Текст книги "Возвращения к любви"

– Что у вас здесь за гонки с иллюминацией? – спросил майор.

– Женщину на дороге неподалеку отсюда сбили, да еще переехали потом.

– И кто же так?

– Бог его знает! Уехал с места, урод. Вот сейчас по району ищем. По близлежащим деревням и поселкам.

– Улики на месте есть какие? – допытывался майор.

– Рыщут эксперты, но вряд ли чего серьезное. Вроде даже отпечатков протекторов нормальных нет.

– Ну, ищите, ищите, сюда не лезьте, здесь я с друзьями отдыхаю. Остальным передай, чтобы не беспокоили нас.

– Слушаюсь товарищ майор!

– Что за баба… женщина?

– Паспорт при ней оказался. Зоя. Аршанова, по-моему…

– Аршинова, – помог напарник, – Тридцать три года ей. Было.

– Жаль, не повезло бедняге! Нельзя этого преступника оставить без наказания. Ну, мы ведь отыщем, сержант, этого урода?

– Так точно, товарищ майор! Найдем!

– Вот-вот! Утром доложите. Зоя Аршинова. Жаль бабу! Давай, сержант, зло должно быть наказуемо.

Молодые милиционеры пошли колотить в следующие ворота, а соучастники по преступлению вернулись со двора в дом. Оба, не сговариваясь, нацедили за столом по полному стакану водки, залпом опорожнили емкости. Посидели молча, еле-еле шевеля челюстями, пережевывая что-то из закуски. Налили и выпили еще. Леонов серьезно опьянел, нетвердыми шагами подошел к дивану, не лег, упал на него, подвалился под бочок к Луке и сразу же громко захрапел. Вальцову же пришлось в одного еще несколько раз полоскать горло водкой, прежде чем, наконец, ему удалось опьянеть и уснуть в эту ночь.

***

Дочь сидела за компьютером, только с помощью его она в последнее время общалась с кем-то, помимо родителей. Нюшенька жила в созданном ей самой мире активнее, нежели в реальном, настоящем. Своего внимания на то, что отец вернулся наконец с прогулки, и на его настроение, с которым он пришел, не обратила. Наверное, так оно и к лучшему было и для нее, и для отца.

Андрей Николаевич, разувшись в прихожей, сразу прошел на кухню, достал из холодильника початую бутылку коньяка, лимон, который порубил ножом в блюдце, налил себе приличную дозу крепкого напитка в объемистый бокал, выпил одним большим глотком, присел за стол, бросил в рот небрежно отрезанный ломтик лимона. Вяло пережевывая кислый ломоть, он смотрел в окно, а за ним начинала портиться погода. Откуда-то взявшийся нехороший ветерок пригнал дождевые тучи. По всему было видно, что собирается дождь.

Душа его никогда не была сентиментальной, сердце давно покрылось твердой коркой без малейшей щели для проникновения туда жалости, сочувствия и им подобным чувствам. Но сегодняшняя встреча в парке показала, что не все так просто. Вальцов сейчас терзался. Мысли, какие-то вязкие, тягучие, цепкие, мучили его голову. Все старания расстаться с ними, выбросить их из воспаленного мозга, были напрасны. Не помогал ему сегодняшним вечером даже коньяк.

А время между тем шло. Время оно и есть время. Немногое из того, что дала природа человеку, на что человеку невозможно повлиять. Оно движется всегда вперед, всегда движется только в одном направлении.

За окном кухни заметно стемнело. Дождь и правда, пошел. Были видны дальние всполохи молний. Которые постепенно приближались.

Дочь за компьютером может просидеть до утра, ну а если захочет лечь спать, то разбудит отца, чтобы он помог ей перебраться в кровать. Значит Вальцову можно себя устроить на пустующей супружеской постели горизонтально. Пора бы уже. Но сто граммов напоследок никак не помешают.

Он потянулся за коньяком, чтобы снова себе налить, и с удивлением увидел, что бутылка-то пуста. Удивительным это было не только потому, что он не заметил, как опорожнил ее целиком. Удивительным было и то, что он был совершенно трезв. Он поднялся, полез в бар за другой бутылкой. Под лимон, под яркие сполохи молний, под приближающиеся раскаты грома, он продолжал свое питие. Мрачнея с каждой новой дозой благородного напитка.

