Текст книги "Синий тарантул"

32. Последняя встреча

Ярко-малиновый закат занимал полнеба, отражаясь во всей шири реки. Вода пылала. Но человек на катере не замечал ослепительных красок. Он всматривался в берег, откуда должен был появиться Нежин.

Нежин пришел поздно. Он твердо решил, что сегодня – последняя встреча с Будиным. Высокие гонорары, неисчерпаемый запас денег, остро нацеленные вопросы Будина – все это пугало Нежина, вызывая в нем недоверие к ученику знаменитого Никольского. Пугал и мрачный блеск, иногда мелькавший в глазах Будина. Вадим уже в который раз успокаивал себя: «Николай Николаевич – ученый, живет в Москве. У него высокая зарплата, поэтому и не дрожит за копейку».

И все же Нежин чувствовал безотчетную тревогу.

Недружелюбие Зариной, с которой он только что виделся, вызов к майору Ганину, смутное воспоминание о подписанных у Будина бумагах – все это было связано между собой. И Нежину казалось, что над ним висит огромный камень, который вот-вот обрушится. Если сегодня он шел на встречу с Будиным, то только для того, чтобы решительно отказаться от дальнейших консультаций.

Усевшись на корме катера, Нежин спросил:

– Ваш?

– Товарищи по заводу одолжили, – и, заведя мотор, Будин дал полный газ. – Собираюсь уезжать. Хочу прокатиться с вами в последний разок.

Нежин не уловил скрытой угрозы в его словах.

Неожиданный отъезд кандидата наук был на руку Нежину, он решил не говорить об отказе от консультаций. Катер шел вниз по реке. Глядя на стремительно бегущие за винтом белые волны, Вадим инстинктивно забеспокоился. Ему захотелось вернуться.

Как бы угадывая его настроение, Будин с чувством проговорил:

– Как прекрасна река! Какой воздух! Куда лучше, чем у меня на даче под Москвой. И аромат трав, и горизонт, и речная свежесть! – Он достал бинокль и, вслух восхищаясь пейзажем, проверил, не следят ли за ними.

– Николай Николаевич, – робко попросил Нежин, – сегодня… я занят. Мы недолго, хорошо?

Будин сделал вид, что не слышит. Он вел катер на полной скорости.

Мягкие, теплые сумерки заметно сгустились. Где-то стучали лопасти парохода. Навстречу промчался запоздалый глиссер. На большой высоте с шипеньем пронесся реактивный самолет. Вдали на темном берегу мерцали светляки вечерних огней.

– Взгляни, Вадим, какова река! – говорил Будин. – Живешь здесь, а на катере, видно, ночью не ездил, – и он раскрыл коробку с мармеладом. – Угощайся! Померанцевый, из Москвы.

С этими словами Будин кинул в рот кусок мармелада. Взял мармелад и Нежин. Конечно, он не знал, что быстро опьянеет от подмешанного в сладости снадобья.

Мощный катер все еще мчался вниз по реке, поднимая носом две водяные завесы, будто вылитые из темного стекла. Когда ночь плотным пологом окутала все кругом, Будин круто повернул и взял курс на заимку Волкова.

– Все вверх да вверх, – улыбнулся он, в темноте умышленно сбивая с толку Нежина, у которого уже кружилась голова. – Проедемся немного и вниз.

Будин управлял катером легко и свободно, как первоклассный моторист. Он весело рассказывал, как красиво Подмосковье, хвалил Ясногорск, декламировал стихи.

Нежин пьяно молчал. Один раз он попытался было что-то сказать, но речь не сошла с его одеревеневших губ.

Катер летел прямым курсом на Верхний Камыш. Нежин, не понимая, что с ним происходит, тряс головой. Быстрое движение, приятный ветер постепенно выдували опьянение, но он не мог понять, где находится – на воде, в поле, на самолете?

Река стала более узкой. Течение усилилось. По берегам побежали темные скалы. Катер промчался в бухту, где из воды поднимались большие каменные бивни. Осторожно причалив к берегу и вытерев ноги о разостланную на пайолах тряпку, Будин спрыгнул на песок.

– Выходи, мой друг, – крикнул он Нежину. – Давай руку! – И взяв его за плечо, он заставил Нежина наступить на тряпку, пропитанную анольфом. – Мы, возможно, в последний раз вместе, – ласково говорил Будин тоном мясника, который манит быка под смертельный удар.

На небе ярко мерцали звезды. Темно-синий свод его дышал лаской и теплом. Нежин постепенно протрезвлялся от отравленного мармелада, походка его становилась тверже.

– Знаешь что, Вадим, – самым добродушным тоном предложил Будин, – давай завершим нашу прогулку ночным визитом, а? Здесь живет удивительный пасечник. Поздно, правда. Уже, наверно, спит старик, но зайдем к нему. Растолкаем пчеловода, попробуем меда – свежего, степного.

Не ожидая согласия Нежина, мычавшего что-то в ответ, Будин взял его под руку. Дойдя до кучи из трех камней, черневшей при неяркой луне, он условно засвистел бурундуком. Чтобы не насторожить Нежина, он тут же озорно воскликнул:

– Какая природа, Вадим! Охота бегать, дурачиться! – и засвистел еще громче, извещая Волкова, что жертва доставлена.

Когда до скал, высившихся впереди подобно островерхим готическим соборам, оставалось метров сто, Будин, как бы невзначай, бросил:

– Здесь, говорят, опасно.

Нежин бессознательно замедлил шаг и осмотрелся.

– Стой! – вдруг раздался окрик из темноты, и откуда-то сверху спрыгнул человек в надвинутой на глаза большой кепке.

Нежин вздрогнул.

– Стой здесь! – рявкнул бандит на Будина. – А ты, длинный, шпарь вперед! – И Нежин почувствовал у лопаток острие ножа.

Нападение, грубый окрик, нож испугали и в то же время окончательно протрезвили Нежина. Он дрожал, боясь оглянуться, чтобы узнать о судьбе Будина. Человек в кепке, не отнимая ножа, повел его в узкий проход между черных скал. Напрягая все силы только-только заработавшего ума, Нежин запоминал дорогу: «Старик-пасечник. Скалы. Вниз по реке. Редкий лес, узкая расселина».

Вскоре Нежину пришлось карабкаться круто вверх, затем нагнуться и войти в высокую гулкую пещеру. Большой керосиновый фонарь, какие носят железнодорожники при обходе пути, осветил каменное убежище, и Нежин увидел настил из досок и грубое кресло.

33. Ошибка Язина

20 июля Воропаев опять работал один. Стрелка часов подходила к двенадцати, но Нежин еще не приходил. Добродушный, не по возрасту седой Воропаев в душе считал, что такому таланту, как Нежин, конечно, можно делать исключения. Но участившиеся опоздания его друга, явное пренебрежение к порядкам больно задевали исполнительную душу Воропаева.

Нежин не пришел и к перерыву. А когда он не явился и к трем часам, Воропаев встревожился и пошел к Попову. Начальник спецгруппы немедленно позвонил Нежину на квартиру. Ему ответила сестра:

– А сегодня утром звонил Воропаев, сказал: «Вадим у нас». И вчера он звонил: «Не беспокойтесь о Вадиме. Он у меня на именинах».

Слова эти изумили Воропаева: он никому не звонил ни вчера, ни сегодня. Попов торопливо спустился к майору Ганину.

Съездив на квартиру Нежина, майор выяснил, что Вадим еще вчера ушел из дому, сказав, что вернется поздно. Первый телефонный звонок был около полуночи.

– Чертовщина! – выругался Ганин, досадуя, что в дни, когда дорога каждая секунда, он прозевал опоздание Нежина.

Пальцы его автоматически набрали телефон Язина.

– Товарищ полковник, сможете меня принять?

– Жду.

Выслушав майора, Язин коротко приказал:

– Начинайте выяснять обстоятельства исчезновения Нежина. Работайте открыто, демонстративно, шумно! – подчеркнул Язин. – Вызывайте людей, спрашивайте о Нежине. Если он объявится, немедленно везите его сюда.

Оставшись один, Язин всецело переключился на Нежина. Он задавал себе четыре вопроса: «Нежин запил? Убежал? Похищен? Убит?»

Исключив первое, полковник спросил сам себя: «Бежал или похищен?» По долгому опыту он знал, что чем прочнее уложились в памяти события и материалы, тем легче идет их анализ и обобщение. Поэтому Язин никогда не спешил с выводами. И сейчас, прочитав свои записи по донесению Ганина, он вышел из-за стола, прошелся несколько раз по кабинету и лишь после этого стал изучать положение.

Прежде всего он еще раз прочитал личное дело Нежина, где было собрано все, начиная с его аттестата зрелости и кончая отзывами о нем Пургина, людей охран-группы и официанта «Дарьяла» Маркова. Перед Язиным все яснее вставал противоречивый облик Нежина: «Красив, талантлив, умен, излишне доверчив. Тяготеет к вину, женщинам. Падок до денег, предан семье. Порывист, щедр, изобретателен. Робкого десятка».

«Приходил к Пургину, – размышлял далее Язин, – хотел в чем-то признаться. Говорил, что готов понести кару. Значит, хотел открыть тайну. Но с чем может быть связана эта тайна? С китайской вазой? С встречами с Будиным? Еще быть может с чем-то, пока неизвестным?»

И продолжая цепь рассуждений, Язин говорил уже вслух:

– Однако, решившись выдать Пургину свою тайну, Нежин все же не пошел на саморазоблачение. Испугался. Значит, трус, значит, может сбежать. Но почему бы Нежину бежать? Чтобы избежать наказания? Или же, если он шпион, то по приказу своего шефа? Но бегство из боязни суда противоречит здравому рассудку. Нежин знает, что не сможет скрыться от органов безопасности. Значит, похищение! – И Язин обдумал этот вариант. – Похищение могло иметь место по следующим причинам: наказание за невыполнение приказа, месть за измену, наконец, для личного опроса, чтобы собрать сведения, которых врагу недостает. – Но, может быть, убийство?

Версия убийства вырисовывалась теперь все рельефнее и четче. Возможно, враг пошел напролом, решив исчезнуть из Ясногорска или законсервироваться на долгое время. Отсюда следовал неприятный вывод: в ближайшие дни за Нежиным исчезнет и Будин. И Язин безжалостно спрашивал себя: как после предупреждения Зариной, Каткова, после записки Пургина о визите к нему Нежина он оставил Нежина в Главуране! И вот заподозренный исчез, быть может, убит!

И Язин признавал, что совершил промах, когда в горячке поисков оставил Нежина даже без наружного наблюдения.

Полковник встал, сделал круг по кабинету, достал термос с чаем. Выпив чашку, он положил на стол руки, на них свою большую голову и четверть часа отдыхал. Лишь после этого он принялся за дальнейший анализ, все более убеждаясь, что Нежин убит или на грани смерти. Должно быть, его увезли на Верхний Камыш.

Жуков принес два голубых листка от Ганина. Это была записка Зариной о том памятном дне, когда Нежин подарил ей китайскую вазу, а также о вчерашней их встрече в парке. Услышав об исчезновении Нежина, она слово в слово изложила разговор с ним и передала записи Ганину.

Читая простой рассказ, как Нежин просил ее руки, Язин обратил особое внимание на слова: «Нежин говорил, что без меня ему грозит опасность, может быть, гибель. И вот теперь он, конечно, убит!»

Эта мысль, подсказанная женской интуицией, совпадала с предположением Язина.

34. Пытка

Изнеженный и избалованный с детства Нежин никогда не знал физической работы. Мать лелеяла мечту сделать из него скрипача, холила его руки, оберегала даже от домашнего труда. Увлечение искусством, работа в Главуране, требовавшая большого умственного напряжения, еще более утончили его нервы и вкусы. Нежин не мог переносить резкой речи, его коробило от криков и громкого радио, он избегал шума. И переживания последнего месяца – неразделенная, по его мнению, любовь к Зариной, знакомство с подозрительным Будиным, неспокойная совесть, смерть Чернова, пристрастие к вину – все это легло на него непосильной тяжестью.

Сидя в подземном логове, Нежин трясся в нервном изнобе: нападение, нож, бесцеремонность бандита, отрава в мармеладе, сырая пещера окончательно повергли его в страх и недоумение.

Человек в кепке, необычайно широкий, морщинистый, спрятал нож и скомандовал:

– А ну, Нежин, сядь-ка сюда! – и бесцеремонно толкнул его в спину.

Нежин оказался на досках, у самых ног незнакомца. Обхватив колени руками, Вадим исподлобья боязливо смотрел на него. Опьянение уже совершенно улетучилось, и Нежин думал: «Откуда он знает мою фамилию?»

Воцарилось короткое молчание. Нежин слышал, как стучит его сердце, как шипит фитиль в фонаре, как скрипят сапоги неизвестного.

– Меня зовут Смерть, – вдруг сквозь зубы процедил тот. – Слышишь, Господин Смерть!

Нежин молчал.

– Слы-ш-шишь? – И громовой голос, удесятеренный высокой пещерой, парализовал волю Нежина.

Почти шепотом он ответил:

– Слышу…

– Привыкай, Нежин из Главурана! – похвалил его незнакомец и вдруг вкрадчивым, донельзя четким змеиным шепотом проговорил: – У тебя, Нежин, сегодня положение пиковое – либо ты мне все расскажешь, либо…

Тут Волков выразительно посмотрел на него.

– А теперь скажи, сколько человек у вас в спецгруппе?

Уже при упоминании о Главуране у Нежина зародилось подозрение, что во всем виноват Будин. Когда Лайт спросил о секретной спецгруппе, о которой Вадим не говорил никому, кроме «кандидата наук», это подозрение укрепилось. «Неужели Будин шпион? – мучительно соображал Нежин. – Неужели он не из Москвы? Неужели это он завел сюда, а нападение – лишь инсценировка?»

Едва коснувшись вражеской разведки, этого страшного котла, который купает прозелитов в тошнотворной смеси из предательства, лжи, лицемерия и фальши, в смеси золота, смерти, шантажа и угроз, Нежин чувствовал омерзение.

– Сколько людей, спрашиваю тебя, в спецгруппе?

– Четырнадцать, – машинально ответил Нежин.

– Кто начальник главка?

– Пургин.

– Чем занимается спецгруппа?

– Атомная промышленность, учет сырья.

– Чем занимаешься ты?

– Статистика по урану, церию, бериллию, – угнетенно отвечал Вадим, которого все больше уязвлял тон Лайта. Тот достал из кармана записную книжку, авторучку, по всем правилам приступая к допросу. Наглая самоуверенность врага вызвала в Нежине злость, ту злость, которая, не боясь ни пытки, ни смерти, позволяет совершать человеку такое, чего он никогда и не подозревал в себе.

– Давно работаешь в Главуране?

– Два года.

– Добыча урана в этом году превышает прошлый год?

– Этого я не знаю.

– Не увиливай! – ткнул его кулаком в грудь Волков.

– Не знаю! – повторил Нежин. Решимость его все возрастала.

– С каких заводов идут документы по урану?

– Это мне совсем неизвестно, – твердо сказал Нежин, чувствуя, что все меньше боится человека в кресле.

– Врешь! – Волков вскочил с кресла. – Для других шпионишь! Будину все говоришь! А мне ничего! – Он выхватил из бумажника три расписки. – Читай! – и поднес фонарь к лицу своей жертвы.

Рефлекторно взяв расписки, Нежин вскинулся, словно ужаленный. На бумаге его собственной рукой было написано:

«Сегодня, 27 июня, я, Нежин Вадим Александрович, совершенно добровольно изложил Будину Н.Н. крайне секретные данные по работе спецгруппы Главурана, получив за это 2000 (две тысячи) рублей, в чем даю настоящую расписку.

В. Нежин».

Теперь уже не было сомнений, что Будин – шпион. Вадим смутно помнил, как писал что-то Будину, сидя у него в гостях и выпив перед этим необычайно горького вина. Его мозг, отравленный тогда абулином, средством, временно лишающим человека воли, не мог восстановить потом содержание расписок. И сейчас они в руках врага!

– Таких расписок ты дал три штуки, – Волков внимательно наблюдал за гаммой переживаний Нежина. – На, читай! – и он протянул еще два розовых листка.

Пот выступил на лбу Вадима. Сердце его то замирало, то давало бешеные рывки.

Немного выждав, Волков примирительно заговорил:

– Теперь уж поздно. Лучше говори все, тогда выйдешь живым, да и озолочу я тебя. – Он покровительственно похлопал Нежина по плечу.

– Урана, конечно, в этом году добыли больше? Вспомни, на сколько процентов, – Волков протянул Вадиму плитку шоколада. – Подкрепись.

– Этого я знать не могу, – не шевельнулся Нежин. – Через меня проходят лишь крупицы учета.

– Кому ж тогда знать?!

Нежин молчал.

– Вошь тифозная! – тяжело поднялся Волков.

Он туго стянул ноги Нежина веревкой и продернул ее сквозь кольцо в потолке камеры.

– Скажешь? Не скажешь? – несколько раз повторил шпион и, потеряв терпение, резко дернул за конец веревки.

Нежин повис вниз головой, весь натянувшись, как струна. С этой секунды до тех пор, пока он мог что-либо чувствовать, Вадим сквозь все муки пронес то великое, что нежданно родилось в его душе.

35. Камера 40

Темной облачной ночью к высокому кирпичному забору тюрьмы с черным полукругом ворот подъехала автомашина. Когда она очутилась во внутреннем дворе, охранники выпустили из нее трех людей. Один из них, высокий, в светлом пальто, был бледен тем нездоровым цветом гриба из подполья, который говорил о нарушении функций организма. Он сутулился, плечи его обвисли. Ноги человек переставлял тяжело, сгибая их сначала в коленях, затем чуть падая вперед, так что временами спутники брали его под руки.

И хотя ему был прочитан приказ об аресте, и он машинально расписался на ордере, до сознания человека еще не доходило то, что с ним произошло.

В полное нарушение тюремных правил его не обыскали, не опросили, не произвели записей в учетную карточку, не провели в баню и не переодели, а сразу отвели на второй этаж в камеру № 40.

Язин приказал охранять этого человека самым тщательным образом, и поэтому Кривцов и Сергеев, два работника БОРа, вошли вместе с ним в четырехместную камеру.

Вскоре больной лежал под одеялом.

Только сейчас он, видимо, понял, где находится. Посмотрев на толстую решетку окна, на людей, сидевших рядом, он испуганно расширил темные глаза и попытался приподняться на локтях.

– Воды! – едва слышно попросил он и, запрокинув голову, упал на подушку.

Сергеев постучал о круглый глазок железной двери.

– Просят воды, – распорядился он, и вахтер кинулся выполнять.

Приказ начальника тюрьмы говорил, что любая просьба из камеры 40 должна быть удовлетворена немедленно.

Поздно ночью Язин сидел в кабинете, размышляя, зачем Волков на долгие часы уединяется в тайной пещере. Уже в который раз полковник сравнивал отпечатки пальцев, приведенные Шустовым из Верхнего Камыша, и отпечатки пальцев Волкова, добытые из его избы. Они полностью совпадали.

В том, что Волков – замаскированный иностранный разведчик, Язин был убежден незыблемо. Но связан ли он с Главураном? Не угодила ли в сети БОРа посторонняя рыба? Слежка за Будиным убеждала в обратном.

Представляя, как Шустов в ледяной воде полз по узкому каменному горлу, Язин испытывал гордость за своих скромных помощников.

– Как здоровье Шустова? – спросил он секретаря в диктофон.

– Температура 40,8. Острое воспаление легких.

– Будут ли к утру розы? – спросил Язин, зная, что дактилоскопист – садовод и страстный любитель роз.

– Да.

Полковник опять углубился в пачки блестевших глянцем дактилоснимков. Бесчисленные извилистые линии, напоминающие волокна древесин, образовали дуги, дельты, завихрения, извивы – те сложные неповторимые узоры, которые делают непохожими отпечатки пальцев разных людей. «Пальцы большие, плоские, – читал Язин дактилохарактеристику на Волкова. – Тип пальцевых узоров – дуговой, вид – шатровый…»

Достав свои записи, Язин прочел: «Измерение пальцев по методу Пучкова говорит, что у неизвестного толстые, массивные пальцы с мозолью на левом указательном пальце». Однако ни один снимок из заимки и пещеры не показывал, что у Волкова есть мозоль на левом указательном пальце.

Все эти дни Язина мучила также загадка истошного воя. Ученый-зоолог, которого посетили Язин и Смирнов, расспросив о характере вопля, допускал, что они, скорее всего, слышали шакала, но категорически утверждал, что в бассейне Алмана и дальше на юг нет ни гиен, ни шакалов.

Неразрешенная тайна досаждала Язина тем назойливее, что он по складу своего ума и характеру работы не терпел ничего необъяснимого.

Было уже совсем светло, когда Жуков принес папку с протоколом допроса Козлова.

Вначале Козлов запирался, но когда ему предъявили фотоаппарат «Кодак», замаскированный под ФЭД, телеобъектив и пленку со снятыми на нее людьми Главурана, Козлов понемногу стал раскрывать детали своей работы.

Четыре скупых страницы допроса говорили, с каких пор Козлов фотографировал Главуран, докладывали о 3000 рублей ежемесячной платы, о приказе не отходить от окон, начиная с 12 июля, о Карамазове – человеке с низкими надбровными дугами.

Солнце поднялось еще выше, когда Язину доставили материалы по идентификации Ольги Павловны Зариной и Татьяны Сергеевны Дорофеевой. Вошел Жуков и, зная, что особенно интересует Язина, подняв над головой руку с бумагой, сказал:

– С Верхнего Камыша!

Отправив людей следить за заимкой Волкова, Язин распорядился, чтобы они слали по радио регулярные сообщения о передвижениях Волкова. Очередная радиограмма говорила:

«Верхний Камыш. 6.05.

Бакенщик в лодке. Гасит фонари. Посетителей не было. Людей в зоне нет.

Курков».

Ночной визит Будина на Верхний Камыш также не ускользнул от наблюдателей Язина, и на Ростовскую уже поступило сообщение о нем. Однако никто из наблюдателей не знал в лицо Будина. Темнота и собака бакенщика затрудняли слежку. Все же, когда около часа ночи Будин и Волков, крадучись, вышли на берег, радио информировало Ростовскую, куда направилась их лодка.

Высадив Будина чуть выше водопроводной станции (где его наконец опознали), бакенщик взял обратный курс, и вскоре его лодка слилась с черной водой Алмана.

Именно этого звена недоставало Язину! Выходило, что бакенщик Волков – замаскированный шеф Будина, того Будина, который встречается с Нежиным. Стало быть, пленку с фотографиями страниц журнала следовало искать на заимке! Большим усилием воли Язин подавлял торжество – опасное для контрразведчика чувство.

Полковник по радио вызвал Власова, старшего по слежке за Будиным. Язин знал, что никто лучше маленького плотного Власова не выследит человека на улице, в здании, в самом людном и, что особенно трудно, в самом пустынном месте. Но сейчас полковник не был уверен, что даже Власов не упустил Будина.

Глядя в карие плутовские глаза своего подчиненного, Язин спросил:

– Где Будин?

– На квартире. Вошел вчера в 4.30 дня, с той поры не выходил. Дверь и окно под наблюдением.

– Вы уверены, что он на квартире?

– Решительно, не будь я Власов.

– Вы уверены, что именно Будин вошел вчера на квартиру?

Власов почувствовал, что теряет уверенность.

– Мы арестовываем Будина, – раздельно и веско произнес Язин. – Добейтесь через Жукова санкции, и если человек под вашим наблюдением – действительно Будин, арестуйте его. Стрелять только в ноги. Если не Будин – рассеяться по городу и искать его всюду. Берите столько людей, сколько потребуется. На всякий случай, передайте мой приказ в лабораторию – отпечатать тридцать фотографий Будина, размер 6 на 9.

Пробило 10 часов утра. Теперь Язин мог отвезти розы в больницу.