Текст книги "Один неверный шаг"

Он посмотрел на Брэнду, но она отвернулась. Не хотела, чтобы он видел ее лицо. Когда она наконец заговорила снова, голос у нее приобрел глубокий гортанный оттенок.

– И ты, значит, думаешь, что за всем этим стояла моя мать?

Майрон не хотел рубить сплеча, поэтому ответил уклончиво, тем более доказательств, как он говорил ранее, у него не имелось.

– Я не знаю. Но как иначе объяснить тот факт, что твой отец с такой настойчивостью и упорством названивал Томасу Кинкейду? Этот человек, заметь, лишь подписывал чеки и не выдавал деньги тебе на руки, пока ты не окончила школу высшей ступени. Ты же читала то письмо… Похоже, Хорас так достал его своими расспросами, что он даже собирался выдвинуть против него обвинение в злостном домогательстве. Лично мне в этой связи приходит в голову только одна мысль: Кинкейд располагал информацией, что твой отец проводит собственное расследование, и хотел под любым предлогом от него избавиться.

– А откуда взялись деньги для этих стипендий?

– Хороший вопрос. Чтобы ответить на него, нужно проследить деньги, для чего нам снова пришлось бы вернуться в прошлое, где мы, как мне кажется, смогли бы обнаружить кое-что весьма интересное.

– А нам удастся это сделать?

– Не уверен. Адвокаты в подобных случаях имеют право на неразглашение, не говоря уже о праве на анонимность такого рода благотворительных вкладов. Впрочем, я собираюсь подключить к делу Уина. Если здесь действительно задействованы частные вклады, у моего приятеля достаточно связей, чтобы их проследить.

Брэнда некоторое время переваривала полученную информацию.

– Как ты думаешь, отцу удалось проследить эти деньги?

– Сильно в этом сомневаюсь, но точно не знаю. В любом случае, занимаясь поисками матери и расследуя обстоятельства ее исчезновения, твой отец основательно нашумел и потревожил покой многих известных людей. Он не только досаждал адвокатам, но пытался задать несколько неудобных вопросов самому Артуру Брэдфорду и в этом смысле, похоже, перегнул палку. Даже если в биографии Брэдфорда нет темных пятен, ему вряд ли пришлось по душе появление Хораса, пытавшегося совать нос в его прошлое и будившего призраки давних лет, причем в год выборов.

– И он убил его, да?

Майрон не знал, как ответить на этот вопрос.

– Сейчас еще слишком рано делать основополагающие выводы. Но давай на секунду предположим, что твой отец слишком далеко засунул нос в дела Бредфорда и последний в качестве предупреждения велел основательно его поколотить.

Брэнда кивнула:

– Понятно… Кровь в шкафчике.

– Совершенно верно. Я все время задавался вопросами: почему мы нашли окровавленные вещи в шкафу, почему Хорас не поехал домой, чтобы привести себя в порядок? Думаю, дело в том, что его избили рядом с больницей – в Ливингстоне, во всяком случае.

– Недалеко от дома Брэдфорда.

Майрон кивнул:

– Возможно. И в том случае, если Хорасу удалось удрать от этих людей или он опасался, что они нападут на него снова, домой он вернуться не мог. Вероятно, переоделся в больнице и попытался скрыться. В морге я краем глаза заметил торчавшую из-под простыней одежду. Это была форма охранника. Скорее всего ее он и надел, когда добрался до своего шкафчика. После этого он вышел из больницы и…

Майрон сделал паузу.

– И… что? – спросила она.

– Вот дьявольщина! – воскликнул Майрон.

– В чем дело?

– Какой у Мэйбл номер телефона?

Брэнда сообщила ему номер.

– Зачем он тебе?

Майрон достал сотовый и, позвонив Лайзе из «Белл-Атлантик», попросил проверить номер тетушки. Это заняло у Лайзы не более двух минут.

– Никаких официальных распоряжений относительно этого номера не поступало, – сказала Лайза. – Но я проверила линию и обнаружила подозрительный шум.

– Подозрительный шум? Что это может значить?

– Это значит, что кто-то неофициально его прослушивает. Возможно, установил в аппарате «жучок». Необходимо срочно послать специалиста, чтобы он проверил аппарат.

Майрон поблагодарил Лайзу и отключил сотовый.

– Эти люди установили «жучок» и на телефон Мэйбл. Возможно, с его помощью им удалось выследить Хораса. Он позвонил тетушке, и они его вычислили.

– Так кто же стоит за всем этим?

– Не знаю, – честно ответил Майрон.

Они замолчали и так, молча, проехали мимо пиццерии «Стар-брайт». Когда Майрон учился в школе, ходили слухи, что в задней части здания функционирует нелегальный публичный дом. Майрон посещал это заведение с родителями несколько раз, но ничего подозрительного не заметил. Один раз он даже увязался за отцом в туалет. И снова ничего подозрительного. Так слухи и заглохли.

– Есть одна вещь, которая представляется мне весьма сомнительной, – неожиданно сказала Брэнда.

– Какая вещь?

– Даже если ты прав относительно стипендий, возникает вопрос: где моя мать достала такую кучу денег?

Хороший вопрос.

– Сколько она взяла у твоего отца?

– Полагаю, около четырнадцати тысяч долларов.

– Если она правильно их вложила, этого могло хватить. Ведь между ее исчезновением и выплатой тебе первой стипендии прошло семь лет… – Майрон принялся мысленно подсчитывать суммы. Четырнадцать тысяч для начала. Анита Слотер должна была сделать очень хорошие вложения, чтобы этих денег вместе с процентами хватило на все годы учебы. Возможно, конечно, но как-то сомнительно… Даже в годы правления Рейгана.

Майрон сжал в кармане сотовый.

– Она могла найти и другие источники финансирования, – медленно произнес он.

– Интересно какие?

Майрон хранил молчание не менее минуты. Неожиданно забарахлила коробка передач. Укротив ее, он на всякий случай бросил взгляд в зеркало заднего вида. Но если даже за ними увязался «хвост», то он его не заметил. Но это ничего не значило. Случайно брошенный взгляд не способен выявить профессиональную слежку. Необходимо вести постоянное наблюдение, запоминать машины, номера, следить за передвижениями подозрительных объектов. Но он не мог на этом сконцентрироваться. По крайней мере не в данный отрезок времени.

– Майрон?!

– Я думаю…

Казалось, Брэнда хотела что-то ему сказать, но потом передумала.

– Предположим, – произнес Майрон через пару минут, – что твоя мать действительно узнала что-то важное, касающееся смерти Элизабет Брэдфорд.

– А разве мы уже не дергали за эту ниточку?

– Послушай меня секунду и не перебивай, хорошо? Если помнишь, в предыдущих разговорах мы остановились на двух возможных вариантах развития событий. Первый: она испугалась и убежала. Второй: эти люди пытались причинить ей вред, она вырвалась, убежала от них, а затем и вовсе убралась из этих мест.

– А теперь, значит, ты додумался до третьего варианта?

– Что-то в этом роде. – Они проезжали мимо новой кофейни «Старбакс» на углу Маунт-Плезент-авеню. Майрон хотел остановиться и купить большую пластиковую чашку кофе с кофеином, стимулирующим работу мозга, но сдержался и оставил кофейню за кормой. – Итак, предположим, что твоя мать действительно убежала и покинула эти края. Но, оказавшись в безопасности, напомнила этим людям о себе и потребовала у них деньги за молчание.

– Думаешь, она шантажировала Брэдфордов?

– Скорее потребовала с них компенсацию. За свои страхи, мытарства и разрушенную семейную жизнь. – Он говорил Брэнде все, даже то, что приходило ему в голову прямо сейчас, а это не всегда правильно. – Твоя мать увидела нечто важное и поняла, что это «нечто» – единственная гарантия сохранить жизнь себе и своим близким, но для этого ей придется бежать и затаиться подальше от этих мест. Она знала, что если Брэдфорды найдут ее, то убьют не моргнув глазом. Схема, как видишь, простая, но действенная. Спрятать улики или свои записи об этом деле в депозитном ящике какого-нибудь банка или еще где-нибудь она не могла. Если бы ее поймали, то под пытками заставили бы открыть расположение тайника. Так что у твоей матери оставалась только одна возможность – бесследно исчезнуть. Но ей, помимо всего прочего, хотелось позаботиться о дочери. И она нашла способ изыскать средства, которые могли бы удовлетворить все нужды ее ребенка, включая первоклассное образование, возможность обитать в кампусе престижного университета, а не в какой-нибудь дыре, – ну и так далее. Кстати сказать, у нее самой ничего этого никогда не было, и она стремилась устроить жизнь единственной дочери, уж если ей не удалось устроить свою собственную. Что-то вроде этого.

