Электронная библиотека » Ирина Ефимова » » онлайн чтение - страница 7


  • Текст добавлен: 24 июля 2017, 15:40


Автор книги: Ирина Ефимова


Жанр: Поэзия, Поэзия и Драматургия


Возрастные ограничения: +12

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 7 (всего у книги 25 страниц)

Шрифт:
- 100% +

Так… Ещё в книжный магазин, выполнить Кирюшкино поручение и – домой. «Карету мне, карету»…

Вечером на вокзале Gare du Nord, оставив в купе саквояж и пакеты, Катерина вышла на перрон, чтобы проститься с дантистом и его женой.

Дантист старательно говорил по-русски, белокурая мадам ласково улыбалась. Двукратно поцеловавшись с каждым из супругов, Катерина вошла в купе. Очаровательный Париж медленно поплыл, где-то мелькнула сине-розовая эмблема «ТАТИ», и Катерина перестала смотреть в окно…

III

В кабинет заведующего кафедрой впорхнула секретарша, и у Андрея Петровича, как всегда, возникло ощущение, будто в помещение ворвался таёжный ветер: Елена Ивановна пользовалась пихтовым маслом – «лучшим косметическим средством», как значилось на пластиковой сумке, – и каждая ложбинка её немолодого тела, каждая морщинка лица навеки впитали полезное снадобье.

– Андрей Петрович, вы не забыли, что в двенадцать ноль-ноль Учёный Совет? Уже без пяти.

Елена Ивановна была ангелом-хранителем – без неё он всё бы забыл и перепутал.

– Да, да, спасибо, иду.

Андрей Петрович – высокий, статный, с пегой бородкой – встал, выпрямился, повёл плечами, как бы сваливая тяжёлую ношу, застегнул пуговицу на пиджаке и вышел, бросив на ходу:

– Елена Ивановна, заприте, пожалуйста, кабинет, ключ у меня с собой.

Елена Ивановна вставила в скважину ключ, но в этот момент на кафедру энергичной походкой вошёл доцент Журавлёв с синей папкой под мышкой. Он пронёсся к своему столу, выдвинул один из ящиков, засунул в него папку. Елена Ивановна замерла с ключом в руке, наблюдая за действиями доцента, подумала: «опять принялся за своё». Заперев кабинет, Елена Ивановна прошла мимо бурлящего Журавлёва и села за стол.

– Где Андрей Петрович? – прокурорским тоном спросил Журавлёв.

– Только что ушёл на заседание Учёного Совета.

Журавлёв посмотрел на часы и ничего не сказал. Сидел недовольный, красный – одной преподавательской нагрузки его кипучей натуре было явно недостаточно.

В запертом кабинете заведующего кафедрой долго звонил телефон. А когда наконец умолк, захрипел тот, что стоял на столе Елены Ивановны.

– Кафедра экологии ТУ… Андрей Петрович будет часа через два… Кто?.. Брат?.. Что передать?.. Хорошо…

«Брат? Да, вроде бы он как-то упоминал, что у него есть брат. Младший или старший? Кажется, старший…» И так как вся жизнь Елены Ивановны без остатка принадлежала институту и ничто не должно было оставаться без внимания, пытливая дама стала перебирать в памяти всех известных ей родственников Андрея Петровича: сын от первого брака, дочь от второго, недавно родившая дочку; вторая жена, которая лет на десять моложе и сейчас в больнице… А вот про брата она ничего не знала…

Елена Ивановна посмотрела в окно. По реке плыла коробочка прогулочного теплохода, хотя время для речных прогулок было уже не очень подходящим.

Журавлёв тем временем с раздражением выдвигал по очереди все ящики стола и свирепо задвигал их обратно – что-то искал. Потом вскочил и вылетел в коридор. «И что ему неймётся? Всю атмосферу на кафедре портит, как паршивая овца». Елена Ивановна сбросила туфли, поставила обтянутые прозрачными чулками стопы на перекладину табуретки и принялась печатать.

Возле аудитории, где только что закончилось заседание Учёного Совета, столпились учёные мужи. Андрей Петрович разговаривал с приятелем-однокурсником, членом их Совета, который предлагал перенести общение куда-нибудь на нейтральную территорию.

