Текст книги "Панихида по Бездне"

Глава 20. Кто в темноте

Миллионы игл. Они пронизывают тело невыносимо медленно и жестоко. Заходят в плоть как можно глубже и вьются, принося страдания. Томас не успевает ничего понять. Он закрывает глаза внутри серого кровожадного безумства, а открывает на тёмном скальном берегу. Он вышел из обморока с загнанным дыханием и болью на каждом сантиметре тела.

Спина лежит на острых ледяных камнях, что впились в тело. Но боль их на общем фоне незаметна. Она теряется среди несметного количества кровоточащих дыр, которыми прополото его тело.

Взор упирается в каменные сталактиты. Они освещены жёлто-тёплым светом, а значит, он совсем близко к городу. Томас хочет подняться. Делает усилие, но надрывается, и по всем уголкам организма расходятся раскаты боли. Он снова отключается. Кажется, лишь на секунду, но проходит десятка два минут.

В нос залезает запах меди, он и будит. Мерзкая, дурманящая острота витает массами вокруг. Природа запаха хорошо известна Томасу. Он чувствует, как едва заметные тёплые капли сочатся из его кожи. Остатки от пронзающих игл. Но сознание говорит, что это не всё. Где-то рядом есть источник. Родник человеческого сока, что злыми силами был излит вовне.

Ощущения возвращаются волной. Чувствительность, дойдя до разума, остаётся давлением на ногах и мыслью, что остатком от пережитого находит своё место под коркой.

«Лана!» – разрывающая немую тишину его сознания мысль выходит на поверхность.

Он не медлит, поднимается на дрожащие от многочисленных синяков и ссадин руки. Голова, подлетев от резкого движения, валится на грудь. Глаза упираются в ужасное на концах ног. Томас увидел Кана. Холодящая душу масса, кусок плоти, вдавливающий ноги в режущие камни. Томас не мог собраться с духом. Голова дурнеет от проклятого красного тумана, но разум повторяет: «Нужно идти! Нужно искать Лану!»

– Прости меня, – жалобно хрипя, говорит Томас.

Ноги сгибаются в коленях, и квартирмейстер скатывается в воду. Томаса воротит. Желудок хочет высвободиться, но не от чего освобождаться. Бесследственные рвотные порывы упираются в глотку и уходят обратно пустым эхом.

– Лана! – прохрипел Томас.

Он вскидывает голову вбок, пытаясь оглядеться. Каменный рифовый настил, освещённый тусклыми фонарями, был заполнен осколками и бездыханными телами. Тут и там попеременно были слышны стоны и крики остатков команды «Морока». Он услышал их лишь сейчас, когда удосужился полностью принять случившееся. Томас поднялся на ноги и, едва сохранив равновесие, тут же побежал, ведомый из стороны в сторону и осекающийся на режущих ноги камнях.

– Лана! – как можно громче охрипшим ртом кричал Томас.

Он бежал, минуя просящих о помощи и умоляющих о смерти, сдерживая от боли слёзы. Томас обделял вниманием всех и вся, так как понимал, что со смертью Ланы погибнет единственное воистину светлое в этом чёрном мире.

– Лана! Лана!

Едва дышащее тело лежало на камнях. Красный ковёр овивал её голову и, медленно стекая вниз, смешивался с темнотой Бездны.

Томас видит рассечённую рану на затылке и вздрагивает. Скоротечным мгновением на него изливается ужас. Неощутимым мигом, которому не выделено и крупинки от бесконечной массы времени. Но власть его вложилась только в этот миг, не более того. И не самообладание подарило Томасу кнут, способный присмирить поганое чудовище, а въевшийся в его природу страх – остаться снова одному. Секунда истекла, и Томас, схватив ледяное тело Ланы, быстро, как только мог, сорвался к городу.

– Ибо греховные души будут отданы каре Матери нашей. Жизнь их будет наполнена болью, а дух предан забвению! – промолвил проповедник.

– Отдаём души наши на суд Отчий! – ответила толпа.

Они стояли у края каменного настила. Полсотни человек в длинных, белых платьях с золотыми тесьмами на груди. Смотрели, как тонет «Морок», слушали, как в агонии кричат люди, и молились. Томас, задыхаясь и мгновениями теряя ориентацию в пространстве, приближался к ним.

– Помогите! – хрипя выкрикнул он, думая, что глаза ему врут. – Прошу, помогите!

Томас молил людей в белых одеждах, но они и глазом в его сторону не повели. Не обратили ни малейшего внимания. Бесчеловечно игнорировали мольбы преданного отчаянью.