Ответом ему послужило молчание.

Майрон ждал реакции. На этот раз он озвучил все, что думал, не дав себе шанса как следует сформулировать свои мысли, встроить в определенную схему или хотя бы придать им логическую законченность. Ему почему-то казалось, что Брэнда и так его поймет и все устроится словно само собой наилучшим образом.

– Насчет твоего сценария, – произнесла через некоторое время Брэнда. – Ты все время пытаешься выставить мою мать в самом выгодном свете. И это, как мне кажется, ослепляет тебя.

– Как прикажешь тебя понимать?

– Я уже спрашивала тебя об этом, и спрошу снова. Если все, что ты говоришь, правда, почему мать не взяла меня с собой?

– Она скрывалась от убийц. Какая мать захочет подвергнуть своего ребенка такого рода опасности?

– И она настолько помешалась на грозившей ей опасности, что за все эти годы ни разу не позвонила мне и не сделала ни одной попытки меня увидеть?

– Помешалась? – повторил Майрон. – Эти люди поставили «жучок» на твой телефон. Постоянно следят за тобой. Убили твоего отца… А ты говоришь: «помешалась»…

Брэнда покачала головой:

– Ты не понял…

– Что именно, интересно знать?

У нее на глаза навернулись слезы. Тем не менее Брэнда по возможности старалась произносить слова спокойным голосом.

– Можешь говорить что угодно, и выдумывать любые объяснения, но тебе никогда не оправдать того, что она бросила своего ребенка. Даже если у нее имелись для этого очень серьезные причины, даже если она жертвовала собой, чтобы защитить дочь и устроить ее будущность… Почему все эти годы она заставляла своего ребенка пребывать в уверенности, что мать бросила ее? Неужели она не понимала, какое разрушительное воздействие на душу пятилетней девочки окажет внезапное исчезновение матери и полное отсутствие каких-либо известий от нее в дальнейшем? Неужели за все эти годы она не могла изыскать способ сообщить своей дочери правду?

«Своего ребенка», «своей дочери» – и ни разу: «мне», «меня». Любопытно… Но Майрон не стал комментировать этот факт и хранил молчание. Поскольку у него не было ответов на все эти вопросы.

Проехав Институт Кесслера, они остановились на красный свет. Через пару минут Брэнда произнесла:

– Как бы то ни было, но во второй половине дня мне нужно ехать на тренировку.

Майрон кивнул. Он понимал ее. Баскетбольная площадка успокаивала и избавляла от ненужных мыслей.

– А еще я очень хочу поучаствовать в открытии и сыграть в первом матче серии.

Майрон снова кивнул. Хорас тоже очень бы этого хотел.

Они развернулись у школы Маунтин-Хай и подъехали к дому Мэйбл Эдвардс. Рядом на дороге припарковались не менее дюжины машин – в основном американского производства, далеко не новые, а некоторые даже основательно битые. У дверей дома стояла пара в официальных черных костюмах. Мужчина дергал за шнурок звонка, а женщина держала в руках запакованное блюдо с угощением. Повернув головы на шум мотора, они увидели вылезающую из машины Брэнду и сразу же отвернулись.

– Как видно, уже прочитали утренние газеты, – заметила Брэнда.

– Ерунда. Никто не верит, что это сделала ты.

Она со значением посмотрела на него, и он понял, что ему предлагается заткнуться и больше оправдательных речей в ее адрес не произносить.

Они вышли из машины, приблизились к крыльцу и встали за парой, пытавшейся игнорировать Брэнду. Мужчина и женщина словно в унисон фыркнули и стали демонстративно смотреть в другую сторону. При этом мужчина нетерпеливо постукивал ботинком, а женщина то и дело тяжко вздыхала. Майрон расправил плечи и открыл было рот, но Брэнда снова строго посмотрела на него, чтобы напомнить, что он должен помалкивать. Похоже, она уже научилась понимать язык его тела.

