Текст книги "За несколько стаканов крови"

Глава 18
Под сенью Томаса Бильбо

Несколько разумных, сумевших, как им показалось, найти лазейку в частоколе засады, меткой стрельбой разогнали грамотеевский фланг и ринулись к часовне. Зажужжали ответные пули. Пущенные большей частью наугад, они щелкали по стенам часовни и выбивали из могильных холмиков клочья слежавшейся земли и травы.

Нос поспешно пригнулся. Персефоний последовал его примеру – и вовремя: быстрый свинец отыскал узкое окошко, рассерженным шмелем ворвался под темный свод и обсыпал штукатуркой Хмурия Несмеяновича и Дурмана Перегоновича.

– Что там, Нос? – спросил последний.

– Двое сюда бегут!

Персефоний выглянул в окно – действительно, из бежавших уцелело только двое. Они скрылись из поля зрения и спустя несколько секунд ворвались в часовню.

Дурман Перегонович уже ждал их, выйдя на середину помещения. Едва стукнула дверь, пропуская пропащинцев, он поднял ружье. Грянул выстрел, один из искавших в часовне спасения рухнул как подкошенный. Второй, ослепленный вспышкой, ударившей в опасной близости к лицу, вскинул оружие, но Дурману Перегоновичу ничего не стоило уйти с линии выстрела и оглушить противника прикладом.

После этого он склонился, рассмотрел его лицо, в чертах которого угадывалось нечто восточное, и воскликнул:

– Вот это улов! Самозванец собственной персоной!

– Не может быть! – Нос тут же подскочил к нему. – И правда… Можешь посмотреть, Персефоний, вот тот, из-за кого началось кровопролитие! Ложный потомок Томаса Бильбо. Да скорее всего, он и к Тормасу Бальбе никакого отношения не имеет. Просто захотел обогатиться за счет казны, выбив субсидии на свой вариант памятника и биографии предка. Теперь его интригам пришел конец! – Он просительно посмотрел на Дурмана Перегоновича. – Я провозглашу?

– Ну, коли себя не жаль, – усмехнулся тот. – Вернее всего, как только высунешься, влепят тебе заряд картечи или какие-нибудь чары косоглазия. Пускай уж они там сами разбираются. Лучше помоги мне этого каплунчика связать. Жмур, ты пока пригляди, чтобы нам никто не мешал!

Он извлек из кармана моток веревки, и они вместе с Носом стянули за спиной руки «ложного потомка Томаса Бильбо». Все это время Хмурий Несмеянович сидел в нескольких шагах от своего посоха, но не сделал попытки вернуть его, и Дурман это оценил. Оставив пленника, он сам протянул бывшему бригадиру посох со словами:

– Я тебе доверяю. На, держи. Да, вот еще что: ты за сколько шагов бабочку к дереву пришпилишь?

– С десятка точно.

– Хм, а я с двадцати. Давай-ка мы с тобой кое-что переиграем. Я возьму зачарованный нож…

Через пару минут окончательный план боя был готов.

– Делаем так, – объявил Дурман Перегонович. – Жмур и Перс несут Тамаса, а мы с тобой, Носик, их собой закрываем. Выбираем момент, подходим. Ты толкаешь Тамаса вперед. Можешь провозгласить. Пока все на него смотрят, я бросаю нож в Эйса Нарна. Жмур тотчас наводит все чары, какие есть в его посохе. Это дает нам несколько секунд защиты и замешательства неприятеля. Нос, ты, не медля ни мгновения, стреляешь сначала в полевика, потом в водяного. Смотри не перепутай, полевик быстрее от чар отойдет, вали его сразу. Ну а водяной объемистый, в него не промахнешься. Я валю волколака, потом Оглоуха. Остаются Хмур, Хомка и гном и еще Зазряк, но он сопля, его хоть не считай.

– Теперь твоя задача, Перс, – продолжил Хмурий Несмеянович.