Это твари, что искажённой верой выжгли в себе человечность. Существа, что потеряли право быть людьми и превратились в бесов. Стена из полусотни бездушных оболочек. А там, где должна была быть душа, пласт гнили. Но даже видя это, Томас всё кричал. Изливаясь криком и мольбами, он молил о помощи людей, не понимая, что их тут не осталось.

– Господи, помогите нам!

– Взмолимся о душах покаянных…

Они не видели и не слышали. Стояли, продолжая читать молитву, как будто умоляющего и вовсе нет. Даже из самых ужасных представлений Томас не мог выудить подобного. Он не понимал, но ждать осознания не стал. Он выругался, проклиная тварей так, что его услышали бы небеса, будь у них сердце, и бросился, заходясь кашлем, в город.

Томас пробегал одного за другим человека, что встречал на улице. Просил о помощи, молил о сострадании, но всё впустую. Кто пьяным несвязно посылал подальше, кто, завидев кровь, ускорял шаг и скрывался в переулках, а кто-то молча отворачивал прочь голову с оскорблённым видом. Этим людям было всё равно, и оттого у Томаса опускались руки.

Он пробегал вдоль улиц, обагряя одинокими каплями каменную мостовую проклятого города, и всё кричал: «Спасите! Помогите!» – но его не слышали. Каждый раз, натыкаясь на лицо безразличной, немой твари, Томас становился чуть надорваннее. И он бродил так, пока не остался посреди пустой улицы. Лишь с Ланой на руках, меж тёмных переулков. Томас вдохнул, до невозможного растягивая лёгкие, и вскрикнул настолько громко, что вытиснул иные все шумы. Выдавил из себя последний, умоляющий зов в надежде, что его хоть кто-нибудь услышит. Так и вышло.

– Эй, парень! Направо и четвёртый дом слева! – заплетающийся голос откуда-то сверху, со вторых этажей. Знак доброй воли последнего способного сострадать. Единственного человека в городе свиней.

Томас не увидел решившего помочь, он не заметил даже окна, из которого донёсся его голос. Но вера, что тогда заструилась в его голове, вернула силы и громогласно вылетела из его рта благодарностью.

– Спасибо! – прокричал Томас на всю улицу, надеясь, что сказанное найдёт человека, того заслуживающего.

Он пробежал направо, миновал три дома и увидел вывеску. Змея на фоне чаши. Помпезный завитой шрифт гласил: «Врачевальня». Томас взбегает вверх по лестнице и спиной настежь открывает дверь.

– Помогите! Помогите ей! – кричит Томас, посылая мольбы во все стороны.

– Секунду, я уже… – мужчина в длинном белом халате спешно выбежал из соседней комнаты и тут же застыл, переменившись в лице. – Что вам здесь нужно?

– Ей нужна помощь, помощь. У неё… в голове, – запыхаясь, Томас показывает голову Ланы.

– Ничем не могу помочь, – сохраняя бесчувственное лицо, бросил доктор, даже не обратив взора на Лану.

Поражённый Томас застыл с пустыми глазами. Его лицо вздрагивало в безудержных спазмах, а из-за мелких кровоподтёков на каждом сантиметре он становился похож на человека, который минутой ранее выбрался из ада. Налитыми кровавыми сосудами глазами он посмотрел на доктора, и поражение уступило место гневу.

– Помогите ей, будьте вы прокляты! – злобно прорычал не своим голосом Томас, укладывая Лану на кушетку.

– Я не могу… – начал изворачиваться доктор.

– Помогите ей, сейчас же! – Томас сорвался на истерические вопли.

Доктор дрогнул. Он сомневался, мялся, пытался как-нибудь ещё извернуться, но, взглянув на Лану, всё решил. Его глаза нашли Томаса, а голова двинулась, изобразив кивок.

– Хорошо, оставляйте её, – сказал он, глядя из-под бровей.

Томас в то же мгновение бросился к двери. Так резко, что деревянный настил под его ногами выгнулся и прошёлся дрожью по всему помещению.

– Я вернусь, – бросил он всё тем же тяжёлым тоном, вылетая за дверь.

Томас выскочил на улицу и на пределе возможностей побежал к берегу. Рвя жилы он миновал дома и целые улицы, не обращая внимания на дыхание, что уже, будто пламенем, обжигало ему гортань. Томас пересекал весь этот проклятый город, стараясь поспеть как можно скорее. Каждая секунда, каждое лишнее мгновение – это, возможно, одна прерванная жизнь.