Кто-то открыл дверь. Как выяснилось, в доме собралось уже много народу. Все в хороших темных костюмах. И все до одного чернокожие. Интересное дело: Майрон продолжал подсознательно это отмечать. Чернокожая пара у дверей. Чернокожие люди внутри. А вчера вечером на барбекю все гости, за исключением Брэнды, были белыми, и это почему-то не казалось ему странным. Если разобраться, Майрон ни на одном родительском или соседском барбекю вплоть до вчерашнего не видел ни одного черного лица. Почему же у него вызывает сейчас удивление тот факт, что на сегодняшнем траурном приеме он – единственный белый? И почему это кажется ему забавным?

Стоявшая перед ними пара исчезла в глубине дома, как будто ее втянуло вихрем. Брэнда почему-то колебалась и не переступала порог. Когда они наконец вошли в помещение, обстановка в доме стала напоминать сцену в салуне из знаменитого вестерна с участием Джона Уэйна. Гости замерли, а не умолкавший ни на секунду негромкий говор прекратился, словно кто-то выключил радио. Все глаза разом устремились в их сторону, пронизывая молодых людей презрительными взглядами. Полсекунды Майрон думал, что это связано с проявление расизма, ибо он был здесь единственный белый, а эти люди белых не любили. В следующую секунду он, однако, понял, что презрение и враждебность во взглядах предназначались прежде всего скорбящей дочери.

Брэнда оказалась права. Люди думали, что это сделала она.

Гостей пришло много, и в помещении было очень душно. Некоторые женщины пытались обмахиваться веерами, но это мало помогало. Мужчины оттягивали пальцами воротнички рубашек или расстегивали верхние пуговки, но это тоже не приносило облегчения. Лица гостей были влажными от пота. Майрон посмотрел на Брэнду. Она казалась одинокой и испуганной, но глаз не отводила. Он почувствовал, как она взяла его за руку, и ответил ей успокаивающим рукопожатием. Постепенно Брэнда овладела собой, расправила плечи и высоко подняла голову.

Толпа неожиданно раздалась, и по образовавшемуся проходу в центр комнаты прошла Мэйбл Эдвардс. У нее были красные, опухшие от слез глаза, в руке она держала носовой платок, который сжимала с такой силой, что он превратился в крохотный комочек. Гости как по команде перевели взгляд на Мэйбл, ожидая ее реакции. Мэйбл же, заметив племянницу, устремилась к ней, раскрыв объятия. Брэнда, ни секунды не колеблясь, двинулась ей навстречу, позволив тетушкиным полным рукам обнять ее, после чего уткнулась носом в мягкое теплое плечо Мэйбл и впервые с того времени, как они с Майроном вошли сюда, всхлипнула. Не заплакала, а именно всхлипнула, хотя ее горловые всхлипы больше напоминали рыдания.

Мэйбл принялась укачивать племянницу в объятиях, словно малого ребенка, время от времени успокаивающе похлопывая по спине. При этом она бросала поверх ее головы суровые взгляды, предназначавшиеся тем, кто, по ее мнению, не так, как надо, смотрел на Брэнду или, наоборот, воротил от нее нос и вообще нетактично вел себя по отношению к ней.

Вскоре Брэнда перестала быть центром внимания, а затихший на время разговор возобновился. Майрон почувствовал, что противная сосущая пустота под ложечкой постепенно стала проходить. Окончательно успокоившись, он стал обшаривать гостиную взглядом, надеясь отыскать знакомые лица, и действительно разглядел пару парней, с которыми когда-то играл в баскетбол на уличной баскетбольной площадке, когда учился в школе высшей ступени. Они кивнули ему в знак узнавания. Майрон ответил им дружелюбными кивками. По комнате бегал маленький мальчик, не так давно научившийся ходить и произносить несколько слов. Вытянув губы трубочкой, он издавал звук, имитировавший полицейскую сирену. Майрон узнал его по фотографии, висевшей над камином. Это был внук Мэйбл, сын Теренса Эдвардса.

Кстати, подумал Майрон, а где сам кандидат на место в сенате штата? Высматривая его, он еще раз тщательно обозрел комнату, но Теренса нигде не было видно. Между тем находившиеся прямо перед ним тетушка Мэйбл и Брэнда перестали наконец обниматься, после чего Брэнда выпрямилась и вытерла платком глаза. Мэйбл ткнула пальцем в направлении ванной комнаты, куда Брэнда и поторопилась удалиться.

Мэйбл подошла к Майрону и внимательно посмотрела на него. Потом без какой-либо преамбулы произнесла:

– Вы знаете, кто убил моего брата?

– Нет.

– Но надеюсь, собираетесь это выяснить?

– Собираюсь.

– Мысли какие-нибудь на этот счет есть?

– Мысли-то есть, – ответил Майрон. – Но ничего больше.

Она кивнула в знак того, что принимает его слова к сведению.

– Вы – хороший человек, Майрон.

Еще раз оглядев комнату, он заметил изменения, коснувшиеся каминной полки, где располагались семейные фотографии. Фотопортрет Хораса Слотера был украшен цветами и окружен свечами. Майрон сосредоточил внимание на его улыбке, которую не видел десять лет и уже не увидит никогда.

Лично он себя хорошим человеком не чувствовал.

– Мне нужно задать вам еще несколько вопросов, – обратился он к тетушке Мэйбл.

– Спрашивайте, о ком и о чем хотите.

– И об Аните тоже?

Мэйбл прожгла его взглядом.

– По-прежнему думаете, что она как-то со всем этим связана?

– Увы, думаю. Кроме того, хочу прислать к вам специалиста, чтобы он проверил ваш телефон.

– Зачем?

– А затем, что он скорее всего прослушивается.

На лице Мэйбл проступило смущение.

– Но кому это могло понадобиться?

Сейчас эту тему лучше не обсуждать.

– Пока не знаю, – сказал Майрон. – Но скажите мне вот что: когда брат вам звонил, он упоминал гостиницу «Холидей-инн» в Ливингстоне?

Неожиданно Мэйбл отвела взгляд от Майрона.

– А почему вам это так важно знать?

– Хорас обедал там с местной служащей за день до исчезновения. Это последний случай, когда он использовал свою кредитную карточку. А когда мы с Брэндой зашли в эту гостиницу, ваша племянница неожиданно вспомнила, что в детстве уже бывала там. И скорее всего с матерью.

Мэйбл прикрыла глаза.

– В чем дело? – спросил Майрон.

Распахнулась дверь, и в комнату вошли еще с полдюжины скорбящих с коробками и блюдами с едой. Мэйбл положила руку на плечо Майрона.

– Сейчас не время для подобных разговоров, – сказала она.

Он кивнул.

– Как вы смотрите на то, чтобы продолжить этот разговор вечером? Вы сможете приехать один?

– Думаю, смогу.

После этого Мэйбл оставила его и присоединилась к родственникам и друзьям Хораса. Майрон снова почувствовал себя отверженным, но на этот раз цвет его кожи не имел к этому никакого отношения.

И тогда он быстро и незаметно выскользнул за дверь.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Оказавшись на улице, Майрон включил и быстро проверил свой сотовый. Ему звонили дважды. Первый звонок поступил от Эсперансы из офиса, второй – от Джессики из Лос-Анджелеса. С минуту Майрон обдумывал, кому отдать предпочтение, после чего набрал гостиничный номер Джессики, задаваясь вопросом, не будет ли проявлением слабости с его стороны звонить ей прямо сейчас. Что ж, очень может быть. Но играть в тактические игры, подключив мозги в тех случаях, когда задействованы чувства, он не любил. Это было не в его стиле.

Оператор отеля быстро соединил его с номером, но трубку никто не взял. Он оставил сообщение и позвонил в офис.

– У нас большая проблема, – сказала Эсперанса.

– В воскресенье? – удивленно спросил Майрон.

– Господь, возможно, отдыхает по воскресеньям, а вот владельцы команд – далеко не всегда.

– Ты слышала о Хорасе Слотере? – спросил Майрон.

