Текст книги "Мозаика"

26

21.20. СУББОТА

ОКРУГ ВЕСТЧЕСТЕР (ШТАТ НЬЮ-ЙОРК)

Лайл Редмонд сидел у окна и смотрел невидящим взором на холодные звезды, мерцающие серебром над скрытыми ночью холмами Вестчестера. Он нервничал и беспокоился. Поскольку священник ушел вскоре после обеда, старик стал продумывать дальнейшие действия. Ему было страшно. Он понимал всю серьезность и опасность ситуации. Если его поймают при побеге из этой тюрьмы, его сыновья могут решить, что он слишком опасен, чтобы оставаться в живых.

И все-таки он должен был попытаться.

За его спиной играло «Ночь и день» – одну из лучших мелодий Кола Портера тридцатых годов. Веселая музыка заставила его подумать о любви, о том, как он обожал Маргерит. Она была прелестной девочкой, но, даже когда стала старше и перестала его слушаться, он не стал любить ее меньше. Он никогда не заставлял ее подчиняться, как сыновей. Странно, но он полюбил ее еще больше за то, что она стала противиться ему. Ни один из мальчиков, даже так называемый мятежник Брайс, не имел смелости возражать ему так, как это делала Маргерит. До тех пор, конечно, пока он не состарился и они не смогли убедить молодого судью в том, что он свихнулся.

Устремив взгляд в ночь, он устало оперся на подлокотники, подперев щеку ладонью. Когда умерла его жена, Маргерит стала для него самой важной женщиной в жизни. На самом деле в Остер-Бэе не обходилось без женщин, на встречи с которыми он умудрялся ускользнуть, но у него был тайный вход в поместье, так что никто не мог с уверенностью подтвердить их существование. Это могло бы опозорить память жены.

Иногда он слишком много выпивал и возвращался в особняк со следами ночного свидания – пятна губной помады, запах духов на рубашке, – но никто из детей или персонала не застигал его врасплох. Его тайник был слишком хорош. Кроме того, были светские дамы в городе. Они были нужны ему не только для секса, но для больших мероприятий, которые устраивал Дэниэл Остриан, и для важных деловых вечеринок. Но эти блестящие женщины оставили столь малое впечатление, что он и не запомнил имен большинства из них. Ни одна не могла сравниться с его женой Мэри или позднее с Маргерит.

Он вздохнул, вспоминая все это, и посмотрел на часы. Ему нужно действовать. Было около половины десятого.

Он с усилием поднялся из кресла, выключил радио и надел купальный халат. Для того чтобы вырваться отсюда завтра вечером с отцом Майклом, ему нужно было украсть два ключа. И сейчас наступало самое удобное время. Персонал устал и уже не так внимателен, а мастерская, где под замком хранился набор ключей, использовалась для субботних развлечений.

Сердце колотилось. Он сунул свои старческие ноги в тапочки и прошаркал через холл. Огромная копна белых волос в свете флуоресцентных ламп выглядела как венец.

– Вы чувствуете себя лучше, сэр?

Начальник службы безопасности Джон Рейли появился там, где холл переходил в просторный вестибюль. Его лицо выглядело равнодушным, но Лайл заметил, что глаза не теряли бдительности. Рейли всегда наблюдал.

От этого у Лайла внутри возникало какое-то болезненное ощущение. На мгновение ему даже показалось, что он не сможет заполучить ключи. Он собрал все свое самообладание и провозгласил:

– Я чувствую себя так хорошо, как и следовало ожидать.

Он не собирался говорить этому вору, нанятому сыновьями, что он сильнее, чем любой из них может себе представить.

– Идете на прогулку? Я пойду с вами. – Рейли отделился от стены.

Лайл свирепо посмотрел на него:

– Я собираюсь в мастерскую, надзиратель. Хотите посмотреть, как я буду рисовать букеты?

– Если вам это доставит удовольствие, сэр.