Наконец алкоголь начал действовать. Теперь стоит о сне подумать.

Он снова заглянул в комнату дочери. Там все без перемен. Прошел в свою спальню. Уборка постельных принадлежностей и заправка кровати лежали на плечах жены, которая уехала в этот день очень рано. Постель была не заправлена. Андрею Николаевичу осталось только раздеться и поместить свое в меру упитанное тело под одеяло. Морфей не долго капризничал, быстро взял Вальцова под свое покровительство.

С ранней юности Андрей Николаевич приучил себя пробуждаться в шесть часов утра и всегда, если только кто-то не потревожит его сон раньше, спал именно до этого времени. Поэтому проснувшись, глянув сначала в окно, а потом на часы, он удивился, на часах было четыре утра. Странно, но многое меняется в характере человека с возрастом, это и пронеслось в его голове, он вздохнул и повернулся на другой бок, закрыл глаза. Но повторно заснуть не успел. Почувствовал, что открывается дверь в спальню. Наверное, дочь, засидевшаяся до утра, решилась, все-таки прилечь. Надо подниматься, нужно ей помочь.

Однако…

Это была не дочь, в щель приоткрывшейся двери проникала чья-то незнакомая фигура. Даже не фигура, а неясная тень. Тень была высокой и худой. Она взяла в руки взявшуюся откуда-то в спальне деревянную табуретку, установила ее рядом с кроватью, застывшего в ужасе Вальцова, присела на нее. Испуганный хозяин дома, лежащий в постели, не мог произнести ни слова, он вытаращенными глазами смотрел на тень, ожидая чего-то очень для него страшного.

Табурет был колченогим, тень начала потихоньку раскачиваться на нем, стукая по очереди о пол разными по высоте ножками.

Тук-тук! Тук-тук! Тук-тук!

За окном резко вспыхнула молния, спустя мгновение раздался страшный грохот. Гром был оглушающим. А тень после того, как стих последний раскат, заговорила тихим, но пугающим по своему тембру голосом.

– Ну что? Я же говорил, буду приходить к тебе по ночам во сне. Я тебе обещал. Так встречай гостя! Я пришел!

Господи! Да это же тот мужик, из парка! Как его там? Аршинов! Точно он, начали проступать черты лица пришельца. Небритые щеки, пылающие глаза, многочисленные морщины. Он обещал приходить во сне. Какой к чертям собачьим сон? Явь. Он явился к нему в квартиру наяву.

– Ты убил мою жену! Ты лишил жизни мою несчастную Зою. Ты сломал мне жизнь. Я не хочу тебе зла, я не желаю, да и не смогу мстить тебе. Но почему ты не хочешь мне помочь? От тебя ничего не нужно, необходимо лишь твое согласие, и моя Зоя вернется ко мне. Я от тебя этого не требую, я тебя даже не прошу об этом, я тебя умоляю!!! Помоги! Помоги!! Верни жизнь Зое и мне!

Снова вспышка молнии, опять резкий удар грома.

– Помоги!

– Ты сумасшедший! Как ты проник сюда? – Вальцов наконец-то заставил шевелиться свой свернувшийся в сушеный финик язык, – Ты понимаешь, что это ведь преступление! Ты незаконно проник в квартиру другого человека. Тебя будут за это судить. Тебя ведь посадят.

– Мне все равно что со мной сделают. Верни, верни пожалуйста мне Зою. Я буду приходить к тебе каждую ночь, я не дам тебе покоя. Я и днем стану преследовать тебя, буду преследовать даже в твоих мыслях. Я готов на все!

Вспышка ослепляющая, за ней оглушающий гром. И снова…

Тук-тук! Тук-тук! Тук-тук!

– Папа, папа! Ты что кричишь? Что с тобой.

Вальцов с трудом открыл глаза, у его кровати в своем кресле была Нюшенька.

– Доченька. Нюшенька! Что такое? А где этот? Где он? Он тебе не причинил вреда? Он ушел?

Дочь с серьезным страхом смотрела на отца.

– Папа, ты о ком сейчас говоришь? Кто мог мне причинить вред? Кто приходил, и кто ушел?

