Текст книги "Ленинград в борьбе за выживание в блокаде. Книга вторая: июнь 1942 – январь 1943"

Что нужно для того, чтобы встретить всякие неожиданности? А тут как раз дело не идет о неожиданности, а наоборот, есть вероятность, что к блокаде добавится штурм города. Надо иметь хорошую оборону.

Что значит выдержать осаду в нашем положении сейчас? Для этого нужно, во-первых, иметь много хорошо подготовленного, обученного войска и военной техники и хорошее снабжение. Во-вторых, нужно иметь не так много едоков в условиях блокады, чтобы не пришлось ухудшить снабжение. В-третьих, нужны резервы снабжения.

И ЦК партии, лично товарищ Сталин перед нами ставит таким образом вопрос. Он говорит нам: снабжение Ленинграда сейчас не вполне надежное, т. к. базируется на одной коммуникации. Если вы хотите, чтобы у вас люди не страдали так, как страдали эту зиму, многие и умерли, если вы хотите, чтобы ваша армия и тыл жили лучше, чем сейчас, если вы хотите, наконец, чтобы у вас было больше войска, большое же количество войска означает и большое потребление для Ленинграда, а это потребление не является вполне надежным в условиях блокады, – поэтому ставится вопрос таким образом: усилить оборону Ленинграда – это означает, во-первых, дать больше войска. Но дать больше войска – это значит увеличить общее количество едоков. А обеспечить это количество на большое число месяцев осады мы не можем в данных условиях. Поэтому при увеличении общего количества войска для того, чтобы укрепить оборону города, нужно иметь меньшее количество едоков, т. е. увеличение войска произвести за счет сокращения излишнего гражданского населения. Это понятно или нет? Теперь, стало быть, если мы 300 тыс. вывезем народа, мы за этот счет имеем возможность получить дополнительное количество войска. Это и есть превращение Ленинграда в военный город, т. е. в смысле войсковой обороны. Благодаря эвакуации 300 тыс. населения, потребности в котором здесь сейчас нет, мы сразу получим огромное укрепление обороны. Это необходимо разъяснить населению. И вам необходимо в первую очередь усвоить, что это огромное укрепление обороны.

Я больше скажу, если мы будем иметь у себя большое количество войска, а сейчас мы его получаем, с зимы наша армия очень выросла и количественно и, главным образом, качественно, наша ленинградская армия, конечно, уже не та, что была зимой – поэтому мы имеем все возможности отстоять Ленинград и выдержать любой штурм. Но наша армия Ленинградского фронта ведь предназначена не только для обороны, в дальнейшем будет предназначена для наступления, и обороняться, и наступать. Наша армия должна быть в полной уверенности, что в городе нет ничего беспомощного, пищащего, лишнего, что, в случае активных боевых действий, будет путаться под ногами и нам мешать.

Что говорить населению, которое мы обязаны эвакуировать? Вовсе не нужно говорить, что ты обуза, ты лишний. Это сердит и обижает. Надо сказать, во-первых, что своим отъездом ты облегчаешь положение фронта и остающихся работающих, что будет легче остающимся и армии. Это могут понять? Будет легче остающимся и армии, может быть увеличен паек. Мы ведь армии не даем полный паек, не по приказу № 312, а на 100 г меньше. Можно разъяснить, что армии и флоту будет лучше, потому что продовольствие будет распределяться на меньшее количество едоков.

Второе. Надо сказать, что Военный Совет, горком и исполком исходят из того, что мы сейчас промышленность в объеме большем, чем вертим, развернуть не сможем по трудности привоза топлива и добычи электроэнергии, а в то же время эти рабочие руки очень нужны в других концах страны. Неужели мы в Ленинграде будем такими антигосударственными, антипартийными людьми, что, зная отлично, что для организации производства в других частях страны нужны квалифицированные рабочие, мы их имеем, не можем занять, с невероятными трудностями организуем снабжение и держим. Что же мы за люди? Мы преступники, если так будем поступать, зная, что стране нужны такие люди, что страна их ждет, но от нас не получает, т. к. у нас жить [стало] лучше, как-нибудь проживем горячее время, а потом опять запустим все, подвезем угля, получим энергию. По-моему, такие расчеты есть: как-нибудь перебьемся. А в то же самое время наши люди доказали, наши кировцы и другие чудеса делают там. Танковую промышленность наши ленинградские большевики и рабочие организовали в два месяца – то, что годами делалось. Почему не дадим [и другим такую] возможность? Знаете, как некоторое животное: сидит на сене, само не ест и другим не дает. Ленинградцы показали чудеса организованности. Как же такую силу держать под спудом? Если говорят – нужно обмозговать, конечно, нужно обмозговать. Но нужно сказать, что всю промышленность использовать не думаем в ближайшее время, т. к. трудности с энергией, даже на консервацию ставим предприятия. Сейчас такая диалектика, что мы вынуждены вывозить часть предприятий. Вот когда отгоним противника от Ленинграда, тогда все снова будем заворачивать, а сейчас нужно вывозить и в другом месте ставить, чтобы организовать победу над врагом.

Третье, что мы должны сказать, что мы нет хотим вас подвергать трудностям бомбежки и всякая такая штука, хотим, чтобы вы жили спокойно. Вы знаете, наверное, что уже на восточном берегу Ладожского озера, там уже народ чувствует не так напряженно, как здесь, а чем дальше, тем лучше. Как будто мы хотим обязательно здесь протащить через все трудности людей, вроде как для того, что нам нравится, чтобы побольше народа жило в трудностях. Конечно, кое-кому нравится народ-герой, но разве мы обязаны эксплуатировать героизм ленинградцев?

Как наши эвакуационные комиссии, секретари продумали, что нет выгоды эксплуатировать героизм, что каждый гражданин ежедневно по 2–3 раза подвергается опасности попасть либо под 150-мм, либо под 250-кг. Какой в этом резон? Я этот вопрос ставлю потому, что мне кажется, что если бы этот вопрос был осознан активом, эвакуация шла бы быстрее и вообще не был бы поставлен вопрос об обязательной эвакуации. Вы что думаете,

Военный Совет без обмозгования принял решение? Мы хотели, чтобы шли добровольно, а добровольно не выходит.

Ближайшая очередная задача – вывоз населения и оборудования. На это говорят, что сразу же у нас якобы дезорганизуется промышленность. Я вам по секрету скажу, что то, что здесь остается, мы ведь тянем 690 тыс. киловатт ежедневно выработку, здесь записано 200 тыс. рабочих, разве где-нибудь в стране на 30 тыс. киловатт установлена мощность 220 рабочих, – мало электроэнергии и много рабочих. Нигде не бывало. Поэтому вы не жужжите насчет того, что не хватает, уверяю, что эту же программу можно верстать со 110 тыс. рабочих. Если говорят о том, что мы забираем вроде за самые печенки, до краха доходит дело, – ничего подобного. Если мы займемся одновременно закреплением и вывозкой, по-моему, душа у нас разобьется, а по теперешней психологии населения пойдет дело на закрепление. Упорядочить – это общая формула, вообще все в мире есть упорядочение. Если мы возьмемся одновременно за задачу закрепления, где-нибудь 10 чел. эвакуируем и сразу же 10 чел. ставим новых, ничего не выйдет, у нас и пойдет это дело только на закрепление, т. к. 800 тыс. людей, которые останутся, вполне достаточно для того, чтобы обслуживать в рамках плана, принятого Военным Советом, все отрасли обороны и хозяйства. Следовательно, никакой нужды в том, чтобы эту задачу поставить как одновременно стоящую – задачу закрепления, – не нужно этого делать. Можно сделать таким образом. Где есть какие-либо специфические трудности, взять и по плану эвакуировать, начать эвакуацию через неделю, в рамках до 15 августа, на тех же энергостанциях. Но если общее перераспределение устроим между предприятиями, никакой эвакуации не выйдет. При теперешнем положении в Ленинграде, да еще огородами обзавелись – огород привязывает, все привязывает. А когда начнется бомбежка и обстрел, нам же скажут, что вы нас не предупредили. Я считаю, что такого упрека мы от населения не должны дожидаться.

Вот почему нам необходимо быстрое решение тех вопросов, которые поставлены: [вывезти] 17 тыс. станков да 300 тыс. населения. Тогда что у нас будет в результате? Если мы к 15 августа это дело сделаем, тогда с 16 августа, т. к. линия вывоза из Ленинграда будет закончена, а вы наверно знаете, что одновременно вывозить и завозить – эта штука требует и увеличения оборота тоннажа, значит с 16 августа мы переходим на завоз с восточного берега. Я не говорю о том, что мы сейчас не завозим. Мы сейчас завозим не только на текущий день, но и в запас. Но когда освободим вывозную линию из Ленинграда, перейдем на работу в запас и в течение короткого времени добьемся осуществления задачи, поставленной товарищем Сталиным: с связи с эвакуацией из Ленинграда части населения, создать для остающейся части населения и войск 4-месячный неснижаемый запас продовольствия. Пока идет вывоз туда, завоз меньше, потому что оборот тяги и тоннажа на озере затрудняется. Как только эта задача будет исчерпана, мы можем накоротке решить другую задачу. Во-первых, контингент будет меньше. Во-вторых, мы будем работать только на завоз. Стало быть, с этой точки зрения мы будем подкованы. И если до этого ничего не случится на фронте, то мы будем в сентябре месяце иметь город, освобожденный от несамодеятельного населения, которое в другом месте пристроится, армию пополненную, неснижаемый запас продовольствия и горючего на 4 месяца. Насчет снарядов – не все израсходовали за зиму, есть чем стрелять и есть из чего стрелять. Тогда можно будет сказать, что если мы промахов не допустим в управлении, то к Ленинграду ни один комар носу не подточит. К этому дело и ведем, в этом наш стратегический и какой угодно план. И вот какое значение в этом деле имеет операция, о которой доложил т. Попков, – тогда будет легче обороняться, и развязываем себе руки для наступления.

Ленинград в осаде. Сб. документов о героической обороне Ленинграда в годы Великой Отечественной войны. СПб., 1995. С. 87–95.

ДОКЛАДНАЯ ЗАПИСКА ВОЕННОГО ОТДЕЛА ГК ВКП(б) Я.Ф. КАПУСТИНУ О ВООРУЖЕННЫХ РАБОЧИХ ФОРМИРОВАНИЯХ ЛЕНИНГРАДА

7 июля 1942 г.

В июле – августе 1941 г. в г. Ленинграде были сформированы вооруженные рабочие отряды численностью 102 тыс. человек. Осенью того же года по решению Военного Совета фронта рабочие отряды были переформированы и создано из них 5 отдельных рабочих бригад и 1 бригада всевобуча. Основным контингентом бригад явились рабочие и служащие, состоящие на спецучете. На вооружении отрядов имелись: пушки, пулеметы, боевые винтовки, гранаты и бутылки с зажигательной жидкостью. Частично это оружие было передано Осоавиахимом (винтовки, пулеметы), большая же часть его поделана самими же рабочими сверх производственного плана.

Однако к весне 1942 г. рабочие бригады прекратили свое существование. Полностью была отмобилизована в Красную Армию одна бригада и целиком переданы со всем оружием Кировский и Московский отряды (около 1500 чел.). Некоторая часть людей была разбронирована и мобилизована на общих основаниях. Главной же причиной, прекратившей существование отрядов, явилась массовая эвакуация рабочих с предприятиями и последствия зимних месяцев блокады города.

Наряду с этим все имевшееся автоматическое оружие, пушки, винтовки и значительная часть гранат и бутылок с зажигательной жидкостью по решению Военного Совета фронта переданы воинским частям.

За последнее время, в связи с некоторым улучшением положения в г. Ленинграде (в первую очередь в вопросах питания, воды и проч.), вновь началась работа по формированию рабочих отрядов.