Лайлу захотелось дать ему под зад, но вместо этого он просто пожал плечами:

– Должно быть, вам нечем заняться.

Меньше всего ему хотелось оказаться в обществе Рейли. Его присутствие увеличивало риск.

Нервничая все больше, он зашаркал дальше по холлу. Рейли пристроился рядом с ним. Он был тощий, но живот его был размером с мяч. Слишком много пьянства и потакания своим желаниям, догадался Лайл. Но это не уменьшало опасности. С тех пор как неделю назад персонал нашел дневники Лайла, Рейли носил пистолет на поясе. И сегодня он был там, как немая угроза.

Они прошли комнату для развлечений, где демонстрировался фильм и витал запах попкорна. Лайл ненавидел здешний попкорн. Эти идиоты на кухне делали его без соли или масла. Все равно что есть хрустящий картон.

В конце коридора находилась большая стеклянная дверь на улицу. Через нее ему было видно автостоянку для персонала, а за ней высокий забор из проволочной сетки с воротами. И дверь, и ворота в любое время были на замке.

Но ключи к обоим замкам хранились рядом, в мастерской.

Ему позарез нужны были эти два ключа, потому что за забором была дорога, которая вела через лес, вилась мимо полудюжины больших домов, стоявших на участках по четыре гектара. Он знал о дороге все, потому что сам тридцать лет назад осваивал эту землю и сделал на ней большие деньги.

Дорога означала свободу.

В мастерской благодетельная миссис Лангер уже выложила пастели и акварельные краски. Некоторые из старушек написали стихи к празднику Благодарения, и сегодня они с миссис Лангер украшали их разными рисунками и глупыми надписями о давно прошедшей молодости.

Лайл собрался с духом и вошел. Он окинул комнату широким взглядом. От страха ручейки пота побежали под больничным халатом.

Позади раздался голос Рейли:

– Миссис Лангер, мне нужно поговорить с вами.

Та повернулась и вышла в холл. Лайл видел, как она нахмурилась и посмотрела прямо на него. Рейли, должно быть, еще раз предупреждает ее о том, что нельзя позволять ему брать бумагу к себе в комнату, чтобы он не мог больше писать дневников. Пока они разговаривали, Лайл не очень беспокоился, но, закончив разговор, Рейли не ушел. Он стоял в дверях, как часовой, прислонившись спиной к косяку. Миссис Лангер двинулась к Лайлу:

– А, мистер Редмонд. Рада видеть вас опять на ногах.

– Спасибо, миссис Лангер. Большое спасибо. – Он улыбнулся, чтобы показать отсутствие каких-то обид и создать впечатление невинной жертвы обстоятельств. – Полагаю, мне можно будет немного заняться масляной живописью, если я дам обещание больше не таскать у вас бумагу?

От смущения она опустила глаза:

– Конечно. Я сейчас.

Он сглотнул. Это было начало.

– Я помогу вам.

Он пошел за ней, когда она двинулась к шкафу для хранения красок, который тоже держали под замком. Она несколько месяцев пыталась убедить его заняться творчеством, например живописью, и сейчас у него была причина согласиться. В этом шкафчике были те самые ключи.

Теперь ему нужно было сделать что-то из ряда вон выходящее. Дрожа, он оглянулся вокруг. Рейли все еще стоял в дверях, черт его дери. Он сложил руки на груди, наблюдая за комнатой. Казалось, что ему скучно, однако злобные глаза не упускали ничего.

Внутренне Лайл собрался с силами. Он изобразил самую чарующую улыбку. Трясясь от страха, он встал рядом с миссис Лангер, когда она открывала дверцу шкафа. Полки были плотно забиты холстами, красками, кистями и прочими принадлежностями. И тут он заметил то, что ему было нужно, – кольцо с ключами висело на гвозде, вбитом в боковую стенку справа.

– Что бы вы хотели, мистер Редмонд? – спросила она.

Он попытался восстановить ровное дыхание.