– Аршинов! Этот сумасшедший из парка. Ты видела его? Он ушел? Как он мог прийти к нам? Ты его впустила сама? Зачем?

– Папа, что с тобой. В квартире нет никого. И не было. Только мы с тобой здесь, не пугай меня, пожалуйста. Ты не заболел? Ты не бредишь?

– Погоди! Погоди, моя хорошая! Дай мне собраться с мыслями? Ты еще не ложилась? Ты до сего времени еще не спала?

– Я хотела лечь, попробовала разбудить тебя. Но бесполезно. Ты очень крепко спал. Я не смогла. Я подремала немного в кресле. Ты меня своим криком разбудил.

– Пойдем, я помогу тебе лечь в кровать.

Уложив в постель дочь, Вальцов вернулся в спальню, прилег сам.

Так значит, это был просто сон? А что еще могло быть? Тень непонятная, колченогий табурет. Он осмотрел машинально спальню. Конечно же, никакого табурета здесь не было и не должно было быть. Этот размеренный стук о пол деревянными ножками, он не только бы привлек внимание дочери, он и соседей бы снизу разбудил. Сон, это был сон.

Проклятье!

Несмотря на успокаивающее объяснение самому себе, что было на самом деле, ему стало еще страшнее. Он, этот сумасшедший из парка обещал приходить к нему во сне, и он сдержал свое обещание, он пришел к нему. Но это же за пределами сущности настоящего, реального мира. Это что-то, связанное с миром потусторонним. Ни в бога, ни в черта, ни, тем более, в нечистую силу Андрей Николаевич никогда не верил. И вот на тебе, столкнулся с чем-то подобным.

Он еще некоторое время шевелил мыслями в голове. Осталось все пережитое им во сне списать на вчерашнее напряженное нервное состояние, и на принятую перед сном большую дозу коньяка. Хотя прежде, в любом подпитии ничего подобного с ним никогда не случалось.

Наконец он решил доспать, не доспанное в эту ночь. Лег, закрыл глаза, но уснуть ему больше так до самого утра не удалось.

Приехала на следующий день жена. Увидав мужа, валяющегося в кровати, она удивилась. Если Вальцов на выходные не уезжал куда-то из дому, на рыбалку, к примеру, или на охоту, или в баню, то в кровати не валялся, его любимым местом был диван перед телевизором. На телевизор он мог целый день смотреть бессмысленным взглядом, часто и бессистемно переключая каналы пультом. Она укоризненно покачала головой, заглянула в комнату дочери, прошла на кухню. Здесь она удивилась еще больше. Муж никогда не употреблял такого количества крепкого алкоголя, если пил дома один. Убрав пустые бутылки со стола, она вернулась в спальню.

– Что случилось? Ты почему столько пил вчера? А если бы что-то Нюше ночью понадобилось, а ты был пьян, как свинья? Что это за новые веяния?

– Не твое дело. Если сочту нужным, скажу.

Вальцов был частенько груб и с женой.

Он весь день провел в спальне, в кровати. Лежал и думал, думал, думал. И сам не понимал, о чем он думал, мысли в голове играли в чехарду, занимались свальным грехом. На выходе не было ничего, кроме полной белиберды. А он все думал, думал и думал.

Подходила жена, спрашивала его о чем-то, он же молчал.

Подъезжала дочь, говорила ему что-то, он в ответ лишь тупо кивал.

Вечером, он послал жену в магазин, чтобы пополнить запасы коньяка. Потом же снова напился. Ночные воспоминания пугали, без большой дозы алкоголя опасался, что сон его не сможет взять.

А под утро снова в сон пришел Аршинов. Не один явился. На сей раз с фотографией жены пришел. Лица погибшей много лет назад женщины, на портрете Вальцов рассмотреть не смог. Аршинов снова мерно раскачивался на табурете и говорил практически то же самое, что и в прошлый раз. Немного больше, чем вчерашней ночью. Тем же тихим, но устрашающим голосом.

– Вот она, – говорил он, показывая фотографию жены, – Такая маленькая, такая хрупкая, такая нежная! А ты ее на своей огромной машине переехал. Словно катком Зою раздавил. Но она простит тебя. Если ты вернешь ее мне. Верни мне ее, помоги вернуть! Я тебя умоляю!

Тук-тук! Тук-тук! Тук-тук!

– Уйди! Уходи! Я прошу тебя! Уходи! Что я могу сделать?

– Ты можешь сделать, то, что я прошу. Ты все сможешь сделать, если захочешь. Так будь мужиком, прими решение и помоги нам!

Тук-тук! Тук-тук! Тук-тук!

– Что с тобой?! Что с тобой, Андрей?! – толкала жена острым кулачком в бок Вальцова, который громко и непонятно разговаривал, даже кричал во сне. – Проснись! Что с тобой происходит?! Ты чего кричишь? Опился что ли? Удумал, надо же, по литру в одного на ночь пить.

Вальцов с трудом открыл глаза. Долго лежал, потихоньку приходя в себя. Когда последние тени сна испарились из него, ему снова стало очень страшно.

***

Так же страшно было утром после того, как он проснулся, тому Вальцову, из конца девяностых годов прошлого века. Похмелье и воспоминание о вчерашней ночной поездке чуть ли не вводили его в ступор. Хотелось бы все представить как страшное хмельное сновидение, но, несмотря на вчерашнее состояние, все виделось с необыкновенной ясностью и четкостью. Было очень страшно. Ожидание чего-то весьма ужасного до невозможности тяготило. Многим бы пожертвовал сейчас Андрей Николаевич, чтобы по-другому пережить прошедшую ночь.

Он вышел из дома. Утро, в отличие от вчерашнего дня не было таким же ясным и солнечным. Низкая облачность, серость, предчувствие ненастья. Погода тоже переживала ночную беду, не радовалась оттого и не радовала. Вальцов поежился. Хотелось домой, на уютный диван, к бесполезному телевизору, к шалостям любимой дочки и к домашним хлопотам жены.

Вальцов вышел на улицу. А Леонов уже был на ногах, как и хозяин дома. Они загнали джип в гараж, расположенный здесь же, рядом с домом Лукашова, предварительно внимательно оглядев со всех сторон автомобиль и протерев насухо передний бампер тряпкой.

– Повезло нам, повезло, – говорил Леонов, – ни вмятины нет на кузове, ни царапины, ни какой-либо другой отметины. Мягонькая дамочка. Не оставила следов. Это хорошо. Пусть несколько месяцев машина постоит в гараже. Найдешь, Лука, на чем ездить пока. Потом помоешь автомобиль, хорошо помоешь. И не пожадничай, смени резину по кругу. Так, на всякий случай. Береженного… А после и будешь кататься на ней, как прежде. А пока надо ей отстояться. Я намекну, когда тучи рассеются. А они наверняка будут. Обязательно замаячат.

Леонов утром рассказал о произошедшем ночном несчастье Лукашову. Хозяин машины должен все знать. Обязан быть в курсе всех дел. Нужно было быстро и надежно заметать следы. Тот удивительно спокойно воспринял все услышанное. Состоянию его нервной системы можно было только позавидовать. А может быть стоило наоборот, посочувствовать ему.

Поправили головы алкоголем, чуть-чуть перекусили. Молча посидели за столом. Продолжать вчерашнюю гулянку ни у кого настроения этим утром не было. Решили разъехаться. Тем более самому Леонову нужно быть в курсе всех дел по ночному происшествию с самого начала. Нельзя из внимания упустить даже самую незначительную на первый взгляд мелочь. У мелочей есть очень неприятная особенность, если их вовремя не прижечь, они потом могут вырасти в большие проблемы.

Майор вызвал из отдела милиции машину, она быстро приехала, в нее торопливо все погрузились и поехали в город.

– Стой! – неожиданно приказал в дороге водителю автомобиля Леонов.

Машина остановилась. Главный милиционер города вылез, прошелся назад по обочине, долго и внимательно осматривал определенное место на дороге. Нагибался, приседал, что-то трогал. Отходил в сторону, просматривал что-то под нужным углом. Вальцов понял, что именно на этом самом месте он ночью убил женщину. Ему снова стало нехорошо и страшно. Леонов вернулся. Сел в машину, обернулся к сидящим сзади Вальцову и Лукашову.