Минуя очередной из поворотов, Томас видит тварей в белых балахонах. На пути встречает это бессердечное, проклятое шествие, что расхоложенно бредёт вдоль дороги. Он смотрит в их отвратительные лица, на которых царит безразличие. Пробегая мимо, Томас плюёт под ноги главному и скалит в его отвратительную рожу свои зубы. Он минует гнилую падаль, лелея глубоко в сердце надежду, что не всё закончено для «Морока». Надежда эта скоро оборвалась.

Берег был пуст. Тёмно-серые камни, тут и там обагрённые пятнами крови, были полностью свободны от тел и их частей, некогда лежащих тут. Томас пробежал где-то с две сотни метров вдоль каменной гряды и не застал ни одного мёртвого товарища. В ужасе он схватился за голову и постарался хоть как-то объяснить это чудовищное явление, но долго думать ему не пришлось, ответ дал о себе знать самостоятельно. Во тьме, вдоль уже успокоившейся водной глади сплошным пластом летал серый шум, слегка освещаемый светом города. Страх сильным толчком отбросил Томаса назад, направил обратно к городу.

Отходя назад, Томас смотрел в два излитых кровью глаза, что увенчивали тот шум. И шум отвечал ему взглядом, извиваясь в тёмной пустоте. Почувствовавший однажды вкус жизни Томаса и пожелавший забрать её совсем.

«Это существо. Этот город. Эта Бездна!»

Томас вернулся обратно к врачу, который зашивал голову Ланы. Доктор ничего толком не объяснил, сказал короткое: «Жить она точно будет» – и попросил Томаса поскорее уйти. Тот последовал просьбе, но перед этим смыл с лица кровь и оставил все деньги, что у него были, на письменном столе, надеясь, что этот жест заставит доктора хранить сострадание на порядок дольше.

Он вышел на улицу и, ничего не зная о городе, пошёл в случайном направлении, надеясь, что встретит какой-нибудь трактир. Он брёл вдоль переулков, иногда останавливаясь, чтобы перевести дыхание и успокоить сердце. Чем дольше Томас шёл, тем сильнее чувствовал на своей коже холодный режущий взгляд. Они смотрели на него из уличных теней, из глубины наполненных чернотой окон. Глаза следили за ним, хоть прямо он их и не видел. Это было не так, как в Дадхэме, не косые взгляды уличных зевак или напускная гневливость пьяниц в «Синих пиках». Это исходящая могильным холодом ненависть, от которой стынет кровь. Её взращивали и лелеяли годами, а может быть, и десятилетиями. Томас поднял воротник сюртука, прикрываясь им от взглядов, и направился вдоль улицы.

Так, гонимый этой проклятой незримой ненавистью, спустя бог знает сколько времени он наткнулся на бар. Судя по пьяницам, распевавшим песни под порогом, круглосуточный. Интересно было то, что, как только Томас подошёл ближе, все разом будто по струнке умолкли. Приветствовали, впиваясь тем самым взглядом в лицо.

Заходя, он обратил внимание на стену рядом с дверью, на доску, что к ней была прибита. Томас задел глазами листовку, приколотою гвоздём. Бумага обтрепалась и с краёв немного покрылась желтизной, но это никак не повредило текст.

Извещение гласило:

!ПОИМКА ХИМЕРЫ!

ИМЯ: «Жнец».

(Ниже имени был его рисунок.)

ОПИСАНИЕ: Серая дымообразная химера. Крайне разумна и опасна. Нападает на суда класса «корналион» и ниже.

НАГРАДА: 2 000 000 пари.

(Ниже мелким шрифтом была надпись: «Канцелярия Вал Дадхэма». )

Судя по виду, извещение являлось крайне старым и, скорее всего, было написано на чисто должностных началах. Но один момент, почерпнутый из пожелтевших строчек этого извещения, заставил Томаса задуматься. «Поимка». Канцелярия платит не за убийство этого существа, а именно за поимку. В голове Томаса не укладывалось сразу два факта. Во-первых, каким образом подобное существо возможно схватить, и, во-вторых, кто на подобное способен.

Рядом с этим на доске висели и другие извещения, более новые, судя по бумаге. Среди них было множество самых разнообразных тварей, о которых Томас не слышал и краем уха, но одно чудовище было ему знакомо. Надпись гласила: «Тёмный лев», а ниже обещалась награда в двадцать две тысячи пари. Это было то цокающее зубами существо, что вдавило Томаса в железные брусья буя. Томас, нахмурившись, оторвал взгляд от неприятно знакомого образа и прошёл в бар. Сидящие при дверях взглядом проводили его внутрь, после чего продолжили распивать свою отраву и распевать свои песни.