– Я хочу нарисовать Мону Лизу. Мне не нужна ее фотография. – Он постучал себя по голове: – Она у меня здесь. Мне понадобятся масляные краски.

Он почти чувствовал на своей спине горячий взгляд Рейли. С этим придется смириться. Другого шанса может не быть. Вслед за страхом пришло холодное спокойствие, которое столько раз помогало ему, что и не упомнить.

Он сказал:

– Дайте мне. Я могу сам.

Бедром он слегка оттолкнул ее от открытой двери шкафа.

Она повернулась:

– Но на самом деле вам нельзя, мистер Редмонд. Вы были не в себе. Идите, сядьте и...

Пока она говорила, он быстро придвинулся к шкафу, собирая принадлежности в охапку. Страх заставлял его трястись как осиновый лист, хотя в этом-то с самого начала и состоял его план.

– Мистер Редмонд! Но вам действительно нельзя...

– Извините.

Вот когда надо было действовать. Чтобы переключить внимание, он уронил кисти. Деревянные ручки загрохотали по дну шкафа. Он потянулся за ними и перевернул банку. Едкий запах скипидара наполнил воздух.

Миссис Лангер взорвалась:

– Прекратите! Мистер Редмонд, прошу вас, прекратите!

Он позволил ей оттолкнуть себя вправо. Именно на этот момент он и надеялся. В висках бешено пульсировала кровь. Миссис Лангер яростно вытирала с полки разлившийся скипидар и закрыла собой вид со стороны Рейли.

Лайл не осмелился оглянуться. Уповая лишь на Божью волю, он потянулся направо, снял кольцо с ключами с боковой стенки и бросил их в карман своего халата.

И замер в ужасе. Видел ли его Рейли?

Никаких криков. Он обернулся и увидел, как Рейли быстро направляется к нему, глядя угрюмо и подозрительно.

– Что здесь происходит? – спросил он и заглянул в шкаф, где, бормоча что-то себе под нос, прибиралась миссис Лангер.

Лайл пожал плечами и отступил от шкафа:

– Извини, Рейли. Похоже, я тут напортачил.

Все прошло успешно. Он ощущал приятную тяжесть ключей в правом кармане халата.

– Пошли, посидишь со мной, пока я рисую. Составь мне компанию.

Но Рейли не обратил никакого внимания на его слова. Лайл с ужасом наблюдал, как он прошел мимо и сунулся в шкаф. Он разглядывал полки и наблюдал, как миссис Лангер продолжает уборку. Рейли не был образован, но улица научила его быть умным. Если он будет долго смотреть, то может заметить отсутствие ключей на стенке.

Лайл почувствовал, как в нем нарастает паника. Ему захотелось протаранить головой бок Рейли, чтобы тот врезался в полки. Ему захотелось вырвать у него пистолет и прострелить ему коленную чашечку. Ему захотелось измочалить его...

«Подумай!» – сказал он себе. Должен же быть какой-то способ извлечь Рейли из этого дурацкого шкафа!

И он нашел его. Он сделал то, что от него легко ожидалось. В конце концов, сам Рейли назвал его больным стариком.

Лайл тут же застонал:

– Рейли, мне что-то нехорошо.

Он закрыл глаза и рухнул на пол, как отключившийся робот.

Лайл лежал ничком на линолеуме и слышал, как Рейли повернулся и поспешил к нему.

– Мистер Редмонд! – В голосе Рейли внезапно появилось беспокойство. – Позвоните в больницу, миссис Лангер. Мистер Редмонд, вы меня слышите?

Как только Рейли присел и склонился над ним, Лайл мысленно заулыбался. Как и в старые времена, он держал свое будущее в кармане. Его сыновьям лучше быть настороже. Лайл Редмонд возвращается. И после завтрашнего вечера они все узнают об этом.

