Текст книги "Монастырь"

Глава 19
Разговоры при свечах

Лонхенбург горел огнями.

Столица орала песни, пахла вином, салом, жареной рыбой и чечевичной похлебкой, густо приправленной чесноком и специями, надрывала слух бесконечным пиликаньем скрипок и заздравными тостами вдребезги пьяных посетителей таверн. Обыватели чокались друг с другом, не спрашивая имен, городская стража заботливо провожала до дому тех горожан, что уже не держались на ногах, и шлюхи бесплатно дарили свою любовь.

Король одержал победу.

Он повел за собой войско, сам вышел на поле брани и вернулся с триумфом. Монарха, побеждающего врагов, Корнваллис не видел уже давно.

Сто лет назад на войну отправился Олаф Толстый, который принужден был заключить позорный мир с герцогом Алейном Бедвиром. Герцог, прозванный Железным, тогда сидел на троне, а отчаянно потевший монарх – на скамье, и под диктовку своего вассала писал указы о подтверждении прав оного на земли к западу от Срединных гор.

Но не так случилось сегодня.

В этот раз король показал свою силу, и может быть, толковали горожане, недалек тот день, когда они без опасений за жизни и имущество смогут торговать и навещать своих родичей дальше, чем за тридцать миль от Лонхенбурга.

– Да здравствует король! Многие лета его милости Сигеберту! Король-победитель! Эдгаридин! Эдгаридин! – звучало со всех сторон под бульканье льющегося эля.

Сигеберт с мрачным видом стоял на смотровой площадке донжона, скрестив руки и окидывая взглядом ликующий город. Над Лонхенбургом уже царила ночь. Обычно стража усердно отлавливала всех, кто по делу и без дела шлялся по улицам после сигнала «Туши огни!», но по такому поводу горожанам сделали послабление. Западные ворота пока оставались открытыми: через них в город проходили отставшие отряды армии. До сих пор, хотя уже близилась полночь, возле ворот толпились полупьяные зеваки, разражаясь приветственными криками при виде любого ратника.

Король дожидаться общих сборов не стал, и уже на следующее утро после кровавой бойни в Балмоте отбыл в столицу в сопровождении всего сотни солдат.

Его встречали, словно самого Мередидда Уриена, Великого собирателя королевства, который восстал из могилы, чтобы еще раз насладиться безумным триумфом. Сигебертов жеребец ступал медленно, еле пробираясь через восторженную толпу. Сир Игор Кормак, кастелян Лонливена, худой и высокомерный старикан с пальцами, унизанными перстнями, поначалу хотел очистить дорогу в замок, оттеснив народ на обочины, но король сделать этого не позволил.

Простолюдины хватали его коня за узду, женщины протягивали младенцев для благословения, а нищие славословили с жадным блеском в глазах, явно рассчитывая на щедрое подаяние.

Сигеберт тяжко вздохнул. Им не понять, что значит отправить на тот свет собственного брата. Он никогда не был особенно дружен с Теодриком, однако ж именно Теодрик в незапамятные времена учил его ездить на лошади, и, грубовато посмеиваясь, выбивал из его тогда еще слабеньких ручек деревянный меч.

Прохладный ветерок подул с востока, и Сигеберт запахнулся в плащ. Надо идти. Отчего-то среди ночи Хэвейд прислал служку с нижайшей просьбой навестить старика немедленно, если, конечно, его величество еще не почивает.

– Магистр, вы, может быть, объясните мне, что к чему?

Сигеберт устроился в кресле, положив ногу на ногу. Со времени битвы на Тэлейтском лугу прошло уже два дня, но события той ночи все еще читались на его лице: щеки слегка ввалились, а под глазами пролегли глубокие тени, особенно заметные в пляшущих бликах трех свечей, что освещали кабинет. Говорил король негромко и как будто слегка отстраненно.

Хэвейд сидел за письменным столом, вцепившись в подлокотники и устремив недвижный взор на большую книгу в черном потрескавшемся от времени кожаном переплете. Его пальцы нервно подрагивали, а сам он походил на большого ворона, невесть как оказавшегося на месте Великого магистра.

Наконец старик поднял голову.

– Будь любезен, сын мой, расскажи еще раз и подробнее, где и при каких обстоятельствах ты нашел это? – он взглядом указал на книгу.

