Текст книги "Панихида по Бездне"

Глава 21. Зашитые веки

Капля.

Свет масляной лампы на соседней стене, редкие крики обезумевших заключённых, сплошной слой гнили на стенах и капля, поминутно заглушающая своим падением все остальные звуки. Всё, с чем Томас остался наедине. Всё, что понемногу выдавливает из него разум.

Он смотрит пустыми глазами в бесконечно тёмное пространство соседней камеры, видя в ней бесконечно лёгкую простоту. Томас смотрит в неё, как в последнюю точку успокоения, но она спешит изменить своей природе, став для него в тягость. Из-за неё Томас вспоминал, как приятно было тогда, в лоне тёмной крови. Прелестная чёрная бесконечность, что лилась вовнутрь и лишала всех проблем. Он смотрит и думает, что лучше было бы остаться. Не всплывать, а дать темноте залить оставшиеся огоньки, потушив варево. А потом уснуть, спокойно и навечно.

Капля.

А что вместо этого теперь? Исколотая плоть, страшные фиолетовые кровоподтёки, зияющее болью, как эпитафия всему, клеймо на полщеки, убитая надежда на спасение и изуродованная вера в человека. Это то, что он получил за старание. То, чем ему отплатила жизнь за попытку с ней бороться.

– Твари… – шепчет изорванными губами Томас, и ему вторит эхо из темноты напротив.

Томас, коснувшись этой мысли, тут же привычно опрокидывает её в варево, чтобы не причинять себе страдания. Бросает раз за разом, не видя, что варево уже выходит за границы. Оно вспенилось, и его вершина увенчана последним происшедшим. Быть может, если Томас всё обду…

Капля.

«За что?» – несётся, поднимая вверх дном почву в голове. Уверенно этот вопрос разрывает вдоль швов самообладание.

Тело наполняется мелкой дрожью. Дыхание ускоряет ход. Томас сидит на месте, медленно качаясь. Глаза упёрты в тёмную завесу, что тянет к нему руки. Он видит в ней спокойствие и безмерно жаждет его, но вязкая чернота обманывает, оборачиваясь гневом. Им наполняются пальцы, что сжались в кулаки.

Капля.

«Что я сделал? Чем заслужил? Почему?..» – Томас завывает, всё сильнее распыляясь, получая порции гневной силы.

Он задаёт эти вопросы темноте, самому жаждущему боли проведению. Томас молится, чтобы получить ответ. Вдавливает кулак в каменную кладку пола, обдавая камеру скрипом сухожилий.

Варево сочится наружу.

Капля.

«Твари! Выродки! Паскуды!» – звучит крик, что обжигает мысли.

Глаза залиты кровью лопнувших сосудов. Голова кружится, сердце режет, как ножом. Кожа посинела, губы побелели.

Капля.

Зелёные глаза разверзают темноту соседней камеры. Зажигаются два солнца и испепеляющими ветрами вытесняют его гнев. Томас срывается с места. В мгновение отстраняет в сторону всё тяготящее в надежде получить освобождение из сочащихся гнилью мыслей. Томас бросается вперёд к решётке и тянет руки сквозь перила.

– Глория! Глория! Иди ко мне! Прошу, иди скорее, – он повторяет это, рисуя на лице улыбку.

Она смотрит всего секунду в его тлеющие болью глаза и медленно выходит на тусклый свет. Проходит поперёк прохода и останавливается у самых рук. В крохотной доле расстояния от тянущихся пальцев Томаса. Вне их досягаемости.

– Ну же. Ну же, родная! – умоляя, вдавливая лицо в стальные брусья решётки, рвётся вперёд измученный Томас.

Глория, не двигаясь, зелёными глазами смотрит в Томаса. Она, замершая, ждёт. Слушает, как Томас повторяет всё то же самое. Не шелохнувшись, не двинувшись вперёд. Не позволяя Томасу взять её в руки. И только когда из глаз страдающего и измученного пробивается град слёз, когда тот, срываясь на нечеловеческий крик, плачет, она прикрывает огонь, что фонарями валил через её глаза, и, разворачиваясь, уходит.

– Глория! Нет! Глория! За что?! Глор…

Капля!