Он говорил уверенно, словно и мысли не допускал, что Персефоний может ослушаться. Молодой упырь не без труда подавил удивление во взоре. Он, конечно, давно был готов к мысли, что старое воинское братство не надолго предохранит герильясов от гнева бригадира и тот довольно скоро примется их убивать. Но как-то слишком уж резко это произошло. И при чем тут, собственно, он, Персефоний? Ведь речь уже не идет о защите – Тучко, воспользовавшись случайным союзом, собрался сам напасть на бывших товарищей. Это его дело, а почему, из каких соображений Персефоний должен идти с ним и участвовать в убийстве?

Однако было что-то в глазах Тучко, заставившее Персефония сдержаться и выслушать следующие слова:

– Позаботься о Хмуре. Понимаешь меня? Важно, чтобы его, случаем, не зацепило. Сразу после броска ножа кидайся к Хмуру, скрути его, и повали на землю, и держи, пока все не закончится. После стрельбы я нападаю на Гемье, Дурман – на Хомку. Ты, Нос, бери на себя Зазряка. Все все поняли?

Персефоний кивнул. Прочитанная в глазах мольба Хмурия Несмеяновича не могла не найти отклика в его сердце. Не на убийство он звал упыря, а ждал от него помощи. «Помоги мне брата от смерти уберечь!» – вот о чем он просил.

Нос кивком не ограничился, спросил:

– У меня есть карманный пистолет, Дурман Перегонович, может, стоит его использовать?

– Твою-то пыхалку? Только в ближнем бою, иначе кого-нибудь из нас покалечишь. А лучше дай Персу, будет что к башке Хмура приставить или пальнуть, если кто мешать будет.

Нос скривился, однако послушно вынул из жилетного кармана капсюльный пистолетик не длиннее пальца и протянул Персефонию.

Тот взял оружие, словно во сне. Он думал: «Это ничего, это просто на всякий случай. Ведь я же могу и не убивать, а только ранить кого-нибудь, если будет очень нужно. Вообще, глупо получается: сколько раз уже встречал я смертельную опасность лицом к лицу и каждый раз был безоружен!» Однако в голове пронеслось: нет, не «ничего»; если бы ему еще неделю назад сказал кто-нибудь: «На тебе пистолет, пойдем убьем несколько разумных, стоящих между нами и деньгами», – его возмущению не было бы предела.

Впрочем, не в возмущении дело, а в том, что он бы попросту развернулся и ушел. В принципе он и сейчас мог сделать это… наверное, мог бы, прозвучи предложение именно так. Но Хмурий Несмеянович просил спасти жизнь брата. Мысль о том, что просьба Тучко могла быть продиктована расчетом, даже не пришла ему в голову. Пусть не слишком хорошо, но в какой-то мере он знал своего спутника. Бригадир просил за то, что для него еще оставалось свято, – как не помочь?

– Кажись, потише стало, – сказал Дурман, перезарядив левый ствол. Действительно, звуки боя переместились к дальней ограде кладбища. Немногих уцелевших пропащинцев спасало лишь то, что они не обратились в беспорядочное бегство, а отступали, сопротивляясь изо всех сил. – Потащили, что ли?

Хмурий Несмеянович и Персефоний подхватили «ложного потомка» (нет, все-таки были у Носа нелады с публицистическим стилем речи!) и вынесли наружу. По левую руку дробно раскатывалась беглая перестрелка, с воем пролетел над выщербленными крестами какой-то хилый огненный дух.

Новые знакомые свернули направо. Извилистая тропинка привела их к памятнику. Там встретились им часовые – два старика с одной древней фузеей на двоих, страшно возбужденные и расстроенные тем, что не могут участвовать в преследовании, «а то нонешние-то, глянь, который час уж, а все того-этого – и никак, тягомотники».

– Подождем здесь, – предложил Дурман. – Тучко со своими парнями обязательно сюда придет.

