Текст книги "Аргонавты Времени"

Пожалуй, нет особой нужды упоминать, что для решения этой задачи у нас не хватало подготовки. Да и как к такому подготовиться? Что следует счесть важным и как это упорядочить? Мы хотели узнать о 1971 годе как можно больше, а между тем все мелкие и крупные факты, теснясь, противоречили друг другу.

Одним из самых важных обстоятельств, на мой взгляд, был тот заголовок передовицы об Уилтонском буре, достигшем семимильной отметки. Тут для нас все очевидно. Браунлоу говорит, что в статье рассказывается о нескольких попытках подключиться к источнику тепла под земной поверхностью. Я задавал разные вопросы.

– Понимаете, там все было объяснено. – Браунлоу с улыбкой протянул ко мне руку и пощелкал пальцами. – Все было прекрасно объяснено. По старой системе копали на глубину от нескольких сотен футов до мили с чем-то, добывали уголь и сжигали его. А стоит углубиться еще чуть-чуть, и уже не нужно будет ничего добывать и сжигать. Можно просто получать тепло непосредственно. Оно поднимается кверху само, под напором выделяемого им пара. Видите? Все просто. По этому поводу было много шума, – добавил он. – Не только шапка, но целая редакционная статья крупным шрифтом. Как бишь она называлась? А, точно! «Конец эпохи внутреннего сгорания»!

Очевидно, это были перемены исторического масштаба, которые тогда, 10 ноября 1971 года, шли полным ходом. И из того, как, по словам Браунлоу, вводились эти новшества, ясно, что тот мир заботился об экономических нуждах куда больше, чем сегодняшний, и проявлял в этом небывалый размах и отвагу.

Всеобщий ажиотаж вокруг подключения к глубинным запасам тепла – далеко не единственное, что свидетельствовало о росте экономического интереса и практических разработок в этой области; на сей счет Браунлоу высказался вполне определенно. В газете, что попала к нему в руки, научным исследованиям и изобретениям отводилось гораздо больше места, чем в любой современной. Браунлоу утверждал, что там были графики и математические символы, но сам он к ним не присматривался, поскольку не разбирается в таких вещах.

– Некоторые из них такие ученые, просто беда, – пожаловался он.

Очевидно, наших внуков ожидает мир гораздо более интеллектуально развитый – и при этом, судя по фотографиям, более здоровый и счастливый.

– Мода у них – глаз не отвести, – отклонился от темы Браунлоу. – Что за расцветки!

– Фасоны сложные? – спросил я.

– Наоборот! – ответил он.

Описать наряды у него толком не получилось. Люди, запечатленные и в реальной жизни, и в рекламе, по-видимому, старались надевать на себя как можно меньше – я имею в виду одежду вроде жилетов, брюк, носков и так далее. Грудь у них была обнажена. Все носили какие-то невообразимо широкие браслеты, в основном на левой руке, доходившие до локтя и оснащенные всевозможными приспособлениями, заменявшими карманы. Большинство таких браслетов, по-видимому, были богато украшены, словно щитки доспехов. Кроме того, имелись огромные шляпы, которые нередко держали в руках свернутыми в рулон, и широкие плащи прелестнейших оттенков и, судя по всему, из превосходной мягкой ткани; эти плащи либо свободно ниспадали от чего-то вроде горжетки, либо были собраны в складки и обернуты вокруг нагого тела, либо подхвачены поясом и наброшены на плечи.

В газете было много изображений уличной толпы из разных частей света.

– Выглядят все прекрасно, – рассказывал Браунлоу. – Такие, знаете, здоровые и процветающие. А некоторые женщины… просто прелестны.

Мне вспомнилась Индия. Что происходит в Индии?

Об Индии Браунлоу не мог вспомнить ничего особенного.

– Анкор, – сказал он. – Это ведь не Индия?

В солнечном Анкоре среди «совершенно очаровательных» зданий прошел какой-то карнавал. Местные жители были смуглые, но одевались примерно так же, как в других частях света.

Я обнаружил, что во мне проснулся политик. Неужели совсем ничего об Индии? Он уверен? Определенно ничего такого, что оставило бы у Браунлоу хоть какое-то впечатление. А Советская Россия?

– О Советской России ничего не было, – сказал Браунлоу.

Значит, весь этот переполох перестал быть предметом каждодневного интереса.

– А как отношения Франции и Германии?