– Сегодня никак не могу. Спешу в больницу…к жене. Но через недельку-другую, надеюсь, все будет в порядке, с удовольствием повидаюсь.

Андрей Петрович посмотрел на часы. «Как раз к пяти успею»

Елена Ивановна строчила на новомодной пишущей машинке, как из пулемёта. Дав очередную очередь, доложила:

– Вам брат звонил.

– Спасибо, что-нибудь передавал?

– Сказал, что звонит просто так.

– Спасибо.

«Что случилось с братом? То десятилетиями не объявлялся, а то второй раз за месяц. Неужто старческая сентиментальность? Эх, братец, братец…»

Он открыл кабинет, сел за стол, провёл руками по лицу. Устал…

Вошла Елена Ивановна.

– Журавлёва видели?

– Да, промчался мимо. А что с ним?

– Как всегда, чем-то недоволен. Вы сейчас уходите?

– Да, я иду в больницу.

– Тогда подпишите мне бумаги.

Елена Ивановна, положив на стол несколько документов, вышла.

Андрей Петрович поднял трубку и набрал номер.

– Анна Васильевна? Здравствуйте… Как дела?.. Как малышка?.. Сейчас иду в больницу, а потом к вам. Но это получится не раньше половины восьмого… Что-нибудь захватить?.. Ну, договорились…

Он подписал бумаги, попрощался и ушёл.

…Малознакомый город встретил невыразимой духотой. До предела раскалённая привокзальная площадь была перекопана, возле рвов и канав лежали горы песка, щебня, мусора, битого кирпича. Он искал глазами хоть кусочек какой-нибудь тени, но теней не было вообще. Лишь один тонкий электрический столб бросил на тротуар темную полоску, в которой уместилась треть непокрытой головы. Всё же он воспользовался этой худосочной тенью, чтобы немного отдохнуть от солнца и оглядеться вокруг. «Почему её нет? Или мы не тут договаривались встретиться?» Было жарко, душно, тревожно. Очень скоро тень сползла с лица, и солнце ослепило вновь. «А может, она пришла раньше и не дождалась? Но ведь адрес у неё…» Помнилось только: дом, который ему нужен, – игрушечное двухэтажное строение начала заканчивающегося века, расположен на правой стороне длинной улицы, что ведёт от вокзала к центру города.

Площадь была пуста, лишь трое полуголых, лоснящихся от пота рабочих медленно выгребали из котлована землю. Улица впадала в площадь, как река в море. Он побрёл по правой стороне, оглядывая небольшие провинциальные строения. К лицу со зловредным жужжаньем липли мухи, он отмахивался, они снова привязывались. Вдруг он осознал, что совершенно не помнит, как выглядит нужный ему дом. «Что же делать? Как мы теперь встретимся?» Он повернул обратно к вокзалу, но понял, что вконец запутался, идёт по другой улице и никакого вокзала впереди нет. И в этот самый момент на противоположной стороне, возле старого деревянного дома в два этажа, увидел мужскую компанию и в одном из мужчин признал… брата! Поспешил перейти на ту сторону. Голова раскалывалась от жары. Брат вроде бы на него посмотрел, но продолжал беседу, как ни в чём не бывало. Подойдя поближе, он остановился в ожидании, когда же родственник соблаговолит обратить на него внимание. «Привет», – холодновато обронил, наконец, брат, как будто они расстались два часа назад. «Привет, – ответил он с недоумением. – А мама не приехала?» «Я ее уже года три не видел, забыл, как выглядит», – ответил брат, и все мужики загоготали. Он скрыл свою тревогу и чуть улыбнулся. «Ну что ж, пошли, раз приехал». Оставив приятелей на улице, брат повёл его на второй этаж по лестнице без перил. От жары так кружилась голова, что он старался ставить левую ногу подальше от края ступеней.

Что-то случилось с замком, и брат никак не мог открыть дверь. «Давай я попробую». Он взял в руки ключ и в этот момент явственно услышал за дверью плач ребенка. Посмотрев на брата, он спросил: «У тебя ребёнок?» «Какой ребёнок?» Брат рассмеялся так громко, что оставшиеся на улице дружки разом вошли в подъезд и подняли головы. Один из них, маленький тщедушный человек с красным лицом и втянутой в плечи головой, спросил: «Эй, тебя этот господин щекочет, что ли?» Дверь поддалась, и снова заплакал ребёнок…


…Андрей Петрович открыл глаза и посмотрел на часы. Половина седьмого. В кухне стояла ужасная жара. Форточка была плотно закрыта. Раскладушка упиралась в радиатор, к нему была прислонена подушка. В радиаторе журчала вода. Андрей Петрович дотронулся до чугунной поверхности. «Ну, конечно, теплая… Уже пробное? Не рано ли?.. Или в связи с ремонтом…»

В комнате плакала внучка, Анна Васильевна вполголоса уговаривала её «не будить дедушку». Андрей Петрович спустил ноги и сел. Голова гудела, сердце билось с дикой частотой. «Перегрелся», – подумал он, вспомнив душную площадь, нещадно палящее солнце, тонкую тень от столба и невстречу с давно почившей матерью… Поднялся, влез в брюки и вошёл в комнату. Анна Васильевна сидела на стуле, держа под мышки плачущую крошку, по ее засунутой в рот ручке текли слюнки, по щекам – слёзы, ножки неуверенно упирались в прабабушкины колени.

– Доброе утро. Кто и почему тут плачет?

Ребёнок от неожиданности затих, на глазных стеклышках застыла влага.

– Разбудили вас? Капризничает, зубки режутся.

– Ничего, пора вставать. Чем могу вам помочь – у меня есть два часа?

– Погуляйте с ней, а то мне тяжело. В магазин не надо, у меня всё есть. Вечером не приходите, вам тут неудобно. А завтра уже родители приедут.

– Ну, я ещё вам сегодня позвоню, скажете, нужен ли я.

Заметив завалившуюся за кресло картонку, он поднял её. Это оказалась старая семейная фотография: молодой мужчина в чёрном фраке, с белой бабочкой на крахмальном воротничке сорочки, – по всей вероятности, отец семейства, – стоит справа, слева восседает явно беременная супруга, с роскошной причёской и холодным выражением лица, а между ними, на столике с фигурными ножками и ажурными перекладинами, сидят дети – мальчик лет шести, в белой рубашке с большим бантом на груди, и девочка лет четырёх, в белоснежном платьице, белых чулочках и белых туфельках, с роскошными волосами ниже пояса. Мальчик напряжённо смотрит в объектив, откуда, наверное, в этот момент вылетает птичка…

– Это я на днях мужнин альбом рассматривала. Вот это – мой муж, – она показала на мальчика с бантом. – Этой фотографии сто лет.

На фотографии надпись: «Выполнено у Данилова, у Мясницких ворот напротив телеграфа Д. Кабанова». На оборотной стороне зеленоватая гравюра: «волшебный фонарь» на треноге, пальма и мольберт с кистями.

– Да-а-а… Вот это качество! Хотел бы я так выглядеть в сто лет…

В скверике в этот ранний час никого не было. Приятный ветерок передвигал по земле немногочисленные сухие листья, облегчал голову, обтекал коляску, в которой спал ребёнок. На успокоившихся губках недвижно лежал синий квадрат соски.

Небо заполнили облака – светлые, плотные, объемные. «И всё же во сне все страшней, чем наяву», – подумал Андрей Петрович, выпуская из головы на простор, как птицу из клетки, демонический смех брата на площадке полуразвалившегося дома. Смех вспорхнул, прозвучал в последний раз и стих, юркнув через голубую прогалину за облака…

IV

…Когда появилась надежда, что наконец удастся заштопать озоновую дыру, по всей земле пустить сверхскоростные поезда и ознаменовать торжество Справедливости – именно так почему-то виделась Художнику новая жизнь, – наступила старость.

