Текст книги "Уйти, чтобы не вернуться"

Глава 13

В тот день, когда в Москве боярин Степан Бородатый узнал о существовании Алексашки Томилина, обоз купца Еремея Ушкуйника приблизился к заставе на границе Волоцкого и Тверского княжеств. Неподалеку от дороги стоял небольшой деревянный острог, где таможенный пристав тверского князя взял с обоза въездную пошлину и выдал Еремею подорожный ярлык, после чего мы отправились дальше. В Тверь заезжать Еремей не собирался, поэтому наш обоз направился по объездной дороге в сторону Торжка, где начинались земли Великого Новгорода.

Я даже не подозревал о происходящих в Москве событиях и тихо посапывал во сне, закутавшись в извозчичий тулуп. Однако насладиться безмятежными снами из прошлой жизни мне не удалось, потому что меня разбудил голос Еремея, решившего составить мне компанию.

– Не спи, замерзнешь! Давай лучше потолкуем о делах наших скорбных, – окликнул меня купец.

– Еремей, у тебя что, шило в одном месте колет? Совести у тебя нет, я только задремал, а ты в ухо орешь, – обиженно произнес я, выныривая из сладкой дремы.

– Спать ночью нужно, а нам с тобой о деле надо потолковать, пока есть возможность. В ближайшем яме спокойно поговорить не дадут, ушей посторонних много, а в Торжке я по делам отойду. Будь добр, просвети меня, что ты в Новгороде делать надумал и где остановишься?

– Пока не решил. Я в Новгороде никогда не был, придется на месте разбираться, что к чему. До лета как-нибудь доживем, а там уже решим, что делать.

– А давай ко мне на подворье со своими воями на постой иди, зачем тебе лишнюю деньгу тратить? Я с вас много не возьму, а как вода сойдет, вместе с ганзейскими купцами в Любек с товаром поплывем. У моего брата торговое подворье в Любеке имеется, там с хорошим прибытком расторговаться можно. Ты нам охрану обеспечишь, а мы тебя не обидим. Если удача нас не оставит, то по осени на нашем конце подворье выкупишь и обоснуешься. Чужаку в Новгороде непросто прижиться, а с нашей помощью через пару годов за своего станешь. Пока тебя как торгового гостя запишем, есть у меня знакомцы среди нужных людей, ну а потом сам решишь, как дальше быть. Ты вроде псковский, так что тебя можно и в горожане или даже в житьи люди[19]19
  Житьи люди – одна из привилегированных групп населения Великого Новгорода в XIV–XV вв., входившая в состав местных феодалов.


[Закрыть] записать. Правда, грамоту церковную из Пскова в подтверждение твоего рождения нужно добыть. Ну а если все удачно сложится, то оженим тебя на девице справной и с приданым богатым, а тогда хоть в сотники, хоть в тысяцкие, хоть в посадники новгородские подавайся! – рассмеялся Еремей.

– Спасибо за приглашение. Я, конечно, не против, но только сначала условия обговорить нужно, чтобы потом не было недоразумений. Мы люди свободные и в холопы ни к кому не пойдем, поэтому давай сразу договоримся об оплате за постой до лета, а там видно будет.

Так разговор из шутливого постепенно перерос в деловой, и вскоре мы пришли к соглашению. Еремей, видимо, имел на меня особые виды, поэтому плату назначил чисто символическую и передал нам под жилье дом с амбаром недалеко от пристани на Славенском конце. Как я потом узнал, район был не совсем благополучным, а подворье находилось на спорной территории. Поселив нас на этом подворье, Еремей убил сразу двух зайцев – получил плату за усадьбу, которую не мог сдавать в аренду, а заодно и бесплатную охрану для спорной собственности. Решив вопрос с проживанием, мы договорились, что Еремей представит меня в Новгороде своим дальним родственником из Пскова, который надумал переехать на жительство в Новгород. Таким способом мы обрубали концы, которые могли нас связать с побоищем у Волока Ламского, и на время обезопасили себя от ненужных вопросов.

Пока мы обговаривали с Еремеем вопросы нашей с ребятами легализации в Новгороде, обоз подъехал к яму, где мы провели последнюю ночь на тверских землях.

На постоялом дворе купец договорился с коллегами по торговому бизнесу, и наш обоз пристроился в хвост к большому купеческому каравану рязанцев, направлявшемуся в Новгород. Рязанских купцов сопровождал отряд наемников, поэтому мы без помех добрались до Нового Торга, называемого в народе Торжком.

Торжок расположен на берегу реки Тверца, впадающей в Волгу в Твери, поэтому полностью контролирует водный путь, ведущий к Новгороду. Крепостные стены и валы Торжка весьма впечатляли и внешне не уступали стенам Московского Кремля.