Браунлоу не смог припомнить, чтобы в газете хоть раз говорилось об этих двух великих державах. Как, собственно, и о Британской империи, и о США. Насколько он мог судить, не обсуждались никакие переговоры, обмен нотами или политическая напряженность, не говорилось ни о послах, ни о конференциях, ни о конкуренции, ни о других формах межгосударственных отношений. Браунлоу порылся в памяти. Я подумал, что, возможно, дела в этой сфере обстоят так же, как и сегодня, и последние сто лет, и потому Браунлоу, пробежав глазами соответствующие абзацы, и не нашел в них ничего примечательного. Но он убежден, что причина не в этом.

– Все это осталось в прошлом, – сказал он.

Он непоколебимо стоит на том, что ни к каким выборам никто не готовился, ни парламент, ни политики не упоминались вовсе, ни слова не было сказано ни о Женеве, ни о каких-либо вооружениях или войне. Все эти главные темы современной журналистики словно бы «остались в прошлом» вместе со многим прочим. Нельзя сказать, чтобы Браунлоу склонен был их пропускать: он уверен, что их в газете попросту не было.

Все это немало изумило меня. Это означает, как я понимаю, что всего через сорок лет великие игры суверенных государств сойдут на нет. По-видимому, и парламентские игры тоже сойдут на нет и будет принят какой-то совершенно новый метод управления человеческими делами. Ни о патриотизме, ни о национализме, ни о партиях – ни слова. Но всего через сорок лет! Еще при жизни доброй половины из наших современников! Вы ни на йоту такому не поверите. И я бы не поверил, если бы не два маленьких клочка бумаги. Они, как я далее расскажу, привели меня в состояние – как бы так выразиться? – недоверчивой уверенности.

4

В конце концов, в 1831 году мало кто думал о путешествиях по железной дороге или на пассажирском пароходе, а в 1871 году уже можно было объехать на паровом транспорте вокруг света за восемьдесят дней и послать телеграмму, которая достигнет практически любой точки планеты за несколько минут[162]162
  Прозрачная отсылка к роману знаменитого французского писателя-фантаста Жюля Верна «Вокруг света за восемьдесят дней» (1872), герои которого совершают кругосветное путешествие на поездах и пакетботах. Трансатлантическая телеграфная связь была установлена в 1858 г.


[Закрыть]. Кто мог представить себе такое в 1831 году? Революции в человеческой жизни, стоит им начаться, подчас совершаются очень быстро. Наши идеи и методы меняются стремительнее, чем мы думаем.

Но всего сорок лет!

Эта вечерняя газета говорила не только об отсутствии национальной политики, но и кое о чем другом, еще более фундаментальном. Мы оба считаем, что там нет ни намека на бизнес, то есть финансы, по крайней мере в том виде, в каком они существуют сегодня. Мы в этом не вполне уверены, но таково наше впечатление. Никаких списков цен на фондовой бирже, никакой страницы новостей Сити и ничего вместо них. Я сразу предположил, что Браунлоу просто перелистнул эту страницу и что, если он проглядел ее и забыл, это вполне соответствует его нынешним привычкам. Я высказал это предположение в беседе с ним. Однако он совершенно уверен, что такого быть не могло. Как и большинство в наши дни, он довольно нервно следит за своими инвестициями и убежден, что специально искал статью о положении дел в Сити.

10 ноября 1971 года, судя по всему, приходилось на понедельник, – видимо, в месяцах и днях недели к тому времени произошли некие сдвиги; в подробности я сейчас вдаваться не стану, однако и это обстоятельство не объясняет полного отсутствия деловых новостей. Должно быть, и они через сорок лет останутся в прошлом.

Так что же, нас ожидают сокрушительные революционные потрясения? Потрясения, которые положат конец и инвестициям, и спекуляциям? Мир захватят большевики? По крайней мере, никаких свидетельств подобного в газете не было. К тому же против вывода о грандиозной экономической революции говорит несомненный факт: сорок лет спустя знакомая лондонская вечерняя газета будет по-прежнему самым безмятежным образом падать в личный почтовый ящик. Едва ли это может навести на мысль об общественных потрясениях. Куда основательнее выглядит предположение о колоссальных переменах, осуществлявшихся шаг за шагом, день за днем, час за часом безо всяких революционных рывков, – как приходит в мир утро или весна.