Судьба на последний зубок (хотя зубов было еще довольно много) подарила Художнику особняк на окраине Измайловского леса – не новый, но отреставрированный и укреплённый, построенный пленными немцами, когда художник был маленьким ребенком. Конечно, этот подарок он купил на свои кровные, но и на том спасибо. Это ему награда за годы, проведённые в том злополучном городке…Лучше об этом не вспоминать…

Художник вытер цветастой тряпкой кисть, положил её на тумбочку, очистил руки растительным маслом и долгим взглядом посмотрел на неоконченный портрет. Благородное лицо давно ушедшего человека, с которым, в сущности, он не расставался всю жизнь и теперь уже не расстанется никогда. Правда, раньше не писал его портретов – не мог. Но знал, что настанет момент, когда напишет…

На клетке, стоявшей на широкой полке у стены, сидела Баба Яга, принявшая образ птицы цвета бархатной зелени с оранжевыми боками; крючковатый острый клюв выдавал Ягу с головой. Птица мрачно и недоверчиво, с каким-то брезгливым выражением смотрела перед собой, иногда поворачивала голову, запускала клюв под крыло и что-то оттуда раздражённо выковыривала.

На заляпанном красками подоконнике лежала фотография: класс мальчиков-восьмиклассников, напряженно глядящих в объектив: неоформившиеся, асимметричные лица, торчащие уши, бритые виски; на лацканах узких тёмных пиджачков – комсомольские значки. Сидящий посередине учитель спокоен и чуть-чуть ироничен. Справа от него – светловолосый подросток с длинной тонкой шеей, он единственный из всех не смотрит в объектив и, кажется, едва сдерживает смех…

Собственно, фотография ему почти и не понадобилась – так, для подстраховки. Все ещё осязаемый, слишком знакомый образ, чтобы прибегать к помощи фото. Другие фотографии пропали, пока он жил в том городе, эта случайно сохранилась…

Птица тяжело, бреющим полетом перелетела с клетки на плечо Художника. Он повернул голову и поцеловал Ягу в клюв. Она недовольно попятилась, сползла по блузе Художника, потом по брюкам на пол.

Что-то ему сегодня тревожно и всё вспоминается запретное. Снова выплыл из небытия горбун, главарь их тесной компании. «Что ты блестишь, как рефрижератор», – подтрунивает над малорослым существом завзятый острослов. А горбун заводится, кричит, буянит, грозит заставить какого-то сановитого чиновника чистить ему, горбуну, ботинки… Не заставил – не дожил. Умер, сорока не было. Талантливый был живописец, несчастный человек. Впрочем, счастливых там не было…

Художник спустился на первый этаж, вымыл руки, поставил чайник. В последнее время стал тяготиться одиночеством. Раньше прекрасно проводил время один – работал, читал, ходил в кино, трепался по телефону; бывало, с другом Юрой встречался, но не так уж часто. А тут вдруг захотелось с кем-нибудь чайку вместе попить. Даже брату позвонил, но не застал. Что это? Старость?

Медный чайник вспотел от собственного кипения. Художник поставил на круглый, покрытый кружевной салфеткой столик тарелочку с пирожным – в желейном склепе покоился банан, как спящая царевна в хрустальном гробу.

Прежде чем налить себе чаю, он взял телефонный аппарат и набрал номер:

– Юра! Слабо сейчас сесть в машину и приехать на чашечку чая, я тебя надолго не задержу?

Конечно, Юре было слабо, потому что к нему как раз пришёл студент – помочь повесить настенные часы. Озарившееся на время разговора улыбкой лицо Художника снова сделалось озабоченным. Налил себе чаю, хлебнул, ожег язык.

Поразмыслив, он решил немного убрать нижний этаж – чтобы отвлечься от нарастающей душевной смуты. Тщательно водил тряпкой по бокам старинной амфоры, по крышке стоявшего «для мебели» старого рояля, по поверхностям рам и рамочек, застывших вдоль стен.

Камин, что ли, растопить… Нет, ни с чем не хочется возиться. Снова поднялся в мастерскую, встал перед портретом, прищурился.

За окном было уже темно. Расшумелся ветер, знакомая ветка осины стучала по стеклу. Временами шум деревьев, теряющих свою последнюю в этом тысячелетии листву, усиливался до ужасающего, леденящего душу воя, потом стихал, и тогда слух улавливал звуки сиюминутной земной жизни – тихую мелодию, шорохи проезжающих машин, – пока следующий порыв ветра не заглушал их. Иногда казалось, что к ветру присоединяется морской прибой, хотя моря в Измайлове пока не было.

