, – утвердительно ответил Томас.

– Да, мне тоже. Сегодня что-то не то. Просто не то. – Он поднёс к губам громадную сигару и сделал затяжку. Пепел побагровел. – Не привык я с седоками плавать, а тут… – Он прервался, будто потерял мысль, но скоро, вернувшись в чувство, продолжил: – А тут уже двое.

Язык Филипса заплетался, а глаза потухшим растушёванным взглядом смотрели в пол. Несмотря на это подбитое состояние, он попеременно вздрагивал, возвращая полную трезвенную ясность глазам, и смотрел на приборы. Серьёзным видом оценивал их показания и снова стекленел, отстранённый. Даже упитый в состояние мокрицы, он всё ещё мог вызывать в себе профессиональную ответственность за судно. И не понятно, считать ли это достойной чертой или пороком, ведь разумнее было вовсе не пить, стоя за штурвалом.

– К чёрту всё это, если помирать, то помирать, – прокомментировал Филипс свои собственные, ни с чем не связанные мысли.

Сказав эту не очень одухотворяющую тавтологию, Филипс взял стакан с зелёной жидкостью и влил в себя. Посмотрев на него (стакан) так, будто не понял, когда успел его опустошить, капитан перевёл взгляд на Томаса. Он несколько минут непрерывно смотрел ему в глаза, после чего привскочил и снова трезвым взором оценил приборы. Убедившись, что всё нормально, он повернулся к Томасу с бутылкой в руке.

– Будешь? Моховуха, – Филипс покачал бутылкой перед Томасом, отчего жидкость за стеклом приняла в себя свет фонарей и огненным водоворотом закрутилась на дне.

– Не откажусь, – выговорил Томас немного через силу, ведь даже оттуда чувствовал его довольно не благоухающий аромат.

Томас с приглашения Филипса присел на капитанский стул чуть поодаль. Капитан, одним глазом устремляясь по курсу, разлил две кружки моховухи и отдал одну Томасу.

– Знаешь… – Филипс остановился, вспоминая имя. – Том! – вскликнул он, неожиданно для самого себя вспомнив. – Знаешь, Том, я ведь давно хотел стать капитаном. Грёбаных сорок лет, как мечтал. Думал, когда стану, это всё. Великое достижение, и больше нечего желать. И вот стал. И вот ни хрена. Да, ответственность, да, власть, вот только всё как-то поосело. Больше делать нечего, не к чему стремиться. А ведь когда шёл, был готов на всё. Кожу на себе рвал. Я действительно… – Он остановился на мгновение и тут же продолжил: – Бонам был крутым мужиком, но… Просто, понимаешь, важно рваться на части. Он не рвался и не понимал. А я всё понимал, и команда знала, что понимал. А вот теперь всё это не имеет смысла.

Томас молча слушал Филипса, не прерывая и не задавая вопросов.

– А девушка эта. Бонам ни в жизнь не брал пассажиров. Либо торговый инспектор, либо знатная шишка, но никогда человека с улицы. У него, дескать, принципы были. Говорил, что мы не транспорт, мы торговый элемент, мать его. Принципы на принципах. От своих же принципов люди и дохнут как мухи. – Филипс осушил кружку, проверил приборы и повернулся обратно к Томасу, казалось, забыв о предыдущей теме.

– Больно уж странное у тебя имя. Томас.

Осознав, что сказанную им фразу можно перебросить на него самого, Филипс решил пояснить, хотя сам Томас оставался в значимой степени безучастным.

– Филипс – кличка. Из какой-то книжки. Эти вон придумали. Меня Филип зовут, оттого и подобрали мне. Бонаму дико нравилось, он… Постой! Так он и придумал. Достал из этих книжек, тех, что ещё до падения. Целую неделю после того, как придумал, делал сраный акцент на этом «с». «Привет, ФилипС. Как дела, ФилипС? ФилипС, подойди». Бесил меня, падла, – всё больше распаляя сам себя, загорался Филипс, но вдруг резко замолчал.