– Следов протектора шин нет. Грунт на обочине плотный, может не пропечатался. А может уже другие машины колесами растащили. Узнаю в отделе, что там эксперты накопали.

Лука кивнул на водителя, мол, как при нем-то об этих вещах. На что Леонов только отмахнулся.

Леонов Дмитрий Павлович, по приезду в город, на прощание велел не встречаться в дальнейшем некоторое время друг с другом и стараться не общаться по телефону. Затихариться нужно, как главный милиционер города выразился. Если что-то у него будет срочное или интересное из информации, он обещал сам найти того, кто ему понадобится. Так и вели себя все участники той субботней гулянки в последующие дни. Если, по правде, встречаться и общаться друг с другом желания почему-то не было ни у кого из этой троицы.

Жена заметила, как переменился Вальцов. Он стал угрюмым и молчаливым. Даже на дочку, которую он очень любил, он меньше обращал внимания. Часто стал прикладываться к рюмке. Жена, чувствуя некоторую отчужденность мужа, сама не решилась ни о чем спрашивать его, не стала навязывать ему свое общение, она все свое внимание, всю свою заботу переложила на дочь.

Прошла неделя, прошмыгнула вторая, Леонов не давал о себе знать. Вальцов потихоньку успокаиваться начал, было бы чего нехорошее, давно главный милиционер нарисовалось бы. У ментов не заржавеет. Долго ждать они себя не заставят. Молчание майора означало, что особенного страшного пока ничего нет.

Жаль, конечно, женщину, но теперь уже в ее судьбе ничего изменить нельзя. Однако все равно жалко ее. Но себя было еще жальче. Мертвой не поможешь, а его, живого, могло ожидать очень серьезное наказание. К таким передрягам судьбы Вальцов ни физически, ни морально готов не был. К таким крутым поворотам в жизни не была готова и его семья. Все в судьбе могло сломаться раз и навсегда.

Но в начале третьей недели Леонов позвонил, предложил встретиться. Встретились, вроде как в условиях строжайшей секретности. Майор старался быть очень спокойным, но ему тяжеловато удавалось держать себя в таком формате.

– Ничего страшного пока нет, – говорил он, – Все под контролем. Однако есть одна фигня, которая вряд ли повлияет на расследование, но тебе нужно знать об этом. Чтобы быть готовым.

– Что такое?

– Муж Аршиновой очень активным стал в последнее время, пишет, куда только может, прется во все кабинеты, по всем инстанциям шастает.

– А что у него? Информация какая что ли?

– Шиш у него! Но шиш под соусом. Ты представляешь, он в точности до мелочей описывает тот случай. Какая по внешнему виду машина была, как сбили, как наехали, как остановились, как я выходил из машины. Как я потом за руль сел. Говорит, что я был в милицейской форме. С какой стороны ехали, в какую сторону потом поехали, словно он сидел в кустах и видел все своими глазами.

– Может оно и правда все на его глазах было?

– Да вот тут загадка. Он не говорит, что сам все видел. Он говорит, что вся информация от некоего человека, который все ему рассказал. Кто этот некто, он не говорит, а сам тот, который глазастый, по каким-то причинам прийти в милицию и написать все, что от него требуется не может или не хочет. Слова, они и есть слова, но до ушей некоторых недоброжелателей они доходят. А это нехорошо.

– Действительно фигня какая-то! Коли сам все видел, почему боится сказать об этом? Может рыльце в пушку у мужа погибшей? Сам все видел, но чем-то неблаговидным был занят, в чем сознаться не может?

– У него-то как раз все чисто. Проверяли конкретно. Работал он в ту ночь. Десять пар глаз видели и подтвердили, что был на работе и никуда не отлучался. Но вот почему истинный свидетель прячется, не пойму.

– Да чего тут не понять, боится, как ни как начальник милиции. Кому это охота с тобою связываться. Себе дороже выйдет. Я бы, к примеру, не раз подумал бы, прежде чем решиться тебе противостоять. Твой нрав всем известен.

Леонов как-то не очень хорошо посмотрел на собеседника, отвернулся, помолчал немного, потом вроде бы изменившимся тоном сказал.

– Этот мужик, настырный, как осел. С виду не скажешь. Его не пускают, а он прется, ему кукиш показывают, а он лезет, его посылают, а он пишет. Писатель! Что-то здесь есть. А вот что именно, я понять пока не могу. Не зная, кто тебя жалит, тяжело найти противоядие.

– И что делать?

– С кем? С ним? Будет дальше лезть, попробуем изолировать. Надо иметь чувство меры. Без нее никак в наше время.

– Как изолировать? И кто…

– Да ты о чем? – перебил майор Вальцова. – Не убрать, а изолировать. Хотя убрать было бы надежнее. Может Луку подрядить?

Увидав побледневшее лицо Андрея Николаевича, Леонов захохотал.

– Да ладно тебе! Шучу я! Шучу я так! Решим все, живи спокойно. Но деньги собирай. Придет время отдавать надо будет.

– Какие деньги, Палыч? За что?

– А ты как думал? Все бесплатно? Нет, друг! Такие дела задаром, за простую благодарность на словах, не прикроешь. Иные мероприятия дорогого стоят. Очень дорогого. Так что не обессудь. Не моя прихоть. Не мне на подкормку. Тысяч пятьдесят зеленых надо будет собрать и раздать, всем причастным, всем посвященным. Да ты что, расстроился? Радоваться надо, что не на нарах спать будешь, а в чистой кровати под боком у жены. А он кислую мину состроил. Чудак – человек, за время, которое проведешь на воле, а не за колючкой, больше заработаешь.

Расстались в этот раз с прохладцей.

После этого разговора Вальцов с Леоновым встречались всего один раз. Именно тогда, когда произошла передача заявленной ранее суммы денег. А она была по тому времени астрономической даже для более зажиточных граждан, нежели Андрей Николаевич. Пришлось, собирая ее, с некоторыми вещами расстаться, залезть в большие долги. Уж к кому только не довелось за помощью обращаться в то время Андрею Николаевичу. И мало кто, из тех, кого он считал близкими себе людьми, помогли ему.

С огромным трудом он собрал, что от него требовалось. Но, наверное, оно действительно того стоило. Дело положили в долгий ящик. Глухарь, есть глухарь. Муж погибшей Зои Аршиновой исчез. Сам Вальцов ничего не знал о его судьбе, но откуда-то, от кого-то пришло к нему известие, Леонов все же умудрился «изолировать» непокорного потерпевшего, смог того посадить. За какую такую провинность и на какой срок, настоящий преступник, Андрей Николаевич, не знал. Его мало интересовала судьба этого человека.

Месяц спустя, жена на день рождения своего отца захотела съездить к нему на кладбище. Позвала с собой мужа. Тот, обычно без особого энтузиазма относящийся к таким поездкам, в этот раз неожиданно для себя согласился. Приехали. Посидели у могилки ее отца, Вальцов выпил пару рюмочек, помянул. Жена надела перчатки, решила немного прибраться на могиле, траву прополоть, холмик поправить, а Вальцов, который терпеть не мог кладбищ и могил, и брезговал всем, что относилось к покойникам, пошел к выходу, к машине.

У самого выхода была скромная могилка, без ограды и памятника. С деревянным простым крестом. Какая-то неведомая сила потянула Вальцова туда. К кресту была прикреплена фотография симпатичной, молодо выглядевшей женщины. Она лучезарно улыбалась. «Красивая, жалко», – мелькнуло в голове у Андрея Николаевича. Он опустил глаза ниже, на табличку, где обычно пишут имя, фамилию, даты рождения и смерти. Аршинова Зоя… Дальше Вальцов уже не дочитал. Он почти бегом бросился от могилы к выходу. Его трясло. Такого он раньше за собой никогда не замечал. Правда, прежде он не совершал ничего подобного.

***

Доктор, осмотрев всех больных в палате, вышел из нее и направился в свой кабинет. Это палата была последней в его утреннем обходе.

Зайдя в кабинет, он в стопке, лежащих у него на столе больничных карт, нашел нужную, открыл, стал внимательно ее читать. Иногда отрываясь от чтения, он пробегался по небольшим стопкам бумаг с результатами анализов, обследований, находил нужные ему, подклеивал в изучаемую карту, читал дальше. Дошел до конца. Положил бумаги на стол, откинулся на стуле, прикрыл глаза.

В дверь постучали.

– Да! Войдите!

В кабинет главного врача отделения вошла старшая медсестра.

– Николай Владимирович, там к этому, к Осипову посетитель. Я знаю, что Вы поборник дисциплины и режима. Тут без возражений. Но он из Москвы приехал. Друг детства, говорит. Росли вместе. Сегодня уже уезжает. До начала времени, разрешенного для посещений больных, он не сможет ждать, ему нужно будет уехать. Просится проведать сейчас старого друга. Как скажите?

– К Осипову, говоришь. К нему можно. Пусть пройдет. К этому больному можно. Жалко мужика.

– Что? Все так плохо?

– По мне – да! Ему в Европу надо, или в Израиль. Здесь ему уже не помогут. А там… В Европах… А там деньги нужны и немалые. Которых, если судить по больному, у него нет. Пусть проходит. И по времени посетителя не ограничивайте. Пускай сколько хочет, столько и пробудет у него. Я не против.

А Кирилл Осипов, которого имел ввиду доктор, лежал в палате на кровати, смотрел в окно и думал. Как-то странно все происходит. Совсем недавно, был молодым, крепким, здоровым мужиком. А сегодня больной и слабый. И что самое печальное, лечение не идет ему на пользу. Получается как-то все наоборот. Он чувствовал себя все хуже и хуже, слабел с каждым днем. Ничего не хотелось, не хотелось ни есть, ни спать. Даже думать сейчас никакого желания не было. Откинуться на подушку и просто лежать, мозоля глаза свои белизной потолка больничной палаты.

Дверь в палату приоткрылась, Кирилл почувствовал, что шаги от двери направляются к его кровати. Но поворачивать головы не хотелось. Небось, нянечка, до туалета пройти предложить помощь хочет, или медсестра с очередным уколом. Боли стали повторяться чаще и были острее, вот и уколы делали все чаще и чаще, предваряя наступления болезненных ощущений.

Звук шагов стих у его больничной койки. Но шаги не женские были. Доктор, наверное, вернулся, может чего спросить забыл или сказать не успел.

– Кирюха! Кирилл! – раздался негромкий, но очень знакомый по тембру голос.

Кирилл чуть повернул голову, пригляделся, подождал, пока глаза от статичной белизны отвыкнут. Знакомые черты. Взъерошенные чернявые космы, нос картошкой, брови вразлет, ямочка на подбородке, темные, под цвет бровей и волос глаза. Ба! Димка Маслов! Старый друг, друг детства, юности и молодости! Много лет назад, после страшной семейной трагедии, он бросил здесь, в этом городе все и, забрав жену, уехал. Уехал в Москву, к родной тетке. Редко, но все же иногда он приезжал сюда, они встречались, выпивали, вспоминали детство, юность, молодость. И оба искренне были рады этим встречам.

– Димка! Привет! Привет! Какими судьбами?! Рад видеть тебя!

– Ну, судьба все та же. Немного раньше годовщины приехали. Но в этот именно день жена не сможет, уезжает на два месяца по работе за границу, а потом у меня начинаются гастроли, которые отложить нельзя. Вот только пораньше немного появилась возможность приехать. А ты чего? С какого такого лешего болячку себе подцепил? Это что за фигня? Я думал, с тобой на речку съездим, раков половим, сварим на костерке, с пивком… Давай, поднимайся, поехали!

– Раков? – Кирилл невесело улыбнулся, – Да рад был бы. Да чего-то сил нет. А рака пососал бы. Вкус раков уже забыл.

– А я с могилки к тебе домой приехал. Дверь закрыта, не открываешь на звонок. Звоню по телефону – недоступен. Соседка вышла, спасибо ей, сказала, что с тобой и где ты? Жена после кладбища в себя все еще приходит, а я сюда. К тебе.

Кладбище.

В голове у обоих промелькнули события, которым в этом году на днях исполняется двадцать лет. Страшная картина. Не дай бог кому-то испытать на себе подобное горе.

Самое ужасное, что может произойти в жизни человека, это пережить смерть своего ребенка. Маслову с женой судьба преподнесла именно такое невыносимое испытание, испытание бедой.

Дмитрий осмотрел друга. Да! Видимо что-то серьезное. В лежащем на кровати больном было тяжело узнать Кирилла, в прошлом крепкого, пышущего здоровьем и силой мужика. Худой, небритый, длинные темно-русые волосы давно не стрижены. Нос из-за худобы лица вытянулся, губы утончились, глаза глубоко впали.

Зашел в палату Николай Владимирович, главный врач отделения, мельком глянул на Кирилла и его посетителя, потом снова посмотрел, на этот раз внимательнее на старого друга больного. Недоуменно покачал головой. Словно узнал его, но сомневался. Хотел пройти к кровати одного из других обитателей этой палаты, но снова глянул на посетителя, после чего решительно направился в его сторону.

– Здравствуйте! Вы меня извините, пожалуйста! Вы случайно не Дмитрием Масловым будете?

– Доброго здоровья! Он самый. Им и буду. Ну, знаете… Польщен! Польщен и даже удивлен!

– Это почему же?

– Да сегодня мало кто любит джаз. Уж в нашей стране, в наше время точно любителей много не наберется. А кроме этой темы, вряд ли есть другая, которая Вам подсказала бы мое имя и фамилию.

– Именно джаз. Как можно не узнать виртуоза – саксофониста? Но джаз не любят те, кто его ни разу не слушал и те, кто делает вид, что не понимает его. Я не буду Вам мешать, но, когда станете уходить, уделите мне несколько минут. Уверяю Вас, разговор будет совсем не о музыке, не о джазе. Хотя, если быть честным, я с большим удовольствием поговорил бы об этом с Вами.

– Хорошо. Обязательно зайду.

Доктор, по-видимому, забыл, зачем приходил в палату, потому как после этого разговора с Масловым он сразу же ушел.

А Кирилл от совсем недолгой беседы со старым другом устал. По нему было видно. Говорил еле слышно, чуть шевеля губами, веки стремились сомкнуться. Дмитрий понял, пора ему уходить. Он легко потрепал приятеля по плечу, пожал безвольную, слабую ладонь Осипова, поставил пакет с гостинцами у прикроватной тумбочки, поднялся и, поклонившись остальным местным обитателям, вышел из палаты.

Доктор, встречая известного не только в нашей стране музыканта, вышел из-за стола, пожал руку вошедшему Маслову, пригласил присесть рядом.

– Извините, Вы родственник Осипова?

– Нуу, как бы да! Старый друг.

– Значит нет. Ну что ж, простите, я ошибся.

– Нет, нет, я готов выслушать Вас. Кирюха вырос без отца, а мама его недавно умерла, насколько я знаю, он разведен, так что кроме меня, больше, наверное, и помочь ему некому. А Вы ведь с этой целью пригласили меня к себе?

– Да! Ну, если так, то слушайте. Дела его плохи. Не знаю сколько, может полгода пройдет, а может быть в два раза меньше, и его, увы, не станет.

– Погодите, погодите! У него что, рак? Его мама от рака умерла.

– Да! И я думаю, что даже за огромные деньги в нашей стране наша медицина вряд ли ему уже поможет. Есть замечательные зарубежные клиники. Но это очень дорого, очень и очень дорого! И никто не даст вам никаких гарантий.

– А что же делать теперь?

– Есть у меня один знакомый, воевали вместе. Да, да, воевали, представьте себе, выпало и на нашу долю, повоевать. Он не медик, он вообще к медицине не имеет никакого отношения. Он, ну Вам как сказать-то? Ну, пусть так, изобретатель. Работал над одним проектом, испытал его, совершенствовал свой аппарат дальше и случайно заметил, что испытуемый в его проекте человек избавился от подобного страшного недуга. Он не занимается лечением этой болезни, у него другие цели, но, если я его попрошу, он постарается помочь Вашему другу. Именно постарается. Другого я обещать не могу.

– Да, надо бы переварить полученную от Вас информацию, но как я понимаю, времени на это мало.

– Вы правильно понимаете. Его у нас практически нет. Этот человек, про которого я говорил, живет не в нашем городе. А больного нужно доставить на место, да и лучше было бы, чтобы он был в состоянии самостоятельно передвигаться хоть на небольшие расстояния.