С какого-то момента портрет стал казаться Художнику испорченным, но он никак не мог понять, в чём дело. То ли наружный уголок правого глаза как-то опустился вниз и из-за этого человек на портрете выглядел обиженным, то ли…

Бог его знает. Наверное, лучше отложить работу до завтра. Шум за окном утих – стихия то ли угомонилась, то ли готовилась к новому рывку…

Когда Художник вошёл в спальню… он увидел (и почему-то совсем не удивился)…что на его тахте… опершись на тёмно-синий атлас покрывала левой рукой с большим синим перстнем на безымянном пальце… как-то боком сидит… немолодая женщина с тёмными глазами, коротко стрижеными волосами, в брюках и чёрной куртке. Женщина напряжённо смотрела на Художника. Окно в спальне было распахнуто настежь.

– Здравствуй. Не узнаешь?

Прорезав толщу лет, голос человека с портрета произнес: «Хорошая девочка, отличница…»

– Опять взялась меня преследовать? – он рассыпчато рассмеялся.

– Согласись, что я оставила тебя в покое на целую жизнь.

– А зачем теперь пришла?

– Мне интересно, доволен ли ты жизнью?

– Мало ли что тебе интересно…

Тем не менее Художник задумался. Дама выпрямилась, убрав с покрывала руку. Из перстня вылетел синий зайчик и угодил прямо в глаз Художнику. Гостья поставила локти на колени, уложив в ладони печальное лицо.

– Да, доволен. Жил как хотел, хотя иногда дорого за это платил. А ты?

Дама молчала. Потом отняла руки от лица, на котором остались розовые следы.

– Нет, хотя грех жаловаться. Помнишь наши тетрадки откровенности? На вопрос «Ваш любимый герой» все отвечали «Павка Корчагин», а ты написал «Геннадий Николаевич». На вопрос «Ваш любимый афоризм» все – единодушно – «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях», а ты «Чтобы сойти с ума, надо его иметь». В отличие от меня ты был свободен. Я же зависела от всего: условностей, родителей, собственной гордыни, ложной стыдливости, лени. Не умела поступать и преступать. Нечем было дорого платить, да и мало что понимала. Гораздо легче было верить, что «звать не надо», всё «явится нежданно, счастьем расцветёт вокруг». А когда прозрела, было поздно, все журавли улетели на юг и обратно не вернулись; и вожаком стаи был ты.

– Я-а-а? Ты ошибаешься. Меня в этой стае не было, и быть не могло.

Бешеный порыв ветра захлопнул правую створку окна, придавив шёлковую охру занавески. Художник подошёл к окну, высвободил и расправил ткань, закрыл раму, повернулся. Женщины в спальне не было – она стояла в смежной со спальней мастерской, перед портретом, и внимательно в него вглядывалась. Долго молчала, потом спросила:

– Разве этот человек был несчастлив?

Художник промолчал. Тогда, на бульваре, он тоже никогда не отвечал на вопросы, касающиеся Учителя. Нахохлившаяся птица снова сидела на клетке и со скрипом жевала воздух. Художник улыбнулся своим мыслям и сказал:

– Да, когда ты бегала мимо с нотной папкой, я, в сущности, уже был свободен. Помнишь, как ты влепила мне пощёчину?

Женщина повернулась и тихо пошла к двери, задев полой куртки стоявшую на ореховом столике вазу из тонкого стекла. Ваза упала, звякнула, покатилась и остановилась у ножки стула, не разбившись. Художник провёл рукой по гладкой седине волос, сделал шаг вслед непрошенной гостье, однако провожать не стал, лишь смотрел на степенно спускающуюся по лестнице женщину, которая изо всех сил старалась скрыть мучительную боль в суставах.