Он немного приопустил глаза в дно чашки и стал думать. Не прерывая молчание вот уже около пяти минут, Филипс несколько раз отвлекался на приборы и осушил парочку кружек. Только когда тишина стала абсолютно заметна, Томас решил, что данный момент будет самым подходящим, чтобы спросить про записку.

– Простите, капитан.

Филипс, слегка ошарашенный, будто забыв, что Томас здесь, вскинул голову вверх.

– Вы умеете читать на морском языке?

– Само собой, – с некой гордостью протянул Филипс и напыщенно сжал подбородок.

– Поможете мне? – спросил Томас, доставая из кармана листок. – Вот тут, – он указал пальцем на вторую строчку.

Филипс проморгал и предпринял попытку всмотреться в надпись, но неудачно. Он чуть отошёл, расстегнул верхнюю пуговицу на своём пальто и достал из нагрудного кармана очки. Два маленьких кружочка на проволоке. Филипс надел их и отнял у Томаса листок.

– Так… Это, должно быть, «г», это «с». Есть чем писать? – Филипс, не отворачиваясь от листка, выставил руку.

Томас отрицательно покачал головой и тихо сказал:

– Нет.

– Ох… ладно. – Капитан положил листок на приборную доску и, приглядывая за курсом, достал шикарную перьевую ручку всё оттуда же, из нагрудного кармана.

Спустя несколько мгновений на листке появилась надпись: «Глас для заблудших 782.5625».

– Цифры – это частота, что ли? Ну-ка, – проговорил Филипс и потянулся к тумблеру, чтобы включить приёмник.

Он крутил ручку в поисках нужной частоты, но радио забарахлило. Из динамика послышался необычный шум, а скрип и скрежет металла с несвойственными для радио звуками искажения. Будто надломанные, невозможные отзвуки. Между этими всплесками они услышали голос, судя по тембру, ребёнка.

– …Ты хочешь… у..деть…? …подойди, – сказал детский голос на неизвестном ни Томасу, ни Филипсу языке и тут же прервался. В секунду обратился в обычные помехи.

– Что это было? – спросил Томас, испуганно смотря на Филипса. – Это на частоте из записки?

– Нет, я до неё ещё не дошёл, – ответил Филипс, пытаясь снова отыскать эту странную частоту. Безуспешно. – Ох, ладно. Хрен пойми, короче.

Филипс настроился на частоту из листка. Они попали где-то на середину записи, которая, судя по всему, повторялась.

– …Пали души мёртвые во тьму, чтоб статься пеплом, омрачили лик её, приняв в Богини. И молвила Мортэма грешникам во тьме: «Я стану вашей мамой, чтоб пред Отцом предстали вы чистою душою, пройдя сквозь кровь мою и тьму мою». И слышит голос праведник иль лжец в крови её. То плачет горькими слезами по неверным овцам мать моя, и кровь моя. По скотинам, что решили, будто силою они обманут смерть. По подлецам, что посмели отказаться от истинных судей божественных. И лишь сейчас, когда от мёртвых тел поганых тварей божиих гниёт святая кровь, гонцы и слуги верные её решили во спасение невинных и заблудших очистить светом праведным все души, что не стали ещё пеплом. И посему ты пал, и посему падут другие. Чтоб солнце то зажечь, чтоб светочем тем стать, чтоб статься чистою душою во славу тех, кто жив и кто живёт тобою. – После проследовали гудки и иной, более грубый голос проговорил координаты, которые Томас поспешил записать. Снова гудки, и запись началась сначала. – Поднебесный станет светочем моим, – глаза Филипса блеснули. – Станет истинным сыном Богини. Страданиям её положит он конец, неся свой крест извечный. Обрящет путь, проложенный во тьме повинным матери его. Ибо слово было сказано. Пали души мёртвые во тьму, чтоб статься пеплом…