Текст книги "Прорыв под Сталинградом"

XII. Новая свобода и страх похищения. Генрих Герлах и ловушки советских спецслужб

Документ об освобождении, который имеет при себе Герлах, предназначен для Восточного Берлина. Но поезд с репатриантами приходит на вокзал Фридрихштрассе на час раньше, и там еще нет ни одного представителя восточногерманских властей. Герлах ныряет в электричку на соседнем пути и едет на запад. Последующие недели даются ему нелегко – о первоначальных трудностях свидетельствуют все поздние возвращенцы. Так и с Герлахом: призванный на службу в вермахт еще летом 1939 года, он не видел семью одиннадцать лет. За “предательство” Герлаха его жену, троих детей и мать летом 1944 года привлекли к так называемой “родственной ответственности” (Sippenhaft), и им пришлось покинуть Элк в Восточной Пруссии, взяв с собой всего несколько чемоданов. После освобождения американцами они возвратились в Берлин через Тюрингию, где жил дядя Герлаха, тот самый оперный певец, когда-то приютивший у себя на семестр фрайбургского студента. Несмотря на официальную реабилитацию, подтверждающую, что его семья является “жертвой нацистского режима”, Герлаха не сразу допускают к педагогической работе. Только в октябре 1950 года он наконец-то получает низкооплачиваемое место в берлинской народной школе, где, как назло, ему достаются старшие классы. Он не знает реальности, не знает, чем и как жила послевоенная Германия, и это только усложняет преподавание – и без того сладить с учениками, которые несколько лет не посещали школу, не так-то просто. Но еще больше мучают Герлаха тени прошлого. Проходит не так уж много времени, и объявляются товарищи из Восточного Берлина. Герлах категорически отказывается сотрудничать, всеми силами давая понять, что о его предполагаемой “карьере” не может быть и речи. На него пытаются давить. Дочь Герлаха Доротея Вагнер – в то время ей было тринадцать – спустя десятилетия вспоминает, как они, дети, постоянно бегали к отцу и сообщали, что “на улице опять торчат эти типы” – агенты “и вправду выглядели точь-в-точь как в кино: неизменные кожаные пальто и темные очки”[295]295
  Из беседы автора с Доротеей Вагнер и Гизелой Герлах в августе 2012 года. Я чрезвычайно признателен дочери Герлаха Доротее Вагнер и невестке Гизеле Герлах за их готовность мне помочь и за согласие использовать в работе полученные от них сведения.


[Закрыть]. Младший сын (1939 г. р.) вспоминает, как отец приходил из школы домой сам не свой: “Сначала мы только строили догадки, но потом выяснилось, что таинственные типы в шляпах и в самом деле вели за отцом слежку. От нас требовалось соблюдать бдительность, ведь агенты каждый день в одно и то же время дежурили в разных точках района и вели наблюдение за всеми членами семьи”[296]296
  Heinrich Gerlach. Hans aus Lyck. Band 2. (не опубликовано, год написания неизвестен). Я премного благодарен Юлии Герлах, младшей дочери Герлаха, которая предоставила мне два тома мемуаров Генриха Герлаха. Благодарю ее также за интересный разговор 6 июня 2012 года и всяческую поддержку.


[Закрыть]. Герлах наслышан о похищениях людей и предупреждает домашних, чтобы никто не выходил из дома в одиночку. Но в конце концов к нему подступили с угрозами прямо на улице. По счастью, на помощь подоспели прохожие. Герлах подает заявление в полицию и надеется на помощь властей. Сын Герлаха вспоминает:

Полиция ничего не могла предпринять. Отец обращался туда неоднократно, надеясь, что они проявят интерес к докучливым товарищам. Но не мог доказать, что преследуют именно его, и после каждого рейда уходил несолоно хлебавши – так и продолжалось это примечательное патрулирование на ничем не примечательной Лютценштрассе. Всякий раз, когда появлялась полиция, черный автомобиль с людьми в кожаных пальто тут же исчезал[297]297
  Там же, C. 11.


[Закрыть].

Генрих Герлах чувствует нарастающую угрозу и принимает решение “присмотреть себе новую работу на Западе”[298]298
  Там же, C. 14.


[Закрыть]. В учительской газете Deutsches Lehrerblatt он видит вакансию – классической гимназии городка Фризойте в Ольденбургском Мюнстерланде требуется учитель немецкого и латыни. Отчего не попытать счастья? Герлах отправляет скрупулезно заполненные документы. Приглашение на собеседование не заставляет себя ждать. В то же самое время приходит другое письмо – от директора гимназии из Браке, который звал Герлаха к себе. Никто из домашних никогда не слышал об этом городке на берегу Нижнего Везера, примерно в семидесяти километрах от Бремена. Герлах дает согласие. Семейный совет постановляет, что ехать на поезде через ГДР рискованно и будет надежнее лететь прямым рейсом из Западного Берлина до Гамбурга, пусть даже придется ограничиться парой-тройкой чемоданов и взять только самое необходимое. В марте 1951 года, еще до Пасхи, настает долгожданный день: самолет с Герлахами приземляется в Гамбурге, потом они садятся на поезд и доезжают до Браке. Мебель, перевозка которой была поручена транспортной конторе, так и не прибыла. В старом доме, как им сказали, якобы случился пожар, и все вещи сгорели! Герлахи догадываются, что тут наверняка замешаны советские спецслужбы. Доказательств у этой догадки нет, зато неопровержим другой факт, подтвержденный уже в наши дни на основании недавно рассекреченных документов: привлечь Герлаха к сотрудничеству в качестве агента входило в долгосрочные планы органов госбезопасности. В докладе советских секретных служб о деятельности агентов, завербованных после войны из рядов немецких военнопленных, в том числе из Союза немецких офицеров, я обнаружил подробную характеристику Генриха Герлаха. Его вербовка признавалась ошибочной и расценивалась секретными службами как неудача[299]299
  РГВА, Фонд 451, Опись 9, Листы 10-31б, здесь л. 20 и л. 21.


[Закрыть]. В характеристике – где Герлах упоминается исключительно под кодовым именем “Курт” – были изложены основные этапы его биографии: происхождение, мобилизация в вермахт, предполагаемая служба в разведке и, наконец, работа в штабе на должности начальника разведки и контрразведки. Упоминается также его участие в инициативной группе учредителей Союза немецких офицеров и деятельность в редакции газеты Freies Deutschland. Но далее следует сокрушительная критика якобы уже завербованного агента. “Курт” в Национальном комитете “вел двойную игру, распространял слухи, направленные на дезорганизацию, отзывался с насмешкой о немецких коммунистах”. Далее: “Зная о существовании фашистских подпольных групп в Национальном комитете, он намеренно о них умалчивал и более того – позволял себе высказывания в антисоветском духе”. В докладе говорится, что перевод Герлаха в лагерь № 190 во Владимир осуществлен по распоряжению руководства Национального комитета. После его роспуска “Курта” завербовали. В 1948 году, когда по решению Совета министров СССР большинство бывших членов Национального комитета было репатриировано, МГБ вынесло резолюцию и по делу “Курта”: возвратить домой и склонить к сотрудничеству. Но “Курт” от сделки отказался, и, следовательно, ему отказали в репатриации. Тем не менее в 1949 году принимается решение отпустить “Курта”, поскольку в Германии за свою деятельность в Союзе немецких офицеров и Национальном комитете он приговорен к смертной казни. “После репатриации, – отмечается в отчете, – мы снова возобновили переговоры с «Куртом» о возможном сотрудничестве и на этот раз заручились его согласием. Были обговорены пароли и условия выхода на связь”[300]300
  Там же.


[Закрыть]. С помощью сообщника “Курт” пытался тайно переправить в Германию рукопись собственного сочинения о Сталинградской битве. Книгу обнаружили и изъяли на границе. Секретный документ – редкий и красноречивый образец характеристики “взятого на прицел” агента – подытоживает и другие этапы в биографии Герлаха, включая неудавшуюся попытку оказать на него давление, и заканчивается следующим заключением:

Находясь в западных зонах оккупации, “Курт” обратился к известному немецкому писателю с письменной просьбой оказать посильную помощь в возвращении конфискованной книги о Сталинградской битве. В письме он очернял доблестные органы советской разведки, утверждая, что те силой принудили его к сотрудничеству, что он не собирается соблюдать договоренности и появляться на территории ГДР. Теперь не подлежит сомнению, что “Курт” – грозный враг нашей страны и провокатор, которого нам не удалось своевременно и окончательно разоблачить.

Было принято решение не возвращать конфискованную книгу, поскольку еще одна тщательная проверка содержания указала на ее антисоветский характер и отсутствие антифашистской позиции.

Вербовка “Курта” и его репатриация была нашей грубой ошибкой[301]301
  Там же, л. 21.


[Закрыть].

Отчет советских органов госбезопасности подтверждает многие догадки Генриха Герлаха и объясняет, почему решение о его репатриации было принято только в 1950 году. Ознакомившись с этими документами, я понял, что Герлах опасался небезосновательно: МГБ действительно было способно даже на похищение.

XIII. “Прорыв под Сталинградом” в центре внимания советского руководства – Маленкова, Берии, Суслова, Круглова, Григорьяна, Серова, Кобулова

По приезде в Браке Герлах снимает у одной вдовы две комнаты в доме № 6 по Хунтештрассе. К концу летних каникул 1951 года семья находит квартиру побольше на Брайте-штрассе 117 и перебирается туда. С июля Герлах начинает подумывать о восстановлении сталинградского романа и обращается в прессу. Первый “подход” (о нем уже рассказывалось выше) был предпринят им в рождественские праздники 1950 года, после того как стало окончательно ясно, что рукопись из Советского Союза ему не получить. Попытка действовать через Министерство внутренних дел, полагаясь на профессора Янцена, окончилась ничем. Герлах даже не предполагал, что с конца декабря 1950 года советские функционеры на самом высшем уровне заняты сталинградским романом.

Недавно рассекреченные материалы показывают, как “Прорыв под Сталинградом” стал документом “для внутреннего пользования”. Обращение Герлаха в Министерство внутренних дел с просьбой выдать ему рукопись привело в необычайное волнение самых высокопоставленных аппаратчиков. 29 декабря 1950 года Лаврентий Берия, в то время одна их главнейших политических фигур после Сталина наряду с Маленковым, получает бумагу следующего содержания:

Товарищу Берия Л. П.

В соответствии с поручением Политбюро ЦК ВКП(б) от 9-го декабря 1950 г. представляем заключение о содержании книги подполковника [так!] бывшей немецкой армии Г. Герлаха “Прорыв под Сталинградом”[302]302
  Письмо тов. Берия от М. Суслова/В. Григорьяна от 28 декабря 1950 года. См.: Фонд 17, опись 137, том 337, л. 50–61, здесь л. 50.


[Закрыть].

Письмо подписано Михаилом Сусловым и Ваганом Григорьяном 28 декабря 1950 года. Копия направлена Георгию Максимилиановичу Маленкову. А это означает, что вся верхушка советского руководства в декабре 1950 года чрезвычайно интересуется личностью Генриха Герлаха и его книгой. В 1950 году Маленков, зампредседателя Совета Министров и секретарь ЦК КПСС, является на тот момент вторым после Сталина человеком в государстве. Другой влиятельный политик, Михаил Андреевич Суслов, в 1950-м занимает должность секретаря Центрального Комитета. Ответственный за внешнюю политику Ваган Григорьян с 1949 по 1953 год стоит во главе Внешнеполитической комиссии ЦК ВКП(б), одного из опорных органов системы.

Письмо Суслова и Григорьяна Берии от 28 декабря 1950 г.

Григорьян первый, кто инициирует официальное изучение сталинградского романа и поручает экспертам составить о нем отзыв. Этот отзыв он и посылает секретарю ЦК Суслову. В январе 1951 года “Прорывом под Сталинградом” заняты еще трое из партийной верхушки. 23 января товарищ Круглов получает записку с грифом “совершенно секретно”:

Следуя указанию тов. Маленкова Г. М., посылаем Вам для ознакомления заключение о содержании рукописи подполковника бывшей немецкой армии Генриха Герлаха “Прорыв под Сталинградом”.

Приложение объемом в 4 страницы подлежит возврату[303]303
  И. Серов, А. Кобулов: Записка С. Н. Круглову от 23 января 1951 года. Там же, л. 54.


[Закрыть].

Документ подписан помощником секретаря ЦК. Дата 25.01.1951 и подписи поставлены от руки Иваном Серовым и Амаяком Кобуловым. Генрих Герлах оказывается в центре внимания советской партийной элиты, на этих трех именах круг замыкается. Сергей Круглов занимает на тот момент пост министра внутренних дел, Иван Серов – его первый заместитель. Амаяк Кобулов с апреля 1950 года заместитель, а вскоре начальник Оперативного управления, одновременно – первый замначальника ГУПВИ МВД СССР[304]304
  Амаяк Кобулов в 1940 году был резидентом НКВД СССР в Берлине. Генерал-лейтенант А. Кобулов, как и его брат Богдан, принадлежал к сподвижникам Берии. После его падения оба Кобулова в 1953 году приговорены к смертной казни. См.: Jan Foitzik. Sowjetische Militäradministration in Deutschland (SMAD): 1945–1949. Struktur und Funktion. Berlin: Akademie Verlag 1999.


[Закрыть]. То обстоятельство, что к делу привлечен Иван Серов, совершенно оправдывает опасения Герлаха за себя и за жизнь своих близких. После окончания войны Серов был вторым человеком в НКВД-МГБ и руководил Управлением по гражданским делам Советской военной администрации в Германии (СВАГ). В круг его задач входило выявление и обезвреживание шпионов, диверсантов и вражеских элементов – иными словами, всех тех, кто открыто противился создаваемым в СОЗ структурам. После 1945 года под начальством Серова в СОЗ организуется обширная агентурная сеть[305]305
  См. также Nikita Petrov. General Ivan Serov – der erste Vorsitzende des KGB. In: Forum für osteuropäische Ideen– und Zeitgeschichte. Band 2, Heft 2/1998, S. 161–208. Andreas Hilger, Mike Schmeitzner, Ute Schmidt (Hg.). Sowjetische Militärtribunale. Band 2: Die Verurteilung deutscher Zivilisten 1945–1955. Köln. Weimar. Wien: Böhlau 2003.


[Закрыть].

Прежде всего отзыв передает содержание романа и позицию автора. Сразу подчеркивается, что рукопись посвящена “одному из крупнейших событий Отечественной войны – окружению и разгрому гитлеровских войск под Сталинградом зимой 1942–43 гг.”[306]306
  Заключение о содержании книги Г. Герлаха “Прорыв под Сталинградом”. См.: РГВА, фонд 17, Оп. 137, том 337, л. 51–53.


[Закрыть]. Как отмечает в Послесловии автор романа, бывший офицер немецкой армии, в его книге “нет ничего выдуманного”, она написана “на основании личных переживаний и бесед с германскими солдатами и офицерами, воевавшими под Сталинградом”. Отсюда претензия автора на “правдивое отображение событий”. Однако даже самый беглый просмотр показывает, что книга “не только очень далека от правдивого изображения Сталинградской битвы”, но более того – “насквозь лжива”. Объяснение этому простое: автор “рассматривает и описывает войну не с позиций прогрессивного литератора-антифашиста, а с позиций гнилого буржуазного интеллигента, сочувствующего фашизму”. Далее в заключении приводится целый ряд доводов, доказывающих, почему роман следует категорически отклонить. Во-первых, автор “редко высказывает свое отношение к гитлеровской войне”. Следуя “методу буржуазного объективизма, он предпочитает предоставлять слово многочисленным действующим лицам своего романа, которые высказывают различные мнения”. Некоторые из них “робко осуждают Гитлера и его клику, другие, наоборот, произносят длинные откровенно фашистские речи”. Во-вторых, Герлах “изображает только одну сторону – германскую армию и притом, главным образом, немецких офицеров”. “Действительное положение вещей” при этом грубо искажается. В “ложном свете” выставлены офицеры гитлеровской армии, “о моральном облике которых достаточно известно”. Герлах наделяет их “высокими возвышенными чувствами”, по его мнению, это были люди благородные и честные. Автор в особенности подчеркивает “стойкость и упорство”, проявленные в сражениях солдатами вермахта. “Роман полон рассуждений офицеров о «чувстве долга перед отечеством», о верности ему, об «офицерской чести» и пр.”. В конце концов автор подводит читателя к следующему умозаключению: чуть “больше стойкости и упорства” подобно тем, какие явили в своих рядах офицеры, и победа гитлеровской армии над русскими была бы возможна. “Такая тенденция, искусно проводимая в романе Герлаха, может иметь только одну цель – подогреть реваншистские настроения, способствовать подготовке новой войны против Советского Союза”. Не следует упускать из виду и отношение “автора к фашистским главарям – Гитлеру и Герингу”. Приведенные в романе высказывания некоторых офицеров и генералов характеризуют Гитлера как выскочку и авантюриста. В то же время другие пассажи его откровенно восхваляют. В сцене, где описывается совещание Гитлера с генералами, автор даже подчеркивает “человечность фюрера” (рукопись, С. 163). Роман заканчивается ликованием солдат вермахта: “Благодарим нашего фюрера! Хайль Гитлер!” (С. 611). Автор скрывает свою “ненависть к Советскому Союзу”, “ловко вкладывая свои мысли в действующих лиц романа”. Вывод, к которому в конце концов приходят рецензенты, следующий:

В целом о романе Герлаха можно сказать, что он грубо фальсифицирует действительные события, автор ловко протаскивает реваншистские тенденции и клевещет на Советский Союз.

Такая книга сейчас очень пригодилась бы американо-английским поджигателям войны для подогревания реваншистских тенденций в Западной Германии[307]307
  Там же, л. 53.


[Закрыть].

Вынесенный книге приговор однозначен и подкреплен еще двумя отрицательными отзывами, которые практически повторяют основное заключение, дополнив его лишь незначительными замечаниями и переведенными на русский язык цитатами из романа. В краткой рецензии, которую Григорьян 20 декабря 1950 года послал Суслову, личности Герлаха дана совершенно превратная оценка:

Роман служит наглядным доказательством того, что автор был и остается необразованным солдатом СС. Возвращение рукописи, которая возводит клевету на Советский Союз и восхваляет гитлеризм, нецелесообразно. Даже без предварительной редакции книгу можно использовать в Западной Германии в пропагандистских целях, проповедующих реваншизм и ремилитаризацию[308]308
  Отзыв на книгу “Прорыв под Сталинградом”, написанную подполковником бывшей немецкой армии Генрихом Герлахом, который был взят в плен под Сталинградом. Там же, л. 57.


[Закрыть].

При чтении отзывов обращает на себя внимание одна тенденция: все сказанное героями романа рецензенты приравнивают к позиции автора. По их мнению, писатель, который говорит о войне, должен сохранять дистанцию, поскольку только на расстоянии можно дать по-настоящему объективную оценку изображаемому. И еще, на их взгляд, роману недостает инстанции совсем иного рода – рассказчика, который бы с явным осуждением относился к национализму, Гитлеру, вермахту, войне против Советского Союза, который вмешивался бы в повествование, перемежая его собственными идеологическими рассуждениями. Но у Герлаха другие задачи: он прибегает к методу неприкрашенного реализма и пытается показать, какое значение имеет война и Сталинград в жизни отдельного человека. Есть еще одна проблема, с которой сталкиваются советские рецензенты, – перевод с немецкого на русский. Так, одна из знаковых сцен романа понимается ими с точностью до наоборот и приводит к выводам, совершенно противоречащим авторскому замыслу. Так, к примеру, происходит с эпизодом, где Гитлеру и нацистскому режиму выносится язвительный приговор. Все пережитое, выстраданное и познанное Герлахом символически закодировано в этой заключительной сцене, которая одновременно является своеобразным посланием:

Бройер стоит, прислонившись к стене. Он вглядывается в окружающие лица, на которых оставили неизгладимые следы три месяца Сталинградского котла – три месяца, способные с лихвой перевесить три с половиной года войны и десятилетия мира. Это другие лица, и они не похожи на лица молодых, начищенных до блеска солдат, явившихся вчера в Берлине перед расфуфыренным рейхсмаршалом. Они видели больше, чем все остальные. Они видели пучину ада.

Сейчас на лицах происходят странные изменения. До этой минуты люди продолжали верить и в безумном своем отчаянии надеяться, надеяться, несмотря ни на что, даже на обращенную к ним погребальную речь, невольно вчера услышанную. Теперь наступило прозрение – все кончено, на этот раз по-настоящему. Лица каменеют, и бессильные руки сжимаются в кулаки. Вдруг кто-то кричит:

– Благодарим нашего фюрера! Хайль Гитлер!

Остальные вторят ему. Стены подвала сотрясаются от многоголосого “Ха-а-а-а-айль Гитлер!.. Ха-а-а-а-айль Гитлер!” Клич этот, в истерическом экстазе подхватываемый прежде миллионами, еще никогда не звучал так, как здесь. Не насмешка, не сарказм в нем звенели, но хладнокровное, живое и страшное возмездие. Как будто упала секира…

Бройер чувствует, как увлажняются глаза. “Неужто нельзя по-другому? – думает он. – Нет, нельзя!”

– Мы дошли до последней черты, – говорит капитан. – Никто не хотел всего этого. Но в безропотном своем послушании мы были слепы.[309]309
  Генрих Герлах. “Прорыв под Сталинградом”, рукопись, С. 611.


[Закрыть]

Трудности, похоже, обусловлены не только переводом, который заставляет рецензента извлечь из целого эпизода только солдатский хор “Благодарим нашего фюрера! Хайль Гитлер!”, напрочь проигнорировав последующие размышления рассказчика, хотя именно в них претворен акт познания главного героя. “Хайль Гитлер” – это “не насмешка, не сарказм, но хладнокровное, живое и страшное возмездие”!

Отзывы о романе окончательно решили его судьбу. Рукопись “Прорыва под Сталинградом” исчезает в секретных архивах Министерства внутренних дел.

XIV. Первоначальный вариант

В мемуарах сына писателя Генриха Герлаха-младшего, которые он посвятил детям, есть запись о том, что с 1951 года помимо работы в гимназии отец все больше и больше становился одержим идеей воссоздать утраченный роман о Сталинграде! По воспоминаниям Доротеи Вагнер, ее отца никогда не отпускало чувство вины. Вопрос “почему именно ему посчастливилось выжить”, терзал его денно и нощно. Герлах считал своим долгом поведать людям правду о сталинградской катастрофе. После того как жизнь в семье вошла в привычную колею, отец, как припоминает Герлах-младший, решился “восстановить роман о Сталинградской битве”. После неудачного гипнотического эксперимента, устроенного при поддержке журнала Quick, ему оставалось только одно: сесть и, полагаясь на имеющиеся отрывки и собственную память, написать книгу заново”[310]310
  Hans aus Lyck. Band 2, Op. cit., S. 89, 91.


[Закрыть]. В семье эта работа никого не оставила равнодушным, и в последующие годы рождался заново, глава за главой, роман. “Не было темы важнее этой”, – подчеркивает дочь. В творческий процесс Герлах вовлекает всю семью, “закончив главу, он непременно отдает ее на суд близких, устраивая пробные чтения”, после которых разгораются горячие дискуссии, – причем старшие сестры, не стесняясь, говорят, что “многое кажется им затянутым и банальным”[311]311
  Там же, с. 91.


[Закрыть]. Сегодня, оглядываясь назад, Доротея Вагнер особо выделяет два момента, проявившиеся в период непрерывной работы над романом. С одной стороны, она видела, что с ее мнением считаются, – отец действительно правил рукопись, со всей серьезностью учитывая их замечания. С другой стороны, это было довольно обременительное для всех время. “Война вернулась в наш дом, и, надо признаться, на ребенка это давило непомерным грузом”, – вспоминает дочь. И тем не менее по прошествии шестидесяти лет Доротея Вагнер довольно благодушна: “Сегодня я бы не хотела, чтобы мы были этого лишены”[312]312
  Из беседы с Доротеей Вагнер и Гизелой Герлах, там же.


[Закрыть]. Сын Генриха, по мнению старшей сестры, тогда еще недостаточно взрослый и не до конца понимавший, что происходило в Сталинграде, с нескрываемым воодушевлением вспоминает о времени воссоздания книги. Он “втайне восхищался отцом и его умением изложить пережитое на бумаге и слушал с большим интересом, когда тот читал”. Еще ребенком он уяснил, сколь нелегок труд творца. “Книга не могла написаться сама собой”, и он имел возможность наблюдать, “как писателю самому приходится отшлифовывать каждое предложение, отец Гарлих (так изменена фамилия в мемуарах сына – К. Г.) целыми днями бродил по дому, и лоб его разрезала вертикальная морщина, такая глубокая, что никто не решался с ним заговорить”. Герлах-младший, вторя старшей сестре, довольно точно описывает атмосферу, в которой восстанавливался роман: “В комнатенке городка Браке воцарился Сталинград, и он – хоть и с надлежащего расстояния – не отпускал семейство Гарлихов долгие годы”[313]313
  Hans aus Lyck, Op. cit., S. 92, 93.


[Закрыть].

Воспоминания детей, а также многотрудный, растянувшийся на пять лет процесс создания романа склоняют чашу весов в судебной тяжбе доктора Шмитца и Герлаха в пользу последнего. Убедительнее всего Герлах изложил все факты, беседуя с журналистом Frankfurter Illustrierte в марте 1958 года:

Я прекрасно понимаю… чем обязан доктору Шмитцу. Мощнейшим зарядом на старте и теми кирпичиками, которые позволили довольно быстро реконструировать около 150 страниц конфискованной рукописи. Но не более. Заявления, будто без помощи доктора Шмитца я бы никогда не написал заново свою повесть, совершенно вздорны и беспочвенны. Впрочем, это безусловно потребовало бы больше времени[314]314
  См. Schrieb er “Stalingrad” in Hypnose? In: Frankfurter Illustrierte, 15. März 1958, S. 38.


[Закрыть].

Поскольку первая рукопись потерялась, точнее осталась в советских архивах, Герлах затруднялся определить, насколько близок новый роман к оригиналу и каков масштаб изменений, которые он продолжал вносить на самых различных стадиях до 1957 года. Решить очередной ребус в этой незаурядной истории стало возможным почти 60 лет спустя, когда в нашем распоряжении оказались обе версии. Спрашивается, что даст такое сравнение? Сперва упомянем о благоприятных условиях, в которых роман писался заново – затраченное время и нагрузка на психику не в счет. Благоприятными они оказались по многим причинам: рисуя панораму сталинградской катастрофы, Герлах следовал хронологии и потому сначала “почерпнул” из памяти все, что пережил сам. Далее обозначилась следующая задача – и она стала первостепенной – увязать место действия, поступки героев и события так, чтобы получилось стройное и связное повествование. Герлах отчетливо помнил многие детали, поскольку тогда в плену, закончив роман, он постоянно его дорабатывал и вносил правку. Кроме того, во время изготовления миниатюрной копии в начале 1949 года 614 страниц снова прошли у него перед глазами и отложились в памяти, а значит, и сталинградская панорама. Говоря сегодняшним языком, Герлах в то время совершил ментальное путешествие в прошлое. В процессе этого путешествия из автобиографической памяти мало-помалу извлекались кусочки сталинградского опыта. Многочисленные отдельные эпизоды, связанные между собой на самых разных уровнях, соединялись в конце концов в большую единую форму[315]315
  См. Sina KÜhnel, Hans Markowitsch. Falsche Erinnerungen. Die Sünden des Gedächtnisses. Heidelberg: Springer 2009, S. 54 ff.


[Закрыть]. Не удивительно, если при чтении “Армии, которую предали” создается впечатление, что Герлаху в новом романе удалось точно воссоздать основные этапы сталинградской трагедии. Фабула в обеих версиях одинаковая. Написанные заглавными буквами названия глав на 70 процентов совпадают с лунёвской рукописью.

Известно, что одну и ту же историю можно рассказать по-разному. Это подтверждается и при сравнении обоих вариантов романа, схожих только на первый взгляд. При внимательном рассмотрении проступает целый ряд принципиальных отличий. Даже название в новой версии говорит об изменившемся взгляде на Сталинград. Его описательно-уточняющая форма – “Армия, которую предали” – сразу ставит акцент на моральной стороне сталинградской трагедии: речь идет о предательстве Гитлера и нацистской верхушки, по милости которых 300 тысяч солдат и офицеров, получив приказ стоять до последнего, были брошены на произвол судьбы. В первоначальном варианте все иначе. “Прорыв” указывает на тактическую обстановку и реальное положение немецких солдат в котле. С первых фраз становится ясно – структура обоих романов совершенно различная. Если в оригинальной рукописи рассказ предваряется вступлением, где точно указывается место происходящих зимних событий – станция Котлубань в окрестностях Сталинграда, то новый вариант “рубит” с прямой речи, вложенной в уста главного героя обер-лейтенанта Бройера, который, таким образом, сразу появляется на сцене. Возможно, это несущественно, но главное отличие налицо, и оно явственно проступает уже в зачине: “Прорыв”, охватывающий по времени период с октября 1942 года до начала февраля 1943 года (когда битва за Сталинград закончилась), с точки зрения военных реалий более точен. Как в репортаже, здесь аккуратно расписаны названия всех значимых мест. В самом начале упоминается железнодорожная станция Котлубань – в середине сентября 1942 года в этом районе Красная армия начала второе наступление, ставшее для солдат вермахта судьбоносным. Лунёвская версия более точно и аутентично передает стратегическое положение 6-й армии, все дальше загоняемой в тупик, и жуткие условия, в которых оказались рядовые солдаты и офицеры. Существенные различия есть даже на уровне семантики, хотя и не сразу приметные. Если в первом романе используется термин Geschwindmarsch (“быстрый марш”), то через несколько лет оно заменено синонимичным термином Eilmarsch (“спешный марш”) – для 1950-х годов более понятным[316]316
  Die verratene Armee, S. 14. В настоящем издании используется термин “форсированный марш”.


[Закрыть]. При этом происходит утрата одной очень важной ассоциации: “быстрый марш” – не только распространенный военный термин, которым осенью 1942 года солдаты активно пользуются, но также и знаменитый марш прусской армии, написанный Иоганном Штраусом-отцом по мотивам народных кадрилей. Язык персонажей в “Прорыве” ближе, чем в восстановленной версии, к настоящему солдатскому, хорошо знакомому Герлаху: реплики часто кажутся упрощенными и банальными, но зато точнее описывают конкретную ситуацию.

Так или иначе, оба романа основываются на автобиографической и эпизодической памяти Герлаха. Когда он пишет “Прорыв”, пережитая катастрофа еще стоит у него перед глазами – первые записи делаются уже осенью 1943 года, спустя всего несколько месяцев после капитуляции 6-й армии. Срок очень короткий, чтобы зажила травма, которую оставил Сталинград в душе Герлаха, он многое помнил, и это в конце концов определяет тон и форму повествования. Модус его не нарративный, и потому здесь нет дистанции между рассказчиком и происходящим. Писатель делает ставку на драматизм и помещает рассказчика непосредственно в самую гущу событий. Там, где ужасы войны обрушиваются на отчаявшихся солдат со всей жестокостью, рассказчик на время как бы сходит со сцены, создавая у читателя эффект непосредственного присутствия. Когда он рисует бедственное положение румынских дивизий, на подкрепление которых перебросили немецкие части, неожиданно разражается катастрофа – атака русских:

Чу!.. Вдруг раздается зловещий свист и разрастается в жуткую волну, накрывающую всю линию фронта… Слышны крики ужаса, предупредительные возгласы. И разражается гроза. Откуда ни возьмись из содрогнувшейся земли вырастает лес островерхих языков пламени, градом свистят осколки, сметая все на своем пути, по полю тянутся тучи серного дыма. Этот артобстрел в вялую зимнюю рань пришелся так неожиданно, так внезапно, что фронтовиков подвело даже их ни минуту не дремлющее чутье. Лишь часть ни о чем не подозревавших, грудившихся у окопов людей успела засечь угрожающий предупредительный шум и сиганула в укрытие; остальных скосило еще до того, как они осознали, что произошло.

Огонь усиливается. К бесчисленному множеству “катюш” присоединились орудия всех калибров. Взлетающие в воздух фонтаны земли вырастают стеной размером с дом; она приближается, идет по грохочущему минному полю на полосе обеспечения, раздирает проволочные заграждения, накрывает окопы и пулеметные гнезда, неся с собой обломки бревен, оружие и людские тела, и надвигается на позиции артиллерии. Все бурлит, свистит, воет и грохочет… Даже сама земля, распоротая и разодранная, покорилась адскому неистовству материи. Куда уж тут человеку!..[317]317
  Генрих Герлах. Прорыв под Сталинградом, с. 35.


[Закрыть]

Совсем иначе подан этот эпизод в “Армии, которую предали”, здесь хаос наступает не сразу, рассказчик подготавливает читателя, наблюдая за всем с безопасного расстояния (“Вдруг в воздухе почувствовалось что-то неуловимое”). Повествование в прошедшем времени скрадывает живость восприятия, которой дышит первоначальный вариант, – так устанавливается дистанция к происходящему. Наступление русских в новой версии тоже изображено гораздо более лаконично. Похоже описывается и другой эпизод, предваряющий полное окружение Шестой армии – речь идет о массированной огневой атаке Красной армии. Маневр сеет в рядах немецких солдат и офицеров дикую панику, штаб дивизии впоследствии обращается в бегство. В расположение штаба прибывает незнакомец – молодой вахмистр, едва живой от усталости, “…без головного убора и без шинели, весь изодранный и с головы до ног перемазанный грязью. Спутанные волосы падали ему на лоб, на голове зияла кровоточащая рана”. “Русские, господин обер-лейтенант, русские!” – только и может выдавить он. Последующий рассказ создает впечатление совершенной достоверности и как бы вовлекает читателя в экзистенциальную ситуацию: