Текст книги "Ленинград в борьбе за выживание в блокаде. Книга вторая: июнь 1942 – январь 1943"

– Вперед! Там, на немецкой проволоке каждому орден висит!

Может быть, он кричал немного иначе, но ему хотелось кричать именно

об этом. Может быть, его и не слышали, но каждый знал, куда и зачем ведет и зовет его комбат.

Через Неву и на Берлин!

В каких-нибудь метрах десяти – пятнадцати от берега пуля пробила ему щеку и вылетела в раскрытый рот. Кровь хлынула на воротник и на белый полушубок. Трудно стало дышать. А через нос тоже нельзя – насморк. И все-таки он выскочил, вскарабкался вместе со всеми на левый берег. А здесь он круче правого. (Как только мы тогда забирались сюда, уму непостижимо.) Он видел, что бойцы пошли вперед через поле и перелесок. И все дальше и дальше уходил грохот боя.

Прошло полчаса (этого уже не видел капитан Салтан), и по его следу другие командиры вели своих бойцов на тот берег. Не видел он и того, как младший лейтенант Гнатенко по торосистому льду помогал расчету тащить пушку, как шофер Козак вел на ту сторону грузовик, прокладывая первую трассу, как саперы под командой Анатолия Репина расчищали подъезд, как разведчики Федор Бархатов и Борис Яковлев уже пробовали немецкие автоматы…

Дима Науменко уже шел навстречу наступающим, сопровождая первую группу пленных через Неву в тыл, а батальон Салтана овладел продовольственными складами немецкой дивизии, и батарейцы, захватив немецкую конюшню, впрягли коней в постромки орудийных лафетов, и батарея старшего лейтенанта Козлова выскочила на крутой взгорок, развернулась и открыла огонь. А Харис Усманов, связной командира батареи Козлова, ругал себя по-русски за то, что не заметил, как выглянувший из блиндажа гитлеровец дал очередь и ранил командира. Но Харис догнал фашиста…

Шел бой. И, видимо, от горячего дыхания боя день потеплел. Солнце скрылось в дыму и тумане, и пошел легкий снег. И командир полка Александр Иванович Шерстнев переправился с командным пунктом на левый берег, а вслед за ним наш любимый батько Николай Павлович Симоняк, генерал-наступление, как потом его назовут сами немцы, тоже перебрался на левобережье. Его помощник Савелий Михайлович Путилов уже ходил по цепям наступающих, оценивая обстановку и подбадривая бойцов.

Через Неву и на Берлин!

Прошли сутки, и я вместе с капитаном Салтаном, возвращавшимся из санчасти, шел на левый берег, а рядом с нами по бревенчатому настилу переправлялись танки.

Мы шли, оглядываясь на своих друзей-однополчан, уже вмерзших в шершавый лед Невы.

Они лежали, прижавшись к темному льду, как будто приготовившись к прыжку.

Их подберут только завтра и похоронят в братской могиле около медсанбата на отбитом левом берегу, там, где сейчас растет невысокий соснячок, откуда начинается деревня Марьино, построенная на воронках и траншеях.

Они никогда не узнают, как наша дивизия вышла к Петровскому навалу и соединилась с моряками и с лыжниками особой бригады Якова Потехина, лихого командира, бывшего журналиста.

Они никогда не узнают о том, как в сумерках январского дня наши бойцы встретятся с волховчанами, как потом разлетится вдребезги кольцо блокады и над Ленинградом, чудовищный в своей радости, вспыхнет павлиний хвост первого салюта. Они не увидят его. Но они, умирая на невском льду, знали, что мы дойдем до Берлина. Через Неву и на Берлин! Знали, как знал это Дмитрий Молодцов, прикрывший собой амбразуру, выполнивший в трудную минуту жизнью своей закон солдатского братства: «сам погибай, а товарища выручай». Он лежит вместе со всеми, и молодые сосны осыпают над ним желтые иглы в сухой желтый песок.

Я нагибаюсь и беру горсть песку, и он, струясь, бежит из моего кулака тонкой струйкой.

Так и эти тридцать лет протекли вроде бы незаметно, как песок из кулака. И рано или поздно там, в кулаке, не останется ни одной песчинки. Мы думаем об этом все трое и, понимая друг друга в том, о чем мы думаем, – молчим. Потому что знаем, что великое испытание, доставшееся на долю нашего поколения, было не напрасным и у могильной плиты героя Дмитрия

Молодцова, нашего однополчанина, надо помнить о всех двадцати миллионах наших братьев и сестер по нашей Победе.

Без этого нет жизни. Нет связи времен.

Забвение – это обморок позора. Смертельный обморок.

Потом мы едем в Петрокрепость. До нее всего три километра. Мы въезжаем в нее как победители, разгоряченные боем, точно так же, как мы входили сюда в том январе 1943 года, когда она еще называлась Шлиссельбургом.

Обратную дорогу мы молчим. Молчим каждый о своем.

Мы проезжаем мимо новых поселков и заводов. Мимо памятников мужеству и народной печали. Мимо детских садов и школ, мимо лабораторий и исследовательских институтов, мимо необозримой картины самой жизни.

Мы едем через эту жизнь.

И жизнь тех двадцати миллионов наших братьев и сестер по Победе где-то живет вместе с нами.

Мы едем по левому берегу Невы. Через Мгу и Ижору. Мы отстояли этот город. И мы стали его частицей.

И наш вздох есть в песне его будущего.

Мы едем, и у нас светло и на душе, и перед глазами.

И шофер Юра удивляется, улыбаясь, этой, может быть, непонятной для него нашей молчаливости.

И мы любим жизнь. Очень любим. Всей чистотой юношеской влюбленности, всей скорбью военного опыта. Мы молчим. Потому что давно научились понимать ответственность слова.

Невский пятачок. Воспоминания участников боев под Невской Дубровкой в 1941–1943 годах / сост. К. К. Грищинский. Л., 1977. С. 356–362.

Из письма О. Ф. Берггольц сестре М. Ф. Берггольц

24 января 1943 г.

…Как я думала о тебе, сестренка, в ночь с 18 на 19 января… У нас все клубилось в Радиокомитете, мы все рыдали и целовались, целовались и рыдали – правда! И хотя мы знаем, что этот прорыв еще не решает окончательно нашу судьбу, – ведь, черт возьми, так сказать с другой стороны, немцы-то еще на улице Стачек, 156, все же весть о прорыве, к которой мы были готовы, обдала совершенно небывалой, острой и горькой в то же время радостью… Мы вещали всю ночь, без всякой подготовки, но до того все отлично шло – как никогда. <…> До чего это трогательно было и приятно, что именно сюда, в Радиокомитет, стремились люди. Одна старушка в пять часов утра встала и шла из Новой Деревни пешком, не в силах дождаться трамвая, «поговорить по радио», ее выпустили, конечно. <…> Повторяю, хотя мы еще накануне кое-что существенное знали и, слыша гром нашей артиллерии, понимали, что он значит, известие меня ошеломило. Просили, чтоб я написала стихи, – но рифмовать я ничего не могла. Я написала то, что просилось из души, с мыслью о Коле, вставила две цитаты из «Февральского», – и как будто бы вышло. Когда села к микрофону, волновалась дико, и вдруг до того начало стучать сердце, что подумала, что не дочитаю, – помру. Правда. И потому говорила задыхаясь и чуть не разревелась в конце, а потом оказалось, что помимо текста именно это «исполнение» и пронзило ленинградцев. Мне неудобно даже тебе писать об этом, но факт, при этом для меня совершенно неожиданный: на другой день все говорили об этом выступлении. («Вот сказала то, что все мы думаем, и так, как все чувствовали») – и до сегодняшнего дня я продолжаю получать письма – отклики на это выступление – в стихах и прозе. Некоторые пишут: «Мы сразу после известия о победе стали ждать Вашего выступления – и не ошиблись: мы услышали Ваш уже так знакомый и милый голос, и Вы сказали то, что у всех у нас горело в сердце».

Ольга. Запретный дневник. Дневники, письма, проза, избранные стихотворения и поэмы Ольги Берггольц. СПб., 2010. С. 227–228.

Из книги Николая Тихонова «Ленинградский год»

1943

Ленинград в январе

Если в январе прошлого года ленинградцы жили, как зимующие в самых драматических условиях полярники, окруженные тьмой и холодом, собрав всю силу воли и твердо решив пройти через все, дожить до весны, до тепла, до света, собирая подчас последние силы, чтобы продолжать каждодневные работы для фронта и города, для дома и отечества, – то в этом году январь был встречен совсем другим народом, совсем в другом настроении.

Город жил размеренной, строгой жизнью, в нужде и в заботе, но уже было предчувствие не календарной весны, еще далекой, а уверенность, тайная и крепкая, что скоро, скоро произойдет перемена, что длинный, тяжкий путь испытаний осветится новым светом, что события на перевале времени. И от этого сознания скорее двигалась работа, веселее становилось на душе и светлее горели детские елки.

И вдруг в историческую ночь, восемнадцатого января, ленинградцы услышали весть с фронта, которую три раза повторило радио, и тогда всем стало ясно, что произошло долгожданное, – блокада прорвана! Всю ночь в городе не спали, всю ночь играло радио, песни и музыка разносились в эфире.

Трудно человеку, не жившему в Ленинграде в дни блокады, понять чувства, переполнявшие сердца ленинградцев. Всю ночь звонили телефоны, всю ночь говорили в квартирах, собирались собрания в цехах. Новые рекорды ставились на военных предприятиях. Уже вытаскивали флаги, чтобы вывесить их на домах, чтобы утром весь город сиял красными полотнищами. Мысли всех неслись к фронту, и сам город, сверкая морозными узорами своих великолепных зданий, вставал в новой красоте. Плечи выпрямились, глаза заблестели. Все хотели знать подробности, все говорили разом.

2

Чтобы штурмовать высокий левый берег Невы, сильно укрепленный и защищенный многими орудиями, пулеметами и минометами, чтобы форсировать широкую реку, надо было приготовить к этому бойцов. Отыскали озера с подходящим ледяным пространством и с крутыми берегами, и бойцы приучались преодолевать бегом лед и карабкаться на крутые склоны. Они тренировались, как суворовцы перед штурмом Измаила, и они делали это с энтузиазмом, зная, что речь идет об операции, которая должна разорвать блокаду, отбросить с берега Невы немецкие дивизии. И их натиск был произведен с решительностью и уменьем.

В несколько минут было преодолено пространство Невы, и бойцы уже вели бои во вражеском расположении. Это были жестокие упорные схватки, где родились новые герои, где была добыта дорога на восток, на соединение с волховцами. Бойцы забыли все, кроме слова: вперед!

Один красноармеец, чувствуя недомогание, пришел в ППМ, чтобы, как он сказал, попросить порошку от кашля. Его осмотрели и сказали, что он должен быть немедленно эвакуирован, как тяжело больной.

– Как! – сказал он. – Я уйду из боя, из такого боя в самую горячую минуту. Нет, я иду в полк!

И он сражался до тех пор, пока его часть не выполнила боевого задания. Тогда его уговорили отправиться на леченье. Он пришел в ППМ, лег на носилки и умер.

Я сам видел командира, который умолял скорее взять от него трофейный, только что взятый им в бою, немецкий огнемет, говоря: «Я не могу, товарищи, с ним копаться. Пять бойцов я не могу держать вне боя – возьмите скорее это имущество, чтобы я мог вернуться в бой». Раненые продолжали сражаться, забывая о ранах.

Группа бойцов, понесшая потери, уменьшившаяся в своем составе, продолжала в разгаре наступления преследовать противника, далеко вырвавшись вперед. Люди не могли остановиться. Они видели: враг разбит, враг бежит, вокруг валяются трупы немцев, в снегу стоят брошенные машины, орудия, минометы. Бить дальше, идти, идти…

Сдаются фрицы, оглушенные жестоким огнем нашей артиллерии, бегут, и вот уже с той, еще недавно такой далекой, стороны идут бойцы, наши, волховцы. Какие объятья, какая радость!

В Ленинграде развеваются флаги победы, город получает приветствия из родной Москвы, из далекой Армении, из Англии…

Немцы в эти дни в бессильной ярости обрушили на город сильный артиллерийский огонь. Снаряды падали на улицы и дома. Самолеты стали пробовать прорываться к городу. Очень немногим это удалось. Прорвавшиеся в беспорядке сбрасывали бомбы.

Ленинградцы приняли этот бой в полном спокойствии. Дисциплина и привычка все перенесть помогала им в эти трудные часы.

…Я работал поздно ночью. Дом дрожал от зенитной стрельбы, и прерывистое дребезжанье вражеского самолета было отчетливо слышно. Рев орудий достиг своей высшей точки. Потом ночь разрезал взрыв. Дом шатнуло. Дикий звон разбитых стекол наполнил улицу. Балконная дверь вылетела, форточки раскрылись. Все двери распахнухись, дом закачался, но устоял. Настала тишина. И в этой тишине через несколько минут стало слышно, как вышедшие из укрытий дежурные подметают улицу от бесчисленных осколков стекла.

Хладнокровные ленинградцы подметали стекла с такой же аккуратностью, как они подбирали свежевыпавший снег, чтобы к утру его не было на тротуаре.

Наутро жизнь города продолжалась по-прежнему. Вести с фронта радовали всех, и все были в каком-то особом приподнятом состоянии.

3

На фронте день и ночь идет непрерывный бой. В рощах и на пустырях левого берега, углубляясь в систему немецких укреплений, сражаются наши части. В дыму разрывов возвышается мрачная громада – большое здание, превращенное немцами в сильно укрепленный форт. Даже подбитый паровоз на насыпи использован как огневая точка, даже в насыпи под ним дзот. Немцы защищаются с отчаянием бандитов, которым нечего ждать пощады. Они – пьяные, идут в атаку во весь рост.

Мы били их, как зайцев, – строго говорит лейтенант Морозов. Мы уложили их всех. Немцы открыли сильный минометный огонь, чтобы мы не могли снять с убитых оружие. Но мы все-таки сняли.

Молодые командиры, юноши с девичьими лицами, опытные, бывалые воины. Не смотрите, что старший лейтенант Гофман тонок станом и у него розовые, горящие на морозе, щеки и ничего строгого в лице. Он уже четыре раза ранен, и его батальон взял померанский военный лагерь-городок. Он говорил о мужестве бойцов. «Вот был боец Лукин – недисциплинированный человек, хотели под суд отдавать. Пошли в бой. Рота залегла. Он поднялся и первым бросился на немцев».

В стенах, вернее в развалинах, Шлиссельбургской крепости капитан Строилов вспоминает недавние бои и дни обороны. Пятьдесят тысяч тяжелых снарядов выпустили немцы по крепости, сбрасывали бомбы, пытались подобраться ночами, врасплох застать гарнизон. Не удалось. Крепость била по немцам методически, выкуривая их с переднего края. И напротив красного флага над крепостью, флага, пробитого пулями, разрезанного осколками, взвился свежий красный флаг над старым городом Шлиссельбургом.

Там, в городе, полковник Трубачев, – один из первых Героев Советского Союза за время Отечественной войны, получивший это звание еще 25 июля 1941 года. Он отвоевал России старинный город, город – ключ к Неве и Ладоге. Его командиры и бойцы дрались хорошо. Командиры Проценко и Заводский квартал за кварталом очистили от немецких гренадеров. Сотни немецких трупов лежат в развалинах домов, в дзотах и дотах вокруг – чистая работа. Ордена Боевого Красного Знамени украсили грудь героев.

Пулеметчик Икран Алиев доказал, какой он пулеметчик. Он выжег своим огнем немцев из трех укрепленных домов, уничтожил весь расчет орудия, выкаченного немцами для стрельбы прямой наводкой. Михаил Петров в числе первых форсировал Неву, ворвался в немецкие окопы, взял шесть солдат и одного офицера в плен, отдал охранять их товарищам и продолжал наступать.

Наводчик Тимофей Татаренков уничтожил три немецких дзота и один наблюдательный пункт. Ранили командира орудия – он заменил его. В боевых порядках пехоты он переправился с орудием на левый берег и прямой наводкой бил по немцам.

Здесь был ранен и скончался молодой, беззаветной храбрости командир, капитан Бритиков. Он, в свое время защищавший Невский «пятачок» со своей ротой, дрался так, что вся рота стала орденоносной. Смерть его – большая потеря. Он обещал много, этот двадцатичетырехлетний капитан, уверенный и окрепший в боях воин.

4

В далекие мрачные дни осени сорок первого года сотни тысяч ленинградцев пришли в армию защищать свой город. Они защитили его. Сегодня дело идет об освобождении его, и снова множество ленинградцев сражаются сейчас за полную свободу своего города. Знакомых вы встречаете на каждом шагу.

Вот командир, который дрался в Шимских лесах, и от него вы узнаете, кто жив, кто уже погиб смертью героя. Вот девушка с топором в руке, с запачканными смолой щеками – она работала в Доме Красной Армии. Вот вас окликает машинистка, перестукивающая военную сводку под непрерывный грохот канонады, – она так изменилась, что вы не сразу узнаете ее. Да ведь она работала машинисткой в Союзе писателей. Вот командир, стихи которого печатаются в ленинградских журналах, и у него значок гвардейца и темнокрасная ленточка на правой стороне гимнастерки.

Но ленинградцы не только сражаются. Они уже приехали сюда налаживать жизнь, ставить хозяйство, восстанавливать транспорт. На пристани Шлиссельбурга уже снуют моряки, железнодорожники осматривают пути, специалисты проверяют, что осталось от ситценабивной фабрики. Ленинградцы уже прикидывают, сколько торфу они отвоевали у врага, как это поможет промышленности великого города. Шлиссельбург в развалинах, но строители готовы начать восстановительные работы.

На противоположном берегу, где раньше нельзя было показаться человеку, открыто дымят паровозы и двигаются поезда через Неву. На переправах тянутся длинные транспорты машин, идут пешие команды, скрипят по снегу колеса пушек и гусеницы танков.

5

Январь сорок третьего года начался для Ленинграда полным самых хороших предзнаменований. В середине месяца была прорвана блокада. Но ленинградцы понимают, что эти битвы на Неве – только начало жестокого, большого сражения. Враг не отступит, его надо уничтожить. Он не перестанет бомбить и бомбардировать город еще злее, еще упорнее. Он будет бороться за каждый дзот. Ему нельзя уходить просто. Это начало его конца. Он хочет его всемерно отдалить.

И способы борьбы с ним здесь не похожи на обыкновенные. По всему фронту лежат укрепленные узлы обороны, лежат бесчисленные препятствия.

Это борьба в разветвлениях огромного укрепленного плацдарма, который можно прогрызть и который невозможно взять коротким ударом. Уже битва на берегу Невы показала, что побеждает скорее тот, кто берет уменьем.

Тихонов Николай. Ленинградский год. Л., 1943. С. 81–87.

Вместо заключения

 
Мы выйдем без цветов,
в помятых касках,
в тяжелых ватниках,
в промерзших
полумасках,
как равные, приветствуя войска.
И, крылья мечевидные расправив,
Над нами встанет бронзовая
Слава, держа венок в обугленных руках.
 

Ольга Берггольц. Февральский дневник, 1942.

Приложение

Помещая в приложении статью известных ученых, авторов книги «Ленинградская блокада: открытия в биологии и в медицине» (М., 2009), – Владимира Борисовича Симоненко – доктора медицинских наук, профессора, члена-корреспондента Российской академии медицинских наук, начальника Медицинского учебно-научного клинического центра им. П.В.Мандрыка (Москва), и Светланы Васильевны Магаевой – доктора биологических наук, ведущего научного сотрудника Научно-исследовательского института общей патологии и патофизиологии Российской академии медицинских наук (Москва), блокадницы, я хочу обратить внимание на важную особенность в изучении истории блокады Ленинграда, выявившуюся в последние годы, – его комплексность, когда проблема жизни и смерти в осажденном Ленинграде стала предметом исследования специалистов в разных отраслях науки: медиков, биологов, демографов, историков. На этом плодотворном пути сотрудничества уже достигнуты существенные результаты, что, в частности, показала Международная конференция «Жизнь и смерть в блокированном Ленинграде» 2001 г. (Жизнь и смерть в блокированном Ленинграде. Историко-медицинский аспект. Материалы Международной конференции. 26–27 апреля 2001 г. СПб., 2001).

Основы выживания в блокадном Ленинграде с позиции Саногенеза[509]509
  Статья впервые была опубликована в журнале «Клиническая медицина» (2014. Т. 92. С. 5–14). Печатается с некоторыми уточнениями.


[Закрыть]

В. Б. Симоненко, С. В. Магаева

Блокада Ленинграда была наиболее тяжелой и долговременной экстремальной ситуацией в истории человечества. Об этом свидетельствует анализ специалиста по изучению голода в мировой истории [Барбер Дж. Д., 2001; Barber J., 2005]. Особая тяжесть экстремальных условий жизни блокадников определялась воздействием таких чрезвычайных факторов, как психологический прессинг 900-дневной осады города с воздушными тревогами, бомбовыми ударами и артиллерийскими обстрелами, ежедневная угроза для жизни, потеря родных и близких людей; почти полный голод в течение пяти месяцев, с последующим 2-летним частичным голоданием; лютый холод первой блокадной зимы. Любой из этих патогенных факторов мог оказаться смертельным. Зимой 1941–1942 г. эти экстремальные факторы действовали в роковом единстве. Экстремальность ситуации усугубляло отсутствие элементарных бытовых удобств в 2,5-миллионном городе (отопление, водопровод, канализация, электричество, транспорт), что обусловило необходимость дополнительных энергетических затрат.

Почти полный голод и переохлаждение вплоть до замерзания стали роковыми факторами для большинства ленинградцев. Хлеб был единственным продуктом ежедневного питания. В блокадном хлебе было больше непищевых примесей, чем муки. Со второй половины ноября 1941 г. карточные нормы были снижены до 250 г для рабочих, 125 г – для детей и иждивенцев. Суточное содержание белка в пище снизилось до 10–40 г /сут. [Черноруцкий М.В., 1947]. В связи со снижением карточных норм с ноября 1941 по январь 1942 г. катастрофически снизилась энергетическая ценность пищи: у рабочих с 1087 до 707, служащих с 581 до 473, иждивенцев с 460 до 405 и детей до 12 лет с 684 до 423 ккал/сут. [Гладких П.Ф., 1997], при нормах физических трат: для рабочих 3500–4500, служащих 2500–3000, иждивенцев 2500–3000 соответственно [Человек, 1977]. С точки зрения современной диетологии представления о нормальной калорийности пищи могут показаться завышенными, но необходимо учесть, что энергетические траты у блокадников значительно возросли в связи с трудоемкими оборонительными и спасательными работами, ненормированным рабочим днем, отсутствием городского транспорта, отопления, водопроводной воды, канализации, что требовало дополнительных физических усилий и энергетических затрат.

Последующая прибавка на 50 г была ничтожна и по весу, и по качеству хлеба. Остальные продукты питания выдавались нерегулярно.

Массовый, почти полный голод зимой 1941–1942 г. вызвал тяжелую алиментарную дистрофию, которая обусловила вымирание значительной части населения Ленинграда [Медвецкий А. Г., 2000, Симоненко В. Б., Магаева С. В., 2009]. Почти полное голодание ленинградских блокадников погубило, по крайней мере, 1,4 млн человек [Магаева С. В., Симоненко В. Б., 2009], с учетом 360 000 блокадников, погибших по пути в эвакуацию [Медвецкий А. Г., 2000]. Но около 1 млн человек, испытавших лютый голод от 2 до 5 месяцев (в зависимости от времени эвакуации), смогли выжить вопреки представлениям биологии и медицины о пределах жизнеспособности организма. По неофициальным сведениям, все 900 суток блокады смогли пережить приблизительно 557 760 человек [Черепенина Н.Ю., 2001], несмотря на то, что 88–90 % ленинградцев страдали алиментарной дистрофией, по данным заведующего Городским отделом здравоохранения Ф. И. Машанского (1997) и историка блокадной медицины П. Ф. Гладких (1997). Надо отметить, что в медицинских учреждениях сравнительно редко регистрировалась дистрофия I степени. Как правило, учитывались тяжелое истощение II и III степеней со значительной потерей массы тела (табл. 1).

Таблица 1. Масса тела при кахектической форме алиментарной дистрофии (%)*

* Гаршин В. Г., 1947; Кленов Э.И., 1943; Гельштейн Э.М., Стоцик Н. Л., 1947.

** По сравнению с теоретической массой, рассчитанной по Бушару.

При алиментарном истощении III степени человек находился на грани жизни и смерти. Состояние крайнего истощения было обозначено уникальным термином «минимальная жизнь» – vita minima [Черноруцкий М.В., 1946], используемым только для обозначения состояния ленинградских блокадников в период почти полного голодания. Тем не менее отмечена возможность выживания на стадии минимальной жизни. Некоторые больные выживали даже при утрате массы тела на40-49 % [Гельштейн Э.М., Стоцик Н.Л., 1951].

Феномен выживания части популяции ленинградских блокадников невозможно объяснить медицинской помощью. В период массового голода в осажденном городе не могло быть эффективной медицинской помощи, несмотря на великий жертвенный гражданский подвиг ленинградских врачей. Стационары пытались сохранить жизнь голодающих людей при помощи обогревания и временного улучшения питания, которое по количеству, качеству и калорийности значительно уступало норме. Спасительная глюкоза была дефицитом. Подавляющему большинству истощенных и обессилевших людей пришлось обходиться без врачебной помощи, при высоком риске летального исхода.

Таким образом, феномен выживания в состоянии минимальной жизни может быть обусловлен только собственными, т. е. естественными, санологическими механизмами [Магаева С. В„Симоненко В. Б., 2012].

Для оценки степени жизнестойкости блокадников необходимо дать характеристику состояния человека в период почти полного долговременного голода.

Уникальный термин «жизнь на минимальном пределе» обозначает совокупность трофического и энергетического кризисов, значительное снижение функций всех систем и органов, частичную атрофию внутренних органов. Состояние минимальной жизни характеризовалось гипопротеинемией, гипогликемией, гиполипидемией, анемией, лимфопенией, гипоксией, брадикардией, гипотонией, гипотермией, гиподинамией, гипокинезией, брадифренией.

Физиологические и биохимические показатели состояния блокадников на уровне минимальной жизни представлены в табл. 2 и 3.

Таблица 2. Гематологические параметры при кахектической форме алиментарной дистрофии[510]510
  Бекенская А. И., 1944; Гефтер Ю.М., 1947; Идельчик Э.И., 1942; Рысс С.М., 1943; Тушинский М.Д., 1947;Червяковский Н.Я., Рудник Л.Д., 1943; Шулутко И. Б., 1944; Хвиливицкая М.И., 1947.


[Закрыть]

Таблица 3. Функциональные параметры жизнедеятельности при кахектической форме алиментарной дистрофии*

* Гаршин В. Г., 1947; Гельштейн Э.М., Стоцик Н. Л., 1951; Гефтер Ю.М., 1947; Заболотский А. Г., 1943; Кленов Э.Н., 1943; Миклашевская В. С., Попова Т. В., 1956; Рысс С. М., 1943; Тушинский М. Д., 1946; Хвиливицкая М.И., 1947; Червяковский Н.Я., Рудник Л. Д., 1943; Черноруцкий М.В., 1947; Шулутко И.Б., 1944.

** Человек, 1977.

*** В пересчете на условного человека массой 70 кг.

Гематологические показатели могли быть завышены в связи с уменьшением объема циркулирующей крови (см. табл. 2).

Морфологические исследования показали, что жизнь продолжалась при значительной атрофии внутренних органов (табл. 4, 5).

У людей, погибших от истощения, диаметр скелетных миоцитов уменьшался в 4 и более раз, ядро занимало почти все пространство клетки. Масса сердца снижалась до 156–243 г [Гаршин В. Г., 1947].

Таблица 4. Масса органа при алиментарной дистрофии при кахектической форме алиментарной дистрофии у взрослых (%)

* Гаршин В. Г., 1947; Кленов Э.Н., 1943.

Таблица 5. Атрофия внутренних органов при кахектической форме алиментарной дистрофии у детей (%)[511]511
  Ковешникова А. К., 1944.
  Приведенные данные лабораторных и клинических исследований свидетельствуют о критическом состоянии организма. В условиях стационара алиментарная дистрофия III степени давала летальный исход в 63 %. В 37 % случаев заболевание переходило во II степень, с последующим клиническим выздоровлением. В условиях госпитального режима в 1/3 случаев выживали крайне истощенные больные, при потере массы тела на 40–49 % по сравнению с исходной [Гелыптейн Э.М., Стоцик Н. Л., 1951]. Имеются сведения о выживании некоторых больных, перенесших длительную голодную кому [Шулутко И. Б., 1944].
  Критические отклонения параметров функционального состояния организма оказались совместимыми с жизнью, что свидетельствует о высокой жизнестойкости определенной части человеческой популяции. Учитывая достаточно большой статистический материал, можно полагать, эти данные отражают пропорцию жизнестойкой части людей в общей человеческой популяции.
  Выживание части популяции блокадников можно объяснить только активацией естественного саногенеза.


[Закрыть]

* Ковешникова А. К., 1944.

Как известно, естественные саногенетические механизмы действуют на протяжении всей жизни, в норме и при патологии [Сперанский А. Д., 1949, 1954; Павленко С.М., 1968, 1969; Казначеев В.П. и др., 1969; Чернух А.М., 1969; Лисицын Ю.П., 1985; Войтенко В.П., 1991; Апанасенко Г. Л., Попова Л. А, 1998; Крыжановский Г. Н., 2011].

Саногенез обеспечивает сохранение здоровья человека в потенциально патогеннной среде и способствует выздоровлению больного организма.

Актуальная для медицинской науки проблема санологии сформулирована и интенсивно разрабатывалась патофизиологами в 1940-1960-х годах. В конце прошлого века и в настоящее время она получила свое второе рождение.

Феномен высокой жизнестойкости части популяции больных алиментарной дистрофией представляет особый интерес для санологии [Магаева С.В., Симоненко В.Б., 2012]. Анализ этого феномена может внести весомый вклад в изучение естественных саногенетических механизмов.

Физиологические и биохимические основы выживания при алиментарной дистрофии

Эндогенное питание. Апоптоз

Основным механизмом, сохранявшим жизнь при тяжелом алиментарном истощении, было эндогенное питание, т. е. использование ингредиентов собственных клеток с неполным типом дифференцировки, которые обновляются через относительно короткий (несколько месяцев) период. В соответствии с современными представлениями об апоптозе, можно полагать, что отсутствие признаков некроза клеток атрофированных тканей позволяет считать, что для эндогенного питания использовались ингредиенты апоптировавших клеток. В отличие от некроза распад клеток по принципу апоптоза сопровождается формированием так называемых апоптотических телец, которые поглощаются окружающими клетками и быстро разрушаются в их лизосомах. Апоптоз является генетически запрограммированным физиологическим механизмом клеточной смерти и функционирует в норме, элиминируя клетки, которые завершили свой цикл развития или, по тем или иным причинам, претерпели нарушения генетического кода. Основное биологическое значение апоптоза – поддержание структурного гомеостаза в тканях и органах путем элиминации избыточных или аномальных клеток [см. Бережков Н. В., 1990]. Естественная физиологическая смерть отдельных клеток обеспечивает обновление клеточного состава тканей [см. обзор Новожиловой А. П. и др., 1996].

При нормальном (экзогенном) питании организма апоптоз не функционирует как нутритивный механизм. При голодании органеллы апоптирующих клеток обеспечивают пластическое и энергетическое снабжение клеток жизненно важных органов. Можно полагать, что при алиментарной дистрофии ингредиенты апоптирующих клеток использовались как источник эндогенного питания соседних клеток, которые по тем или иным причинам оказались более жизнеспособными.

Источники эндогенного питания

Обновляющиеся клетки

Пусковой механизм активации апоптоза при голодании может быть связан с недостаточностью трофических (ростовых) факторов, участвующих в обеспечении выживания клеток в норме, и с повышением уровня перекисного окисления липидов (ПОЛ). В экспериментах на клеточной культуре показано, что элиминация факторов роста из культуральной среды приводит к типичным проявлениям апоптоза. Механизмы трофического влияния факторов роста на процесс клеточной смерти по типу апоптоза недостаточно изучены. Предполагается, что факторы роста необходимы для проявления регуляторного влияния гипотетического фактора, сдерживающего апоптоз [см. Белушкина Н.Н. и др., 2000]. На экспериментальной модели алиментарной дистрофии выявлено значительное усиление ПОЛ, о чем свидетельствует повышение содержания малонового диальдегида в тканях различных органов. При сокращении пищевого рациона на две трети на протяжении 30 дней и потере массы тела от 33 до 35 % выявлено усиление ПОЛ в тканях мозга, миокарда, желудка и печени соответственно на 36,45,30 и 36 % [Бульон В. В. и др., 1994; Лаптева Е. Н., 1998]. Эти данные позволяют считать, что одним из биохимических механизмов апоптоза при дистрофии может быть оксидативный стресс.