– ТВАРИ! СУКИ! ВЫРОДКИ! ПАСКУДЫ! ЗА ЧТО!? ЗА ЧТО?!

– Эй! Эй! Заткнись! – громким басом, стараясь заглушить крики Томаса, орёт охранник.

Томас кричал. Кричал в агонии, разливающейся по всем уголкам тела. Вопил, вцепившись окровавленными пальцами в лицо.

– Ну тварь! – вдоль прохода послышались тяжёлые шаги, ударами обрушающиеся на каменистый пол.

Большой человек с золотой тесьмой на груди подошёл к камере Томаса. Тот валялся на земле, извиваясь всем телом, кричал несвязные, едва понятные слова. Стражник взял через решётку человека, которого считал отбросом, за шиворот и поднял над землёй, особенно не вложив в свой жест усилий. Томас, наотмашь бросив руку сквозь решётку, ногтем оставил рваные след на горле стражника. Тот отшатнулся назад, схватившись за шею. Томас упал на землю, скоро поднялся на ноги и рывком вжался в стену камеры, буравя стражника безумными глазами с залитым кровью белком.

– Ах ты, сука! – выкрикнул стражник, отнимая руки от шеи. Рваная, не задевающая ничего жизненно важного полоса сияла на нижней части шеи.

С озверевшим оскалом стражник потянулся к поясу, снял связку ключей и из того множества принялся выбирать один для двери Томаса.

– Ничего, выблядок, потерпи.

Капля.

Где-то вдалеке послышался грохот. Стражник бросил голову в сторону двери, и из-за неё, вдогонку за предыдущим звуком, донеслись выстрелы из пистолетов. Гулкой, нескончаемой канонадой они излились из соседнего помещения. Стражник скоро потянулся к своему оружию, и взрыв. Тяжёлая железная дверь пролетела вдоль всего прохода, впечатала охранника в пол и унеслась дальше. Всех заключённых, включая Томаса, накрыло контузией.

Мгновение после того, как пыльные облака, оставленные вырванной взрывом дверью вдоль прохода, слегка развеялись, через немой, застилающий уши гул стали доноситься хриплые вздохи того, что осталось от стражника. Томас, держась за уши, с тяжёлой болью в голове, шатаясь, доходит до решётки. Пытаясь совладать с собственным криком, который он не слышит, но чувствует вибрацию, раздражающую гортань, Томас впивается лицом в решётку, стараясь углядеть, что произошло. Из плотного пыльного сгустка возле эпицентра взрыва выходят трое человек. Они быстро идут вдоль прохода, заглядывая через каждую решётку на пути. Доходя до камеры Томаса, тот, что, судя по вычурной, отличающейся от обносок двух остальных бордовой одежде, видимо главный, заглядывает через решётку, попирая лицо Томаса дальше в темноту. Видя клеймо на щеке, он сменяет жутко серьёзное лицо на беззаботную улыбку и что-то говорит, но Томас не слышит. Как не слышит его переговоры с остальными двумя подрывниками. Контузия застелила его слух приглушённым писком. Несмотря на это, до Томаса почему-то прекрасно доходили отзвуки всхлипывания и брызг крови вдавленного в каменный пол охранника. Этот звук ярко всплывал меж мыслей Томаса до тех самых пор, пока главный не достал пистолет и не выстрелил стражнику в голову, заставив Томаса вздрогнуть от второго проникшего сквозь стену контузии звука.

Главный пистолетом указал одному из своих подручных взять ключи и открыть клетку. Томас отступил на пару шагов назад и встал в оборонительную позу, на что главный сотворил выражение лица, как бы говорящее: «Ты серьёзно?» Это немое сообщение как отрезало весь пыл Томаса. Он обмяк, ощутив на себе холодный взгляд, родственный, казалось, как и адской своре этого города, так и бесноватому Жнецу. Его руки ослабли и, покорившись, упали вдоль тела.

– Вот и славно, – донеслось до Томаса из уст главного.

Скрежет замка, скрип дверных петель. Контузия медленно отступала. Главный указал Томасу выходить. Тот, не отводя взора от безумных глаз, поспешил последовать указанию. Томас вышел из камеры, перешагнул через тело стражника, стараясь не опускать на него взор, и вместе с одним из подручных главного пошёл вдоль прохода. Из-за спины всё ещё слегка сдавленно донеслись слова главного:

– Удачи! – И звук связки ключей, брошенной в камеру. – У нас всех сегодня славный день.

Капля.

Они прошли по длинным каменным коридорам цитадели. Нашли помещение с конфискованными у всех заключённых вещами и забрали сумку Томаса и его одежду. Внутри сумки не было только полусферы. Видимо, кто-то из бугаев, затащивших Томаса сюда, решил прикарманить её. Собственно, ничего в сумке особенного и не было, за исключением разве что записки. По счастливому стечению обстоятельств она не пропала, как и дюжина трижды проклятых коробков.

Минуя ещё с полдесятка длинных коридоров и раскидистых помещений, Томас вместе с тремя подрывниками покинули наконец цитадель. Они вышли во внутренний двор и, пересекая его вдоль, направились к крупным и крепким, но всё равно поддавшимся, судя по искорёженному и обгорелому металлу, взрыву вратам. Пока они шли, из-за массивной каменной стены, уходившей высоко вверх, Томас увидел, что сталактиты, примеченные им при прибытии «Морока» в жёлтом свете, ныне были освещены багряно-красным. Это насторожило Томаса и вовлекло в рассуждения, скоро развеянные открывшейся панорамой города.

Град пожирали языки пламени. Полыхавшие во всей своей чудовищно-злобной красе, они уничтожали всё на своём пути. Томас почувствовал, как уголки его губ медленно поползли вверх. Застыв с этой безумной улыбкой у самых ворот, он наблюдал за страданием медленно умирающего города. С возвышения, на котором стояла цитадель, было видно всё. Все улицы и все дома, и церкви, и часовни, и крупные особняки. А лучше всего было видно, как всю эту громаду вбирал в себя безжалостный, как души каждого живущего в Граде, огонь. Эта безумная симфония пламени подарила Томасу успокоение. К его глубочайшему стыду, который безрезультатно пытался достучаться через жажду мести до совести Томаса, он наслаждался страданием и агонией сотен тысяч пускай и виновных, но людей. И главный это углядел. Увидел безумную улыбку и отразил себе.

Они направились вниз вдоль небольшого склона в город. Дальше, мимо горящих домов и таких же улиц. Томас смотрел, как полнятся чёрные души болью, безумной и нещадной, подобной той, что претерпел тогда на площади он сам. Томас наблюдал за отмщением, сладострастно охватившим его нутро. На всём пути десятки, а быть может, сотни трупов стражи. И там и тут шныряли люди с кроваво-красными накидками, как у двух подручных главного. Они бросали подожжённые бутылки в окна, и из них валил огонь. Взрывали бомбы, убивали стражу. Они превращали город в то, чем он должен был являться. Выжженное дотла пепелище.

За весь путь от цитадели Томас не обмолвился и словом, стараясь не нарушать помпезную тяжесть момента. Лишь дойдя до поворота, некогда указанного добродушным человеком со вторых этажей, Томас остановился и с тяжёлым видом, словно готовый выйти на растерзание стае бешеных собак, собрал всю смелось и проговорил:

– Мне нужно забрать одного человека.

Главный остановился. Резко и немного удивлённо повернулся. Вопрошающе посмотрел в глаза Томасу. Главный хотел углядеть в них страх, ну или хотя бы здоровую опаску, но увидел пыл. Глаза его были избиты, надломлены и выжжены за двое суток пыток, но в них всё же пробивались искры. Кивок, признавший, что даже в сломленном ещё бушует сила, предшествовал короткому: «Веди».

Томас направился к доктору, все трое последовали за ним. Он свернул на знакомую улицу, к которой медленно подступался огонь из центра, миновал знакомые три дома и поднялся по знакомым ступеням к доктору. Ударил кулаком три раза в дверь и громко прокричал:

– Я за девушкой!

Из-за двери молчание, смешанное с вознёй.