Когда женщина скрылась, Художник посмотрел в трюмо на все свои отражения, тихо засмеялся и подошёл к портрету. Он вдруг ясно понял, что надо сделать…

V

…Маленький Тепловичок немного захлебнулся, потому что толстая труба, по которой он плыл в умеренно горячей воде, резко поворачивала вверх, после чего из вертикальной снова становилась горизонтальной. Самым трудным было преодоление порогов и водопадов у насосов: там всё крутилось, шумело, но в конце концов снова выносило в ровный поток, так что до входа в котёл можно было немного передохнуть. Однажды, пожелав разнообразить путь, Тепловичок отправился в байпас, а когда понял свою ошибку и захотел вернуться, не тут-то было: обратный клапан пропускал туда, но ни в коем случае – обратно, так что пришлось ему, не погревшись в котле, совершить неприятный круиз через чугунный радиатор ближайшего дома.

Помня о той неудачной импровизации, Тепловичок решил раз и навсегда, что от добра добра не ищут, и плыл обычным маршрутом – через котёл. Вход в котёл – весьма волнующий момент: здесь меняется режим и весь смысл бытия, поэтому Тепловичок каждый раз напрягается, подтягивается. Вот… Сейчас… Сразу обдало горячими газами, он ощущал их через стенку трубки – она тоненькая, и он насквозь видел все, что творилось в горниле.

Путь Тепловичка внутри котла всегда сложен и витиеват. Ага, вот свежая ржавчина, которой в прошлый раз не было. Немного поразмыслив, он пнул её подметкой плавательного штиблета, стенка легко рассыпалась в труху, вода зашипела, полилась, густой пар смешался с едкими газами – это было его стихией, его вдохновеньем, его звёздным часом!

Теперь Тепловичок продолжал свой путь в потоке дымовых газов – такая удача выпадает нечасто. Несёт, несёт горячее течение, вот уже нет никакой воды, просто горячий сухой газ. Только бы не потерять сознания. У него даже некий план созрел – на случай, если доберётся до неба…

Неожиданный удар о стену – Тепловичок перевернулся, успев однако сообразить, что уже находится в туннеле дымовой трубы; через секунду его выбросило на холод, и он оказался на кромке выходного отверстия.

Рядом возвышались три абсолютно такие же трубы, как та, на которой он стоял и смотрел в небо. Оно было низкое, сырое, беззвёздное. Тепловичок сполз на ближайшую металлическую площадку и огляделся. Затем поднял валявшийся кусок белой стекловаты, надел перчатку, измазанную чёрной сажей, и указательным пальцем правой руки крупно написал чёрным по белому: «ЗА НЕРЖАВЕЮЩЕЕ БУДУЩЕЕ!»; расшатал и отломил ржавую стойку и, как к древку, прикрепил к ней полотнище с надписью; с помощью отрезка пакли примотал древко к перилам, рядом с горящей лампочкой, и отошёл на другую сторону площадки, чтобы издали полюбоваться своей работой.

Через некоторое время Тепловичок, чрезвычайно ловкий и изворотливый, взобрался по дымовой трубе вверх и чуть было не унёсся в небо с дымовыми газами, но вовремя схватился за скобу. Затем, пройдя весь обратный путь сквозь дым, кипящую воду и ржавые, а также нержавые трубы, Тепловичок очутился наконец в той точке, откуда мог спокойно продолжить своё теплоносное плавание…


…За полукирпичной, полустеклянной стеной стоят четыре огромных агрегата, опоясанных в нескольких местах, уже над перекрытием, металлическими площадками. Агрегаты проросли сквозь потолок здания, врезавшись огромными трубами в небо. Произошло это очень давно.

Когда люди пересекающимися потоками возвращаются с работы, топча и превращая в грязную жижу белый снег, а из четырёх гигантских труб валит белый – на фоне чёрного неба – дым, к окнам тепловой станции подходит никуда не спешащая женщина в фетровом башлыке и смотрит внутрь здания на коррозирующие котлы, грохочущие вентиляторы и насосы, бесчисленные ветви трубопроводов, которые ей когда-то удалось так ловко развести по огромному пространству – ни одна не врезалась в другую. А эти навеки родные банты задвижек, вентилей и кранов! Особенно помнится приямок, где умудрились разместиться неуклюжие, как мамонты, отводы со всеми коленами и переходами. Она сама лично работала над этим небольшим, но ответственным участком, накладывая один на другой кусочки кальки…