Бар был почти полностью пуст, что странно, ибо картина пред его входом намекала на переполненное заведение. В левом, ближнем от входа углу, за скромным столиком сидела компания нелицеприятных людей, судя по особенностям одежды, подобным тем, что Томас застал в Люцейском порту Дадхэма, работников местного порта. Они о чём-то стали усиленно перешёптываться.

Как только Томас подошёл к стойке, один из сидящих в углу, самый молодой, встал со стула и выбежал из бара. Томас, хоть и зацепил его взглядом, особого внимания не обратил. Он сел на сиденье чуть правее от прямого взгляда бармена.

– Можно стакан воды? – ровным, но слегка хрипловатым голосом спросил Томас.

Бармен посмотрел на Томаса, будто на бездомного, с отвращением и высокомерием. Спустя мгновение этого пристального таращенья, Томас изобразил на лице немой вопрос: «Ну и что?», получив который бармен отвернулся и направился к бочке с водой. Он вернулся к Томасу с полным стаканом и силой поставил его на стол. Так, что стук от него отразился во всей таверне.

– Твоя вода, – сказав это, бармен отвернул взгляд от Томас и направил его в глаза людей, сидящих поодаль.

Несмотря на то, что ситуация эта породила в голове Томаса достаточно однозначное чувство ненависти, он всё же, потакая невероятной жажде, спешно осушил стакан. Последняя капля коснулась его губ, и сухая пустыня во рту стала чуть влажнее.

Спустя около десяти минут в бар вернулся тот самый парень и сразу поспешил присоединиться к своей компании. За ним, промедлив меньше минуты, вошёл человек в жёлтом пальто. Он недолго постоял в проходе, оглядывая таверну, после чего прошёл к стойке и уселся слева от Томаса.

– Моховуху, стакан, – покашляв, сказал человек бармену, который поспешил исполнить его просьбу.

Томас слегка повернулся в его сторону и оглядел своего соседа. Это был человек не первой и даже не второй свежести. В его рваных одеждах узнавалось некогда замшевое пальто, надетое поверх рубашки, которая выглядела так, будто никогда не стиралась, и пыльные, протёртые штаны. Завершала образ ковбойская шляпа. Но меж тем в его виде было и нечто возвышенное. Вернее будет сказать, мнимо возвышенное. Он гордо держал голову, и каждое движение казалось до неприятного манерным. Меж тем, наперекор подобному наблюдению, выступало лицо бармена, который буквально млел перед этим человеком. Оборванец в безвкусной ковбойской шляпе был следствием общественного парадокса. Он выглядел как самый последний омерзительный отход, который Томас в своей голове обозвал «Отрыжка Бездны», но меж тем был уважаем окружением. Это виднелось и в глазах людей, сидящих в углу.

– Откуда ты, родной? – неожиданно начал жёлтый человек.

В воздухе витала крайне заметная атмосфера напряжённости, и начало она брала задолго до того, как Томас пересёк порог этого заведения. Он до конца не мог понять, в чём её причина, но где-то на подкорке у Томаса билось чувство, что он нечто упускает, нечто жизненно важное.

– Вал Дадхэм, – ответил Томас, надеясь, что данный факт прервёт последующие вопросы.

– Столичный, значит… – человек ненадолго замолчал.

Он залпом осушил стакан, немного обдумал ситуацию, любуясь катышками мха на дне, и продолжил спрашивать:

– А скажи мне, житель столицы, как там дела в Дадхэме? – так вальяжно, точно поддерживая праздный разговор.

Человек стал медленно потирать бело-золотую верёвочку у себя на воротнике, подобную тем, что были на одежде проклятой полусотни.

Томас крепко задумался, в поисках ответа, который отвёл бы от него этого «сверх меры любопытного». Он оглянулся, будто пытаясь найти его вокруг себя, и осознал, что весь бар сейчас не сводит с него глаз. Даже повесы у входа поглядывают через дверной проём, пытаясь переловить любую мелкую деталь.

– В чём проблема? – осторожно спросил Томас, как будто не у жёлтого человека, а у всей таверны сразу.

– Нет проблемы. Как дела в Дадхэме, родной? – нарочито медленно переспросил человек.

Бармен наполнил стакан.

– Всё хорошо в Дадхэме, – также нарочито медленно ответил Томас.

– Хорошо – это хорошо. Красивый у тебя платок, кстати, – якобы невзначай отметил человек.

Томас удивлённо посмотрел на свой платок, после чего снова поднял голову и сказал:

– Спасибо.

Они ненадолго замолчали. Человек осушал уже третий стакан. Всё это выглядело так, будто он повторяет уже устоявшийся ритуал. Тут жёлтый человек поставил осушённый стакан и громко сглотнул. Приподнялся, упираясь двумя руками на стойку, повернул голову и сказал:

– Необычное имя – Томас.

Томас вздрогнул, да так сильно, что соскочил с сиденья. Он резко развернулся к выходу, весь бар сорвался с места. Человек схватился за стакан и мощным ударом разбил его о голову Томаса, отчего тот свалился со стула. Подбежали четверо с тёмного угла. Томасу заломили руки и поставили на колени. Голова кружится, он не понимает, что происходит. Рот описывает разные фигуры, пытаясь что-то сказать, но ор окружающих заглушает слова. Томас лишь сумел различить фразу, сказанную человеком одному из верзил: «Ведём к епископу!»

– Знаешь, как долго мы тебя ждали, паскуда? – лицо разрезалось безумной улыбкой.

В этом городе ходит зло. Его проклятые, загребущие руки вбирают в себя каждого, оставляя лишь куклу с сумасшедшими глазами. Пульсирующий сгусток ненависти, что усердно сцеживался с тысяч одичалых голов. Оттого он до безумия страшен, донельзя омерзительно ужасен.

Они ведут его куда-то. Всё время бьют и измываются. Эти бездушные куклы, шестерёнки в машине боли и страданий. Бросают его вверх по лестнице, он запинается и падает. Гул голосов всё громче и яснее. Они кричат, зовут кого-то, кто утолит их голод. Собаки, бешеные твари. Томас слышит, как полыхает пламя. Они зажгли его, призвали.

Епископ повторяет стих. Немногие голоса вторят ему из ора.

Томас чувствует жар от углей. К нему подходит человек с пылающим закалённым клеймом. На лице – маска средневекового палача, но даже через неё видно, как его отвратительное лицо искривилось в не менее отвратительную улыбку. Люди отвечали ему одобрительными возгласами.

«За что?»

Епископ дочитал последнюю строчку, взялся за свою книгу двумя руками и быстро опустил её. Клеймо впилось Томасу в щёку, послышалось шипение запекающейся кожи. Толпа взревела восторгом. Томас провалился в бесчувствие. Голова кружится, тошнит. Боль разрывает всё лицо. Палач убирает клеймо, отрывая его от плоти.

Щека пылает пронизывающей болью. Будто огненным кругом, врезается в саму душу Томаса и разливается по всему телу. Такая боль, что от неё хочется визжать, но организм слишком вымотан. Томас сейчас на грани обморока. Он опускает взгляд вниз, потому что не хочет смотреть в чудовищные лица сотен бесов перед ним.

Все они одичали. Души их озверели, а лики искривились. Каждый пришедший на эту площадь был порождением безумия и гнева. Люди, опьянённые гнилыми мотивами. Сотни горящих кровью глаз, смотрящих прямиком в настоящего Томаса. Того, что показала им боль.

Взгляды упивающихся болью. Взгляды проклятых и озверевших. Томас боится встречаться с ними глазами, так как знает, что он там увидит. Пожар из людской агрессии и злобы. Проклятое пиршество безумия, изничтожающее невинные души.

Слух улавливает топот маленьких ног. Едва слышный в окриках, он проносится вверх по лестнице и приближается к Томасу. Глаза неспешно отворяются. Пред лицом избитого и надломленного Томаса стоит прелестное дитя. Будто комок милости и простодушия. Красные пухлые щёчки, ослепительно блестящие своей бирюзой глаза, милое розовое платьице. Оплот невинности и чистоты. Его глаза прослезились. Краем сознания Томас слышал, как позади девочки кричали: «Доченька, отойди от этой паскуды!» Томас отстранился от этого. Среди неоправданного гнева и злостного лицемерия эта девочка казалась Томасу лучом света. Того света, к которому так стремишься, который не даст пасть. Томас разлился в надежде. Глаза его взмолились: «Спаси меня!»

Девочка медленно выводит руки из-за спины, показывая то, что она держит, аккуратно сжимая крохотными пальчиками. В руках её горсть мелких камней. Она возводит руку чуть назад и сильным броском оставляет на лице Томаса багровый рисунок. Сердце Томаса сжалось, воля надломилась. Зло заполучило и его.