Удержаться от подобных досужих спекуляций невозможно – да простит меня читатель. Вернемся к нашей истории.

В газете были помещены фотографии горного обвала близ Вентимильи и нового химического завода в Зальцбурге, а также какой-то стычки в окрестностях Иркутска (от этой фотографии остался блеклый клочок, о чем я вскоре расскажу).

– Так вот, она называлась… – Браунлоу напрягся и победно щелкнул пальцами. – «Федеральная полиция окружает бандитов».

– Какая еще федеральная полиция? – спросил я.

– То-то и оно, – отозвался Браунлоу. – На вид с обеих сторон были по большей части китайцы, но среди них затесались двое-трое парней повыше – может, американцы, британцы или скандинавы… А вот про что в газете было много, так это про горилл, – внезапно вспомнил он. – Без конца разговоры про горилл. Не столько, сколько про бурение, но все равно без конца. Фотографии. Карта. Отдельная статья и несколько заметок.

Оказывается, в газете было объявлено о смерти последней гориллы. Трагедия, произошедшая в африканском заповеднике для горилл, вызвала заметное возмущение в обществе. Популяция горилл в мире много лет сокращалась. В 1931 году их численность, как считалось, не превышала девятисот особей. После прихода к власти Федерального совета она упала до трехсот.

– Какого такого Федерального совета? – спросил я.

Браунлоу знал о нем не больше моего. Но когда он прочитал эту фразу, она почему-то не показалась ему примечательной. Очевидно, упомянутому Совету пришлось заниматься всем сразу, а ресурсов ему не хватало. Поначалу у меня сложилось впечатление, что это, наверное, был какой-то совет по охране природы, созданный наспех в чрезвычайной ситуации, чтобы спасать редких представителей фауны, которым грозило вымирание. За гориллами плохо наблюдали и недостаточно их охраняли, и внезапно животных выкосила новая опасная разновидность гриппа. Все произошло, по сути дела, прежде, чем кто-то что-то заметил. Газета требовала расследования и жестких мер по реорганизации.

Видимо, этот Федеральный совет, что бы он собой ни представлял, в 1971 году был весьма важным учреждением. Его название снова и снова мелькало в статье о лесонасаждениях. Браунлоу заинтересовался – у него имелись крупные вложения в лесозаготовительных компаниях. Этот Федеральный совет, похоже, отвечал не только за недуги диких горилл, но и за лесопосадки – только вдумайтесь, что за названия здесь перечислены! – в Канаде, штате Нью-Йорк, Сибири, Алжире и на Восточном побережье Англии, и его обвиняли во всяческих недоработках при борьбе с насекомыми-вредителями и разнообразными грибковыми болезнями растений. Он перепрыгивал все современные границы самым поразительным образом. Влияние его охватывало весь мир. «Несмотря на недавние дополнительные ограничения на применение древесных пиломатериалов в строительстве и мебельном деле, сохраняется высокая вероятность сокращения площади лесов и падения уровня осадков практически во всех находящихся под этой угрозой регионах начиная с 1985 года и далее. Следует признать, что Федеральный совет запоздал с решением этой задачи, и работа его с самых первых дней сводилась к борьбе с последствиями чрезвычайной ситуации, однако, если учесть наглядные данные отчета, подготовленного Комиссией Джеймса, для проявленных Советом вялости и самонадеянности нет никаких оправданий».

Я могу привести цитату из этой статьи, поскольку она, собственно говоря, лежит передо мной сейчас, когда я пишу эти строки. Более того, это все, что уцелело от той необыкновенной газеты, о чем я вскоре расскажу. Прочее уничтожено, и все, что мы можем о ней узнать, хранится теперь в памяти Браунлоу – твердой, но не вполне достойной доверия.

5

Дни идут, а мысли мои продолжают вертеться вокруг этого Федерального совета. Означает ли это выражение (что весьма вероятно) некую всемирную федерацию, научный контроль над жизнью человечества через каких-нибудь сорок лет? Эта идея кажется мне просто ошеломительной. Я давно считаю, что людям суждено рано или поздно объединиться в «мир всеобщий и союз племен»[163]163
  Неточная цитата из поэмы английского поэта Альфреда Теннисона (1809–1892) «Локсли-холл» (1830–1835, опубл. 1842, ст. 128). – Перев. О. Чюминой.


[Закрыть], как выразился Теннисон, однако до сих пор предполагал, что процесс такого объединения займет столетия. Впрочем, у меня неважное чувство времени. Я склонен недооценивать темпы перемен. В 1900 году я писал, что аэропланы появятся «в течение пятидесяти лет». Между тем не успел наступить даже 1920 год, а эти треклятые штуковины уже шныряли повсюду и развозили пассажиров.

Позвольте мне очень кратко пересказать остальное содержание той вечерней газеты. По-видимому, в ней уделялось немало внимания спорту и моде; много говорилось о каких-то «представлениях» (с картинками); значительное место занимала иллюстрированная критика декоративного искусства, особенно архитектуры. Архитектурные сооружения на фотографиях, которые видел Браунлоу, были «величественные – даже грандиозные… огромные многоэтажные дома, как в Нью-Йорке, только еще больше, и все впритык друг к другу…». К сожалению, рисовать он не умеет. Некоторые разделы были посвящены чему-то такому, чего он не мог понять, но думает, что это «как-то связано с радиопередачами».

Все это указывает на жизнь высокоразвитого общества, очень похожую на ту, какую мы ведем сегодня, но, возможно, несколько лучше и красочнее. Однако было в ней и отличие.

– Рождаемость – семь на тысячу, – сказал Браунлоу, порывшись в памяти.

Я ахнул. Самая низкая рождаемость в Европе – не меньше шестнадцати на тысячу. В России рождаемость сорок на тысячу и снижается медленно.

– Да, семь. Точно, семь. Мне это бросилось в глаза. В одной статье.

– Но что это была за рождаемость? В Великобритании? В Европе? – спросил я.

– Пишут – рождаемость, и все, – ответил Браунлоу.

Думаю, это самый загадочный момент во всей этой удивительной истории, приоткрывшей нам дверь в мир наших внуков. Рождаемость семь на тысячу означает, что население планеты не сохраняется на прежнем уровне: его численность снижается, причем очень быстро, если, конечно, смертность не упала еще ниже. Вполне возможно, что в том мире люди умирают реже, а живут гораздо дольше. На сей счет Браунлоу не мог ничего прояснить. Толпа на фотографиях не показалась ему «старичьем». Там было много детей, молодежи и людей, которые выглядели молодо.

– Браунлоу, а как там с преступностью? – спросил я.

– Что-то есть, – ответил Браунлоу. – Шел какой-то шумный процесс по делу об отравлении, но разобраться в нем оказалось жутко трудно. Сами знаете, как бывает с преступлениями. Если не читаешь все материалы с начала, сложно уяснить, что к чему. Газетчики не понимают, что по поводу каждого преступления нужно давать краткий обзор положения дел на текущий день, – и через сорок лет они до этого не додумались. Или не додумаются – это уж как вам будет угодно… Упоминалось о нескольких преступлениях и о том, что в прессе называют «сюжеты», – подытожил он. – Сюжеты о каких-то событиях в личной жизни знаменитостей. Мне бросилось в глаза, что журналисты там больше наших репортеров симпатизируют тем, о ком пишут, больше интересуются мотивами, а не просто стараются что-то разнюхать о герое. У них, если можно так выразиться, психологический подход.

– А о книгах много пишут? – полюбопытствовал я.

– О книгах вообще ничего не припомню, – сказал он.

И все. За исключением немногих мелочей вроде того, что в году, вероятно, появился тринадцатый месяц, больше ничего. Это просто пытка. Вот вся суть рассказа Браунлоу. Он просто прочел ту газету, как читают любую другую. Он был как раз в том состоянии алкогольного умиротворения, когда поверишь во что угодно и поэтому ничему не удивляешься. Браунлоу понимал, что читает вечернюю газету, которая будет издана через сорок лет, но сидел перед камином, курил, потягивал виски – и волновался не больше, чем если бы читал фантастическую книгу о будущем.

Вдруг его маленькие медные часы пробили два.

Браунлоу поднялся и зевнул. Отложил эту непостижимую, эту чудесную газету, как отложил бы любую старую газету, отнес корреспонденцию на конторку и с ленивым проворством очень усталого человека раскидал по углам одежду и улегся спать.

Однако среди ночи он проснулся – во рту пересохло, на душе было тягостно. Он лежал без сна, и ему вспомнилось, что с ним произошел какой-то поразительный случай. Он вновь подумал, что стал мишенью весьма изобретательной мистификации. Он поднялся, чтобы выпить минеральной воды и принять таблетку для печени, подставил голову под холодную воду – и вот уже сидел на кровати, вытирал волосы полотенцем и сомневался, действительно ли он видел эти фотографии, выдержанные в цветах самой реальности, или все это лишь плод воображения. Кроме того, в уме у него вертелась мысль, что приближение мирового дефицита древесины в 1985 году, вероятно, повлияет на его вложения, особенно на трастовый фонд, который он основал в пользу одного младенца, в чьей судьбе принимал участие. Пожалуй, будет мудро вложить в древесину еще больше, подумал он.

Он вернулся по коридору в гостиную и уселся там в халате, переворачивая чудесные листы. Вот же она, газета, в его руках, все страницы целые, ни уголка не оторвано. Должно быть, решил он, это был какой-то самогипноз, но фотографии и правда выглядели такими же настоящими, как пейзаж за окном. Некоторое время он их рассматривал, а затем опять обратился к заметке о древесине. У него возникло ощущение, что публикацию надо сохранить. Не знаю, поймете ли вы ход его мыслей (лично я сразу понял, что он повел себя совершенно иррационально и абсолютно естественно), но Браунлоу взял чудесную газету, согнул нужную страницу, вырвал эту статью, а остальное кинул куда-то в сторону. Побрел, совсем сонный, в спальню, положил клочок бумаги на туалетный столик, забрался в постель и тут же уснул.

6

Когда он проснулся снова, было девять часов; утренний чай стоял возле кровати нетронутый, а спальню заливал солнечный свет. Горничная, она же экономка, только что заглянула в комнату.

– Вы так мирно спали, – сказала она. – Я не решилась разбудить вас. Принести горячего чаю?

Браунлоу не ответил. Он пытался вспомнить, что за странный случай с ним произошел.

Горничная повторила вопрос.

– Нет. Я выйду к завтраку в халате, а потом приму ванну, – объявил он, и горничная ретировалась.

Тут Браунлоу увидел обрывок газеты.

Миг – и он уже мчался по коридору в гостиную.

– Я оставил газету, – повторял он. – Я оставил газету.

Горничная явилась на шум.

– Газету? Ее уже два часа как нет – отправилась в мусоропровод вместе с мусором и всем прочим.

Браунлоу на миг оцепенел от ужаса. Вознес молитву своему богу.

– Я хотел сохранить ее! Я хотел сохранить ее! – закричал он.

– Откуда же мне было знать, что вы хотите ее сохранить?

– Неужели вы не заметили, что эта газета выглядела крайне необычно?

– Я выметаю из этой квартиры столько мусора, что мне некогда рассматривать газеты, – отозвалась горничная. – Вроде бы я заметила цветные фотографии купающихся дам и хористок, но это меня не касается. Я решила, что это какая-то неприличная газета. Откуда я знала, что вам захочется снова полюбоваться на них с утра пораньше?

– Надо найти газету, – настоятельно произнес Браунлоу. – Это… это жизненно важно. Мне надо найти эту газету, даже если для этого придется перевернуть весь Сассекс-Корт.

– Если уж что-то упало в мусоропровод, не припомню, чтобы оно возвращалось обратно, – заметила горничная. – Но я позвоню вниз, сэр, и узнаю, что можно сделать. Говорят, почти все прямиком отправляется в топку под бойлером…

Так и оказалось. Газеты больше не было.

Браунлоу едва не взорвался от ярости. Ему потребовалось колоссальное усилие воли, чтобы овладеть собой, сесть за стол и съесть остывший завтрак. При этом он то и дело восклицал: «Боже мой!» Посреди завтрака он бросился в спальню забрать заметку, а потом нашел среди вечерних писем на конторке конверт, адресованный Эвану О’Хара. Подтверждение того, что газета и вправду существовала, чуть не свело его с ума. Все это произошло на самом деле.

Едва закончив трапезу, он позвонил мне, чтобы я помог ему привести мысли в порядок.

Я нашел Браунлоу за конторкой, перед ним лежали два клочка бумаги. Он молчал. Лишь торжественным жестом указал на конторку.

– Что это? – спросил я, остановившись перед ним.

– Скажите мне. Скажите мне, что это такое? – попросил он. – Дело серьезное. Либо… – Он не договорил.

Я взял разорванный конверт и пощупал бумагу.

– «Эван О’Хара, мистер», – прочитал я.

– Да. Сассекс-Корт, сорок девять. Так?

– Так, – согласился я и уставился на него.

– Значит, это не галлюцинация, верно?

Я покачал головой.

– А вот это? – Рука его дрожала, когда он протянул мне заметку.

Я взял поданный им клочок бумаги.

– Странно. – Я уставился на черно-зеленые чернила, на незнакомый шрифт, на небольшие отклонения в орфографии. Потом перевернул листок. На обороте оказалась одна из иллюстраций – наверное, четверть снимка «Федеральная полиция окружает бандитов», о котором я уже упоминал.

Когда я увидел фотографию тем утром, она еще не начала выцветать. На ней виднелось какое-то разрушенное каменное строение посреди песчаной пустоши, в отдалении – бесплодные горы. Холодный чистый воздух, слепящее предвечернее солнце на безоблачном небе – все было передано идеально. На переднем плане четыре человека в масках, одетые в коричневую униформу, сосредоточенно работали над какой-то машинкой на колесах со шлангом и соплом, из которого вырывалась струя, уходившая влево, в оторванную часть снимка. Даже представить себе не могу, что делала эта струя. Браунлоу говорит, он думает, что они травили газом людей в какой-то хижине. Я никогда не видел настолько качественной цветной печати.

– Это еще что такое? – спросил я.

– Оно и есть, – сказал Браунлоу. – Я ведь не спятил, правда? Это оно и есть.

– Что это за дьявольщина?!

– Обрывок газеты за десятое ноября тысяча девятьсот семьдесят первого года.

– Объясните-ка, – сказал я и сел с клочком газеты в руке, чтобы выслушать его историю. И за вычетом вопросов, отступлений и повторов это и есть та история, которую я здесь изложил.

Я с самого начала предупредил, что история эта странная, и, с моей точки зрения, она все еще остается странной – фантастически странной. Временами я мысленно возвращаюсь к ней, и она все никак не укладывается у меня в голове, поскольку идет вразрез со всем моим опытом и всеми убеждениями. Если бы не два клочка бумаги, можно было бы запросто от нее отмахнуться. Можно было бы сказать, что Браунлоу посетило видение, что ему приснился сон, небывало живой и правдоподобный. Или что его разыграли и у него голова пошла кругом от какой-то искусной мистификации. Или, опять же, можно предположить, что он действительно заглянул в будущее, обладая особо развитыми способностями к прекогниции, о которых пишет мистер Дж. У. Данн в своем замечательном «Эксперименте со временем». Однако ничто из того, о чем пишет мистер Данн, не может объяснить, каким образом в щель для почты протолкнули вечернюю газету, которая выйдет только через сорок лет.

Конверт с тех пор, как я увидел его в первый раз, ничуть не изменился. А вот обрывок газеты со статьей о лесонасаждениях постепенно рассыпается в тонкий порошок, меж тем как фрагмент фотографии на обороте тускнеет – цвета уже почти не осталось, а контуры утратили четкость. Я отвез немного порошка моему приятелю Райдеру из Королевского колледжа, чьи труды по микрохимии широко известны. Он говорит, что это вещество, выражаясь простыми словами, вообще не бумага. В основном это алюминий, укрепленный примесью какой-то синтетической смолы.

7

Я не предлагаю никаких объяснений этой истории, однако, пожалуй, позволю себе небольшое пророчество. Я придерживаюсь непоколебимой уверенности, что 10 ноября 1971 года по адресу «Сассекс-Корт, 49» будет проживать мистер Эван О’Хара. (Сейчас в Сассекс-Корте нет никого с такими именем и фамилией, и я не нашел ни в столичном телефонном справочнике, ни в адресной книге никаких сведений о существовании в Лондоне Эвана О’Хара.) И в тот вечер, который настанет через сорок лет, он не получит своей обычной «Ивн стандрд»: вместо нее у него окажется экземпляр «Ивнинг стандард» за 1931 год. Я уверен, что так и будет, и никто меня не разубедит.

Тут я могу быть прав или заблуждаться, но в том, что Браунлоу и правда получил – и в течение двух незабываемых часов читал – самую настоящую газету, напечатанную сорока годами позже, я убежден точно так же, как убежден, что меня зовут Губерт Дж. Уэллс. А есть ли доказательство сильнее?

1932