Как ни странно, но за всё это время Томас ни разу не думал о Лане. Даже краем внимания её не задевал, когда, измучанный безумными, упивающимися болью извергами, терпел пытки. С момента, как оставил у доктора, и до просьбы главному в его голове не возникало и её образа. Лишь сейчас, стоя у закрытой двери, на него накатило осознание. Томас понял, что оставил её с одним из них. С бездушной тварью. Существом, что потеряло право именоваться человеком. И когда он вышиб дверь, когда увидел голую, свисающую с постели Лану и потного, стоящего без штанов в наспех надетой рубашке доктора, он не удивился. Не вскликнул «Как так можно?», «Почему?» или привычное «За что?». Томас просто вынул пистолет у главного из кобуры и выстрелил доктору в лицо. А потом ещё раз и ещё.

Он более не спрашивал и более не искал ответ. Томас прикрыл Лану своим сюртуком и вынес прочь из дома.

Глава 22. Венок из мха и странная птица

Тяжёлое дыхание хрипло разносится по каюте, то и дело переходя на ломкий кашель. Ему вторит другое, едва слышное. Частое и тихое. Оно вьётся вокруг первого, как заботливая мать, и при каждом раскате кашля содрогается над ним.

Её дыхание волнует Томаса. Даже после слов судового врача, всех тех уверений, что она очнётся совсем скоро. Томас вздрагивает каждый раз и будто прилипает к краю кровати, внимательно всматриваясь в бегающие под веками глаза. Те самые светлые и добрые. Глаза, которые он не смог сберечь.

Томас не позволяет себе надолго отходить. Когда кашель утихает, он, сидя на полу, прислоняется спиной к деревянной перекладине кровати. Порой ему даже удаётся поспать. На мгновение провалиться в пустой котёл из-под варева. Там его больше не заботят воспоминания и перебродившая ненависть. Там спокойно и легко. Это тот неощутимый по сравнению с претерпленным подарок. Единственная польза от случившегося зла.

Томас, так же как и раньше, спит лишь эпизодами. Он просыпается, опасаясь, что, неспособный смотреть, упустит роковой момент. Держит на уме эту мысль, не принимая во внимание своё полное безвластие над Ланиной судьбой. Пусть даже он проснётся вовремя, пускай застанет ужасающий момент, он сможет разве что кричать. Позвать того, чьи познания в спасении поболее его. А кроме того, лишь наблюдать.

Проснувшись в одно из подобнейших мгновений опасения, он, прильнув к кровати Ланы, понимает. Что-то поменялось. Теперь не два дыхания кружат в каюте. Сильное и резкое, размеренно бьющее по атмосфере. Оно разносится ровным, подобным военному маршу, ритмом во все стороны.

Томас медленно поворачивает голову к центру комнаты и видит там главного. Закинув ногу на ногу, он сидел на стуле. Выглядел грозно и сильно, но, помимо того, немного озадаченно.

Они долго переглядывались, храня молчание. Не прерывали тишину, застыв друг у друга на глазах, они ждали чего-то. И это что-то произошло. Лана закашляла, подав сигнал к началу разговора. В тот же миг главный сказал вступительную фразу.

– Перестань жалеть себя! – будто ударив Томаса по лицу, прозвучал суровый голос главного. – Прекрати это! – он указал глазами на слезу – завсегдатая его лица после снов, исполненных самобичеванием. – Ты не в том месте, где жалость к себе приветствуется. Всё как раз обратно. Слабых жрут. Учитывая всё произошедшее, думаю, тебе-то должно знать, – он сказал это сурово и сильно, стараясь взять Томаса за живое. И когда заметил, что слова его исполняют возложенные на них обязательства, продолжил гнуть эту линию. – Несправедливо. Уверен, ты так считаешь. Как с тобой поступили, как с ней. Думаешь, что это нечестно, и потому зазорности в слезах не видишь. Да, ты прав: справедливости тут нет. Вот только то бесчестие, что пережил ты, лишь крупинка. Крохотная доля. А все мы в этой бесчестности родились. Ты плачешь из-за клейма на лице да синяков на теле. За неё плачешь. Ты не видел зла, Томас. Оно тебя едва коснулось. – Не переставая говорить, главный сунул руку себе за шиворот и достал свёрнутый в трубку небольшой листок. – А Бездна им полнится. Что бы ты ни делал, куда бы ни пошёл, ты встретишь его. – Он протягивает листок Томасу, тот принимает. – Ты скажешь, что это ложь. Скажешь, что даже в гниющей пакостью отраве может притаиться свет, а я скажу: «Разверни лист».

Томас перевёл щурящиеся глаза на клочок бумаги. Аккуратно, чуть дрожащими пальцами он развернул листок и опустил внимание в написанное. С каждой строчкой, словом или даже буквой глаза Томаса пустели, а рука, держащая листок, покрывалась большей дрожью.

– Действительно, везде есть свет. Вот только в Бездне он горит для темноты.

– Зачем вы мне это показали? – сдавливая в себе злость, проговорил Томас.

Главный наклонился вперёд и серьёзно проговорил:

– Чтобы доломать тебя. До конца разломить. Потому что тогда ты станешь одним из нас. Одним из миллионов сломанных и оттого ломающих других. И Филипс сдал тебя Граду потому же, пускай и сам того не понимая. Он руководствовался наживой, но это только одна из форм проклятья. Суть везде одна.

Томас опустил голову вниз. Заметив этот негласный жест поражения, главный откинулся обратно и с напускной радостью проговорил:

– Вот и славно. Вот и правильно. Увы, с момента твоего падения у тебя уж не остаётся большого выбора. Либо сломаться, либо умереть, пусть в некотором роде одно не отлично от другого. Надеюсь, ты понял. Всей своей ссохшейся душой я надеюсь, что ты, Томас, осознал после случившегося. Бездна – это проклятье. И люди её – проклятье. И я, Томас, и она, – главный указал пальцем на Лану, а потом медленно перевёл его на Томаса. – И ты теперь тоже часть проклятья.

– И потому вы сожгли целый город? Потому что вы часть проклятья? – дерзнул Томас в лицо главного.

– О нет, – улыбаясь дерзости Томаса, сказал главный. – Нет же. Как раз таки из-за обратного. Мои тамошние действия есть панацея. Я предал то бесноватое сборище уродов пламени, как отсёк гниющую плоть. Как гангрену отрезал. Ты подарил мне возможность всё это сотворить почти без потерь. Оттого я в свою очередь подарил тебе свободу, – главный улыбнулся и встряхнул головой. – Вернее, подарю. Пока ты со мной в лодке. А идти тебе всё равно некуда. Не с ней вот на руках и не с пустыми карманами, – он сказал это и на мгновение замолчал, глядя в глаза Томаса. Он ждал его бессмысленных попыток противиться, но, на своё же удивление, таковых не получил. Главный поднялся на ноги, скупо приклонил голову и проговорил: – Добро пожаловать на корналион «Багряный» под командованием Лестера Джереми Гарлета.

Он прошёл к двери и через плечо бросил последнюю фразу:

– Через четыре часа мы прибудем в Лику, к этому моменту надеюсь увидеть тебя рядом с собой.

Лестер вышел из каюты, оставив Томаса наедине с пугающе пульсирующей на фоне всех остальных мыслью. Той, что застелила его взор, как только он развернул записку.

«Из огня в полымя».

По кораблю пробежал сигнал. Томас удивлённо подорвался на ноги, осознавая, что миновало уже четыре часа. С момента прощания с Лестером он так и не уснул, не смог отпустить волнующие мысли. В веренице размышлений время слетело почти незаметно. Решив ответить на достаточно неоднозначную просьбу кровожадного пирата, Томас с трудом убедил себя, во благо дальнейшей жизни, оставить Лану в одиночестве. Он положил руку ей на плечо, в очередной раз извинился и вышел за дверь, подавляя в себе мысли о возможном пробуждении её, когда его не будет рядом.

Команда со всего судна сбегала наверх. Быстро миновав ковыляющего, словно старика, Томаса, люди в кроваво-красных накидках взлетели по лестницам и оставили того наедине с пустыми коридорами. Каждый шаг отзывался жгучей болью, но спустя половину всего пути она притёрлась, и мысли, свободные от дурманящих чар, вернулись в прежнюю колею. С превеликой тяжестью Томас прошёл вверх по лестнице и попал на верхнюю палубу. Встречая команду из полусотни человек, он направился мимо них к Лестеру, любовавшемуся огнями большей, по сравнению с Градом, Ликой. Его было легко определить, несмотря на схожий типаж одежды. Плащ Лестера был винно-бордовый. Он бросался в глаза и, пускай говорил о некой вычурности, всё же не доходил до позёрства. Создавал образ расчётливого, ухоженного человека.

Лестер стоял во главе этой красной армии. Заприметив Томаса, осторожно прихрамывающего мимо злобных глаз команды, он улыбнулся своей вызывающей опасение улыбкой и проговорил привычную фразу: «Вот и славно». Лестер кивком поприветствовал Томаса, после чего повернулся к толпе и громко прокричал:

– Нечего звенеть яйцами, господа! Все всё прекрасно знают! Никаких лишних остановок, никаких лишних смертей! Проходим и берём своё!

Команда эхом выдала коллективный клич, оставшийся для Томаса непонятым.

Корабль подходил совсем близко к порту, когда Лестер отдал последнее приказание:

– Начали, господа!

Люди сняли накидки, вывернули наизнанку и снова надели на себя. С внутренней стороны они были тёмно-коричневого цвета, значительно менее примечательного, нежели кроваво-красный. Только увидев данное действие, Томас обратил внимание, что «Багряный», который при первой с ним встрече сутками ранее был обвешан красными тряпками с ног до головы, теперь представлял из себя голую, блестящую на огнях порта сталь. Выглядел как обычное судно, ничем не примечательное.

Корабль причалил, и не успел до конца установиться трап, как вся команда слетела по нему вниз и рассеялась в толпе. Лестер повернулся к вопрошающе смотрящему Томасу и беззаботно проговорил:

– Прогуляемся?

Томас лишь неуверенно кивнул, и они медленно спустились по трапу. Отходя на почтительное расстояние от судна, Томас обернулся посмотреть, кто остался на борту, и глаза нашли лишь двух парней с не очень надёжным оружием за поясом. Слегка настороженный разного рода волнениями, в основном задевавшими Лану, Томас попытался убедить себя, что всё с ней будет хорошо. Вот только слепых уверений было слишком мало.

Они прошли несколько судов вдоль порта, когда «Багряный» скрылся из виду, и Томас более не оборачивался. Насторожённость его в свою очередь продолжала давать о себе знать. Ещё несколько судов, и Томас нерешительно спросил у расхаживающего, словно барин, Лестера:

– Куда мы идём?

Томас проговорил это так тихо, что сам усомнился, был ли он услышан. Но Лестер слышал его и не ответил нарочно.

Лика была иной. Красивый яркий город, не похожий ни на болотный Дадхэм, ни на сгнивший Град. Это было место, где улицы пестрели цветами, а жизнь в каждом увиденном Томасом переулке кипела, подобно центру столицы. Приятный город, в котором не пахнет на каждом углу помоями, и слышатся задорные светлые голоса. В Томасе эта картина вызвала исключительно положительные чувства, чуть разбавляющие ненормальное давление, всегда окутывающее Лестра и всех к нему приближённых.

Они прошли ещё несколько метров, когда, взглянув на карманные часы и немного повернув голову в сторону Томаса, Лестер спросил:

– Что тобой движет, Томас? – После секундной паузы Лестер пояснил: – Спрашиваю от чистого сердца, ведь вижу, насколько далеко ты забрался. В Бездне не часто выживают люди из-под неба. А раз ты сейчас вот хоть и не совсем здоровый, но живой идёшь рядом со мной, значит, что-то да подталкивает тебя.

Вопрос показался Томасу достаточно глупым, чтобы его вот так озвучивать, а потому он счёл, что тот был отчасти риторическим. Лестер ждал от Томаса вполне конкретного ответа, и тот его предоставил.

– Желание выжить, наверное, – немного нерешительно проговорил Томас, надеясь попасть в ожидания Лестера.

– Очень обобщённо, но всё равно верно. Оно так или иначе движет всеми. Вот только есть отличия. Как мы понимаем опасность для жизни. Я, к примеру, не могу жить среди свиней. И даже если как существу они мне не угрожают, дух же мой они нещадно жрут. Одержимо, суки такие, въедаются. Только доверься им. По глупости раскрой свою слабость – и не будет тебе жизни. С говном съедят и не подавятся. А куда противнее, что они уж этого и не замечают. Смирились со своей одичалой природой. – Лестер ненадолго замолк. Они прошли несколько домов, и из-за угла стал виден огромный ангар, подобный тому, что Томас видел в Люцейском порту Дадхэма. Тот, в котором стояла «Длань Исполина». Лестер ещё раз глянул на часы, и повернувшись к Томасу, проговорил: – Они смирились с тем, что они свиньи.

Взрыв вынес огромные стальные врата. Они разлетелись на части и крупными обломками обрушились на воду. Вся толпа в порту, включая Томаса, разом присела. Все, кроме Лестера. Он, усмехаясь, глядел на Томаса.

Мгновение испуга прошло, передав бразды правления истерике, и люди в панике замелькали вокруг. Лестер достал пистолет и начал стрелять в воздух, отчего поток толпы стал расступаться и огибать их с Томасом на расстоянии шага. Будто река, огибающая с двух сторон громадный валун. Лестер повернулся к Томасу и возбуждённо прокричал, стараясь заглушить всеобщий гул:

– Нам дальше!

Они направились к ангару, из которого теперь беспрерывно доносились выстрели и взрывы. Со временем толпа стала мелькать совсем редко, а потом и вовсе исчезла.

У самого ангара Томаса с Лестером встретило двое в красных накидках. В тот же самый миг, когда они заходили, улицы позади стали заполняться стражниками в бирюзовых доспехах. Двое в накидках закрыли двери и заложили проход за ними взрывчаткой. Всю его длину до самой лестницы.

Лестер ни на мгновение не ускорил шага. Он, так же размеренно и так же по-барски поднимаясь по лестнице к доку, продолжил говорить.

– Когда ты понимаешь, что свиньи везде и нет больше места, свободного от их отвратительной братии, ты хочешь что-то сделать. Как-то всё исправить. Вразумить безмозглых зверей. Пытаешься и так и этак, но впустую. С каждой провальной попыткой ты злишься, всё сильнее и сильнее. И так, пока не подходишь к крайней точке. – Лестер поднялся на самый вверх и отошёл в сторону. Томас проследовал вслед за ним, и ему из-за спины Лестера открылся вид на «Длань Исполина». Из капитанской рубки свисал огромный пласт багряной ткани. – Где нет пределов твоей злобе, – с улыбкой проговорил Лестер.

Томас застыл. Он не мог поверить. Осознание случившегося ошеломляло, и оно же заставляло трепетать перед Лестером. Перед его непоколебимой устремлённостью к собственным безумным целям.

Томас стоял недвижимым до тех пор, пока двое, что шли сзади, не вывели его из транса лёгким толчком. Он вышел на площадку перед судном и проследовал за Лестером, умело подавляющим самовосхищение строгим и серьёзным лицом, по трапу на борт самого огромного из когда-либо виденных Томасом судна.

Они прошли на третью палубу, следуя за молодым парнишкой в строгой одежде адмиралтейского матроса, с которым Лестер при встрече обменялся кивками. Пройдя по длинным коридорам, они вышли на толпу людей в красных накидках. Они штурмовали обильную стальную дверь. Лестер подошёл к одному из красноплечих и сказал лишь одно слово:

– Говори.

– Он заперся в своей каюте с двумя-тремя стражниками. Дверь из древней стали. На взлом не поддаётся.

Лестер покивал, обдумывая ситуацию, и после секунды молчания простым, незамысловатым тоном сказал:

– Взрываем.

– Есть! – ответили все красноплечие хором.

Откуда-то из-за пределов судна донеслись стрельба и взрывы. Заслышав их, подрывники ускорили работу. Они вешали пакеты со странным синеватым порошком. Это удивило Томаса, ведь мгновениями ранее они обвешивали коридор красными шашками динамита. Видимо, древняя сталь не поддаётся обычной взрывчатке. Прошло две минуты, и дверь была полностью обвешена этими пакетами, а провод детонации был выведен вдоль коридора за угол, где, собственно, все и укрылись. Один из команды, тот, что держал взрыватель, посмотрел на Лестера, ожидая команды. Тот кивнул, все прикрыли уши. Взрыв разорвал металл.

Толпа багряных залетела в каюту и нацелилась пистолетами на человека, стоящего у самой стенки. Томас зашёл последним, сразу после Лестера. На полу лежало двое стражников в чёрных доспехах, которые в момент взрыва, видимо, находились у самой двери. Они качались на земле и громко стонали, пока люди Лестера «великодушно» не прекратили их боль выстрелами.

Когда облака дыма рассеялись, Томасу открылось помещение во всей его красе. Каюта была во всех смыслах шикарной. Огромная, украшенная позолотой кровать, покрытые, что удивляло, обоями стены, деревянный паркет на полу. На стене круглый траурный венок, с виду из мха. Внутри него сидела чёрная птица. Но какая? Чересчур уж необычная. Цветом похожая на ворона, но форма тела совершенно иная. В глазных впадинах этого странного существа вместо, собственно, глаз были две золотистые сферы. На полу валялась открытая клетка, по размерам как раз подходившая этому причудливому существу.

Вид этой самой птички словно увенчивал удивление от каюты. Томас не понимал, как подобное возможно сделать на огромном военном судне, а главное, зачем. Дверной проём будто был порталом, перемещающим из грубых, холодных, стальных катакомб в спальню царского дворца. Настолько резкой была разница.

Когда пыль осела и дым полностью растворился, у дальней от двери стены Томас увидел лицо человека. Роскошная золотая с проседью борода и такие же достаточно раскидистые волосы. Длинный чёрный сюртук, тёмно-сероватого цвета рубашка с жёлтым нашейным платком. На отвороте сюртука – серебряная брошь с огромным зелёным камнем, на пальцах – золотые кольца. Его руки прикрывали уши, видимо, охваченные контузией. Брови мужчины были сведены в безумном напряжении. Он смотрел на Лестера и с озлобленной миной оголял свои белоснежные зубы.

– А вот и я, ваше драное величество! – улыбаясь, прокричал Лестер, когда убедился, что слух вернулся к роскошному человеку в другом конце каюты.

– Паскуда! – прорычал человек, подобно льву.

В каюте было ещё две двери. Лестер быстро указал, чтобы их проверили. Одна находилась по соседству со входной и вела туда же, в коридор. Вторая, видимо, была от ванной комнаты и оказалась закрыта изнутри.

– Кто же там, Александр? – задорно спросил Лестер.

– Не твоё собачье дело, Марк, – огрызнулся мужчина.

Лестер улыбнулся во все зубы, отражая оскал Александра, только придавая ему ироничный контекст.

– Готовьтесь взрывать дверь! – уверенно и громко проговорил Лестер, чтобы его услышал человек, который заперся в соседней комнате. Двое подрывников скоро подскочили ставить взрывчатку.

Александр перевёл тяжёлый взгляд, который у него выходил в высшей мере знаменательно, на Томаса, отчего тот немного поёжился. Лестер заметил внимание Александра и проговорил:

– О, вы ведь не знакомы. Томас, это Александр Бонтарт, превеликий Канцлер. Александр Бонтарт, это Томас, поднебесный.

Лицо Канцлера чуть дрогнуло, притом столь заметно, точно на него вылили ведро ледяной воды.

– Сильная встреча, правда? – проговори Лестер и вмиг сменил радостное лицо на конкретную ненависть. – Я тебя, паску…

Взрыв вынес дверь. Все вмиг попадали, держась за головы. Воздух вновь наполнился дымом и пылью. Кто-то тёмной тенью быстро миновал всё каюту так, будто контузия его и не коснулась, схватил Канцлера под руку и вывел за вторую дверь. Лестер поднялся на дрожащие ноги и выстрелил из своего пистолет в плечо уходящему Канцлеру.

Привычный звон в голове. Томас падает к стене. Глаза озаряются вокруг, пытаются что-то обнаружить, но не выходит. Вторая контузия чуть более чем за сутки. Из-за такой незначительной разницы во времени эта сказалась куда болезненнее. Гравитация выносит тело в коридор. Желудок высвобождается, той скудной пакостью, которой кормили на «Багряном». Томас пытается понять, что происходит, но улавливает лишь обрывки фраз Лестера.