– Да, – ответила Эсперанса. – Мне очень жаль, что все так случилось, но у нас есть еще бизнес, требующий неусыпного внимания. А вот теперь возникла проблема…

– Какого рода?

– «Янки» хотят «продать» Лестера Эллиса. «Сиэтлу». В связи с этим завтра утром собирают конференцию.

Майрон потер переносицу указательным и большим пальцами.

– От кого узнала?

– От Девон Ричардс.

Надежный источник. Проверенный. Вот дьявольщина!

– А сам Лестер в курсе?

– Еще нет.

– Его удар хватит!

– Думаешь, я об этом не знаю?

– Идеи какие-нибудь есть?

– Ни единой, – сказала Эсперанса. – Впрочем, мелкой сошке вроде меня можно особенно не напрягать мозги. Это как дополнительная неоплачиваемая льгота.

Его аппарат просигнализировал, что до него пытаются дозвониться.

– Я тебе позже перезвоню, – сказал Майрон, переключился на другую линию и произнес: – Алло?

– За мной следят, – сказала Франсин Нигли, чей голос он узнал почти мгновенно.

– Ты где?

– На пересечении дорог «А» и «Р» рядом с развязкой.

– Какая машина?

– Голубой «бьюик-скайларк». Не новый. С белой крышей.

– Номера срисовала?

– Нью-Джерси, четыре-семь-шесть-четыре-пять Тэ.

Майрон секунду обдумывал ситуацию.

– Когда начинается твоя смена?

– Через полчаса.

– Твоя сегодняшняя работа связана с разъездами или сидением за столом?

– С сидением за столом.

– Хорошо. Попробую сесть на хвост этому парню.

– Сесть на хвост?

– Если ты будешь постоянно находиться в участке, вряд ли этот тип захочет тратить погожее воскресенье, сидя весь день в машине рядом с твоей конторой. Наверняка за это время он куда-нибудь съездит. Ну а я послежу за ним.

– Станешь хвостом хвоста?

– Совершенно верно. Поезжай по Маунт-Плезент к Ливингстон-авеню. Там я его и перехвачу.

– Послушай, Майрон…

– Слушаю тебя внимательно…

– Если ты влез во что-то важное, то я тоже хочу в этом участвовать.

– Хочешь? Будешь!

Когда она повесила трубку, Майрон поехал в сторону Ливингстона и припарковался около круглой Мемориальной площади, или «кольца», рядом с поворотом на Ливингстон-авеню. С того места, где он остановился, открывался отличный вид на полицейский участок, а также не составляло труда быстро добраться до любой дороги или шоссе. Не выключая мотор, Майрон смотрел в окно на горожан, во всех направлениях пересекавших мемориальное «кольцо», достигавшее полумили в окружности. Уму непостижимо, сколько жителей Ливингстона самого разного вида, возраста, достатка и происхождения пересекли «кольцо» за сравнительно небольшой отрезок времени. Часто встречались пожилые леди, двигавшиеся очень медленно и в основном парами. Те старушки, что пошустрее, делали на ходу дыхательные упражнения, а некоторые даже сжимали в кулаках маленькие гантели. Попадались истязавшие себя бегом пары под пятьдесят или даже под шестьдесят, одетые в одинаковые спортивные костюмы. Легкой поступью проносились стайки тинейджеров, болтавшие о чем-то своем, ни на секунду не закрывая рта. Четко и размеренно двигались в среднем темпе «серьезные» бегуны и бегуньи, с пренебрежением поглядывавшие на жалких «любителей». У них были строгие, волевые лица, повязки на лбу, глаза прикрывали зеркальные солнцезащитные очки, и почти все, даже мужчины, демонстрировали голые накачанные животы. И что, спрашивается в них такого особенного?

Майрон усилием воли заставил себя не думать о том, что они с Брэндой целовались. Или о том, как она ему улыбалась, когда они сидели друг против друга за столом для пикника. Или как она вспыхивала, когда волновалась или была чем-то возбуждена. Или о том, какой живой и непосредственной показала себя, когда общалась с гостями на барбекю. Или какой нежной и заботливой была, когда бинтовала разбитую коленку маленькому Тимми.

Трудно было не думать о ней, но он старался.

На мгновение ему пришла в голову мысль о том, одобрил бы Хорас их отношения. Странная мысль, как ни крути. Но она тем не менее его посетила. В самом деле, что сказал бы по этому поводу его старый ментор? Честно говоря, Майрон не очень хорошо представлял себе, что значит встречаться с чернокожей девушкой. Его, несомненно, тянуло к ней, но нет ли в этом патологического притяжения, связанного с табу. Или, скажем, с подсознательным отторжением? Интересно, если бы они соединились, что ждало бы их в будущем? Он на мгновение представил, что они живут в небольшом домике в пригороде. Она – детский врач, он – спортивный агент, она – черная, он – белый. Короче говоря, смешанная во всех отношениях пара, которая по идее должна одинаково воспринимать действительность и видеть одинаковые сны… Тут Майрон волевым усилием заставил себя отбросить мысли, которые заслуживали лишь одного названия: «глупые». Как может взрослый занятой человек, к тому же связанный давними отношениями любви и душевной привязанности с молодой, но уже известной в определенных кругах писательницей, находящейся сейчас по литературным делам в Лос-Анджелесе, всерьез размышлять о совместной жизни с чернокожей девчонкой, с которой знаком всего два дня?

Временное помешательство – вот что это такое. Точка.

Светловолосая поклонница бега в облегающих красных шортах и видавшем виды белом спортивном бюстгальтере не спеша протрусила мимо его машины, заглянула в салон и улыбнулась. Майрон ответил ей улыбкой. Опять голый живот. Приходится принимать приятное одновременно с тем, от чего тебя воротит.

Через дорогу машина Франсин Нигли начала поворачивать на подъездную дорожку, ведшую к полицейскому участку. Майрон переключил передачу и положил ногу на педаль газа. В следующее мгновение появился голубой «бьюик-скайларк», проехавший мимо поворота, даже не замедлив ход. Майрон попытался узнать, кому принадлежат номера «бьюика», продиктованные ему Франсин, для чего позвонил в департамент транспорта штата, но был воскресный день и в департаменте, конечно же, никто трубку не снял.

Майрон выехал на Ливингстон-авеню и двинулся вслед за «бьюиком» в южном направлении. Он старался держаться так, чтобы между его автомобилем и «бьюиком» находились как минимум четыре машины, поэтому, чтобы видеть «бьюик», ему приходилось сильно вытягивать шею. По счастью, никто из водителей сильно на акселератор не давил. Стоял воскресный день, а жители Ливингстона по воскресеньям обычно никуда не торопятся, и эта привычка ливингстонцев сегодня особенно радовала Майрона. Зажегся красный свет, и «бьюик» остановился на перекрестке на Нортфилд-авеню. Справа от Майрона располагался небольшой универсальный магазин из красного кирпича. Когда Майрон был маленьким, здесь находилась начальная школа Рузвельта. Однако по прошествии двадцати лет какому-то умнику в руководстве штата пришла в голову мысль, что Нью-Джерси так много школ не требуется и вместо образовательных учреждений нужно строить больше универсальных магазинов и вообще торговых точек. Вот что значит предвидение.

Когда красный свет сменился зеленым, «скайларк» повернул направо. Майрон, пропустив вперед несколько машин, повторил маневр. Теперь они снова двигались в направлении дороги номер 10, но не успели проехать и полумили, как «скайларк» свернул налево на Крезент-роуд. Майрон сосредоточенно нахмурился. Эта захудалая пригородная дорога использовалась большей частью для того, чтобы срезать путь до Хобарт-Гэп-роуд. Из чего следовало, что мистер «Скайларк», возможно, знал город хорошо и к сельским жителям не относился.

Сделав левый поворот, «бьюик» через короткое время повернул направо, и Майрон наконец понял, куда он направляется. Существовало только одно место, куда можно было добраться из этого приходящего в упадок пригородного района, двигаясь подобным путем, и это место называлось стадионом «Литтл-лиг».