Сигеберт устало пожал плечами.

– Да нечего рассказывать, мастер. Вы все уже слышали. Наемники разграбили шатер Теодрика. Там, кроме прочего, нашли герцогскую корону, а в сундуке – книгу. И то, и другое принесли мне, а всякие кубки да блюда серебряные я с них спрашивать не стал. В книгу я заглянул, но ничего не понял, а поскольку знаю, что вы любите всякие древности, захватил ее в Лонхенбург. Вот и все.

– В сундуке лежало что-нибудь еще?

– Нет. Не знаю. Они бы принесли. Короны и книги – это не по их рангу. Меч Теодрика они тоже нашли и отдали. Если солдат берет что-то такое, что может принадлежать только высокорожденным, такой солдат повинен позорной смерти. Это – древний закон корнов. Они бы не посмели.

– Кто-нибудь может сказать, откуда это взялось в сундуке у герцога Теодрика?

Сигеберт покачал головой.

– Думаю, нет. При нем был слуга, Гунрих, помните такого? Возможно, он знал, но его так и не нашли. Либо убит, либо сбежал. Но достаточно, мастер. – Король легко ударил кулаком по подлокотнику. – Вы знаете, что это за штука?

Хэвейд тяжко вздохнул.

– Я полагал, что это выдумки. Я слышал многократно истории о Трех Книгах, но никто и никогда не мог сказать мне точно, существуют ли они. Это – одна из них. Черная Книга.

– Я заметил, – усмехнулся Сигеберт.

– Ты не понимаешь, сын мой. Дело не в переплете и не в цвете красок. Дело в содержании.

– Вот как?

– Да. Маги огня, воды и темные маги – ты слышал о них? Или – жрецы, как они себя называют?

– Те, кто верит в Эогабала, Вила и прочие замшелые выдумки? Еретики?

– Несомненно. Но я хотел сказать о другом. Староверы считают, что маги пользуются силой, дарованной им древними богами.

– Богами, которых не существует?

Хэвейд слегка раздраженно махнул рукой.

– Сын мой, оставим эти богословские споры. Я говорю о том, во что верят эти люди. Без сомнения, они заблуждаются, – уже более мягко продолжил он, – но…

Старик замолчал, погрузившись в раздумья.

– Что – но? – нетерпеливо спросил Сигеберт.

Хэвейд вздохнул.

– Существуют три Книги. Красная содержит в себе силу огня, как говорят, силу Эогабала, Отца всего сущего. Синяя книга – силу воды, которая проистекает от Боанн, Матери всех женщин. И есть черная. – Старик кивком указал на лежащий перед ним манускрипт. – Эта.

– И она…

– Она принадлежит Вилу, древнему властелину подземного мира и повелителю всех чудовищ.

Молодой король вздернул брови.

– Магистр, вы верите в это?

– Я не знаю, во что верю, – довольно резко ответил Хэвейд. – Я верю в то, что вижу. А вижу я Черную Книгу или, по меньшей мере, ее копию. Я не могу прочитать ее – говорят, что это под силу только посвященным, – но некоторые символы мне знакомы. А ты… ты можешь посмотреть на это.

Старик покопался в ларце, который стоял возле его ног, и кинул на стол уже почерневший и иссохший палец гуля.

– Что это? – Сигеберт с оторопью уставился на мерзкую вещицу.

– Палец. И говорят, таких тварей на юге полно. Таких и многих других. С недавнего времени.

– С того, с которого книга оказалась в руках непосвященного? Вы всерьез считаете, что эти потрепанные листы пергамента могут пробудить к жизни порождения Вила?

– Не знаю. Но хочу выяснить. Ваше величество! – Старик встал. – Мы должны найти этого Гунриха. Должны выяснить, как книга попала к вашему брату. Иначе…

– Иначе?

Хэвейд кивнул.

– Я даже боюсь представить себе возможные последствия.

– А не проще ли… – Сигеберт щелкнул пальцами. – Не проще ли вытянуть нужные сведения у какого-нибудь мага? Синего, красного, да хоть зеленого?

Магистр сокрушенно развел руками.

– Сейчас это уже невозможно… и отчасти по моей вине.

– Не понимаю.