И неизменно вспоминается начальник – невысокий, смуглый, черноглазый, рано овдовевший человек, с которым она бок о бок сидела в большом проектном зале. Недостаток роста с лихвой окупался мужским обаянием, чувством юмора, здоровым интересом к мамзелькам, как называл он особ женского пола. Сплетен не любил. Бывало, начнут бабы пороть свою женскую чушь, он возьмёт сигарету и выйдет в коридор. Иногда исчезнет надолго, потом появится в проеме старинного особняка, в котором они тогда работали, – чересчур смуглый, с подозрительным блеском в глазах. Сядет рядом за свой стол, и она наверняка знает, что сейчас ему надо ещё, а у него нет денег, и он стесняется попросить у неё трёшку, потому что уже трёшку должен. И заговорит с величайшей серьёзностью о работе; блестяще, талантливо, играючи развеет все её производственные сомнения и только после этого скажет сквозь зубы: «Дай трешку, послезавтра все отдам». А послезавтра получит свою зарплату и всю подчистую раздаст по рублям, трёшкам и пятёркам, чтобы начать новый цикл…

Милый, милый начальник. Он был отличным душемером, погрешность которого равнялась нулю; камертоном, чутко реагировавшим на скрытую подлость, – им можно было поверять строй человеческой души. Бывало, если на вопрос, «нравится ли тебе такой-то», он замялся, не отвечая ни да, ни нет, будьте уверены – такой-то таит в себе качества сомнительного свойства. И насчёт того типа, что заставил её целый рабочий день рыдать под лестницей особняка, начальник не ошибся, хотя видел типа всего один раз. Правда, ей тогда очень хотелось обмануться…

Однажды начальник поставил вопрос ребром, но для неё это было невозможно: с ним весело флиртовалось на работе, где он видел черту, через которую переступать не следует, но на воле любезный сердцу человек быстро удалялся в хмельную даль, и никаких границ уже не существовало…

Однажды, взявшись за руки, они культурно гуляли, как положено в Парке культуры, но потом, на подходе к её дому, он потерял всякое терпение и, не проводив до подъезда, умчался в другую сторону – душа горела…

Когда она подала заявление «по собственному желанию», начальник несколько дней молчал, храня бумагу под грудой папок; потом, понимая тщетность уговоров, всё же, на всякий случай, предложил немедленное повышение в должности и зарплате, хотя прекрасно знал причину, по которой она уходила на понижение в том и другом…

Милый, милый начальник… Они не виделись несколько лет… И вот однажды утренний звонок общей сотрудницы… То, что лежало в гробу, даже отдалённо не напоминало начальника, так же, как полная, степенная, неплачущая женщина, приглашавшая на поминки, – его некогда юную дочь, которую он и любил, и мучил…

И снова всё это вспоминается, когда на улице не зима-не лето, мороз-не мороз, человек в другом конце большого города, а рядом – его «объект», который он придумал и построил. И вот уже жизнь проходит, начальника давно нет, а объект всё стоит, и даже коррозия его не берёт. Дымит, кряхтит архаичный монстр, все еще отапливая доживающие свой век пятиэтажные бараки с отдельными квартирами, куда в своё время переселили измученных обитателей перенаселённых подвалов и коммуналок…

Женщина затянула потуже башлык, сжала внутри варежек замерзшие пальцы и тоскливым взглядом посмотрела на дымящиеся трубы. И вдруг над одной из опоясывающих монстры металлических площадок увидела маленький белый флажок с нелепой надписью «ЗА НЕРЖАВЕЮЩЕЕ БУДУЩЕЕ».

«Что за лозунг? Кто это так странно шутит? Какая-то нечеловеческая формулировка», – подумала женщина, разжала пальцы, сунула руки в карманы и направилась к метро.

Флажок со странной надписью реял над районом. Мимо лампочки в двести свечей (подумать только – вместо одной лампочки могли бы гореть двести свечей!) с бешеной скоростью проносились и пропадали во тьме мириады мелких снежинок…

.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации