Текст книги "Аргонавты Времени"

– Видите ли, я планировала добраться до Кроули к четырем, – сообщила девушка.

Не очень вежливо с ее стороны, заметил про себя мистер Крэмптон, но на всякий случай посмотрел на часы. Пять минут пятого!

– Боже мой! – сочувственно изумился он. – Как летит время.

Только сейчас он сообразил, что до Брайтона еще двадцать шесть миль.

– Знаете, я вот что подумала… – сказала юная леди. – Если вы не возражаете, я, пожалуй, лучше покачу свой велосипед дальше. Судя по всему, быстро привести его в порядок не получится. А в Кроули найдется механик…

– Я не стал бы чересчур доверять провинциальным мастерам. Конечно, я виноват, что не сумел вмиг все исправить, но…

– Я очень признательна вам за попытку помочь.

– Погодите, – сказал мистер Крэмптон, – у меня идея…

Отчасти он вошел в азарт. Его идея заключалась в том, чтобы попробовать залатать дыру клочком бумаги, намазав его резиновым клеем. Но фокус не удался, и в четверть пятого мистер Крэмптон начал собирать велосипед. Единственным его достижением за целый час потраченного времени было аккуратно вырезанное круглое отверстие в камере. С каждой минутой его энтузиазм таял, да и девушка была не так мила с ним, как прежде. Непонятно почему колесо отказывалось встать на место, и с цепью тоже возникли трудности. Вероятно, в траве затерялась пара гаек, и теперь из-за такой ерунды ничего не получалось! Мистер Крэмптон с досадой поглядывал на свои черные руки и помятые отвороты на брюках. На него вдруг нахлынула усталость, он уже не рад был, что связался, а нетерпение девушки дополнительно действовало ему на нервы. Впопыхах мистер Крэмптон утратил всякую тщательность и стал использовать гаечный ключ в качестве молотка, если иначе было не справиться. В глазах проезжавших и проходивших мимо читалась ирония.

Странное устройство – велосипед! Мистеру Крэмптону практически удалось восстановить первоначальный облик машины – не считая защитного кожуха, на который он нечаянно наступил, – но, как только ее вернули в нормальное положение, колесами вниз, цепь провисла, и заднее колесо перестало проворачиваться. Он попробовал применить силу – что-то мерзко скрипнуло, щелкнуло, и механизм окончательно заклинило.

Одним словом, на его долю выпал крайне неприятный дорожный инцидент, в котором, вопреки сложившемуся стереотипу, не было ни грана романтики, несмотря на бесспорную миловидность девицы.

– Кажется, с ним что-то… все-таки… не совсем в порядке, – осторожно высказалась она.

– Боюсь, что не совсем. – Мистер Крэмптон густо покраснел.

Придерживая велосипед за руль и седло, он задумчиво смотрел на результат своих трудов. Скверная ситуация, а главное – что теперь делать? Разумеется, он не попал бы в такой переплет, если бы не был джентльменом – если бы не его рыцарское отношение к слабому полу. Какой-нибудь велосипедный хам не задумываясь промчался бы мимо и пальцем не шевельнул бы, чтобы помочь даме. Мистеру Крэмптону мучительно хотелось выругаться. Предельно ясно было одно: ему давно пора ехать дальше.

С завидным самообладанием и лучезарной улыбкой он поднял голову и сказал:

– Боюсь, эта машина не сдвинется с места.

Девушка пристально смотрела на него. Внешне она ничем не выразила ни гнева, ни досады, только негромко заметила:

– Не нужно было браться, если не умеете, а вы не умеете – это ясно как день.

Мистер Крэмптон сразу понял, что напрасно считал ее леди.

Тем больше оснований, напомнил он себе, не уронить достоинство джентльмена.

– Мне кажется, что в таком случае я вряд ли могу быть вам полезен.

– И мне так кажется! – ответила она, задетая его нежеланием признать свою вину.

На дороге послышалось мерное клацанье, и с ними поравнялся тот самый краснорожий, взмыленный нахал в серой униформе, которого мистер Крэмптон щелкнул по носу в Банстеде. Он все так же усердно крутил педали – теперь уже в направлении Лондона.

– Ого! – пробормотал он себе под нос и, не останавливаясь, крикнул: – Все в порядке?

Очевидно, девушка ответила ему. Мистер Крэмптон не слышал, потому что смотрел в другую сторону – на злосчастный велосипед. Впрочем, последующее развитие событий подтвердило его догадку.

Велогонщик успел проехать несколько ярдов дальше по дороге, однако тотчас спрыгнул на землю – так проворно, что чуть шею себе не свернул. Небрежно отбросив свой драндулет к живой изгороди, он пешком вернулся к ним.

– Что случилось?

– Ничего, – процедил мистер Крэмптон, пристыженный и оттого злой на весь мир.

– Упали, мисс? – спросил нахал, скосив глаза на погнутое крыло, нимало не смущенный его тоном.

– Спасибо, я сам справлюсь, – сказал мистер Крэмптон.

– Давайте все-таки посмотрим.

Парень приблизился и внезапно узнал надменного пижона в коричневом костюмчике. Он вопросительно взглянул на девушку.

– Прошу вас, пусть джентльмен посмотрит, – тихо сказала юная леди.

После этих слов мистер Крэмптон вышел из себя.

– Как вам будет угодно, – сердито буркнул он. – Только я полагал, что починку своей машины вы доверили мне. Я убил на нее целый час!

– Держите себя в руках, – подчеркнуто спокойно сказал ему парень и нагнулся к неисправному велосипеду.

– Не знал, что вы будете останавливать каждого встречного! – выпалил мистер Крэмптон, срывая на девице свою досаду.

– Держите себя в руках, – повторил парень.

Мистер Крэмптон ответил ему миной ледяного презрения.

– Когда вы сегодня нагрубили мне, – вскинув голову, сказал парень, – я вам спустил. Но если вы посмеете грубить этой юной леди, получите по уху. Все ясно? Я механик-моторист, между прочим. Но не нужно быть механиком, чтобы понять, каких дел вы тут натворили. Чуть не угробили дорогую машину.

Мистер Крэмптон задохнулся от гнева:

– Извольте, я готов заплатить за ущерб!

Никто не удосужился ответить ему, хотя он выждал, наверное, целую минуту. Дрожа от возмущения, мистер Крэмптон схватил свой велосипед, неуклюже на него взгромоздился и погнал во всю мочь, пока не скрылся за поворотом. Пусть видят, как он зол. Еще какое-то время внутри у него все бурлило. Потом он громко, сардонически расхохотался:

– Однако… приключение! Ха-ха-ха! Вот и помогай после этого ближнему!

Сардоническое настроение не покинуло его. Мистер Крэмптон люто ненавидел всех, кто попадался ему на пути – по дороге в Кроули и в самом Кроули, хоть на правой стороне, хоть на левой. Едва ли не каждый встречный, судя по его виду, знал, что мистер Крэмптон оскорблен в своих лучших чувствах. В Кроули мистер Крэмптон часок отдохнул, тихо ненавидя человечество и в сотый раз перебирая в уме все, что мог бы сказать или сделать в эпизоде с велосипедным хамом и юной леди. Когда он двинулся дальше, было шесть часов вечера – солнце садилось. В миле от Кроули дорога начала взбираться на длинный темный холм. Неожиданно сгустились сумерки, и с ними пришло ощущение безумной усталости. Он спешился. Потом снова сел в седло. Трудно было понять, какой способ передвижения утомительнее – на ногах или на колесах. В любом случае – то еще удовольствие! Если вдуматься, вся эта езда на велосипеде – неописуемая вульгарность. Для чего так изнурять себя, страдая от пота и грязи, да еще с риском нарваться на велосипедного хама? Мистер Крэмптон в сердцах топнул ногой, потом еще и еще, употребляя выражения, которые он удивительным образом усвоил вопреки неослабной маменькиной опеке. Впереди лежала темная, нескончаемая, непреодолимая дорога. Он заметил очертания мильного столба и подошел ближе – в душе шевельнулась надежда, что Провидение смилостивилось над ним и сократило его путь миль на десять; но нет, надпись непреклонно извещала: «Брайтон – 20 миль».

А дальше – тайна, покрытая мраком. Через полтора часа мистер Крэмптон подрулил к знаменитому брайтонскому отелю для избранных. В деревне под названием Три Моста[101]101
  Три Моста – деревня в окрестностях Кроули, железнодорожный узел.


[Закрыть] имеется железнодорожная станция, но я твердо стою на том, что автор обязан уважать секреты своих персонажей. На железном коне мистера Крэмптона не было компрометирующего багажного билета, и сам он никогда и никому не давал ни малейших оснований заподозрить, будто на каком-либо отрезке пути воспользовался иным транспортом, кроме своего велосипеда. Когда он явился, шляпа у него съехала набок, одежда была перепачкана, рубашка помялась, а руки, лицо и галстук почернели от соприкосновения с велосипедной цепью юной леди.

Мать на радостях кинулась к нему. С наступлением темноты она не находила себе места от беспокойства.

– Наконец-то, Сесил, мальчик мой! – воскликнула она. – Но какой же ты бледный, измученный! А грязный… как трубочист! – Она ласково приобняла его за плечи пухлыми ручками.

– Отстань! – резко осадил ее мистер Крэмптон и рухнул в кресло, мрачно насупившись. – Нет бы догадаться налить человеку рюмку с дороги, чем стоять без дела.

Но после ужина он воспрянул духом и разговорился. Среди прочего подтвердил, что Мэдж ему нравится, и робкие мамашины надежды принял благосклонно.

– Только лучше бы она не ездила на велосипеде, – ворчливо заметил он, – это не вполне… комильфо.

На следующий день обедали у Фентонов. Мистер Крэмптон ждал удобного случая, чтобы произвести впечатление на Мэдж, заранее решив как бы невзначай обмолвиться о своем подвиге, и случай представился только под вечер. Миссис Крэмптон давно бы похвасталась перед Мэдж выдающимся успехом сына – шутка ли, проехать зараз весь путь от Лондона! – если бы не его строжайший приказ помалкивать. Наконец, отвечая на чей-то вопрос, он сдержанно возразил:

– Нет, не на поезде. На велосипеде.

Мэдж поразилась:

– Пятьдесят две мили!

– Не знаю, не уточнял, – равнодушно ответил мистер Крэмптон. – Мне показалось, что путь не такой уж длинный.

Он мгновенно вырос в ее глазах, это было очевидно.

– Сколько же времени вы ехали?

– Часов шесть… нет, семь. Выехал около полудня. Но я не гнал как угорелый. Да еще остановился на полчаса – надо было помочь одной девушке отремонтировать проколотую шину. – Он изо всех сил пытался делать вид, будто не видел в своем поступке ничего особенного.

– Этель, какими судьбами! – воскликнула миссис Фентон, поднимаясь с кресла. – Дорогая!

Мистер Крэмптон вскинул голову. В дверях стояла героиня саги о проколотой шине… Мэдж тоже вскочила, приветствуя подругу, и потому не заметила выражения его лица.

– А это кузен Сесил, – представила она мистера Крэмптона.

Вновь прибывшая с улыбкой приблизилась, потом в изумлении воззрилась на него, слегка замешкалась и холодно кивнула.

Миссис Крэмптон так и не поняла, что, собственно, тогда приключилось. От сына ничего нельзя было добиться, ее расспросы вызывали у него лишь крайнее раздражение. Несомненно, он встречал эту девушку раньше, и отношения у них не сложились. В свете последующих событий миссис Крэмптон пришла к мысли, что Этель, должно быть, порядочная интриганка: настроила Мэдж против Сесила, поскольку сама имела на него виды. Если так, то своей цели она не достигла. Как бы там ни было, брайтонская встреча не принесла желанного результата, и мистер Крэмптон до сих пор не помолвлен. Учитывая его положение, очень странно, что ни одна девица не прибрала его к рукам. Мэдж (глупышка!) три месяца назад обвенчалась с молодым доктором.

1897

Человек, который мог творить чудеса
Пантум[102]102
  Пантум (пантун) – традиционный жанр малайской (позднее индонезийской) народной поэзии, сложившийся в Средние века; представляет собой череду рифмованных катренов, где вторая и четвертая строки предыдущего четверостишия повторяются в первой и третьей строках последующего (за исключением финального четверостишия, в котором последняя строка повторяет первый стих текста, третья и первая – вторую и четвертую предпоследнего катрена, а первая – последнюю строчку первого четверостишия). В XIX в. с формой пантуна начали экспериментировать западные писатели. Кольцевая композиция рассказа Уэллса отчасти следует этому структурному принципу, чем и обусловлен выбор подзаголовка.


[Закрыть] в прозе

Перевод С. Антонова.

Трудно сказать, был ли его дар врожденным. Лично я склонен думать, что он обрел эту способность внезапно. Во всяком случае, до тридцати лет он оставался убежденным скептиком и не верил ни в какие чудесные силы. И здесь самое время заметить, что это был приземистый человек с темно-карими глазами, пышной рыжей шевелюрой, закрученными кверху усами и с веснушками на лице. Звали его Джордж Макуиртер Фотерингей (имя, никоим образом не обещающее чудес), и он служил клерком у Гомшотта. Весьма охочий до споров, он всегда высказывал свои мнения в категорической форме. И как раз посреди очередного диспута, когда он исполненным непреклонной уверенности тоном утверждал, что чудес не бывает, его необыкновенный дар и проявился впервые. Этот знаменательный диспут происходил в баре трактира «Длинный дракон», а главным оппонентом мистера Фотерингея был Тодди Бимиш, который в ответ на все его тирады бросал однообразную, но вескую реплику: «Это вы так говорите», которая в конце концов довела противника до белого каления.

Кроме этих двоих, в баре находились пропыленный велосипедист, хозяин заведения Кокс и мисс Мэйбридж – весьма почтенная и довольно дородная официантка «Дракона». Мисс Мэйбридж стояла спиной к мистеру Фотерингею и мыла стаканы; прочие смотрели на него, забавляясь наглядным свидетельством неэффективности категоричных доводов. Раздраженный торриш-ведрашской тактикой[103]103
  Торриш-ведрашская тактика – изнуряющая противника тактика, сочетающая методы позиционной и партизанской войны и впервые примененная англо-португальскими войсками против французских захватчиков в 1810–1811 гг. у португальского городка Торриш-Ведраш.


[Закрыть], которую избрал мистер Бимиш, заядлый спорщик решил прибегнуть к необычному для него риторическому приему.

– Послушайте, мистер Бимиш, – сказал мистер Фотерингей, – давайте-ка разберемся, что такое чудо. Это нечто противоречащее естественному ходу вещей, творимое усилием воли, нечто такое, чего не может произойти без чьего-то желания и намерения.

– Это вы так говорите, – парировал мистер Бимиш.

Мистер Фотерингей призвал в союзники велосипедиста, который до сей минуты молчал, и получил его одобрение, выразившееся в смущенном покашливании и взгляде в сторону мистера Бимиша. Хозяин предпочел оставить свое мнение при себе, и мистер Фотерингей вновь обратился к мистеру Бимишу – и был приятно удивлен тем, что оппонент, пусть и с оговоркой, неожиданно согласился с его определением чуда.

– Вот, например… – возобновил разговор мистер Фотерингей, заметно воодушевившись, – вот что, например, можно было бы счесть чудом. В силу законов природы эта лампа не сможет гореть, если перевернуть ее вверх дном, не так ли, Бимиш?

– Это вы говорите, что не сможет, – сказал Бимиш.

– А вы? – вскричал Фотерингей. – Вы же не хотите сказать, что…

– Нет, – нехотя подтвердил Бимиш. – Не сможет.

– Отлично, – продолжал Фотерингей. – А теперь вообразите, что сюда заявляется некто – ну, допустим, я, – становится на этом самом месте и, сконцентрировав на этой лампе всю свою волю, говорит ей, как я сейчас говорю: «Перевернись вверх дном, но не разбейся и продолжай гореть, как прежде», – и… Ух ты!

Тут любому было отчего воскликнуть «Ух ты!». На глазах у всех произошло невозможное, немыслимое. Лампа, перевернувшись, зависла в воздухе и по-прежнему ровно горела пламенем вниз. Это была самая настоящая и несомненная, самая заурядная, ничем не примечательная лампа, принадлежавшая бару трактира «Длинный дракон».

Мистер Фотерингей стоял, вытянув вперед указательный палец и сдвинув брови, как человек, ожидающий неминуемого катастрофического падения. Велосипедист, сидевший ближе всех к лампе, пригнулся и перепрыгнул через барную стойку. Все так или иначе повскакивали с мест. Мисс Мэйбридж обернулась и вскрикнула. В течение трех секунд лампа продолжала висеть неподвижно. Потом послышался слабый возглас, выдававший умственное напряжение мистера Фотерингея: «Я больше не могу ее удерживать!» Он, шатаясь, отступил назад, и перевернутая лампа вдруг вспыхнула, ударилась об угол стойки, отлетела вбок, рухнула на пол и погасла.

К счастью, в ней имелся металлический резервуар, иначе в баре неизбежно возник бы пожар. Первым заговорил мистер Кокс, заявивший (за вычетом не относящихся к делу междометий), что Фотерингей – дурак. Тот не находил в себе сил оспаривать даже столь категоричное утверждение. Он был безмерно удивлен случившимся. Дальнейший разговор нисколько не прояснил ни сути инцидента, ни роли в нем мистера Фотерингея; все дружно поддержали мистера Кокса, притом с большой горячностью. Они наперебой обвиняли Фотерингея в том, что своей глупой выходкой он выставил себя безрассудным нарушителем общественного спокойствия и безопасности. Совершенно сбитый с толку, он был готов согласиться с ними и почти не протестовал, когда ему предложили покинуть трактир.

Он шел домой, охваченный лихорадочным возбуждением; воротник его пальто был смят, глаза саднило, уши пылали. Каждый из доброго десятка уличных фонарей, попавшихся ему на пути, он окидывал подозрительным взглядом. И, только оказавшись в одиночестве в маленькой спальне своей квартиры на Черч-роу, мистер Фотерингей смог толком восстановить в памяти происшедшее и задал себе вопрос: «Что это, черт побери, такое было?»

Он снял пальто и ботинки и уселся на кровать, засунув руки в карманы. Уже в который раз он повторял в свое оправдание: «Я не хотел, чтобы эта треклятая штуковина перевернулась», как вдруг вспомнил, что, отдавая приказание лампе, невольно пожелал, чтобы оно исполнилось; а когда лампа зависла в воздухе, он почувствовал, что способен удержать ее там, хотя понятия не имел, каким образом это можно сделать. Мистер Фотерингей не отличался философским складом ума, в противном случае он непременно задумался бы над пресловутым «невольным желанием», касающимся одного из самых сложных аспектов учения о свободе воли; но все же мысль о чем-то подобном смутно мелькнула в его сознании. От нее (следуя, скажем прямо, какой-то не вполне ясной логике) он пришел к решению проверить свои интуитивные догадки опытным путем.

Он уверенным жестом протянул руку к свече и, хотя и чувствовал себя глупо, мысленно сосредоточился на ней. «Поднимись», – приказал он. В следующий миг его неуверенность исчезла. Свеча воспарила, на какой-то головокружительный момент повисла в воздухе и затем со стуком упала на туалетный столик, оставив глотавшего ртом воздух мистера Фотерингея в темноте, которую нарушало лишь постепенно меркшее тление фитиля.

Какое-то время мистер Фотерингей неподвижно сидел в темноте.

– Все-таки сработало, – произнес он наконец. – Но ума не приложу, каким образом.

Он тяжело вздохнул и порылся в карманах, ища спички. Не обнаружив их, он встал и принялся ощупывать поверхность столика.

– Мне нужна спичка, – проговорил он.

Он взялся за пальто, но и там спичек не оказалось. Тут его осенило, что чудеса возможны и со спичками. Вытянув вперед руку, он грозно уставился на нее в темноте.

– Пусть в этой руке появится спичка! – повелел он.

Он ощутил, как что-то легкое упало ему на ладонь, и его пальцы сжали спичку.

После нескольких безуспешных попыток зажечь ее мистер Фотерингей понял, что она безопасная. Он отшвырнул ее, но ему тотчас пришло в голову, что он может приказать ей загореться. Мистер Фотерингей так и сделал, и спичка вспыхнула на салфетке, лежавшей на столике. Он поспешно схватил ее, но она погасла. Почувствовав в себе скрытые возможности, он нащупал свечу и вставил ее в подсвечник.

– А ну-ка, зажгись! – скомандовал мистер Фотерингей; свеча незамедлительно воспламенилась, и он увидел в покрывавшей туалетный столик скатерти черную дырочку, из которой вился дымок. Он переводил взгляд с дырочки на фитилек и обратно, а потом поднял голову и встретился глазами с собственным отражением в зеркале. С его помощью мистер Фотерингей некоторое время вел безмолвную беседу с самим собой.

– Ну и что ты теперь думаешь о чудесах? – спросил он наконец у своего зеркального двойника.

Далее мистер Фотерингей погрузился в напряженные, но довольно смутные размышления. Насколько он понимал, все дело было исключительно в его воле. Происшедшее не располагало его к продолжению экспериментов, по крайней мере пока он как следует не обмозгует прежних. Тем не менее мистер Фотерингей заставил воспарить лист бумаги и окрасил воду в стакане сначала в розовый, а потом в зеленый цвет. Кроме того, он сотворил – и чудодейственным образом уничтожил – улитку, после чего тем же способом обзавелся новой зубной щеткой. Где-то к полуночи он убедился, что обладает необыкновенно редкой силой воли, о наличии которой он до сих пор лишь смутно подозревал. Испуг и замешательство, овладевшие им, когда она проявилась впервые, теперь сменились гордостью от сознания своей исключительности и неясным предчувствием тех преимуществ, которые она могла дать. Услышав, как часы на церковной башне пробили час ночи, мистер Фотерингей решил раздеться и не мешкая лечь спать; ему не пришло в голову, что, применив свой новооткрытый дар, он может отделаться от своих повседневных обязанностей в конторе Гомшотта. И в тот миг, когда он стаскивал через голову сорочку, его осенила блестящая мысль.

– Пусть я окажусь в постели! – вслух пожелал мистер Фотерингей и тотчас очутился там, где хотел. – Раздетый, – добавил он и, найдя простыни холодными, торопливо проговорил: – И в своей ночной сорочке… нет, в превосходной мягкой ночной сорочке из шерсти… Опа! – воскликнул он с безмерным удовольствием. – А теперь пусть мне легко и спокойно спится…

Он пробудился в обычное время и за завтраком пребывал в глубокой задумчивости, гадая, не было ли случившееся накануне вечером и ночью всего-навсего поразительно живым сном. В конце концов он пришел к мысли проделать несколько безобидных опытов. Например, он съел на завтрак три яйца: два из них, добротные, но ничем не примечательные, ему подала квартирная хозяйка, а третье – отборное, свежее гусиное яйцо – он добыл, приготовил и подал себе сам, применив беспримерную силу воли. Не на шутку взволнованный экспериментом, мистер Фотерингей, тщательно скрывая свои чувства, поспешил к Гомшотту – и вспомнил про скорлупу от третьего яйца только вечером, когда об этом завела речь хозяйка. В конторе он, ошеломленный новым знанием о самом себе, так и не смог заняться служебными делами; впрочем, это не доставило ему каких-либо неприятностей, – пустив в ход свой чудодейственный дар, он выполнил все, что от него требовалось, в последние десять минут рабочего дня.

К вечеру удивление мистера Фотерингея сменилось душевным подъемом, хотя он испытывал досаду, вспоминая о том, как ему пришлось ретироваться из «Длинного дракона», и слушая подтрунивание коллег, до которых успели дойти кривотолки об этом происшествии. Очевидно, ему следует быть осторожным, поднимая в воздух хрупкие предметы; но в целом чем больше мистер Фотерингей размышлял о своем новообретенном даре, тем больше выгод в нем находил. Он вознамерился, в частности, пополнить свое имущество посредством актов творения, неприметных для окружающих. Он вызвал из небытия пару великолепных бриллиантовых запонок, но поспешно отправил их обратно, заметив, как к его конторке приближается младший Гомшотт, и убоявшись вопросов о том, откуда они взялись. Ему было совершенно ясно, что пользоваться этим даром надлежит бережно и осмотрительно, однако, насколько мистер Фотерингей мог судить, овладеть им было не сложнее, чем научиться ездить на велосипеде, – а эту науку он уже освоил. Вероятно, вдохновленный этой аналогией и сознававший, что в «Длинном драконе» его едва ли ожидает радушный прием, мистер Фотерингей, отужинав, предпринял вылазку в переулок за газовым заводом, дабы втихаря поупражняться в сотворении чудес.

Его опытам, пожалуй, недоставало оригинальности, так как во всем, кроме силы воли, мистер Фотерингей был вполне заурядным человеком. Ему пришло на ум чудо с жезлом Моисея[104]104
  Аллюзия на ветхозаветный эпизод обращения Господом жезла (посоха) пророка Моисея в змея и обратно (см.: Исх., 4: 2–5). Далее в библейском тексте описано аналогичное превращение жезла Аарона, старшего брата Моисея (см.: Исх., 7: 10–12).


[Закрыть], но вечер стоял темный, и обеспечить должный надзор за большими чудотворными змеями было бы затруднительно. Потом он припомнил историю из «Тангейзера»[105]105
  «Тангейзер и состязание певцов в Вартбурге» (1845) – романтическая опера Вагнера (см. примеч. на с. 38); либретто, варьирующее легенду о средневековом немецком поэте Тангейзере, было написано в 1842–1843 гг. самим композитором по мотивам новелл немецких прозаиков-романтиков Э. Т. А. Гофмана и Л. Тика. Подразумевается финальная сцена III акта оперы: в ней прибывшие из Рима паломники рассказывают, как после смерти Тангейзера, который умер, не получив прощения своих грехов от папы римского, в руке последнего расцвел сухой посох – чудо, говорящее о прощении свыше.


[Закрыть], которую когда-то прочел на обороте филармонической программки. Это чудо показалось ему необычайно привлекательным и притом безопасным. Он воткнул свою изящную трость пальмового дерева, известную как «пенангский защитник»[106]106
  «Пенангский защитник» – трость из пальмового дерева, привезенного с острова Пенанг (Малайзия), удобное средство самообороны, чем и объясняется ее название.


[Закрыть], в дерн, что окаймлял тротуар, и приказал сухой древесине зацвести. Воздух вокруг сразу наполнился ароматом роз, и, чиркнув спичкой, мистер Фотерингей воочию убедился, что это прекрасное чудо в самом деле свершилось. Радость его померкла при звуке приближавшихся шагов. Опасаясь, как бы его дар не обнаружили раньше времени, он поспешно скомандовал цветущей трости: «Вернись обратно!» Мистер Фотерингей хотел сказать: «Превратись обратно!» – но, разумеется, перепутал. Трость стремглав понеслась назад по тротуару, и оттуда тотчас послышался гневный окрик и брань прохожего:

– Что там за болван кидается терновыми сучьями? Ты попал мне по голени!

– Извини, старина, – произнес мистер Фотерингей, после чего, осознав, сколь несуразным было бы его объяснение, принялся нервно крутить усы. Он увидел, как к нему приближается Уинч, один из трех полисменов Иммерлинга.

– С какой целью вы это сделали? – спросил Уинч. – Ба! Так это вы! Тот самый джентльмен, который разбил лампу в «Длинном драконе»!

– Ни с какой целью, – ответил мистер Фотерингей. – Совсем ни с какой.

– Тогда с чего вам взбрело в голову швырнуть палку?

– Вот черт! – вырвалось у мистера Фотерингея.

– И то правда! Вы что, не знаете, что палкой можно нанести увечье? Зачем вы это сделали?

В ту минуту мистер Фотерингей нипочем не мог найтись с ответом. Его молчание, похоже, подогрело ярость мистера Уинча.

– На этот раз вы напали на полисмена, молодой человек, – вот что вы сделали.

– Послушайте, мистер Уинч, – сказал мистер Фотерингей, растерянный и раздосадованный, – мне жаль, очень жаль. Дело в том, что…

– Ну!

Ничего, кроме правды, мистеру Фотерингею в голову не приходило.

– Я творил чудо. – Он постарался выговорить эти слова как можно более небрежным тоном, но ему это не удалось.

– Творили чу… Что за вздор! Творил чудо, как же! Чудо! А что, смешно! Вы, который не верит в чудеса… Это еще один из ваших дурацких фокусов – вот что это такое. Так я вам вот что скажу…

Но мистер Фотерингей так и не узнал, что́ собирался сказать ему мистер Уинч. Он понял, что проговорился и выболтал свою драгоценную тайну всему свету. Прилив гнева побудил его действовать, и он резко повернулся к полисмену.

– Слушайте, вы, – произнес он, – мне это надоело! Ей-богу, сейчас я вам покажу дурацкий фокус! Убирайтесь в преисподнюю! Ну!

Он остался один.

В тот вечер мистер Фотерингей больше не творил чудес и даже не дал себе труд узнать, что сталось с его цветущей тростью. Испуганный и притихший, он воротился в город и, оказавшись дома, сразу прошел к себе спальню.

– Господи! – сказал он. – Какой мощный дар… какой необыкновенно мощный дар! У меня и в мыслях не было заходить настолько далеко, вовсе нет… Интересно, как выглядит преисподняя?

Мистер Фотерингей сидел на кровати, стаскивая ботинки. Вдруг его осенила счастливая мысль, и он переправил полисмена в Сан-Франциско, а потом, не вмешиваясь больше в естественный ход вещей, преспокойно лег спать. Во сне ему явился разгневанный Уинч.

На следующий день мистер Фотерингей узнал две интересные новости. Кто-то высадил очень красивый куст плетистой розы напротив дома мистера Гомшотта-старшего на Лаллаборо-роуд; а реку до самой мельницы Роулинга собирались обследовать тралом в поисках тела полисмена Уинча.

Весь день мистер Фотерингей был рассеян и задумчив и не сотворил никаких чудес – разве что снабдил Уинча кое-какими припасами да обеспечил безупречно пунктуальное завершение своей работы, несмотря на рой мыслей, жужжавших у него в голове. Его необычная рассеянность и кротость не укрылись от внимания сослуживцев и стали поводом для шуток. Он же бо́льшую часть дня думал об Уинче.

В воскресенье вечером он отправился в церковь, и, по странному совпадению, мистер Мэйдиг, немного интересовавшийся оккультизмом, прочел проповедь о «явлениях незакономерных». Мистер Фотерингей был не самым прилежным прихожанином, но теперь присущий ему категорический скептицизм, о котором я уже упоминал, оказался серьезно поколеблен. Содержание проповеди пролило совершенно новый свет на его новообретенный дар, и он решил посоветоваться с мистером Мэйдигом сразу по окончании проповеди. Решение было спонтанным, и, приняв его, мистер Фотерингей даже удивился, почему не сделал этого раньше.

Мистер Мэйдиг, худощавый, нервный человек с необыкновенно длинными кистями рук и шеей, был весьма польщен просьбой о конфиденциальной беседе со стороны молодого человека, чье пренебрежительное отношение к религии давно стало темой пересудов среди жителей Иммерлинга. Покончив с делами, он пригласил мистера Фотерингея в свой домик при церкви, провел в кабинет, усадил поудобнее и, стоя перед весело пылавшим камином (так что ноги его отбрасывали тень Колосса Родосского[107]107
  Колосс Родосский – 37-метровая бронзовая статуя бога солнца Гелеоса, возведенная в 292–280 гг. до н. э. греческим скульптором Харетом над входом в гавань города-порта Родос на одноименном острове в Эгейском море; в древности считалась одним из «семи чудес света»; уничтожена разрушительным землетрясением ок. 222 г. до н. э.


[Закрыть] на стену напротив), попросил изложить суть дела.

Сперва мистер Фотерингей чувствовал смущение, не зная, как приступить к рассказу.

– Боюсь, вы вряд ли мне поверите, мистер Мэйдиг… – В таком духе он изъяснялся некоторое время. Наконец он решил начать с вопроса и поинтересовался у мистера Мэйдига, что тот думает о чудесах.

– Видите ли… – произнес рассудительным тоном мистер Мэйдиг, но гость тут же перебил его:

– Полагаю, вы не верите, что какой-нибудь человек, самый обыкновенный, вроде меня, например, сидя вот здесь, может обладать способностями, позволяющими проделывать разные штуки одной лишь силой воли?

– Это возможно, – ответил мистер Мэйдиг, – что-то подобное, пожалуй, вполне возможно.

– Разрешите мне воспользоваться чем-нибудь из предметов вокруг, и, думаю, я смогу продемонстрировать это на опыте, – предложил мистер Фотерингей. – Возьмем, к примеру, вот эту банку с табаком на столе. Я хотел бы знать, будет ли считаться чудом то, что я собираюсь с ней сейчас сделать. Минутку терпения, мистер Мэйдиг… – Он сдвинул брови, указал на банку с табаком и сказал: – Стань вазой с фиалками.

Банка незамедлительно исполнила то, что ей было велено.

Мистер Мэйдиг вздрогнул от неожиданности и застыл на месте, переводя взгляд с чудотворца на цветы и обратно. Он не проронил ни слова. Потом все-таки отважился склониться над столом и понюхать фиалки: это были свежие, только что сорванные и очень красивые цветы. Тогда священник снова пристально посмотрел на Фотерингея.

– Как вы это сделали? – спросил он.

Мистер Фотерингей потянул себя за ус.

– Просто приказал – и вот, пожалуйста. Что это – чудо, черная магия или что-то другое? И что, по-вашему, творится со мной? Вот о чем я хотел спросить.

– Это в высшей степени необыкновенное явление!

– А всего неделю назад я знал, что способен на такое, не больше вашего. Это открылось совершенно внезапно. Мне кажется, что-то странное творится с моей волей, и это все, что я в состоянии понять.

– А это… это все? Или вы можете делать что-то еще?

– Господи, конечно! – воскликнул мистер Фотерингей. – Все, что угодно! – Он задумался, а потом вдруг вспомнил виденный когда-то фокус. – Смотрите! – Он простер вперед руку. – Превратись в чашу с рыбой!.. Нет, не так… в стеклянную вазу, полную воды, где плавают золотые рыбки. Так-то лучше!.. Вы видите это, мистер Мэйдиг?

– Поразительно. Невероятно! Вы или самый необыкновенный… впрочем, нет…

– Я могу превратить это во что угодно, – сказал мистер Фотерингей. – Во что угодно. Смотрите! Стань голубем, слышишь?