– Знаете ли вы, как называют вашего отца? «Гонитель магов». Еще тридцать лет назад покойный король, не без моего участия, конечно, начал преследовать ревнителей старой веры, и во многих случаях, как я уже понимаю, его усердие было чрезмерным. Настолько, что сейчас я жалею об упущенных возможностях выведать их тайны. И теперь… теперь магов не видно и не слышно. Они спрятались, изменили обличье. Они живут среди нас, никак не обнаруживая своей причастности к древним братствам. Это может быть пекарь с соседней улицы, послушник из какого-нибудь монастыря, писарь из королевской канцелярии, кто угодно. Те еретики, которых нам удается время от времени вылавливать, оказываются просто заблудшими овцами. Увы. Я еще раз повторю: до сих пор – за три десятка лет! – мне ничего не удалось узнать о тех самых книгах. И я уже почти уверился в том, что имею дело просто с очередной легендой. Пока не увидел это.

Старик указал на манускрипт. И Сигеберту показалось, что Великий магистр Ордена Вопрошающих боится дотронуться до старинной книги даже пальцем.

* * *

Ронан Альбрад, гонфалоньер Ордена Вопрошающих, отдал приказ разбить лагерь в полудне пути от замка Килгерран, на просторной равнине, ограниченной с севера отрогами Нордмонта.

Несмотря на усталость после дневного перехода – впрочем, эту усталость никто не смел выказывать – солдаты рыли рвы, разжигали костры и устанавливали палатки, строго по квадрату, по четыре в каждом ряду. В центре высился шатер гонфалоньера, который поставили в первую очередь, а перед ним расчистили ровную площадку, тщательно очищенную от камней и веток, точно такого размера, чтобы хватило места построиться всем шестидесяти воинам.

Ронан Альбрад любил порядок. Его солдаты никогда не брели по дороге, растянувшись бесформенной гусеницей – они шагали по двое в ряд, сверкая начищенными шишаками на головах и крепко сжимая короткие копья. У каждого за спиной – зачехленный щит, на боку – меч в ножнах. Все в одинаковых кожаных панцирях с нашитыми на них металлическими пластинами, а на шеях – стальные горжеты с изображением пламенеющего солнца. И каждый готов мгновенно занять свое место и, не дрогнув, отразить нападение врага.

Трусость или несвоевременное отступление в тысяче сира Ронана карались смертью, без скидок и долгих разбирательств, и самое малое десять ударов кнутом причитались тому солдату, который отправился в поход не экипированным согласно установленным правилам.

Каждый из них, помимо вооружения, должен был взять с собой уложенные в полотняный мешок заступ, топор, веревку, котелок для варки пищи, немолотого зерна и вяленого мяса на несколько дней, а также флягу, доверху наполненную поском – смесью воды и уксуса, хорошо утолявшую жажду.

Ронан Альбрад любил порядок. Он всегда с толикой презрения смотрел на других командиров Ордена, многие из которых не считали зазорным пить с наемниками и жрать с ними из одной плошки, запанибратски хлопать по плечам и отпускать сальные шуточки. Для своих солдат он предпочитал быть богом. Богом без страха, усталости и сомнений.

Богом, которого ныне в Корнваллисе не было. Были хаос, многозаконие и жалкий в своей слабости король. И еще был магистр Хэвейд, время которого давно прошло. Старик, слишком мягкий и дипломатичный для великой миссии, возложенной на Орден Вопрошающих. Слишком много думающий и размышляющий над тем, как соблюсти интересы сторон. «Не навреди» – гласил его закон, закон бессмысленный и недейственный. С врагами не надо договариваться, врагов нужно разить, давить и размазывать по грязной земле вычищенными до блеска сапогами.

И если то, что задумал Ронан, пройдет без проволочек, он водрузит над Корнваллисом знамя Аира.

Агнаман обо всем доложил ему подробно. Эта история с предполагаемым отравлением короля Идриса пришлась как нельзя более кстати, хотя кто и зачем это сделал, осталось тайной. Но это и не важно. Главное – то, что теперь смерть старого Хэвейда спишут на того же отравителя. А если нет, если решат, что Великий магистр умер вследствие естественных причин, так это даже лучше. Проще. И тогда он, Ронан из рода Альбрадов, как второй в иерархии, с подобающей случаю скорбью будет вынужден взвалить на себя тяжкое бремя управления Орденом.