В данное время имеется 77 отрядов, насчитывающих 8482 чел. Некоторые из них уже проходят военное обучение. Лучше эта работа поставлена в Кировском районе, где имеется 5 отрядов, насчитывающих 1968 человек; в Красногвардейском районе – 15 отрядов с 1814 чел.; в Московском районе – 12 отрядов, в них 1200 чел.; в Смольнинском районе – 9 отрядов в них 847 чел.; в Володарском районе – 12 отрядов с числом 850 чел. Не начата пока эта работа в Василеостровском, Выборгском, Октябрьском, Петроградском, Приморском районах. Но и в этих районах рабочие отряды могут быть созданы из людей, забронированных за остающимися в городе предприятиями, ограниченно годных к службе в Красной Армии, и некоторого числа женщин.

На вооружение этих отрядов может быть обращено имеющееся в городе оружие и боеприпасы и производимое вновь сверх плана, в порядке субботников. Отряды некоторых районов уже в настоящее время имеют мощное вооружение. Например, на вооружении отрядов Кировского района имеется: 1100 винтовок, 1 пулемет «Максим», 71 ручной пулемет, 51 автомат, 5000 гранат и 10 000 бутылок с зажигательной жидкостью, 552 охотничьих ружья и 183 мелкокалиберные винтовки.

Всего же в городе для вооружения рабочих отрядов имеется: учебнобоевых винтовок (различных систем) – 1953, учебно-боевых пулеметов «Максим» – 6, пулеметов ДТ – 9, учебно-боевых ручных пулеметов – 85, автоматов – 57, гранат (различных) – 33 800 шт., бутылок с зажигательной жидкостью 119 000 шт., охотничьих ружей – 9325 шт. и мелкокалиберных винтовок – 8000 шт. Все огнестрельное оружие обеспечено соответствующими по калибрам боеприпасами. Помимо этого, на вооружение рабочих отрядов может быть обращено оружие, находящееся на военно-учебных пунктах всевобуча.

Вся работа по формированию и вооружению рабочих отрядов, и особенно по их боевой подготовке, сейчас в связи с принятием специального решения бюро Ленинградского горкома ВКП(б), вносящего полную ясность в это дело, получит более широкий размах.

Зав. военным отделом Ленинградского горкома ВКП(б)

ПАВЛОВ

Ленинград в осаде. Сб. документов о героической обороне Ленинграда в годы Великой Отечественной войны. СПб., 1995. С. 95–96.

Из дневника политорганизатора домохозяйства

1942 г.

3-4 июля.

Помогала управхозам составить списки на эвакуирующихся. Тут проверка паспортов должна быть, обмер огородов надо делать, в общем, дел хватает.

4 июля собрали народ, подлежащий эвакуации. Разъяснили что к чему. До разъяснения читала «Ленправду» о сдаче Севастополя, о боях на Курском и Белгородском направлениях. Потом прочла статью Панферова «Цена ненависти». Слушали сначала 8, потом 15 человек. Мамаши ехать не желают, а те, кто не подлежит эвакуации, просятся уезжать. Ну, видимо, таких тоже не очень будут задерживать…

6 июля.

Крысанова – мать пяти детей. Муж отправлен куда-то с производства. У двух девочек понос, а отправлять, конечно, надо. Дала совет, как сообщить мужу, и, видимо, придется хлопотать насчет риса и картофельной муки, чтобы подлечить девчат. Но откуда начать, не знаю.

Обмерили огороды. 235 кв. м, по культурам разбили. Это только у домов.

У Мороз была большая задолженность по квартплате. Ей дали только хлебную карточку. Пришла просить ходатайство о получении карточки с обещанием срочно погасить задолженность. За пять месяцев уже погасила. Достала ей карточку.

7 июля.

…Васильева жила в совершенно темной комнате. Грязнуля ужасная. Договорилась с Бойковой, дали комнату с окном, еще не перебралась, но хоть очень довольна, и то хоть что-то. Придется за чистотой понаблюдать…

8 июля.

Ездила в больницу к Шеленовской. В справочной состояние здоровья описали как слабое, но ходит она довольно хорошо, тогда как увозили ее из дома совсем ползком. Ребенок на даче. Договорилась с другими яслями о его временном содержании, чтобы не увезли его одного, а то дом малютки эвакуируется. Взяла доверенность на получение денег от мужа, надо дать ему телеграмму.

Эвакуация идет неудовлетворительно. Не выполняется норма отправки, а потом опять старая история. В городе должны остаться только здоровые, могущие работать и носить оружие.

9 июля.

… Ходила к Крысановой. Хотела расспросить о здоровье детей. Она раскричалась, расплакалась, что уезжать никуда не будет без мужа, что детей надо не лечить, а кормить лучше, тогда они поправятся. В общем, типичные рассуждения «культурных» людей. Дело кончилось тем, что она докричалась до обморока. Уложили ее, и она вроде заснула. Говорят, накануне дворника расспросила, и он сказал ей, что ее будут насильно отправлять. Беда с этими грамотеями. Что-нибудь да придумают…

11 июля.

Начинается перерегистрация паспортов…

12 июля.

Отправка эвакуированных пока обходилась без участия наших, но сегодня проводили Григорьеву с сыном. Удалова болеет. Достала ей белого хлеба.

Не может ехать Мозжухина – лежит в больнице. Щукина не может ехать одна, но ее дочерей не отпускают. Не могут выехать Нилова и Лазарева.

Приехал муж Шеленовской, дала ему адрес больницы, где лежит его жена. Он поехал туда и узнал, что она накануне умерла…

Блокада. Воспоминания очевидцев / авт. – сост. В. М. Давид. М., 2014. С. 434–435.

Из дневника главного инженера завода «Судомех» В.Ф.Чекризова

10/VII [19]42

Сегодня закончил заказ на доты. Славно поработали эти ¹Л месяца. Вторую партию выпустили на 10 дней раньше назначенного Военным Советом срока. И немудрено, работали ежедневно до 11 час. вечера, часто начиная с 5–6 утра. Когда было нужно, начинали с 3 утра. Работавшие на сборке и сварке красноармейцы так увлекались, что начинали бы еще раньше, если бы можно было по условиям светомаскировки. Хороший народ. Когда заводские рабочие и мастера были переброшены на другой, еще более срочный заказ, мы не растерялись. Красноармейцы стали работать сами. Мне пришлось быть одновременно строителем, мастером, бригадиром и сборщиком. В течение 3-х недель работали по моим указаниям, вместе ставили броневые плиты, собирали, прихватывали, изготовляли необходимые детали, размечали и т. д. Люди, которые понятия не имели о работе сборщика, которыми были все (Конин, Корниенко, Загоскин, Тихонов), кроме Воронова, слушали указания, учились и работали. И через 2–3 недели работали самостоятельно. Мне не требовалось показывать, как и когда делать. Нужно было только обеспечить материалом. Резчик Гайненко, который не работал раньше газорезчиком и резка которого в первые дни вызывала усмешку у наших цеховых специалистов, во вторую половину работы выполнял вырезку щелей (самой трудной части резки) 50 мм брони безукоризненно и лучше самого хорошего нашего резчика. Электросварщик Москалец, которого в начале работы я не позволил ставить на ответственные работы, упорно добивался улучшения качества своего шва, и последние 2 недели пришлось согласиться и допускать его к сварке этих швов. И не только допускать, а поручать, потому что по своей старательности и проявляемой энергии в работе он был один из первых. А Беляков, опытный сварщик, о котором в начале нашего знакомства я сказал: «Медленно работает», как он доказал, что он [не] только быстро работает, но и не считается совершенно со временем. Это он был инициатором начала работы с 3–4 часов утра. Приходя на площадку в 6 час., в такие дни я удивлялся тому, как много успевали они сделать за этот промежуток времени. Когда сборщики не выходили с ним так рано, он сам выполнял и подготавливал себе сборочные работы и оставлял до 6 утра только те, которые не мог выполнить один. С 6 до 8 мы вместе с ним выполняли их. Люди делали 20-минутный перерыв на завтрак и опять работали до обеда. Одночасовой обеденный перерыв сокращали до >2 часа. Также сокращали перерыв на ужин. Работа буквально кипела.

Да, с такими людьми можно работать.

Маленькая группа людей за короткий срок выпустила 38 дотов.

Вместе с прошлогодними я их выпустил 70 штук. Это броневых, не считая VA сотен переделанных из корпусов старых танкеров. И это выпуск только нашего маленького завода. Сколько их сделали остальные заводы. Рассказывали, что на оборонительных рубежах их так много, что перестали пользоваться дзотами. Их больше не делают. Заводы обеспечили фронт дотами, изготовленными из толстой брони.

Чекризов В. Ф. Дневник блокадного времени // Труды Государственного Музея истории Санкт-Петербурга. Вып. 8. СПб., 2004. С. 88–89.

Из дневника директора Архива Академии наук СССР Г. А. Князева

385[-й] день войны.

1942. 11 июля. Суббота.

Академия наук в Ленинграде перестает быть: завтра все институты, точнее, их живая сила – научный персонал – оставляют родной город науки. Остаются лишь научные и материальные ценности…

Целый день сегодня прошел в предотъездной суматохе. Хотя Архив остается на месте, но я отпустил Модзалевского и Андреева. Последний все время хитрил и всю неделю избегал встреч с мной. Глаза у него были все время, когда мы случайно встречались, как у чертяги, что живет на моем столе за чернильницей. И Модзалевский чувствовал себя неладно; он никак не ожидал, что к нему будет проявлено с моей стороны столько внимания и доброжелательства.

Около четырех с половиной часов пришла И. И.Любименко. Ее присутствием воспользовались Модзалевский и Андреев и вошли в мой служебный кабинет, чтобы попрощаться. Все прошло, как они и хотели, по-видимому, на скорую руку, и чтобы не был затронут какой-нибудь вопрос, например, что де будет делать в Казани член Комиссии [по истории Академии наук] Андреев. Он подал руку и быстро смылся. Даже в своей работе не отчитался. Л. Б. Модзалевскому я все-таки успел дать краткую инструкцию, но по глазам видел, что ему не до того и что у него есть свои, и достаточно созревшие, планы. И. И.Любименко была молчалива и глядела вдаль часто останавливающимися, словно без мысли, глазами и была сдержанно суха. Распростились быстро, может быть, навсегда. Что они переживали, не знаю, но я, выйдя из Архива и прислушавшись к отдаленной канонаде, долго смотрел на зеркальную Неву и родное мое Адмиралтейство, где 29 >2 лет тому назад началась моя научная архивная работа, смотрел на колонны бывшего Главного здания Академии наук…

Нет больше Академии в Ленинграде!

Я, ее историк, дописываю последние страницы ее ленинградско-петербургского периода.

Мимо меня пробегали сотрудники Зоологического института с какими-то свертками и баулами. Кое-кто из академических работников сидел на панели около Дворцового моста, дожидаясь трамвая. Палило жаркое июльское солнце… И было невыносимо грустно, тоскливо… Нажал рычаги и дал ходу своей машине, чтоб разрядить свое нервное напряжение. За углом Главного здания увидел стоявшего Андреева. Заметив меня, он стал смотреть в другую сторону…

Ну что же! Он всем своим благополучием с 1935-го, и особенно с 1940 г[ода] обязан мне, но хорошо, что он еще открыто не решался мне делать гадости. Скатертью дорога, хитроумный товарищ!

По дороге мне попадались все беженцы или инвалидные команды. Теперь я часто вижу на набережной группы прихрамывающих и ковыляющих красноармейцев. По-видимому, большой госпиталь расположился и в Академии художеств.

Не хотелось идти домой. Потом взял себя в руки. Послушался М. Ф. – не думать о будущем. Не думал [и] прежде, как в страшном феврале, когда писал свою «Монеллу». Не думать о будущем! И все-таки:

– Бои на улицах в будущем у нас неизбежны; все бойцами будем! Дома, разрушенные бомбами и снарядами, сгорят. Останемся без крова… Хорошо – убьет наповал пуля или снаряд, а вероятнее, искалечит, тяжело ранит, заставит невероятно мучительно страдать…

Так говорит рассудок. И кто-то, забыл [кто], на днях грустно смотря на меня, говорил: «А зря не едете, ошибку делаете…». Сказал искренне, что теперь так редко бывает…

Князев Г. А. Дни великих испытаний. Дневники 1941–1945. СПб., 2009. С. 779–780.

Из блокадного дневника учителя А. И. Винокурова

19 июля.

Снова в городе. Продажа вещей уезжающими на улицах и из окон первых этажей продолжается в широких размерах, как и неделю тому назад. Предложение по-прежнему во много раз превышает спрос. Продать что бы то ни было удается с большим трудом. Это и не удивительно: за вещи надо платить либо деньгами, либо продовольствием, а и то и другое имеют очень немногие.

Зашел к В. В. Он был занят раскалыванием спичек, чтобы увеличить их число. Спичек выдают очень мало, в июне не выдавали совсем, а в июле выдали только по одной коробке, т. е. по полторы спички на день. Подарил

В. В. кусочек яшмы, чтобы он мог добывать огонь прадедовским способом. Я уже давно пользуюсь кремневой зажигалкой, и даже в тех случаях, когда надо получить пламя, обхожусь без спичек, употребляя кусочки киноленты, легко воспламеняющейся от тлеющего фитиля.

20 июля.

Группа учащихся, которой я, так сказать, руковожу, 5-го июля состояла из 32-х чел., а теперь в ней осталось только 10. Более двух третей школьников по тем или иным благовидным поводам возвратились в город. Надо и мне хлопотать об отъезде. Здесь не менее голодно, чем в городе.

В школьной столовой кормят не хуже, чем в здешней, зелени там дают даже больше. Мы же, живя здесь, лишены возможности пользоваться не только корнеплодами, а даже листьями свеклы и турнепса. Возвращаясь домой, мы не имеем права взять с собой ни одного свекольного листа, не говоря уже о салате или овощах. Нам негласно разрешается съесть на поле несколько штук свеклы или турнепса, но делать это надо втихомолку, чтобы никто не видел.

Сторожа совхоза часто обыскивают детей, когда они возвращаются с работы. Меня еще не подвергли этому унижению. В других совхозах, по слухам, обыскивают и преподавателей.

Архив Большого дома. Блокадные дневники и документы / сост. С. К. Бернев, С. В. Чернов. СПб., 2004. С. 272.

Из дневника инструктора райкома партии

21 июля 1942.

День и ночь грохочет артиллерия. Это наши бьют по фашистам. Хорошо. Хотя некоторые побаиваются, не различают обстрел, это враги или наши дальнобойные. На улице тепло, а у нас в РОНО темно и сыро. Окна снова забили досками и засыпали песком. Возможен штурм. <…> Этот маньяк может полезть на Ленинград, с него станется. Не бывать, конечно, ему в Ленинграде, я в этом уверена, да и большинство жителей наших тоже, но напортить он может. <…>

Какие дела сегодня? На огород надо пойти обязательно – очень плотно растет репа и свекла. Сердца даже замирает от жалости, от мысли, как тесно там, бедным свеколкам и репкам. <…>

Детский дом сегодня не уехал – эвакуация задержана до особого распоряжения. Буря на Ладоге или еще что-нибудь другое? И все эшелоны задерживаются.

Интересно, как чувствуют себя люди, которые уезжают? Вот Т. А.так радовалась, а теперь уже в состоянии депрессии. Да, уехать нелегко. А я? Хочу ли я ехать? Хочу ли я остаться? Не знаю. Иногда, когда я вижу себя близко со своими родными, я безмерно счастлива. Я решаю: еду во что бы то ни стало. Иногда, когда я представлю себе ясно все, я решаю: нет, я буду здесь, может быть, здесь я нужнее, может быть, я сделаю то, для чего стоит жить. <…> Ну что стоят наши жизнешки? И не все ли равно, быть убитой, умереть от дистрофии или дожить до седин и мучиться с какой-нибудь саркомой или параличом?