Полное название: «Мидоубрук-литтл-лиг-филд». Фактически это было поле, вернее, два поля, а воскресный день и солнечная погода означали, что парковки там будут забиты машинами. Внедорожники и микроавтобусы сменили отделанные деревянными панелями семейные автомобили Майронова детства, но кроме этого здесь мало что изменилось. Дорогу так и не заасфальтировали, и под колесами по-прежнему похрустывал гравий. Подсобные помещения из белого бетона, украшенные зеленой каемкой, все так же находились на попечении матерей из добровольческих организаций. Трибуны, сваренные из металлических труб, скрипели и раскачивались, как и двадцать лет назад, а крики родителей, приветствовавших своих чад, звучали все так же преувеличенно энергично, если не сказать театрально громко.

«Бьюик-скайларк» припарковался в запрещенном месте – у решетки трибуны, защищавшей зрителей от шального мяча. Майрон снизил ход до минимума и стал ждать. И когда дверца «скайларка» распахнулась, а из салона величественно выбрался детектив Уикнер, официально занимавшийся расследованием «несчастного случая» в поместье Брэдфорд, нельзя сказать, чтобы это вызвало у Майрона чрезмерное удивление. Ушедший на покой полицейский снял солнцезащитные очки, резко, со щелчком сложил дужки и швырнул очки в салон автомобиля. После этого достал из салона и надел на голову бейсбольную кепку зеленого цвета с буквой «S» посередине. Почти одновременно с этим черты его лица разгладились и стали мягче, как будто здешнее солнце и обстановка оказывали на него расслабляющее воздействие хорошего массажа. Потом Уикнер повернулся и махнул рукой парням, расположившимся за сетчатой стенкой, к которой был прикреплен плакат с надписью: «Трибуна Эли Уикнера». Парни с энтузиазмом замахали ему в ответ, и Уикнер широким шагом направился в их сторону.

Майрон нажал на тормоз и с минуту простоял на месте, обдумывая тот факт, что Эли Уикнер все еще посещает старый городской стадион, который много лет назад посещал и он, Майрон Болитар. Между прочим, этот стадион являлся своего рода тронным залом Уикнера, и его здесь до сих пор хорошо помнили, о чем свидетельствовал тот факт, что к нему сразу потянулись люди. Некоторые пожимали ему руку, другие по-дружески хлопали по спине, отдельные же типы, судя по всему, близкие приятели, заключали его в объятия. Майрон подумал, что если бы Уикнер вдруг стал епископом, то все эти люди сейчас целовали бы ему кольцо с печаткой. Уикнер уже не просто расслабился, но лучился, как именинник. Он находился у себя дома или, если угодно, в небольшом личном эдеме. Короче говоря, в том месте, где до сих пор чувствовал себя большим человеком.

Пора это менять.

Майрон нашел место для парковки за пару сотен ярдов от стадиона, вышел из машины и двинулся к трибунам, хрустя гравием под каблуками. Это было своего рода путешествием во времени, возвращением к тем дням, когда он попирал этот вечный гравий не дорогими кожаными туфлями, а мягкими спортивными тапочками. Майрон играл в бейсбол в «Литтл-лиг», иначе говоря, детской любительской лиге. Более того, считался там одним из самых лучших игроков – пока ему не исполнилось одиннадцать. То, что случилось, произошло здесь же, на поле номер два. Ему оставалось зафиксировать только два попадания, при этом у него имелись в запасе четыре гейма. Подавал двенадцатилетний Джой Давито. Ударил сильно, но очень неточно, и мяч поразил Майрона прямо в лоб – как раз под козырьком защитного шлема. Майрон рухнул как подкошенный. Он до сих пор помнил, как часто-часто мигал, лежа на спине, поскольку солнце било ему прямо в глаза. Потом перед его взглядом появилось лицо тренера мистера Фарли. А потом рядом с ним материализовался отец и бережно поднял его на руки, подложив под затылок сильную ладонь. Их домчали до больницы в одно мгновение, после чего Майрона подвергли тщательному осмотру, но никаких серьезных повреждений не обнаружили. По крайней мере физических. Но с тех пор при подаче противника он терял самообладание и думал не о том, как отразить мяч, а как от него увернуться. Короче говоря, бейсбол уже никогда не был для него прежним. Он нанес Майрону рану, от которой тот так и не смог оправиться.