Нет, не без грусти, но и без угрызений совести. Да, это Хэвейд поднял его до этой высоты, за что Ронан будет вечно ему благодарен. Но старик свое уже отработал, и гонфалоньер, верой и правдой служивший королевству на протяжении без малого десяти лет, достоин занять его место. Тот, кто хочет властвовать, для начала должен научиться подчиняться, а этой премудрой наукой он, Ронан, овладел в совершенстве.

Рыцарь мысленно кивнул самому себе.

Еще раз бегло окинув взглядом лагерь, обустройство которого уже подходило к концу, Ронан развернулся и прошел в шатер мимо вытянувшихся по струнке стражников. Небо стремительно темнело.

– Агнамана ко мне, – буркнул он.

Шатер гонфалоньера Вопрошающих был строг и аскетичен. Никаких кроватей, ковров и купелей. Только грубая дерюга, прикрывавшая земляной пол, походный стул с подушкой и войлочная подстилка, заменявшая постель. Единственной вещью, выдававшей принадлежность помещения, был небольшой богато расписанный сундук, содержимое которого немой Кевин предусмотрительно вытащил и поставил на крышку: пару серебряных бокалов, кувшин и большую бутыль с даремским вином. Ронан Альбрад на дух не выносил запаха эля и прочего дешевого солдатского пойла.

Едва рыцарь успел зажечь свечу, как появился пухлый монашек, как всегда чистенький и чем-то довольный. Не спросясь, налил себе вина и удобно устроился на стуле с подушкой. Гонфалоньер холодно наблюдал за гостем. Монах почитает его за друга, за сообщника. Ну, что же, пока не будем его разубеждать.

– Ну? – спросил он.

Агнаман улыбнулся.

– К завтрашнему дню все будет уже ясно. Мой человек пришлет голубя в Килгерран. Пока мы в пути, – Агнаман неопределенно повел рукой, – получить известия из столицы невозможно.

– Я уже слышал это. Я хочу знать, кто выступит на нашей стороне, если выяснится, что боги даровали Великому магистру долгую жизнь?

Агнаман улыбнулся еще шире.

– Все случится так, как вы изволили приказать. Первородные эорлины вряд ли возжелают спуститься со своих пьедесталов, чтобы склонить слух пусть даже ко второму человеку в Ордене Вопрошающих, и поэтому до того, как обращаться к кому-то из них, я взял на себя смелость дождаться ответа из Анга. Я боялся, что мне нечего будет доложить вам, но не далее как час назад мне доставили оттуда письмо. Гонец ждал нас в условленном месте уже два дня. Судя по всему, погонял лошадь так, словно сам Телар наступал ему на пятки. Похоже, герцог Хильдеберт очень заинтересовался нашим предложением.

Ронан протянул руку. Монах поставил бокал на сундук, вытащил из широкого рукава свернутый в трубку пергамент и вручил его собеседнику. Красная сургучная печать Анга была сломана.

– Я должен был посмотреть, – объяснил Агнаман. Он с довольным видом потер ладони друг о друга.

Кивнув, Ронан развернул пергамент и поднес его к свече. Всего три слова: «Да будет так», и длинная заковыристая подпись внизу листа. Рыцарь презрительно усмехнулся: торгаш привык собственноручно заверять свои бумаги. Что же, хорошо. Воспользуемся одним дураком, чтобы победить другого и обмануть третьего. Да будет так.

* * *

Гвендилена сидела на кровати, обхватив колени руками, и хмуро смотрела в затухающий камин. Огонь уже не горел, только покрытые красноватыми прожилками угли время от времени выплевывали крошечные языки пламени.

Дышать было трудно. Ее платья были настолько узкими, что девушка иногда жалела о своих прежних нарядах, в которых можно сидеть, стоять, бегать и лежать, не задумываясь над тем, что тугая шнуровка немилосердно стягивает грудь, а рукава так тесны, что нельзя потянуться без опасения услышать треск лопнувшего шелка. Рукава пришнуровывались к платьям отдельно, уже после того, как ее горничные Миа и Линна, отчаянно пыхтя, заканчивали возиться с бесконечными завязками на спине. По вечерам процедура повторялась наоборот: сначала распускали рукава, потом, в четыре руки, само платье, которое приходилось стягивать через голову.

Сейчас рукава небрежной кучкой валялись на полу; служанки как раз снимали их, когда в покои вошел его Светлость. Повинуясь взгляду господина, обе девушки, пятясь задом и кланяясь чуть не в пояс, вышли из комнаты и аккуратно прикрыли за собой дверь, оставив отца и дочь наедине.

Этирне Тэлфрин, она же Гвендилена, была прекрасна в своей естественности. С распущенными волосами и чудесными, округлыми и одновременно тонкими и изящными руками, белевшими в полумраке.

– Я получил уже три предложения, – говорил Тэлфрин. К дочери он пришел с явно написанной на лице надеждой, что разговор будет короток, однако ж дрова в камине давно превратились в уголья, а он все стоял, вынужденный объяснять, казалось бы, очевидные вещи. – Одно, точнее даже два – от его Высочества Эдана Беркли. Его старший сын уже женат, но двое помладше, Крон и Эйдвир, готовы стать тебе добрыми мужьями. Еще одно – от герцога Бедвира. И даже от Оффы Ллевеллина, хотя тамошние эорлины уже давно женятся только на своих сестрах и дочерях. И последнее, четвертое, прибудет завтра утром. Его Величество король Корнваллиса сообщил, что желает вести переговоры на предмет женитьбы. Он молод, говорят, умен и хорош собой.

– Они меня даже не видели ни разу, – пробурчала Гвендилена себе под нос. – Что, они женились бы на мне, даже будь я безногой и с оспинами на лице?

Граф на минуту задумался. Он плеснул себе вина из золоченого кувшина и вновь повернулся к дочери.

– Видишь ли… у простого люда принято смотреть на стать невесты. Это и понятно: им нужна работница, крепкая и широкобедрая. Но у эорлинов другие предпочтения на этот счет.

– Их больше интересует приданое.

– Ну, не настолько грубо. Они будут рады, если окажется, что девушка хороша собой и здорова, ведь продолжение рода стоит не на последнем месте. Но в первую очередь – ты права – важны титулы, земли и выгоды для своего дома. Я не думаю, что тебе следует знать все мои соображения на этот счет, ведь ты не знакома ни с кем из женихов, так что скажу сразу: я склонен принять предложение Сигеберта. Молодой король может быть верным союзником, который прислушается к моим словам, зато остальные – слишком могущественны и себе на уме.

Гвендилена поерзала на кровати.

– У меня нет выбора? – спросила она наконец.

– Выбора? – Нитгард Тэлфрин удивленно приподнял одну бровь. – Удивительно. Все же вы, женщины, странные создания. А молодые – в особенности. Выбирать между королем и не королем… Но не думай, что я лелею желание как можно скорее расстаться с только что обретенной дочерью…

– Так в чем же дело?

Граф вздохнул.

– Внимание всего королевства сейчас приковано к Нордмонту, – сказал он, – а точнее – к тебе. Если бы богам было угодно сделать так, чтобы единственная дочь и наследница Тэлфрина жила здесь всю жизнь, будь уверена: уже годам к десяти ты обрела бы мужа.

– Ужас, – буркнула Гвендилена-Этирне.

Тэлфрин пожал плечами.

– Увы. Необходимость делать то, что не хочешь, водить дружбу с не теми, кто приятен, а с теми, кто нужен – это бремя правителей. Ты думаешь, я могу выбирать между своими желаниями и спокойствием и миром всего Севера? Брак для тебя или для меня – это не вопрос личных пристрастий. Любовь здесь ни при чем. Эорлин – это не человек. Эорлин – это его народ, и чаяния народа должны быть его чаяниями. Быть эорлином – все равно, что быть отцом. Или матерью. Только у тебя не нескольких детей, а тысячи. Первородный, поставивший личную прихоть выше интересов своей земли, лишается благоволения богов, ибо боги послали его именно затем, чтобы он вершил их волю, а не для того, чтобы решать свои мелкие делишки.

– Вы уверены, что я… – Гвендилена запнулась.