Персефоний рассмотрел изваяние. Гордо откинув голову, на постаменте стоял гранитный козак, вислоусый, но почему-то без оселедца. Придерживая локтем забугорское ружье (название фирмы явственно читалось на прикладе), он набивал люльку из кисета, на котором крупными витиеватыми буквами было выбито название известной заморской табачной марки.

Продолжая разглядывать сие творение, Персефоний также обнаружил, что козацкие сапоги изготовляют известнейшие мануфактурщики Круталии (причем самая известная фирма специализируется, как видно, по правым сапогам, а ее вечный конкурент – по левым); а шаровары, оказывается, шьет закордонский законодатель мод. Заткнутая за пояс бутылка нестандартной, запоминающейся формы говорила о том, что примитивной козацкой горилке Томас предпочитал любимый напиток обитателей другого континента.

Но больше всего изумляло пристрастие Томаса Бильбо к печатному слову.

– Что это у него под мышкой? – спросил Персефоний. – Газета?

– «Таймс», – подтвердил Нос, но что-либо пояснять не счел нужным.

Упырь вздохнул и оглянулся. Бой продолжался: теперь уже грамотеевцы брали штурмом Пропащино. Село отбивалось яростно, но начавшийся вскоре пожар подавил сопротивление.

– Господи, они что, собрались там всех перебить? – не выдержал Персефоний.

Дурман хмыкнул, а Нос пустился объяснять:

– Перс, ну ты сущий дикарь! Зачем это нужно? Наши герои всего лишь хотят, воспользовавшись случаем, захватить святотатственный памятный камень. Теперь, когда у нас в руках сам зачинщик раздора, – он легонько пнул связанного пленника, искоса глянув на третьего звеньевого, то ли ожидая одобрения, то ли опасаясь порицания, – конфликту конец, мы снова заживем мирно и счастливо, наслаждаясь плодами просвещения и либерализма. Я уже вижу свою новую корреспонденцию о примирении во время общих похорон! Вижу слезы на глазах читателей! Тебе обязательно нужно почитать мои статьи, Перс. Может быть, тогда ты что-нибудь поймешь в этой жизни и перестанешь задавать глупые вопросы.

– Поправь меня, если я ошибаюсь, – понизив голос, чтобы не слышали Тучко и Дурман, сказал Персефоний, – но ты ведь сейчас собрался драться за долю клада. Как насчет высоких идей?

– Одно другому не помеха, – быстро ответил Нос. – И вообще, я только помогаю моему другу Дурману Перегоновичу, народному герою, который, в свою очередь, так много помог мне, когда я вернулся в родные пенаты после долгого отсутствия.

– А разве слово «друг» политкорректно? – поинтересовался Персефоний. – Не лучше ли говорить «партнер»?

– Отличная мысль! – загорелся Нос. – Действительно, он мне больше, чем друг, он – партнер! Ведь и сам бы он с радостью описал все, чему был свидетелем в своей нелегкой, полной трудов на благо родины, жизни! Однако Бог не дал ему литературного таланта, и вот он нашел во мне преданного партнера…

– Не говори этого слова на букву «б», – попросил Персефоний. – Надо говорить «Высшая Сила».

Нос замер, разрываясь между благодарностью за свежую мысль и подозрением, что над ним насмехаются, а молодой упырь, не дожидаясь ответа, склонился над пленником.

«А этот вот человек, – подумалось ему вдруг, – куда я его несу? Навстречу какому-нибудь шутовскому судилищу, а может быть, и лютой смерти?»

Но додумать он не успел: лесин воскликнул:

– Идут!

Персефоний выпрямился. Судя по зареву, либерализм с исторической справедливостью торжествовали полную победу, и присутствие наемников на поле боя уже не требовалось. Они возвращались, бодро шагая между могил, и шумно обсуждали сражение.

– Эгей, старичье! – крикнул один из них, кажется, Хомутий. – Ну что, никого тут без нас не было?

– Без вас не было, а теперь – вот! – ответил один из стариков. – Самого Тамаса взяли!

Хмурий Несмеянович тронул руку упыря, и они, пригнувшись, отступили к постаменту. Дурман Перегонович тихо подозвал Носа:

– Встань рядом, заслони их.

Он шагнул, вставая между новыми своими партнерами и приближающимися наемниками, поудобнее перехватил ружье, как-то мельком оглянулся и вдруг со страшной силой ударил Хмурия Несмеяновича прикладом, так что тот отлетел к постаменту и ударился об него затылком. Не останавливая движения, третий звеньевой развернулся и, выпустив из рук ружье, обрушился на Персефония, приставляя к его горлу нож – тот самый, зачарованный, который так доверчиво передал ему Тучко.

– Не дергайся, сосунок, – прохрипел он. – Помнишь, что это за клинок? Вот и хорошо, и помни. Нос! Так твою разэдак, чего стоишь? Вяжи кровососа, быстро!

Глава 19
Встреча братьев

Однако веревки ни у того ни у другого не оказалось, и прежде чем удивленный, но отнюдь не выбитый из колеи Нос догадался использовать пояс, послышались веселые голоса приближающихся герильясов.

– Стой там, Жмур! – пряча лицо бригадира в траве, растущей вокруг постамента, крикнул третий звеньевой. – Я тебе сюрприз приготовил. Сколько дашь за него?

– Смотря что за сюрприз, – был ответ.

– Тебе понравится! Подойди и глянь… Только учти, – добавил он, прикладывая нож к горлу бывшего бригадира, – пока о цене не сговоримся, жизнь его на волоске висит.

Стоявший за Жмурием упырь – Эйс Нарн, вспомнилось названное в часовне имя – потянул носом воздух и хохотнул:

– Ай да Дуря! Соглашайся на любую цену, Жмур, не прогадаешь. Дуря тебе славный подарок принес. Мы за ним гонялись, а Дуря со своим сопляком взял да и принес, будто с грядки выдернул!

– Хмур! – не выдержал волколак Дерибык, тоже учуявший командира.

Герильясы обступили схваченных.

– Ну ты ловец прирожденный, Дуря! – слышались похвалы. – Экий улов! Тут тебе и Тамас, тут и Хмур… А это, – добавил, рассмотрев лицо Персефония, Дерибык, – надо полагать, тот самый малахольный упырек из Лионеберге.

– Славно, – подхватил Эйс Нарн. – Если не возражаете, господа, я с него начну. Может, он и не друг бригадиру, но пускай Хмур хорошенько представит себе, что его ждет, если он вздумает отмалчиваться.

– Спросить сперва надо, – поморщился человек, в котором по описанию узнавался Оглоух. – Может, и так все скажет?

– Сперва купите его у меня! – нервничая, прикрикнул Дурман. Продолжая угрожать жизни Хмурия Несмеяновича, он был вынужден стоять на коленях и смотреть на всех снизу вверх.

– Не кудахчи, звеньевой, тебе не личит, – сказал Оглоух.

– Пятьсот рублей, – предложил Жмурий Несмеянович. – Бери, у нас не так много в карманах завалялось.

Дурман был уверен, что «завалялось» на самом деле чуть побольше, но он также понимал, что спорить с численно превосходящим противником себе дороже.

– Пятьсот рублей? Идет!

– Как ты его взял? – спросил Жмурий.

– Он у часовни был, как раз когда пальба начиналась. Ха-ха, вообрази, втирал мне, будто он – это ты! Как будто хоть один герильяс на свете не признает самого Хмура… Выкладывай, что ли, монету, герой?

– Сейчас двести, а триста нам твои односельчане должны, – к неудовольствию Дурмана, сказал Жмурий. – Зазряк, отсыпь ему двести!

Никем не принимаемый всерьез бледный угловатый юноша вынул пистолет и выстрелил Дурману в грудь. Тот даже удивиться не успел, всплеснул руками и рухнул, придавив Хмурия Несмеяновича.

Зазряк улыбнулся. Ему нравились эти игры. «Дать» или «отсыпать двести» на жаргоне бригады Тучко означало стрельбу.

Один из стариков отшатнулся, другой, чуть менее сообразительный, подивился:

– Чевой-то не пойму, кто победил-то? Наши или чьи?

– Наши, дед, наши! – успокоил его Дерибык. – А что, панове, неплохой нынче денек выдался, а ночь – и того лучше! Однако притомился я. Зазряк, дружочек, сбегай в село, принеси нам чего посытнее да для души веселия чего-нибудь.

Зазряк кивнул и помчался в Грамотеево.

– А где этот писака? – подивился полевик Шарох. – Надо же, смылился!

– Да пес с ним, – махнул рукой Оглоух. – Давайте бригадира в себя приводить. Охота уже на сами знаете что посмотреть… руками потрогать…

– Потрогать – и тотчас отдать на дело национальной борьбы! – строго напомнил водяной Плюхан.

– Ну да, я это и хотел сказать. Поскорее бы уже посмотреть, так сказать, на наш будущий вклад и эту… лепту.

На лицо Хмурию Несмеяновичу вылили целую флягу воды. Он открыл глаза и обвел склонившихся над ним бойцов тусклым взглядом.

– Здравствуй, командир! – торжественно начал Плюхан, но его тут же оттерли в сторону.

– Не будем тянуть резину, – предложил Жмурий, садясь на землю рядом с братом. – Ты знаешь, что нам нужно. Отдашь клад?

– А что взамен предложишь?

– А тебе разве что-то нужно, братец? Сколько ни смотрел я на тебя, мне иное думалось: нет, ничего не нужно Хмуру в этой жизни. Ни спокойствия, ни богатства, ни славы… ни самой жизни, наверное!

– И тем не менее мы подарим тебе жизнь, – перебил его Дерибык, скалясь. – И тебе, и твоему упырьку, если интересуешься. Ты, кстати, как, интересуешься им? Он тут, рядом. Только голову поверни.

Тучко, морщась, повернул голову и встретился глазами с Персефонием. Во взоре его светилась боль – но не та, которую он испытывал вследствие удара.

– Извини, корнет, – прошептал он. – Глупо получилось.

– Ничего, Хмурий Несмеянович, я не в претензии, – ответил молодой упырь.

Сердце его обмирало от страха при мысли, что жизнь его, не очень ладная, но прекрасная жизнь, сейчас оборвется, и все-таки он не лгал. Глупо, конечно, да разве без глупостей бывает жизнь? И все их с бригадиром несуразное путешествие, по крайней мере, ничем не хуже шатания по кабакам и медленного сползания в пучину голодной озлобленности…

– Давай, Хмур, не кочевряжься, – поторопил бригадира брат. – Нам не до шуток.

Остальные молча стояли вокруг, не вмешиваясь в разговор двух Тучко, но тут водяной не выдержал и, высунувшись из-за его плеча, сообщил с горящим взором:

– Да, не до шуток! Есть вещи, над которыми шутить нельзя. Не пытайся стоять между мной и тем, что для меня свято!

– Ага! – охотно подтвердил Оглоух. – Бесполезное это дело, бригадир, стоять между нами и нашим этим самым…

– Идеалом, – подсказал Шарох.

Вот и рассуждай после этого о святынях… Персефоний обнаружил, что с трудом сдерживает нервный смех, который, пробиваясь из-под плотной завесы ужаса, делался почти болезненным, но от того еще более неудержимым.

Вот она, последняя и окончательная святыня для того, кто растерял все прочие, имя ей – Мамона. Чем лучше Хмурий Несмеянович, который сперва убивал за святыню ультрапатриотической свободы, потом отказывался от убийства ради святыни воинского братства, а теперь оставил у себя последнее, как ему самому казалось, чистое чувство родственной любви, а прочие свои святыни сам же в прах поверг?

Подняв клад, держа деньги в руках, он уже завтра и брата бы убил.

И не осталось бы для него ничего святее Мамоны.

Глупый малахольный упырек из Лионеберге, как насчет того, чтобы помочь спасти чью-то святыню?

Ты давно уже мог бы понять кое-что, ведь знал, пусть не на собственном опыте, больше понаслышке, но знал: святыня не может помещаться в пределах одной головы или одного сердца – там она остается только идеей или страстью. Истинная святыня всегда лежит вовне и не может быть втиснута в границы личности; она всегда выше частных представлений.

К Персефонию подошел Эйс Нарн. Упырь-герильяс был улыбчив и на вид ласков, только от ласкового взгляда его пробирала дрожь. Да его, наверное, за один только взгляд из общины выгнали…

– Корнет, значит? – спросил он. – В бригадах нет такого звания.

Персефоний не ответил – что можно ответить на заведомо глупый вопрос? Нарн присел рядом с ним и, ухватив за волосы, поднял голову, чтобы смотреть прямо в лицо.

– Отвечай, когда с тобой разговаривает старший!

– На что отвечать?

– Почему он тебя корнетом зовет?

– У него и спроси.

– Грубишь? – с улыбкой поинтересовался Нарн. – Напрасно…

– Эйс! – позвал Хмурий Несмеянович. – Оставь мальчонку в покое, он ничего не знает.

– Ничего? – спросил Дерибык и, разодравши рукав бригадира, сорвал с цепочки амулет. – Того, что ты его в жертву приготовил, он, конечно, не знает. Но чтобы совсем ничего? Надо проверить.

В это время послышались новые голоса. Грамотеевская рать возвращалась с победой. Несколько разумных подошли к герильясам. Факт пленения Тамаса Бильбиева, которого уже почли сбежавшим, вызвал буйный восторг, сопровождавшийся чуть ли не дикарской пляской. Торг был недолгим, «ложного потомка», только-только очнувшегося и дико вращавшего глазами, купили за тысячу рублей.

Тотчас в несколько рук его подхватили и поставили на колени перед памятником. Персефония и Хмурия Несмеяновича попросили отнести в сторонку, а потом кто-то из грамотеевцев, стоя в кругу факелов, произнес короткую, но небывало вдохновенную речь – вдохновенную даже излишне, поскольку именно дыхания ему все время не хватало и толком разобрать, что он, собственно, имеет в виду, было невозможно. Изредка лишь из бурного словесного потока выпрыгивали, как рвущиеся к нересту лососи, узнаваемые словосочетания вроде «мировых стандартов», «западного просвещения» и набившей оскомину «исторической справедливости», бывшей у этой братии, судя по всему, основной разменной монетой, а также непонятно в какой связи упомянутого права интеллектуальной собственности.

После чего над пленником сверкнул кривой нож.

Густо хлынувшей кровью окропили пьедестал и помазали сапоги гранитного Томаса Бильбо. Голову «ложного потомка» унесли, тело зарыли посреди тропинки. Все было сделано быстро и деловито, хотя и с песнями. Захлебывающемуся слюной Эйсу Нарну сказали, что нечестивую кровь слизывать запрещено.

У Персефония плыло перед глазами. Наверное, все это сон…

Однако происходящее не было сном, о чем ему не преминули напомнить, как только грамотеевцы удалились, свершив ритуал восстановления исторической справедливости, а может быть, утверждения прав интеллектуальной собственности.

Молодого упыря растянули на земле под памятником, и Эйс Нарн со своей неизменной улыбочкой склонился над ним, поигрывая небольшим ножиком.

– Эйс! – крикнул Хмурий Несмеянович.

Дерибык положил руки на плечи Эйса, удерживая его, и спросил:

– Что-то сказать хочешь, Хмур?

– Да. Оставьте парня. Я скажу, как поднять клад.