Текст книги "Прорыв под Сталинградом"

III. Непредвиденный бестселлер

Осенью 1956 года Генрих Герлах наконец передал готовую рукопись в мюнхенское издательство Nymphenburger Verlagshandlung, которое заменило оригинальное название “Прорыв под Сталинградом” на “Армия, которую предали”, более отвечавшее времени. Оно не только лучше звучало, но и перекликалось с мифом о народе-жертве, закрепившемся в 1950-х годах в коллективной памяти. Выход романа был запланирован на осень 1957 года. Удивительный эксперимент, в немецкой литературе до сих пор беспримерный, подошел к счастливому концу. Издательство решило не вкладываться в большую рекламную кампанию, оказалось достаточно даже простого упоминания о беспримерной истории книги и ее воссоздании. Первое издание романа, вышедшее тиражом в 10 тысяч экземпляров, разошлось уже через несколько недель в ноябре 1957 года. Курт Винц, основавший вместе с Бертольдом Шпангенбергом и Герхардом Вейсом в 1946 году издательство, восторженно отзывался о вызванном книгой резонансе:

У нас уже есть твердые договоренности с издательствами в Нью-Йорке, Лондоне, Милане, Стокгольме и Голландии. Ведутся переговоры с Францией, Испанией, Норвегией, Финляндией и Данией. Пришел запрос даже из Польши – впервые за всю историю существования издательства, – попросила отрывок для эфира и восточногерманская радиостанция. Мы никогда не переживали ничего подобного[128]128
  Наследие Курта Винца хранится в Литературном архиве города Марбаха, но документов об “Армии, которую предали” Генриха Герлаха там нет. Также нет указаний на переписку Винца и Шпангенберга с Герлахом. Приведенное здесь высказывание Курта Винца взято из интервью с журналом Spiegel. См.: Hypnose. Zurück nach Stalingrad. In: Der Spiegel, 29. Januar 1958, S. 42–43, hier: S. 42.


[Закрыть].

Сталинградский роман – таков подзаголовок – затрагивал нерв времени, дав голос тем, кому пришлось пережить битву за Сталинград и вслед за ним русский плен. Участник “Группы 47” Ганс Шваб-Фелиш, один из авторитетных литературных критиков того времени, ссылаясь на документальный характер романа, довольно сдержанно отзывался о его литературных достоинствах, но вместе с тем отмечал: “И все же надо отдать должное автору, чья работа доказала достойную восхищения способность последовательно и четко свести воедино почти необозримый материал и прежде всего соединить личный опыт со всеобщей судьбой, подогнав деловитый стиль военной сводки под требования, отвечающие романной форме”[129]129
  Hans Schwab-Felisch. Heinrich Gerlach: Die verratene Armee. Ein Stalingrad-Roman. Nymphenburger Verlagshandlung, München, 560 Seiten, zwei Lagekarten, 17,80 DM. In: Frankfurter Allgemeine Zeitung vom 1. Februar 1958.


[Закрыть]. Образ “рядового солдата”, а также некоторые “сломленные характеры” из офицерских рядов раскрыты в романе Герлаха более убедительно и правдиво, чем в “Сталинграде” Теодора Пливье. Прежде всего, автору удалось удивительно точно передать пережитое простым солдатом. От животного голода до приказа “стоять до последнего”, который равносилен смертному приговору[130]130
  Там же.


[Закрыть]. Рецензент Stuttgarter Zeitung также чествовал автора и отзывался о книге с высокой похвалой. Генрих Герлах, в отличие от Пливье “сам прошедший через ад”, “находился в котле от первого до последнего дня” и потому “не смог выдержать дистанции, которую соблюдать необходимо, когда рассказываешь об историческом событии, тем более о предательстве целой армии”. Тот факт, что роман тем не менее удался и стал “душераздирающей сенсацией”, во многом объясняется “скрупулезностью построения и добросовестностью автора”[131]131
  См.: Der Tod in Stalingrad. Zu dem Roman “Die verratene Armee” von Heinrich Gerlach. In: Stuttgarter Zeitung, 8. Februar 1958, S. 44.


[Закрыть]. Упомянув об утраченной рукописи, об обращении к гипнозу и реконструкции романа критик подчеркнул:

Даже эти факты свидетельствуют о том, что для автора написание книги было вопросом жизни и смерти. Это потребность человека, который чувствовал своим долгом запечатлеть на бумаге те ужасы и неизмеримые страдания, которые вместе с ним пережили почти триста тысяч солдат – во имя того, чтобы учиненное Левиафаном кровопролитие не оказалось напрасным[132]132
  Там же.


[Закрыть].

Критик восхищен, как “управился” Герлах с многочисленным ансамблем героев, никого по ходу не упустив. Автор никогда не теряет нить повествования, хотя события разворачиваются в самых разных местах: госпитали, обозы, летное поле, штаб-квартиры и позиции на главной линии обороны – все это “очень скоро образует разветвленное полотно образов, которые вызывают гнев, боль и глубокую горечь и часто тяготят своей непосредственностью”[133]133
  Там же.


[Закрыть]. Роман произвел на рецензента большое эмоциональное впечатление, и, говоря о войне и горьком роке сталинградской армии, он не скрывает своих чувств:

Генрих Герлах во всех деталях знакомит читателя с приказами фюрера, с решениями генерал-полковника Паулюса, делает его свидетелем совещаний в дивизионных штабах, на которых обсуждается положение, и в то же время оставляет в неведении солдат низшего ранга – тех горемычных парней, изнуренных голодом и холодом, находящихся на грани истощения, которые не знают или почти не знают правды и того, что ситуация их безысходна, – ото всего этого тебя снова и снова охватывает бессильная ярость и только одно ты можешь сказать с определенностью: каждый новый день будет страшнее предыдущего, и помочь тут ничем нельзя. Во имя так называемой “скорой окончательной победы”, которой все бредили, была принесена в жертву целая армия, сознательно, планомерно, без тени сомнения[134]134
  Там же.


[Закрыть].

В обеих рецензиях проводятся параллели с бестселлером Теодора Пливье. И это вполне объяснимо, поскольку, как и Пливье, Герлах ограничивает повествование временными рамками, которые охватывают решающую фазу Сталинградской битвы, с ноября 1942 до января 1943 года. Отдельные эпизоды расписаны по минутам, за счет чего достигается эффект уплотнения времени. Так же как и в других романах того периода, резко раскритикованных в ГДР за “неприкрашенность стиля”, здесь мы видим сознательный отказ автора от комментариев к происходящему[135]135
  О “неприкрашенности стиля” см. также Carsten Gansel: Störungen und Entstörungsversuche im Literatursystem DDR. DDR-Schriftstellerverband, “harte Schreibweise” und literarische Vorgriffe. In: Ulrich von BÜlow, Sabine Wolf (Hg.): DDR-Literatur. Eine Archivexpedition. Berlin: Ch. Links Verlag 2014, S. 62–80, а также Ders.: Unschuld ein Glücksfall? Erinnerungs-figurationen und Kriegsdarstellung in der Literatur in der DDR zwischen 1949 und 1963. In: GÜnter Butzer, Joachim Jacob (Hrsg.): Berührungen. Komparatistische Perspektiven auf die frühe deutsche Nachkriegsliteratur. München: Wilhelm Fink 2012, S. 351–370.


[Закрыть]. Акцент делается на приватном, что позволяет вести повествование из перспективы героев. Особой аутентичностью отличаются речь персонажей и диалоги. Правда, на один аспект тогдашняя критика не обратила внимания вовсе: а именно на модернистские приемы, которыми пользовался Герлах. Смена повествовательных времен, нарративное многоголосие, ретроспектива – все это, как и у Пливье, приводит к разлому эпической формы[136]136
  Ср. Norman Ächtler. Generation in Kesseln, Op. cit., S. 206–217.


[Закрыть]. Ход сталинградской трагедии описывается от лица главного героя обер-лейтенанта Бройера, персонажа во многом автобиографического, который является альтер эго автора.

Роман, как и подтверждалось в гипнотических сеансах д-ра Шмитца, разделен на три большие части, каждая хронологически соответствует важнейшему этапу битвы за Сталинград. Первая часть “Зарница” описывает события, точкой отсчета которых служит контрнаступление Красной армии, она завершается замыканием котла. Во второй части (“Перед рассветом”) мы видим последствия, к каким привело окружение армии, и отказ от капитуляции, предложенной Советским Союзом, в третьей (“На кресте прозрения”) – последнюю стадию Сталинградской битвы до окончательного разгрома армии. Подобно Пливье, Герлах придает происходящему эсхатологическую перспективу и работает с библейскими мотивами конца света, которые уже в самом начале возвещают о скорой катастрофе, когда, к примеру, речь идет о “грибовидном облаке” и “кроваво-красном столбе дыма”:

Через несколько дней разбились в прах все надежды, которые мы возлагали на горные хребты Кавказа и пальмовые рощи Черноморского побережья. Дивизия повернула, взяв курс на юго-восток, и тогда в сознании людей впервые ясно отозвалось слово, в котором с самого начала звучала тревога: Сталинград! Форсированные марши по калмыцкой степи. Мелкий, как пыль, песок, проникающий во все поры и перемалывающий моторы машин. Эскадры пикирующих бомбардировщиков, указывающие, куда ведет дорога. А потом этот гигантский гриб в небе, днем серебристый и неподвижный, как монумент из бетона, а ночью словно кроваво-красный столб пламени[137]137
  Heinrich Gerlach. Die verratene Armee. Ein Stalingrad-Roman. München: Nymphenburger Verlagshandlung 1957, S. 14.


[Закрыть].

В романе изображается нелегкая доля солдата – участника сталинградской катастрофы, – чем дальше, тем более беспросветная. Герлах наглядно показывает, как в ходе кровопролитной битвы разрушаются привычные социальные порядки и человек, брошенный на произвол судьбы, оказывается беспомощным перед надвигающимся смерчем. Безжалостным слогом автор рисует, как смерть и разрушение не щадят даже тех, на кого изначально возложена миссия служить образцом для подражания. Глядя на происходящее глазами Бройера, главного действующего лица – не путать с рассказчиком, комментирующим происходящее, – читатель наблюдает, как постепенно протагонист приходит к пониманию, что неизбежный итог войны – распад общности и гибель индивидуума:

Только сейчас Бройеру постепенно начинает открываться суть творящегося вокруг. Здесь шла борьба за порядок. За место под солнцем! Бессмысленная, безрассудная, без каких-либо шансов на успех, – так думает Бройер в отчаянии. Неужели это еще люди? Он видит клочья одежды, видит под зимними лохмотьями знаки различия и награды, офицерские фуражки с серебряными шнурами и засаленные румынские шапки, напоминающие сахарную голову. Среди них немцы, австрияки и люксембуржцы, хорваты и румыны. Начальники, подчиненные и просто товарищи. Рабочие, крестьяне, бюргеры, протестанты, католики и верующие в Бога, бедные и богатые, отцы и сыновья… Люди, росшие и формировавшиеся под сенью любящего родительского дома, в традициях гуманистической педагогики высшей школы, церковных заповедей о любви, когда-то окруженные защитой и заботой, воспитанные на идеалах всеобщего блага, проповедуемых национал-социалистическими организациями, или закаленные железной муштрой вермахта с его накрепко укоренившимися устоями. Люди, для которых такие понятия, как любовь и верность, товарищество и долг, в свое время много значили или которые еще сохраняли хотя бы налет так называемой буржуазной порядочности. А теперь? Ничего не осталось. Все эти роды и виды, отточенные за два тысячелетия человеческой цивилизации и культуры и двигавшие ее, были истреблены, священные нормы больше ничего не значили. Все потрескалось, как пожухшая ломкая скорлупа. Нет даже стадного инстинкта, руководившего древним человеком или зверем, – даже этого нет! Ничего, ничего…[138]138
  Ibid., S. 442.


[Закрыть]

То же, что и Бройер, испытывают остальные герои романа, связанные приказом и присягой: судьба их безысходна, а жертва напрасна. Через это познание проходит и ефрейтор Лакош. Он оглядывается назад и видит неприкрытую правду:

Теперь он понял, что заблуждался и потому дошел до той точки, откуда нет пути назад. Но и впереди тоже не брезжило ничего. Там маячила неизвестность, угрожающая и покрытая кромешной тьмой – непроницаемые джунгли. Он чувствовал, как скованы мысли, словно загнанные в мышеловку. Это был конец, нелепый и безутешный, как конец злодея на электрическом стуле[139]139
  Ibid., S. 250.


[Закрыть].

Показывая, как Лакош, а с ним и все остальные становятся невольными жертвами военной машины, у которых больше нет выбора, Герлах утверждает идею, после 1945 года успешно постулированную писателями “Группы 47” – те видели в молодом поколении невинных агнцев, пострадавших от деспотизма и войны. Ханс Вернер Рихтер, Альфред Андерш, Вальтер Кольбенхоф, Вольфдитрих Шнурре, Гюнтер Айх, Вольфганг Вайраух, Хайнц Фридрих и Вальтер Манцен – все они, прошедшие войну и плен, после возвращения апеллировали в своих публицистических работах к понятию “зерно коллективного переживания”[140]140
  Alfred Andersch. Gruppe 47: Fazit eines Experiments neuer Schriftsteller, Sendemanuskript Abendstudio/Radio Frankfurt (1949). Ders.: Gesammelte Werke Bd. 8: Essayistische Schriften I. Zürich: Diogenes, 2004, S. 227–252.


[Закрыть], представляя молодое поколение как трагическую жертву[141]141
  О “нарративе солдата-жертвы” содержательно изложено у Нормана Эхтлера. См. Norman Ächtler. Generation in Kesseln, Op. cit. Ср. с моими работами о Гюнтере Грассе и Эрвине Штриттматтере: Carsten Gansel. Zwischen Störung und Affirmation? Zur Rhetorik der Erinnerung im Werk von Günter Grass. In: Zeitschrift für Deutsche Philologie, Sonderheft 2012, Berlin: Erich Schmidt Verlag, S. 173–198, а так же: “Blinde Flecke”, nachholende Bekenntnisse und Archivfunde als Aufstörung – Erwin Strittmatter und das Gedächtnis. In: Carsten Gansel, Matthias Braun (Hrsg.): Es geht um Erwin Strittmatter oder Vom Streit um die Erinnerung. Göttingen: Vandenhoeck und Ruprecht 2012, S. 17–38.


[Закрыть]. Ханс Вернер Рихтер перекинул мосты коллективного опыта “от инквизиции до испытаний на фронте, от концентрационных лагерей до виселиц”[142]142
  Hans Werner Richter. Warum schweigt die Junge Generation. In: Der Ruf, 1,2/1946/47.


[Закрыть]. Распространение “нарратива солдата-жертвы” определенно имело целью задать четкие идентификационные рамки и форсировать образование (литературной) группы. Когда Альфред Андерш в докладе “Молодая Европа формирует свое лицо” причисляет к молодому поколению “мужчин и женщин в возрасте между 18 и 35”, это не было случайностью. “От старших”, по Андершу, оно отличалось тем, что “не несло ответственность за Гитлера”, от тех, кто моложе, – наличием фронтового опыта и знанием плена, “решенной за них, навязанной жизнью”[143]143
  Alfred Andersch. Das junge Europa formt sein Gesicht. In: Der Ruf. Nr. 1, 1. Jg. 15. August 1946.


[Закрыть]. Так отмечалась инаковость, отличавшая “Группу 47” от литераторов в изгнании (“фронтовой опыт, плен”) и от преуспевающих писателей, оставшихся во внутренней эмиграции (“не несли ответственность за режим Гитлера”). Возрастной ценз в 33 года служил оправданием для тех, кому в 1933 году еще не исполнилось 23 лет и кто не мог участвовать в выборах. Вместе с тезисом о жертве получила распространение идея коллективного переживания, под символическим знаком которой сплотился союз людей, объединенных общим опытом и памятью о (молодом) немецком солдате. В романах и повестях появился образ поколения: рядовой солдат – жертва диктаторского режима. “Армия, которую предали” Германа Герлаха во многом перекликалась с романами Теодора Пливье “Сталинград” (1945), Ханса Вернера Рихтера “Побитые” (1949), Генриха Бёлля “Где ты был, Адам?” (1951) или Альфреда Андерша “Вишни свободы” (1952). Не всегда хронотопом повествования становился Сталинград (как у Герлаха), но “нарратив солдата-жертвы” был неизменным фокусом нового типа рассказа, который для внушительной части военного поколения предлагал иную расстановку акцентов и собирал на романном пространстве самые разные “травматические переживания” – ради одной только цели: “восстановления социальных взаимосвязей и внятной идентичности”[144]144
  Brigitte Boothe. Das Narrativ: Biografisches Erzählen im psychotherapeutischen Prozess. Stuttgart: Schattauer 2011, S. 80. Vgl. dazu Ächtler 2011, S. 34 ff.


[Закрыть]. В общественном сознании 1950-х годов прочно засели сталинградские цифры: из 300 тысяч солдат, замкнутых в котле, выжила и попала в плен 91 тысяча. Из них до 1956 года назад в Германию вернулось около 6 тысяч человек. Генрих Герлах принадлежал к этим немногим и потому считал своим долгом “оставить свидетельство от имени мертвых”[145]145
  Heinrich Gerlach. Die verratene Armee, Op. cit., S. 390.


[Закрыть].

В формировании коллективной памяти немцев не последнюю роль сыграли произведения художественной литературы, к каким относился и роман Герлаха. Читателя они притягивали еще и тем, что рассказывали гармоничную историю, которая способствовала “формированию национальной идентичности”. По мнению историков Конрада Ярауша и Мартина Сабро, коллективная память вместе с ее носителями (будь то группы или институты) нацелена на то, чтобы запустить в мир “великий миф” или “великие истории”. Фигура солдата-жертвы виделась непременным участником “связанного изложения истории, заключенной в четко заданные рамки”, истории, которая оказывала бы не только “воспитательное” воздействие, но и становилась “общественной доминантой”. “Только благодаря материализации, распространению и фиксации в умах” “эталонный нарратив” солдата-мученика и солдата-жертвы, установившийся в 1950-х годах, приобрел значимость для всего общества Федеративной республики Германии. Он являлся отражением “культурных веяний” и, улавливая “интонации времени”, обладал подходящими свойствами, чтобы быть услышанным в научной и популярной среде”[146]146
  Konrad H. Jarausch, Martin Sabrow (2002): “Meistererzählung” – Zur Karriere eines Begriffs. In: Dies. (Hg.) Die historische Meistererzählung: Deutungslinien der deutschen Nationalgeschichte nach 1945. Göttingen: Vandenhoeck & Ruprecht 2002, hier: S. 16, 17, 21.


[Закрыть]. Все вышеназванное вполне применительно к сталинградскому роману Герлаха, ставшего за годы настоящим бестселлером (в первые три месяца было продано свыше 30 тысяч экземпляров). В 1959 году за роман “Армия, которую предали” Герлах удостоился итальянской литературной премии “Банкарелла”, которая вручается с 1953 года и первым лауреатом которой был Эрнест Хемингуэй (“Старик и море”), а в 1958 году ее получил Борис Пастернак за роман “Доктор Живаго”. Утрату рукописи Герлах сначала объяснял для себя по-своему, полагая, что это цена, которую ему предлагалось заплатить в обмен на жизнь и свободу. Но он оказался к этому не готов. “Я вложил в роман слишком много труда и эмоциональных сил, чтобы сдаться без борьбы”, – писал он[147]147
  Hypnose. Zurück nach Stalingrad. In: Der Spiegel, 29. Januar 1958, S. 42–43, hier: S. 42.


[Закрыть]. И теперь получалось, что он выходил из нее победителем. Но, увы, последовала новая битва.

IV. Роман о Сталинграде в горниле судебных страстей. Беспримерный случай в истории права и медицины

Когда я взялся восстановить историю сталинградского романа-бестселлера, меня с самого начала заинтриговал сенсационный эксперимент с гипнозом, – многое в нем перекликалось с тогдашними моими изысканиями по вопросам психологии памяти. В дальнейшем, однако, выяснилось, что на феноменальном успехе “Армии, которую предали” история романа отнюдь не закончилась. В журнале Spiegel я натолкнулся на репортаж о необычном судебном процессе, до того момента не знавшем аналогов в истории немецкого права и медицины. Вот выдержка из той публикации от 29 января 1958 года:

Генрих Герлах, 49 лет, штудиенрат из городка Браке под Бременом оказался в центре необычной контроверзы, не знающей примеров в истории немецкой литературы. Эта контроверза привлекла к его первенцу – сталинградскому роману “Армия, которую предали” – столько общественного внимания, что издательство Nymphenburger Verlagshandlung даже не подумало козырнуть каким-нибудь звучным рекламным слоганом и ограничилось только общими фразами, когда на прошлой неделе извещало книготорговцев о выходе шестого издания книги тиражом от 26 до 30 тысяч экземпляров. Сыр-бор, ставший лучшей рекламой роману, вспыхнул между его автором Германом Герлахом и мюнхенским психотерапевтом Карлом Шмитцем, 69 лет. Пухлые папки с документами, подготовленные законными представителями обеих сторон, поддерживают пламя судебной вражды, к истокам которой отсылает один очень примечательный эксперимент: доктор Шмитц, относительно недавно опубликовавший книгу о новейших достижениях в области гипноза (“Лечение гипнозом”), приписывает успех книги себе в заслугу: дескать, исключительно благодаря его профессиональному мастерству штудиенрат Герлах погрузился в такое состояние, в котором смог изложить сталинградский роман на бумаге. Исходя из этой убежденности, а также предоставив ряд тщательно отобранных вещественных доказательств, Шмитц надеется получить 20 % авторского гонорара в качестве тантьемы от продажи бестселлера[148]148
  Там же, с. 42.


[Закрыть].

Далее снова рассказывалась удивительная история об утраченной в плену рукописи, об эксперименте и гипнотерапии в Мюнхене и в конце концов о сенсационном успехе – до того самого момента, когда на пике популярности книги, спустя семь лет после ее первой публикации, в игре снова появился доктор Шмитц:

Между тем д-р Шмитц предпринял очередную попытку освежить память бывшего пациента и переслал ему копию договора участников сделки, заключенной в 1951 году. Герлах не без изумления хоть и признался, что подпись под необычным договором действительно принадлежит ему, в то же время выразил неуверенность по поводу того, что подписывал его, находясь в здравом уме и твердой памяти[149]149
  Там же, с. 43.


[Закрыть].

В ходе дальнейшего процесса, сообщает Spiegel, Генрих Герлах осведомился через своего адвоката в Коллегии врачей Мюнхенского округа, насколько морально или нет подобное соглашение между врачом и пациентом и не идет ли оно вразрез с медицинской этикой. Д-р Шмитц, узнав об этом обращении, в свою очередь тоже стал искать поддержку в Коллегии врачей и направил просьбу опровергнуть заявления Герлаха на основании действующих законов медицинского права. Однако ни Герлах, ни доктор Шмитц ответов не получили, председатель Коллегии официально так и не высказался по этому вопросу. Между тем Генрих Герлах выразил готовность перевести доктору Шмитцу за оказанные медицинские услуги соразмерный гонорар. Предложение было отклонено, Шмитц настаивал на соблюдении условий так называемого “гражданского литературного договора”. Spiegel приводил следующее высказывание доктора:

При тираже в Германии в 30 тысяч экземпляров по цене 17,80 немецких марок за книгу Герлах получит 53 400 марок (10 % от выручки магазинов)! Следовательно, мне полагается около 10 тысяч марок от этой суммы. Не говоря уже о международных и прочих правах, включая права на экранизацию и т. д.![150]150
  Там же, с. 43.


[Закрыть]

Со своей стороны Шмитц выдвинул предложение отдать дело на рассмотрение третейскому суду Мюнхенской ассоциации врачей – пусть он принимает решение. В конце репортажа говорилось об отчаянной решимости, с которой врач намеревался продолжать борьбу: “Если Герлах не согласится, дело перейдет в суд. А то, не ровен час, и меня обвинят в том, что я заставил его подписать договор под гипнозом”[151]151
  Там же.


[Закрыть].

Два дня спустя вышла еще одна статья о процессе, на этот раз в Süddeutsche Zeitung. Ее автор Эрнст Боймлер, также как и журналист Spiegel, изложил историю создания романа. Чтобы читатель получил представление о позициях враждующих сторон, Боймлер взял интервью у обоих оппонентов. Шмитц аргументировал тем, что Герлах обратился к нему “не как обычный пациент”. “Он не был болен, – утверждал врач. – Речь главным образом шла о том, чтобы я помог ему написать книгу. И потому я не потребовал от Герлаха ни пфеннига за бесчисленные эксперименты, но долю в прибыли”[152]152
  Ernst BÄumler. Der hypnotisierte Bestseller-Autor. Die literarische Geburtshilfe eines Münchener Arztes endet mit einem ungewöhnlichen Rechtsstreit. In: Süddeutsche Zeitung, 30. Januar 1958, S. 3.


[Закрыть]. Шмитц также ссылался на письма своего клиента, которые якобы могли только подтвердить заявления Герлаха о том, что их союз основывался на принципах “делового партнерства”. Генрих Герлах, напротив, утверждал, что не помнит ни о каком договоре и впервые узнал о его существовании, когда пришло письмо от Шмитца. На вопрос о том, насколько велика вероятность, что подпись поставлена под гипнозом, Герлах отвечал весьма сдержанно: “Я бы поостерегся делать такие выводы. Однако терапия невольно ставила меня в зависимое положение”. О самом эксперименте Герлах также отзывается совсем по-другому:

Сеансы продолжались не три, а только две недели. Лишь однажды присутствовала секретарша. Перед каждым сеансом я в двух словах рисовал Шмитцу сцену, которую нам предстояло восстановить. Погружая меня в гипнотическое состояние, Шмитц нашептывал слова, заранее мной записанные. И уже потом, в трансе, я излагал ему всю сцену[153]153
  Heinrich Gerlach. In: Там же.


[Закрыть].

Позднее, подытоживая результаты, Герлах отзывался о мюнхенском эксперименте с гораздо меньшей эйфорией, чем Шмитц, о чем свидетельствуют письма того периода. За время терапии, по его мнению, им удалось реконструировать не две трети романа, а только четвертую часть. Итог, соответственно, более отрезвляющий:

Речь идет примерно о 150 страницах из 614-страничной рукописи. Шмитц послал мне записи в Браке. На основе 150 страниц, которые доктору удалось из меня выжать, я восстановил первую и вторую часть книги. После усиленного копания в памяти, бесед с друзьями и изучения источников родились недостающие 450 страниц из первоначального варианта, на это ушло четыре года[154]154
  Там же.


[Закрыть].

Свидетельства Герлаха совпадают с тем, что по прошествии более пятидесяти лет сказала его дочь Доротея Вагнер, ничего не знавшая о документах, подключенных к судебному делу. Заявления Герлаха звучат и сегодня убедительно: первые 150 страниц текста появились в результате гипнотерапии, а чтобы записать остальные 450 страниц, потребовалось четыре года.

После Süddeutsche Zeitung процессом в конце концов заинтересовалось гамбургское издание Bild-Zeitung. 31 января 1958 года газета опубликовала большой (на всю полосу) репортаж под заголовком “Ужасы Сталинграда, пережитые в гипнотизерском кресле”. Его авторы Херман Харстер и Макс Пьер Шефер, так же как и другие, изложили сначала обстоятельства, при которых роман воссоздавался. Впрочем, особый акцент Bild сделала на правовой стороне, задавшись вопросом: “Насколько правомочно требовать вместо гонорара долю финансового участия в интеллектуальной собственности пациента? Ведь именно это является камнем преткновения в необычной судебной тяжбе, не имеющей себе равных в истории немецкого права и медицины”[155]155
  Hermann Harster, Max Pierre Schaefer. Das Grauen von Stalingrad – erlebt im Hypnose-Sessel. In: Bild (Hamburger Ausgabe), 31. Januar 1958, S. 5.


[Закрыть]. Репортеры заручились мнением обеих сторон. Война, плен, конфискация рукописи, попытка ее восстановления – история получилась яркая и выразительная. Bild также привела копию соглашения, на котором действительно стояла подпись Генриха Герлаха. Текст письменного документа, датированного 30 июля 1951 года и заверенного Герлахом и Шмитцем, гласил:

Нижеподписавшийся господин Г. Герлах, проживающий по адресу г. Браке, Хинтерштрассе 6, и господин доктор Шмитц, проживающий по адресу г. Мюнхен, Янштрассе 10, заключили сегодня следующее соглашение. В случае, если после гипнотерапии, проведенной д-ром Шмитцем, г-ну Герлаху удастся восстановить текст означенной рукописи “Прорыв под Сталинградом”, Герлах обязуется выплатить Шмитцу в качестве вознаграждения 20 % (двадцать процентов) от ожидаемого гонорара за опубликование рукописи или ее частей до вычета налогов. Д-р Шмитц, в свою очередь, изъявляет готовность довести курс терапии до успешного завершения[156]156
  Там же.


[Закрыть].

Тут же рядом с факсимиле была приведена отдельная колонка, в которой два юриста полемизировали о правовой практике того времени. По их словам, договор, если он противоречит общепринятым моральным нормам, считается недействительным согласно § 138 Гражданского кодекса. Соответственно, любое грубое нарушение профессионального долга рассматривается как “безнравственное и влечет за собой аннулирование правовой сделки с обеих сторон (Решение Верховного суда № 153/260)”. Ответ на вопрос, имеет ли место в договоре о премиальном гонораре нарушение медицинской этики, содержится в Профессиональном кодексе немецких медиков. Рассматриваемый случай отсылает нас к § 1 Кодекса, согласно которому “служение здоровью” пациента не является предпринимательской деятельностью. Гонорар медика должен быть соразмерен оказываемым услугам. Для его расчета служит ориентиром приведенное в § 10 положение о тарифах.

Из полемики становилось ясно, что ни одна из сторон не может предложить однозначного решения. Правда, врачи, которых опросила Bild в связи с процессом, высказались более определенно:

С таким же успехом и акушер может затребовать свою долю от гонораров, полученных поэтом, который когда-то появился на свет с его помощью[157]157
  Там же.


[Закрыть].

Симпатии привлеченных к делу врачей явно на стороне Герлаха. Спустя два месяца после первых сообщений о тяжбе между Карлом Шмитцем и Генрихом Герлахом журнал Frankfurter Illustrierte вернулся к этой теме, опубликовав обстоятельное расследование: “Он написал «Сталинград» под гипнозом?”[158]158
  Schrieb er “Stalingrad” in Hypnose? In: Frankfurter Illustrierte, 15. März 1958, S. 3, S. 38–47.


[Закрыть]. Его авторы предоставили в первую очередь слово человеку, которому, по мнению газеты, до сих пор никто не уделил должного внимания – Генриху Герлаху. После небольшого экскурса и рассказа о том, в каких условиях создавалась “Армия, которую предали”, приводилось интервью, где Герлах прояснял целый ряд вопросов. Среди прочих – “загадочные и необъяснимые” обстоятельства, в каких было подписано соглашение с доктором Шмитцем. Вот что говорит на этот счет Герлах:

Статья во Frankfurter Illustrierte от 15.03.1958 г.

Так называемое соглашение датировано 30 июля 1951 года. На тот момент доктор Шмитц провел со мной 23 гипнотических сеанса, я находился в таком неустойчивом состоянии, что мог продать родную бабушку. Почему доктор Шмитц не предложил мне заключить сделку до начала терапии? Может, в этом заключается, по крайней мере, врачебная ошибка?[159]159
  Там же, С. 41.


[Закрыть]

Статью с фотографией Генриха Герлаха, сделанной в редакции журнала Frankfurter Illustrierte, завершал отрывок из романа, продолжение которого последовало в других номерах.

В начале 1958 года процесс обсуждался прессой на все лады, поэтому удивительно, что даже скупой информации о его исходе нигде не промелькнуло. Ограничилось ли все решением третейского суда Мюнхенской коллегии врачей или дело дошло до настоящего процесса? Мы решили разыскать архив доктора Шмитца. Шестьдесят лет – срок, конечно, немалый, но уникальность обоих случаев позволяла надеяться, что какие-то следы да остались и документы были заархивированы. Увы, после многочисленных усилий пришлось от этой затеи отказаться. Мюнхенский районный суд разбил наши последние надежды, предоставив свидетельство о смерти Карла Шмитца, согласно которому врач умер 15 марта 1967 года. Его жена считалась единственной наследницей, но она, как утверждала сделанная тут же пометка, по всей вероятности, “умерла вслед за ним”. О сыне, который в 1967 году проживал в Мюнхене, районный суд сведениями не располагал. После целого ряда обращений в мюнхенское отделение Ассоциации врачей больничных касс, располагавшее небольшим архивом, нам удалось кое-что раскопать. Похоже, там действительно хранились микрофильмы по делу Шмитца – Герлаха. Я сгорал от нетерпения: что ожидает меня в Мюнхене? Найти материалы, которые заполнили бы пробелы в этом удивительном деле, хотелось нестерпимо, но пыл мой мгновенно утих, когда в архиве Ассоциации врачей я оказался перед читальным аппаратом. Сохраненные на микрофишах документы читались с большим трудом, а зачастую и вовсе были нераспознаваемы. Несмотря на это мне удалось восстановить последовательность шагов, предпринятых доктором Шмитцем, чтобы добиться выполнения своих требований. Помимо “Наблюдений во время гипноза”, записанных Герлахом, я обнаружил среди документов соглашение, которое-таки заключили доктор и его клиент.

Архивные документы подтвердили, что третейский суд так и не вынес никакого определенного решения, и дело дошло до судебного разбирательства. Почва для спора оказалась столь благодатной, что возбудила живой интерес у СМИ по всей стране. Так, 12 марта 1958 года Spiegel напечатал заметку, в которой со ссылкой на репортаж от 29 января 1958 года говорилось:

Киножурналист из Эссена Вильфред Х. Ахтерфельд внес название “Диктат под гипнозом” в реестр фильмов, которым располагает Система добровольного самоконтроля киноиндустрии, и тем самым узаконил свое право на авторство. Сюжет задуманной киноленты основан на реальных событиях – судебном процессе между психотерапевтом д-ром Шмитцем и популярным писателем Генрихом Герлахом.[160]160
  Der Spiegel berichtete… In: Spiegel, 11/1958, S. 66.


[Закрыть]

Фильм так и не был снят, во многом, наверное, потому, что процесс затянулся на долгие годы – обе стороны пришли к мировому соглашению только 29 января 1961 года. Spiegel подводил итоги тяжбы:

Подлинность подписи в соглашении Герлаха – Шмитца стала для судей решающим аргументом. Была ли она поставлена под гипнозом или же в послегипнозном состоянии, как намекал Герлах? Графологическая экспертиза Управления уголовной полиции земли Нижняя Саксония эту версию отвергла. Согласно ее заключению, соглашение от 30.07.1951 было подписано Герлахом в полном сознании. Дело закрыто. Шмитц довольствовался суммой в размере 9500 марок, которую писатель без возражений выплатил[161]161
  Ein Roman aus dem Unterbewußtsein. Autor einigt sich mit Arzt. Erinnerung kam nach 23 Hypnosesitzungen wieder. In: Süddeutsche Zeitung, 30.01.1961, S. 5. Ср. краткую заметку примерно того же содержания “Psychotherapeut bekommt Tantiemen”in: Frankfurter Allgemeinen Zeitung, 30.01.1961.


[Закрыть].

Согласно полученным от окружного суда г. Ольденбурга сведениям, все гражданско-процессуальные акты по этому делу были уничтожены, как того требовали действующие предписания. В том числе и заключение графологической экспертизы, проведенной в рамках процесса и ставшей основным козырем в урегулировании спора между доктором Карлом Шмитцем и Генрихом Герлахом. Последняя попытка обнаружить ее в Управлении уголовной полиции Нижней Саксонии в Ганновере успехом не увенчалась. Впрочем, графолог утешила меня, заверив, что подобного рода экспертизы в наши дни совершенно исключены, поскольку доказано, что подпись, сделанная в состоянии транса, совсем не обязательно должна отличаться от подлинной!