– Да, – решительно произнес граф. – Я понимаю: тебе до сих пор сложно осознать то, что произошло, но я – уверен. Я вижу в тебе крохотную искорку, которая рано или поздно заполыхает пламенем. Ты не похожа на них. – Тэлфрин неопределенно махнул рукой. – Я это чувствую. А ты? Ты разве не ощутила ничего? Огонь внутри? Скажи мне.

Гвендилена вздрогнула.

* * *

Она стояла в центре древней часовни, и холод каменных плит пронизывал ее до костей. Вдруг вспыхнуло пламя, едва не опалив ее своими языками и заставив прикрыть глаза, и тут же раздался плеск льющейся воды.

– Так надо, девочка, так надо, – пробормотал мейстер Орнворт.

Лицу было нестерпимо жарко, а ноги словно вросли в снег. Дрожа всем телом, Гвендилена глянула вниз. По полу журча текла вода, исчезая в щелях между плит, покалывая ее босые ступни ледяными иголками. Вокруг, почти теряясь в темноте часовни, как каменные изваяния, застыли фигуры в монашеских рясах, красных, синих и черных. Вдруг две из них, справа и слева, подплыли к Гвендилене и сняли с ее плеч плащ, оставив совершенно обнаженной.

Девушка бросила жалобный взгляд на Орнворта, но старик лишь успокаивающе улыбнулся.

– Не шевелись и слушай. – Она угадала эти слова по его губам.

– Элей! – громко произнес он, и тут же два других монаха встали по обе стороны, держа в руках чаши. В одной из них была вода, а во второй – Гвендилена не поверила своим глазам – огонь. В чаше плескалось озерцо пламени.

– Энейнио ти дейрнас элей бендитио, – провозгласил мейстер Орнворт, – ин энв и тад ирр холл бетау Эогабала арглидд тан, ак Боанн мам поб менийв, ридич Этирне синтаф а энвид, ин энв и дувайэ гвир…

Орнворт протянул левую руку, и в подставленную ладонь оба монаха налили из своих чаш по несколько капель. Стихии зашипели, смешиваясь в жидкость медово-красного цвета.

– Этирне сисефин, мерч и Боанн фамме, – глухими голосами произнесли монахи.

Орнворт окунул три пальца правой руки в переливающуюся светом патоку, и дотронулся ими до лба Гвендилены. Она вся внутренне сжалась, ожидая боли, но в голове всего лишь зашумело, как после чарки доброго вина, и фигуры людей начали расплываться в тумане. И сразу же тепло тоненькими нитями поползло по ее телу, вызывая чувство, близкое к возбуждению. Еще и еще – каждый раз, когда пальцы Орнворта легко касались ее плеч, груди, рук, живота и ног. Огненные шипы кололи ее изнутри, смешиваясь с тончайшими потоками леденящей влаги, а струи воздуха – она видела их – кружились вокруг в бешеном танце. Гвендилене казалось, что она сейчас взлетит. Девушка раскинула руки в стороны, а ноги уже не ощущали камня, словно она действительно взмыла вверх. Своды раздвинулись и небо, полыхая сиянием, заглядывало ей в глаза.

– Этирне сисефин, мерч и Боанн фамме, – нараспев повторяли монахи, и она вдруг осознала, что понимает услышанное. Этирне Первородная, дочь дочерей Боанн, Матери всех женщин.

Гвендилена стояла, пошатываясь. Мейстер Орнворт, заботливо накинув на голые плечи плащ, проводил ее до опочивальни.

* * *

– Я вижу – ты помнишь, – удовлетворенно произнес граф Тэлфрин.

Гвендилена поежилась.

– А что это было?

– Высшее знание и благословение. То, что не может получить никто, кроме Первородных, и если бы ты не была моей дочерью, элей убил бы тебя. Ты – дочь дочерей, носительница крови Боанн.

Гвендилена нерешительно подняла на него глаза.

– Я должна подумать, – прошептала она, – должна отдохнуть.

– Хорошо. – Тэлфрин согласно кивнул. – Мы поговорим завтра утром. И у нас будет еще день. Один день, ибо короли не женятся, приезжая в гости.

Гвендилена жалобно вздохнула.

– Отец, – позвала она.

Уже взявшись за ручку двери, граф обернулся.

– Я хочу взять с собой Арна. И Миа.

Тэлфрин едва заметно поклонился, улыбнувшись.

– Все, что пожелает владычица Севера, – произнес он.