Торжок являлся крупным торговым центром на пути из Западной Европы в бассейн Волги и Каспия, поэтому большой торг, раскинувшийся на берегу реки под стенами какого-то монастыря, гудел как растревоженный улей. Еремей неоднократно бывал в этих местах, и проблем с поиском постоялого двора у нас не возникло. Пока наш обоз устраивался на постой, начало темнеть, поэтому поход на торг было решено отложить на завтра. Еремей умотал куда-то по делам, а я со своими гвардейцами отправился в баню, чтобы смыть с себя дорожную грязь, а заодно и усталость. Баня на постоялом дворе топилась по-белому, и нам впервые удалось вымыться в комфортных условиях, что позволило привести в порядок свой внешний вид, а то моя гвардия все больше начинала походить на бандитов с большой дороги.

Грязную дорожную одежду мы отдали в стирку и починку, а сами, одевшись во все чистое, отправились ужинать в трактир при постоялом дворе. По сравнению с харчевнями в придорожных ямах это заведение местного общепита казалось настоящим рестораном с чисто выскобленными столами и лавками, с вышколенной прислугой. Правда, цены, взимаемые за качественный сервис, кусались, но я решил не жадничать и отдохнуть со своей дружиной по полной программе. Деньги можно заработать, а гвардейцы – мои соратники и друзья, поэтому они имели право не только на ратный труд, но и на достойный отдых.

Мы оккупировали отдельный стол в дальнем углу зала, на середину которого я торжественно водрузил последнюю баклажку с настоянным на травах самогоном, а Дмитрий Молчун сделал заказ шустрому половому в расшитой рубахе. Парень не раз бывал со своим отцом в Рязани, где посещал подобные заведения, поэтому лучше всех разбирался в этих вопросах. Пока готовилось горячее, нам принесли холодец, соленые огурцы и квашеную капусту, буженину, сыр и сырокопченую оленину. Если верить рассказам Еремея, то на этом постоялом дворе гарантировалась безопасность постояльцев, а также сохранность их имущества, поэтому можно было спокойно расслабляться. Отдыхали мы в узком кругу, так как извозчики Еремея рылом не вышли, чтобы посещать подобные заведения, и проводили досуг по собственному плану в какой-то забегаловке попроще.

Первая стопка под хорошую закуску проскочила в горло как вода, а между первой и второй промежуток небольшой. Самогон легко снял стресс, накопившийся после дорожных приключений, и мне быстро захорошело. Уже через полчаса жизнь в Древней Руси уже не казалась мне такой уж пропащей и безысходной, и настроение резко улучшилось. Мои гвардейцы, приняв на грудь по паре стопок напитка из будущего, тоже зацвели, как ромашки на лугу, беседа за столом стала домашней и непринужденной. Последний раз я так хорошо сидел только в прошлой жизни перед посадкой на зону, а потому блаженно улыбался, слушая разговоры за столом.

Постепенно трактир заполнился посетителями, среди которых встречались даже иностранцы, а затем, чтобы публика не скучала, началась культурная программа. В противоположном от нашего стола углу, рядом с прилавком, заменяющим барную стойку, за которой восседал хозяин заведения, появился гусляр с двумя дудочниками, который довольно приятным голосом запел знакомую мне былину про князя Ингваря. Пел гусляр вполне достойно, но невольные ассоциации с его коллегой из Вереи подпортили впечатление. К счастью, певец вскоре сменил репертуар и запел песню о битве Дмитрия Донского с татарами. Песня, видимо, была местным патриотическим хитом и вызвала у присутствующих бурные восторги, после чего стоящая рядом с исполнителем миска для пожертвований стала наполняться мелочью. Я тоже решил поддержать работников искусства материально и одарил гусляра со товарищи целой куной.

Мои бойцы, уяснив благодушное настроение начальства, тоже перестали сдерживать эмоции, и застолье начало набирать обороты. Через некоторое время обычно стеснительный Мефодий Расстрига не выдержал и попросил:

– Спой, командир, про воеводу, пусть знают наших!

Я уже находился в хорошем подпитии, а следовательно, в лирическом настроении, поэтому не стал отказываться. Пока два скомороха лихо выписывали ногами кренделя под веселую мелодию, Мефодий шустро сгонял в наш номер за гитарой. Я настроил инструмент, после чего братья Лютые потолковали со скоморохами за жизнь и дали мне отмашку, что хозяева сцены не в претензии и можно начинать выступление. Еще со времен зимних посиделок в Верее у меня были заготовлены несколько адаптированных под нынешние реалии текстов песен, поэтому я, прокашлявшись, взял несколько аккордов и запел:

 
Как на берег Дона в поле у Непрядвы,
Вывел князь московский сорок тысяч лошадей.
И покрылся берег, и покрылось поле
Сотнями порубанных, пострелянных людей.
Любо, братцы, любо,
Любо, братцы, жить!
С нашим воеводой не приходится тужить!..
 

Тишина, воцарившаяся в зале, на этот раз меня не особо удивила, потому что мне уже приходилось сталкиваться с подобной реакцией на песни из будущего. Однако рев благодарных слушателей, который затем раздался, меня буквально оглушил. Бешеная популярность тоже имеет свои минусы, потому что все присутствующие пожелали лично меня обнять или хотя бы похлопать по плечу. Бурно восторгаясь моими талантами, поклонники фактически выбили из меня душу и едва не задушили в объятиях. К счастью, гвардейцы быстро отбили меня у разбушевавшейся публики и не дали погибнуть во цвете лет. Пока я переводил дух, Павел Сирота залез на лавку и потребовал от присутствующих демонстрировать свои восторги в твердой валюте, а не рвать на куски его любимого командира. После этого заявления благодарные слушатели буквально засыпали наш стол серебром и настойчиво потребовали продолжения концерта.

Деваться было некуда, и я, накатив очередную стопку самогона, выдал вторую песню на патриотическую тематику, которая имелась в моем репертуаре:

 
Вставай, страна огромная,
Вставай на смертный бой
С татарской силой темною,
С проклятою Ордой.
 

 
Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна, —
Идет война народная,
Священная война!..
 

Реакция на вторую песню оказалась абсолютно неожиданной, а если выразиться точнее, то неадекватной. После продолжительных восторженных воплей зрители зачем-то накостыляли по шеям двум купцам восточной наружности, которые никакого отношения к татарам не имели и вообще были не при делах. К счастью, служба безопасности трактира сработала как положено, и вышибалы заведения вывели попавших под раздачу купцов через черный ход. Несколько особо возбужденных индивидуумов потребовали от присутствующих немедленного похода на Казань, почему-то со мной во главе. Желание штурмовать Казань у меня полностью отсутствовало, поэтому я произнес тост во славу русского оружия, после чего сменил репертуар и спел песню «Ехал на ярмарку ухарь-купец», а затем «Шумел камыш, деревья гнулись».

Народ довольно быстро раздумал штурмовать Казань, и концерт, совмещенный с пьянкой, продолжился. Что происходило потом, я помню только местами, потому что хмельной мед лег на самогон и мозги фактически отключились. Как говорится, Остапа понесло, поэтому La Camisa Negra («Черная рубашка»), исполняемая Juanes, и битловский Yesterday были лишь малой толикой тех шедевров мировой эстрады двадцатого и двадцать первого веков, которые обрушились на неподготовленных слушателей. Как потом я узнал, особливо понравились народу «Снегири» Трофима и «Березовый сок» Ножкина, которые исполнялись на бис по нескольку раз.

Однако обласканный благодарной публикой певец узнал о своей бешеной популярности только после полудня следующего дня, когда с дикой головной болью проснулся в своей комнате. К счастью, подчиненные позаботились о надорвавшемся на гастролях командире, и возле лавки, на которой лежало мое бренное тело, стоял кувшин с хмельным квасом для опохмелки. Приведя организм в относительную норму, я решил умыться и, охая, выполз из комнаты.

Возле двери в обнимку с «дефендером» храпел мой телохранитель Павел Сирота, но стоило скрипнуть двери, как парень мгновенно проснулся.

– Где остальные? – спросил я горе-часового.

– Спят без задних ног, внизу в светелке.

– Все живы? А то я толком ничего не помню.

– Да, погуляли мы знатно! А ты, командир, всех удивил! Всю ночь до утра песни пел, и ни в одном глазу! Правда, заснул под утро как убитый, и пришлось нам тебя на руках нести. В каких это странах так лихо хмельное пить умеют? Ты за ночь больше выхлебал, чем загнанная лошадь воды зараз выпивает. Сам бы не видел – ни в жизнь не поверил бы, что человек столько выпить может и не помереть!

– Какие твои годы, еще научишься. Чего я еще вчера учудил? Обоз наш не пропил и в закупы вас ни к кому не продал?

– Да нет вроде. Правда, я сам, что поутру было, плохо помню, но тогда уже в трактир Еремей из города вернулся. Я только казну сторожил, чтобы не утащили!

– Какую казну?

– Да ты своими песнями из торговых гостей полпуда серебра вытряс, а немцы, которые к полуночи заявились, с тобой за песни золотом рассчитались! Гишпанец так тот вообще едва не зарезался, когда ты про какой-то амор запел, други евонные еле кинжал отобрали. Правда, он к тому времени уже пьяный в лоскуты был, но скулил уж больно жалобно.

– Буди гвардию, пойдем перекусим в трактир, а то что-то жрать охота.

– Командир, лучше давай я сбегаю и сюда принесу чего-нибудь поесть. Тебя толпа народу почитай с самого утра возле трактира дожидается, я давеча едва отсюдова ходоков во двор выгнал.

– Что за ходоки такие нарисовались? – удивился я.

– Да это Расстрига спьяну расстарался, оглоблю ему в дышло! Когда тебя спать унесли, он вещать начал как юродивый, вот и напроповедовал! Теперь народ ждет, когда ты в ополчение воев набирать станешь, чтобы на Казань идти.

– Да вы что там, совсем рехнулись?! Какая, на хрен, Казань?! – оторопел я, услышав неожиданное известие.

– Так и я говорю, что до лета подождать нужно, а Расстрига: «Сейчас пойдем, пока нас не ждут»!

– Бегом гони всех сюда! – приказал я Сироте. – Разбираться будем, что вы там еще учудили! Мать моя женщина, и за что только мне все это? – схватившись за больную голову, простонал я, вернувшись в свою комнату.

Минут через десять страдающая от похмелья и сильно помятая гвардия явилась пред мои очи, и я приступил к разбору полетов.

Сначала у меня было большое желание пришибить Расстригу, который, по словам Сироты, затеял всю эту катавасию с казанским походом, но в процессе расследования выяснилось, что и у меня рыльце в пушку. Постепенно с помощью вопросов и ответов мне удалось восстановить хронологию событий вчерашнего банкета, и я понял, что попал не по-детски.

Оказалось, что в антракте концерта я сцепился с каким-то монахом, заявившимся в трактир собирать пожертвования на реставрацию храма Гроба Господня в Иерусалиме. Поначалу я в коммерцию монаха не вмешивался, но когда тот начал торговать в розницу гвоздями, которыми якобы был распят на кресте Иисус, то не выдержал такой борзости и поколотил божьего человека. Монах завыл как потерпевший и проклял меня за то, что я поднял руку на паломника ко Гробу Господа нашего, а по нынешним временам такой индивидуум считался чуть ли не святым. Народ возмутился подобным святотатством, и в трактире запахло жареным.

Быстро сообразив, что наша компания может легко огрести люлей за нападение на служителя церкви, я попытался взять ситуацию под контроль и заявил, что сам лично бывал в Иерусалиме, а монах врет как сивый мерин. Среди посетителей мгновенно нашлись добровольные арбитры в завязавшемся религиозном диспуте, и началось шоу «Что? Где? Когда?».

После нескольких заданных мною наводящих вопросов быстро выяснилось, что монах никакого понятия не имеет о расположении библейских мест на Святой земле, и симпатии зрителей стали склоняться на мою сторону. Поняв, что прокололся, монах начал юлить и плеваться, за что был нещадно бит посетителями и с позором выброшен из трактира. Однако этот урод оказался послушником местного Борисоглебского монастыря, а избиение божьего человека считалось серьезным преступлением и грозило выйти нам боком.

На этом мне нужно было остановиться и делать ноги, однако хмель сильно ударил в голову, что негативно сказалось на моих мыслительных способностях. Я зачем-то продемонстрировал всем присутствующим нательный крестик и крестик паломника, которые купил в Иерусалиме и собственноручно освятил на Камне миропомазания, после чего понес какую-то ахинею. Как рассказали гвардейцы, я залез на стол, как Ленин на броневик, и призвал русский народ положить жизни на алтарь отечества, чтобы скинуть ненавистное татарское иго.

Вскоре после этого выступления я вырубился, и меня с почестями унесли в опочивальню, а на трибуну залез Расстрига. У парня из-за моих выкрутасов совсем снесло крышу, и он заявил, что ему было видение и я послан Господом на Русь, чтобы освободить ее от татарского ига, и начал запись добровольцев в ополчение.

Как только я понял, во что мы по пьяни вляпались, то сразу приказал гвардейцам по-быстрому собирать манатки и сматываться из Торжка. Однако сбежать нам не удалось, потому что в самый разгар сборов на постоялый двор прибыл сам настоятель Борисоглебского монастыря архимандрит Симеон с прихлебателями и охраной. Не то чтобы я персонально удостоился такой великой чести, просто архимандрит проезжал мимо постоялого двора, а избитый мною монах бросился под копыта лошадей возка Симеона и обратился к нему с жалобой, чтобы поквитаться с его обидчиками. Охрана вломилась на постоялый двор, и меня вывели пред ясны очи архимандрита.

– Это ты, богохульник, посмел поднять руку на божьего человека? – сразу наехал на меня Симеон.

В это мгновение решалась моя судьба, поэтому страх, захвативший душу, мгновенно испарился, как это обычно случалось у меня перед боем. Начать каяться – сразу проявить слабость, а значит, проиграть, поэтому я мгновенно перешел в атаку:

– Этот приспешник дьявола божий человек? Если бы не одеяние монаха на этом псе смердящем, то я до смерти прибил бы богохульника и самозванца! В Иерусалиме он был! Да он в храме Господнем, наверное, ни разу не появлялся и в грехах не каялся, как подобает рабу божьему! Бог мне свидетель, этот безбожник, словно схизматик, погрязший в скверне, торговал в кабаке на развес гвоздями, якобы снятыми с креста Иисуса! Я, как истинный христианин, не смог стерпеть такого святотатства и вышвырнул его вон!

Услышав мою отповедь, архимандрит аж присел и, зашипев словно змий-искуситель, спросил у проштрафившегося монаха:

– Это правда?

– Батюшка, прости меня грешного! Я только ради дела богоугодного такое сказал, чтобы пожертвований больше собрать! – завыл монах, бросившись в ноги Симеону.

– В железа его! В темную, на хлеб и воду! Надо же чего удумал! – возмущенно закричал архимандрит и пнул монашка посохом.

Два охранника шустро скрутили провинившегося и уволокли с глаз долой, после чего Симеон повернулся ко мне и спросил:

– А ты, значит, был на Святой земле и в храме Гроба Господня?

– Был, батюшка, – ответил я без промедления, прекрасно понимая, что обратной дороги нет.

– Был, значит? Брат Климентий, поспрошай сего раба божьего, сдается мне, что он тоже лжет, как и Евстафий!

От свиты архимандрита отделился седой дедок греческой наружности и, надменно выпятив нижнюю губу, начал допрашивать меня, что я видел в Иерусалиме и какой храм где находится. Похоже, дедок в Святой земле был очень давно и сам многое подзабыл, а я от испуга вспомнил даже мельчайшие подробности экскурсии по Иерусалиму. Когда получасовой допрос был закончен, Климентий уверенно доложил Симеону:

– Был, батюшка, сей муж в Святой земле и посетил все храмы Господа нашего, даже те, где мне побывать не довелось.

На этом неприятный инцидент с монахом был исчерпан, и архимандрит в сопровождении своей свиты степенно удалился с территории постоялого двора. Никаких извинений за необоснованный наезд мне, конечно, не принесли, но я и так был рад до безобразия, что все закончилось без мордобития и кровопролития.

Казалось, можно было расслабиться и не пороть горячку, но я не собирался больше играть с судьбой в орлянку и приказал гвардейцам продолжить сборы в дорогу. За этим занятием нас застал Еремей, вернувшийся с торга.

Купец сразу спросил, какая муха меня укусила и почему это мы решили срочно уезжать из города. Я рассказал Еремею о визите архимандрита, и он согласился со мной, что от попов лучше держаться подальше. Поговорив с купцом, я немного успокоился и отложил бегство до утра. За совместным обедом мы с Еремеем обсудили, где встретимся в Новгороде, после чего он снова ушел в город по делам, а я занялся разборками с толпой добровольцев, решивших идти со мною на Казань.

Гнуть пальцы по пьяни просто, но потом разгибать их приходится с болью и скрипом. Полторы сотни человек пришли записываться в мое ополчение, и с каждым добровольцем мне пришлось переговорить с глазу на глаз. Отказывать таким людям было подло, поэтому я сделал вид, что одобряю их душевный порыв. Однако в дальнейшей беседе я разъяснял добровольцам, что такие дела не делают наспех и требуется тщательная подготовка. Мол, Орда враг серьезный, и голыми руками татар не взять, а потому потребовал от спасителей отечества учиться военному делу настоящим образом и быть готовыми отправиться в поход бронно и оружно по первому зову.

Врал я самозабвенно, не хуже Остапа Бендера, и к вечеру каждый доброволец получил необходимые инструкции по конспирации, а также строгий приказ держать язык за зубами. Господи, если бы я только знал, на что в тот день подписался, то бросил бы все к чертовой матери и драпанул куда глаза глядят!

После ужина я расплатился за постой и сразу завалился спать, а с третьими петухами наш обоз отправился в сторону Вышневолоцкого яма.