Надо бы сделать что-нибудь героическое, необыкновенное, но нет его. Нет, нет. Все обыкновенно <…>

Блокада. Воспоминания очевидцев / авт. – сост. В. М. Давид. М., 2014. С. 469.

Из воспоминаний М. М. Новиковой

14 марта 1942 года я пошла работать на завод имени Кулакова. При оформлении на работу начальник отдела кадров, майор, увидев меня – дистрофика, предложил работу в охране. Я отказалась, заявив, что хочу работать фрезеровщицей или токарем, хочу иметь специальность. Сестру Женю (она училась в техническом институте) приняли на работу техником. В это время для нас важна была рабочая карточка.

Весь март, апрель жители убирали город: скалывали лед на улицах и во дворах, который доходил толщиной до 50 см, очищали дворы, так как канализация и водопровод не работали, и все «параши» выливались у помойки дворов. Пустили грузовой трамвай, на платформе которого вывозили лед и всю грязь на мост и сбрасывали в Неву. В апреле дали электричество, и завод начал работать. Цеха не отапливались. Так я стала работать токарем и сверловщицей. В цехе были мастерские: штамповка ствольных коробок; слесарная; сварки дуговая и точечная; закалка и обкатка отражателей и затыльников. Работала хорошо, получала дополнительно через день обеды и талоны на завтраки. Но я не поправлялась. Кормили нас соевыми биточками, соевым кефиром и молоком. Суп в столовой варили из зеленых листьев гороха, а чтобы мы не болели цингой, нам при входе на завод давали пить настой из елочных иголок. Несмотря ни на что я не поправлялась. Женя сказала, что с таким скелетом, в который я превратилась, она в баню ходить не будет. Когда я пошла в поликлинику, доктор дала мне направление сдать кровь и при этом сказала, что если это не поможет, то будет лечить. После сдачи 225 граммов крови я начала поправляться и стала такой же, как была в институте.

Через полгода мне предложили должность экономиста, но я отказалась, так как там была карточка служащего, а это значит, что я получала бы продуктов в 2 раза меньше. Тогда мне предложили должность техника большого цеха. Я согласилась, поскольку карточка была рабочая. Женя работала в цехе, где собирали автоматы. Задание заводу было собрать 800 автоматов в сутки, собирали 1000 штук. При невыполнении задания строго наказывали. Проработав немного техником, меня на тех же условиях назначили диспетчером цеха. От меня зависело поступление деталей из других цехов для сборки автоматов в мою смену. Закончила я свою работу в цехе старшим диспетчером. Работала я без выходных по неделям: 12 часов днем, потом по 12 часов в ночь, а чтобы поменять смены (дневные и ночные), делалось так: ночная смена работала с 20.00 до 15.00 и дальше переходила работать в дневную смену. Первый выходной день я получила в августе 1943 года, после того как наши прорвали 10-километровый «коридор смерти» на линии фронта (18 января 1943 года). На заводе я была награждена медалью «За оборону Ленинграда»…

Блокада Ленинграда. Народная книга памяти. М., 2014. С. 502–503.

Из воспоминаний А. В. Алексеевой

…Как только я попала в новую палату, то сразу поняла, что там лежат дети блокады. Палата была примерно человек на 100. Кровати были железные и сдвинуты по две. Дети лежали поперек, чтобы больше уместилось. Возраст был от 6 до 8 лет, и у всех один диагноз – цинга. На детей было невозможно смотреть, стоило им открыть рот, как сразу лилась кровь, выпадали зубы. Все эти дети были такими же дистрофиками, как и я. У них были пролежни, кости кровоточили. Это было ужасно.

В этой палате я пробыла не более трех дней. После чего меня перевели в палату, где лежали дети с обморожением рук и ног. Палата была не такая темная, как предыдущая, но кровати были также сдвинуты, и были узкие проходы, чтобы мы могли сползти на горшок. Мы не могли даже сидеть, когда нам приносили еду.