27

21.46. СУББОТА

НА ПОДЪЕЗДЕ К НЬЮ-ДЖЕРСИЙСКОЙ ПЛАТНОЙ АВТОСТРАДЕ

Пока «Додж-Дуранго» кружил по Нью-Йорку, напряжение не спадало – Сэм следил за полицией, а Джулия, съежившаяся на полу, продолжала рассказывать свою историю. Прерывистое движение невидимого потока машин раздражало ее. Затем она вдруг услышала, как изменился звук, – воздух стал звенеть от пустоты. Они находились в туннеле Линкольна, ведущем глубоко под дном реки Гудзон в штат Нью-Джерси. Решив немного размять мышцы, Джулия начала подниматься на сиденье.

Сэм положил руку ей на плечо:

– Подождите, пока мы не выедем на платную автостраду. Это неблизкий путь, но полицейское управление Нью-Йорка могло предупредить полицию штата, чтобы она искала вас, поставив людей у турникетов. Нам нужно выждать достаточно долгое время, чтобы получить билет из кассового аппарата, и если вы будете сидеть рядом, а они увидят, то...

– Я поняла. – Полиция усиленно разыскивает ее. Чем дальше они уедут от Манхэттена, тем лучше. – У вас нет какой-нибудь куртки на заднем сиденье, которую я могла бы накинуть?

– Есть плед. Сможете достать его?

Он переходил с одной полосы на другую, направляясь к дороге, ведущей на платную автостраду, которая была для них самым быстрым путем. Она выбралась на сиденье и взяла плед. К счастью, он был темно-зеленым и незаметным в тени. Она опять опустилась на пол. Ладони болели под бинтами. Джулия попробовала расслабиться.

Сэм взглянул на нее в тот момент, когда она устраивалась на полу. На мгновение свет уличных фонарей упал на ее овальное лицо, подсветил сверкающие голубые глаза, полные красные губы. Все ее лицо выражало глубокую тревогу. Ему пришлось усилием воли переключить внимание на дорогу. Он задумался о ее страхе. Он обладал способностью отделять друг от друга и анализировать человеческие нужды так, словно они были отдельными предметами мебели на фабрике. Но факт оставался фактом – если Остриан хотела достичь цели и остаться в живых, ей нужно научиться справляться со страхом и напряжением.

– Расскажите мне о вашем конверсивном нарушении.

Он хотел дать ей возможность хоть ненадолго отвлечься от опасности, грозившей им.

Она обернула колени пледом:

– Конверсивное нарушение – это своеобразная реакция организма у людей, пытающихся вытеснить из своего сознания какую-то травму. Я, очевидно, достаточно вылечилась, так что могу опять видеть, хотя и не установила точно, что именно вызвало травму. – Затем она вспомнила предупреждение Ориона. – Но Орион сказал мне, что до тех пор, пока я не выясню, что первоначально вызвало это нарушение, я все равно рискую ослепнуть вновь. Очевидным поводом для меня является кольцо, которое дедушка подарил мне в вечер дебюта. Вот почему я думаю, что тогда должно было произойти какое-то событие, вызвавшее мое конверсивное нарушение.

Он наморщил лоб, и она опять заметила бороздку у него между бровями. Ей нравились строгие черты его лица.

Он сказал:

– Я помню, что читал о подобном случае, который произошел в Японии примерно в 1993 году. Пресса тогда много критиковала императрицу. Видимо, в результате этого она потеряла голос и целых три месяца не могла вымолвить ни слова, – он сделал паузу, припоминая. – Официальное агентство японского императорского двора описало происшедшее так: «Существует вероятность, что у человека, переносящего несчастье, может выработаться симптом, при котором он может временно потерять способность произносить слова».

Джулия сочувственно кивнула:

– Да, это очень даже возможно. Бедная женщина. Похоже на конверсивное нарушение. Вы заметили, что они никак не назвали его?

– Действительно. Почему, как по-вашему?

– Клеймо позора. Диагнозы, связанные с деятельностью мозга, вызывают подозрение. Это одна из причин, по которой Американская ассоциация психологов больше не называет то, что у меня есть, конверсивной истерией. «Истерия» – это опасное слово. Сегодня никто не хочет, чтобы его называли истериком, даже если это слово является совершенно законным описанием невроза и не означает «истеричный» в том смысле, в котором его часто используют.

– У вас двойное предубеждение по этому поводу. Мало того что вы были слепы, так еще и многие наверняка не верили в обоснованность психологического диагноза. Люди считают законным физиологический диагноз, а психологический, так сказать...

– Незаконным.

Он посмотрел на нее.

– Я хотел сказать, бредовым.

Она улыбнулась. Машину дернуло, и ее нога коснулась браунинга. Она осторожно ощупала его кончиками пальцев, довольная тем, что поставила пистолет на предохранитель.

Вдруг Сэм сказал:

– Я знаю, что он на предохранителе.

– Как...

– Я видел, как вы поставили его. Вы думали, что я сосредоточен на движении, но многие годы тому назад я научился выполнять несколько действий одновременно.

Она насторожилась:

– Чем же вы занимаетесь в Компании, Килайн?

Но Сэм пристально вглядывался через ветровое стекло:

– Вот мы и приехали. Турникет прямо перед нами.

Джулия заставила себя дышать спокойно, натянула плед на голову и прижалась к полу. Она положила руки на грудь, стараясь не думать о пульсирующей боли в них.

– Меня не видно? – спросила она.

Он бросил взгляд на плед.

– Смотрится нормально.

Он огляделся. Машины замедляли ход, их задние огни ярко светились красным светом. Резкие звуки дорожного движения наполняли ночь. Очереди автомобилей еле двигались к автоматическим кассовым аппаратам. Никакой полиции штата или патрульных машин. Ничего необычного.

– Что происходит? – спросила Джулия приглушенным голосом.

Сэм глубоко вздохнул:

– Все хорошо.

Он схватил билет из автомата и выехал на нью-джерсийскую платную автостраду.

Усталая и благодарная Джулия взобралась на сиденье. Она огляделась и почувствовала себя в безопасности. До того, как она потеряла зрение, она много путешествовала по Европе и Азии и теперь, всматриваясь в окно, поняла, что нигде, кроме как здесь, не будет чувствовать себя дома. Платные автострады были квинтэссенцией Америки, а нью-джерсийская была, наверно, самой американской из всех – безрассудные водители платили высокие сборы за машины, которые сжигали невиданно большое количество бензина на самом прямом, самом длинном и самом отвратительном шоссе на всем континенте. По сути, любой водитель, который не нажимал на тормоза при виде полицейской машины, был либо уже остановлен, либо мертв.

Когда Сэм повернул машину на юго-запад по направлению к Ньюарку и Александрии, Джулия положила пистолет на колени. Она хотела было переложить плед на заднее сиденье, когда почувствовала, что он пахнет духами. Она уткнулась в него носом. Это был не мужской одеколон.

– "Шанель №5". – Она подняла брови. Классические духи, которые любят первые леди и кинозвезды. – Это один из ваших обычных ароматов?

Сэм не моргнул глазом:

– Именно так. Поливаюсь ими после каждого душа. От души.

Она перебросила плед через плечо. Значит, у него была жена. Или подружка. Она удивилась, когда поняла, что ощутила укол ревности.

Сэм вел машину через промышленный центр штата Нью-Джерси с его нефтеочистительными заводами и жгучим зловонием серы. Долгое время они молчали, разглядывая дорогу, внимательно высматривая полицейские машины. Наконец, когда «Дуранго» набрал скорость, она продолжила рассказ о краже и об ужасном убийстве ее матери и таксиста в Лондоне, о ее договоренности с главным суперинтендантом держать в тайне все, что она видела, о сеансе гипноза с Орионом Граполисом и о его трагической гибели, а также о том, как убийца Майя Стерн стала ее помощницей.

Когда они приближались к границе штата Пенсильвания, она сказала:

– Это приводит нас к тому, что мы имеем сейчас. К двум пакетам, которые получили вы и мама и которые, похоже, связали нас. Когда вы позвонили, то сказали, что мой дед Остриан мог захотеть нашей встречи. Насколько это правда?

Обычно он держал голову очень прямо, как будто отвечал на вызовы всего мира, но сейчас он слегка наклонил ее, насмешливо улыбнулся и сказал:

– Время исповеди. Она нахмурилась:

– Скажите же.

– Думаю, что Дэниэл Остриан мог что-то знать о Янтарной комнате. Я разговаривал с ним об этом двенадцать лет назад, когда обнаружил кое-какие новые сведения. Я надеялся, что он захочет поделиться со мной какой-нибудь информацией, но с его смертью эти надежды угасли.

– Вы уверены, что говорите о моем деде Остриане, а не о Редмонде?

Сэм прищурился, а в глубоко посаженных серых глазах вдруг мелькнуло подозрение.

– Почему?

– Потому что мой дед Редмонд живет в приюте для престарелых в сельской местности между Армонком и Маунт-Киско. Когда мама увидела пакет – надпись и почтовый штемпель на нем, – она решила, что пакет мог быть от него.

Сэм покачал головой:

– Я ничего не знаю о редмондовской части вашей семьи. Может быть, нам стоит поговорить с ним.

Джулия с грустью вздохнула:

– Мой дедушка впал в маразм. В прошлом году мы посещали его три или четыре раза, но он даже не узнал нас. А ведь он был таким энергичным человеком. Мама говорила, что в свое время он был диктатором. К тому времени, как я его узнала, он был невероятно обаятельным и настолько искренним человеком, что это приводило в бешенство моих дядьев. Но он всегда был просто очарователен со мной и мамой. Затем у него стала развиваться болезнь Альцгеймера. Когда мы с мамой были у него в приюте, он что-то лепетал и быстро засыпал. Учитывая степень расстройства его рассудка, я думаю, что мама была неправа, когда говорила, что ему будто бы стало лучше. Я не могу представить, что он был способен рассчитать график моих выступлений и адресовать пакет в Альберт-холл или вам в штаб-квартиру Компании.

Сэм был разочарован.

– Жаль. А казалось таким логичным.

– Вы сказали, что двенадцать лет назад пытались что-то узнать у моего деда Остриана. У него не было сведений о Янтарной комнате. Так зачем вы затеяли эту встречу со мной?

Сэм перестраивался на другую полосу движения, аккуратно ведя машину посередине шоссе, не вырываясь вперед и не отставая от потока автомобилей.

– Когда пришел пакет, я подумал о Дэниэле Остриане, потому что он был ближайшим человеком, к кому мне удавалось подобраться для решения этой загадки, и я никогда до конца не верил, что он ничего не знал о Янтарной комнате. Когда я услышал, что он умер, то стал искать членов его семьи. Одним из них оказались вы. Я хотел рассказать вам свою историю. У вас могли оказаться его бумаги. Или, может быть, он сказал что-то, чему вы в свое время не придали значения, но теперь могли вспомнить.

– У мамы есть... были его бумаги. Их не так-то много. Он жил настоящим и мало что сохранил из прошлого. Она перечитывала их, но не помню, чтобы когда-нибудь упоминала о Янтарной комнате.

Эти слова вызвали у Сэма волнение.

– Где эти бумаги сейчас?

– Она сказала, что у нее не было особых причин хранить их. Пару лет после его смерти она их выбросила.

Он изменился в лице:

– А как насчет бумаг вашего отца?

– У мамы были и они. Но и тут она не могла знать всего, что знал он, а если бы знала, то рассказала бы мне. – Ее голос прервался. – Мы были очень близки.

– Вижу. – Сэм посмотрел на Джулию. Нечто новое появилось в ее лице. Раньше он видел ярость, решительность и страх, теперь – глубокую боль. Что-то произошло с ней, и не только за последние двадцать четыре часа.

– А зачем, по-вашему, мой кузен Винс взял пакет?

Перебинтованной рукой она отбросила золотистые волосы с лица.

– Вопрос в точку. Он никогда не делал ничего противозаконного и не проявлял себя иначе, чем верный слуга Компании, так что я должен сделать вывод, что он действительно конфисковал его для директора и что пакет на самом деле должен быть на пути в Белый дом.

Она обдумала его слова.

– Но если Винс забрал его для правительства США, зачем Майя Стерн взяла его у моей матери? Для себя? Для кого-то еще?

– Это удивляет вас, не так ли? Фактически это почти заставило вас поверить, что кто-то... после более чем пяти десятков лет слухов, официальных отрицаний и бесконечных расследований... пытается сказать миру, что он – или она – знает, как найти Янтарную комнату.

Его красивое, хорошо вылепленное лицо светилось удовольствием от разговора о любимом предмете. Она почувствовала, что эта мистическая история начинает ее увлекать.

– Вы сказали, что последний раз Янтарную комнату видели в немецком городе Кенигсберге. Но после этого она бесследно исчезла. Очевидно, у вас есть своя версия реального хода событий. Расскажите мне!

Следя за дорогой, он начал рассказывать. И ощущал при этом, будто вот-вот выиграет в самой большой лотерее всех времен и народов.

– В конце Второй мировой войны в Европе происходили странные, почти сюрреалистические события, полного объяснения которых мы никогда не узнаем. Похищение Янтарной комнаты в такой атмосфере было вполне возможно, даже несмотря на то что это был поступок безумца. Но был один человек, который имел власть, страстное желание и связи, позволяющие его исполнить...

* * *

1945 ГОД

ЕВРОПА

Наступил январь, снег блестел в лунном свете вокруг разбомбленных руин Кенигсбергского замка. В течение двух лет Янтарная комната была выставлена здесь как трофей Восточного фронта нацистской Германии. Но теперь ее будущее представлялось в мрачном свете. Под бомбами союзников город превратился в груду камней. Только мощные своды подвалов замка защитили ящики, в которых находились панели Янтарной комнаты.

После полуночи, когда измученные жители спали, отборные солдаты десантно-диверсионных частей СС стали разбирать завалы восьмисотлетних камней замка, чтобы добраться до подвалов. Они спокойно извлекли двадцать девять деревянных ящиков и заменили их другими двадцатью девятью, заполненными обломками, чтобы вес не очень отличался. Затем на тачках вывезли картины и драгоценности, некоторые из которых принадлежали членам российской царской семьи, и другие сокровища. Они вернули на место обломки камней замка, погрузили ящики на грузовики и двинулись к железнодорожной ветке, где перегрузили ящики в закрытые грузовые вагоны.

Когда поезд набрал скорость, десантники нарисовали красно-черные символы СС на каждом ящике и на каждом грузовом вагоне. Затем написали имя, которое гарантировало быстрое прохождение по контролируемым немцами железным дорогам: «Гиммлер». Это имя вселяло ужас в сердца тех, кто находился в пределах нацистских границ, ибо Генрих Гиммлер был главой СС, гестапо и гитлеровских лагерей смерти. Помимо этого он похищал предметы искусства, особо ценя раннегерманский период. Так же, как Гитлер и Геринг, он конфисковал в побежденных европейских странах больше ценностей, чем могли вместить залы его жилища. Он послал на сохранение в швейцарский банк такой большой трофейный груз украденных у венгерских евреев ценностей, что тот стал известен как «сокровище Гиммлера».

Этот поезд также шел в Швейцарию. На протяжении всей войны нацисты – как частным образом, так и по поручению правительства, – переслали в эту маленькую страну, заявившую о своем нейтралитете, награбленного золота на миллиарды долларов, а также украденных предметов искусства на 2,5 миллиарда долларов. Швейцарские банкиры охраняли ценности, инвестировали, продавали, отмывали и при случае отправляли в банки других стран – дожидаться хозяев.

К этому времени фюрер уже жил в бункере под Берлином. Если бы он узнал о краже, то приказал бы расстрелять Гиммлера.

И Гиммлер защитил себя. Он приказал десантникам СС вернуться на советский фронт, и целые роты погибли в жестоких сражениях с советской армией. Что же касается ящиков в подвале замка, то и тут удача была на стороне Гиммлера, а может быть, просто сработало его легендарное умение планировать. В феврале или марте подмененные ящики были выкопаны и погружены на грузовики и просто исчезли. Вор у вора украл, но не смог заявить о первоначальной краже, чтобы не выдать себя. Как гласит история, Янтарная комната исчезла, и ее больше никто не видел.

Чтобы захватить город, советский Третий Белорусский фронт подверг его обстрелу зажигательными снарядами, а 10 апреля взял штурмом. Таким образом, план Гиммлера был выполнен – награбленное им добро спокойно добралось до Цюриха. Все свидетели мертвы. И теперь уже официально было признано, что Янтарная комната пропала. Он скрыл все, по крайней мере так ему казалось.

* * *

К середине мая фюрер был уже мертв, Германия пала, а Генрих Гиммлер скрылся вместе с другими беженцами в направлении Альп. Его искала вся Европа. Он переоделся сержантом Geheime Feldpolizei[28]28
  Тайная полевая полиция (нем.).


[Закрыть]. Но союзники занесли Geheime Feldpolizei в свой черный список и приказали арестовывать всех – от сержанта и выше.

Был теплый весенний день, когда англичане захватили Гиммлера с фальшивыми документами. Два дня спустя, 23 мая, на допросе он признался: «Ich bin der Reichsfuhrer SS»[29]29
  «Я – рейхсфюрер СС» (нем.).


[Закрыть] Гиммлер.

Он непрерывно острил, правда, после унизительного обыска с раздеванием перестал. А вскоре после одиннадцати часов вечера Генрих Гиммлер, черный князь «расы господ», некогда безработный фермер-птицевод, надкусил ампулу с цианистым калием, спрятанную в высверленном гнезде коренного зуба. Пятнадцать минут спустя он умер.

Теперь ни один из живых людей не знал, существует ли еще Янтарная комната.

Когда цюрихский банкир Гиммлера Сельвестер Маас услышал о его самоубийстве, ему пришлось решать, что же делать с доставленными ящиками, в которые он никогда не заглядывал. Они лежали в подвале его банка аккуратными штабелями рядом с упаковками, принадлежавшими другим безымянным вкладчикам. Европу одолевала алчность. Более чем полстолетия спустя, в 1997 году, женевская газета сообщила, что в ту пору швейцарские «банкиры, юристы и попечители незаконно присваивали себе имущество убитых законных владельцев». Многие немецкие солдаты и бывшие нацистские чиновники тащили домой все, что могли. Солдаты союзников также не гнушались этим. Среди крупнейших находок оказались тысячелетние рукописи и предметы искусства, известные как Кведлинбургский клад. Вскоре после того, как американские солдаты обнаружили эти сокровища, они исчезли. И вновь всплыли только в 1990-х годах, когда офицер армии США, который украл их, умер, а его техасские родственники попытались продать сокровища.

Это была необычная эпоха, во время которой нацисты шли к «германизации» мира, включавшей уничтожение целых культур. Никогда искусство не оказывалось столь важным оружием в политике. Это был век цинизма, жадности и наглого потворства прихотям. Многие предметы искусства были украдены, и до сих пор судьба их неизвестна.

В такой атмосфере Сельвестер Маас, считавший себя честным человеком, открыл один из ящиков Гиммлера и увидел панель Янтарной комнаты. Потрясающая красота и загадочное обаяние редкого изделия давали возможность сказочно обогатиться.

Вскоре он начал составлять план, как присвоить то, что украл Гиммлер.