Текст книги "Эксплеты. Последняя сказка"

– Я знаю, как это бывает, Эдд. Я знаю, что случится с Бериотом! И с Даном тоже. Я погубила свою семью. И этот ребенок сделает то же самое с Бериотом. И Даном. Бездна поглоти этот проклятый дар!

– Совалия, Совалия, послушай меня, не случилось ничего непоправимого. Присядь. Он спит? Совалия, он спит?

– Ты же не думаешь, что я убила его?! – воскликнула она в ответ, в голосе явственно слышались слезы.

– Тогда скажи мне, что произошло и зачем ты здесь?

Наконец она осторожно присела на край стула, чуть подбоченясь, опираясь локтем о стол. Села так близко от того места, где прятались Омарейл и Даррит, что принцессе показалось, она могла учуять запах промокшего от дождя платья Совы. Их разделяла лишь тяжелая штора.

В руках у женщины был сверток из одеяльца.

Задыхаясь от рыданий, Сова ответила Мраморному человеку:

– Его дали мне в руки, я посмотрела в его глаза и сразу почувствовала, он эксплет. Это конец.

– Совалия…

– Я знаю, как это бывает, Эдд! Ребенок-эксплет – это неконтролируемое чудовище, которое порабощает волю всех, кто его окружает. Ты видел Артура!

Сова взглянула на малыша на руках.

– Этот младенец – конец для моих сыновей, – выдавила она. – Их личности будут стерты.

– Думаю, ты немного драматизируешь, Совалия, – мягко произнесла госпожа Тулони.

– Так почему же ты, Луна и Небо, сбежала из Нортастера, Фрая? – возопила Сова. – Почему ты не со своей семьей? Почему ты, Эдд, оставил своих родителей? Почему так печешься о том, чтобы у каждого эксплета был наставник, который поможет контролировать дар? Почему моя семья – это сборище неудачников? А Ил Белория? Что-то не очень лестно он отзывался о своей родне, когда я видела его в последний раз!

– Совалия, ты беспокоишься о старших детях, это понятно… Но этот малыш – тоже твой ребенок.

Омарейл не сразу расслышала ответ, потому что Сова зашептала:

– Нет. Нет, Эдд. Это не мой ребенок. Нет. Я не могу его оставить. Бериот будет Советником. Он уже отлично считает, даже в уме. И слышал бы ты, как он рассуждает. Он так умен, остальные дети по сравнению с ним – неотесанные бревна. Я не допущу, я не позволю…

Ее голос сорвался.

Омарейл боялась смотреть на Даррита. Не желая верить в то, что произойдет дальше, она было подалась вперед, чтобы остановить госпожу Дольвейн от ужасной ошибки, но Даррит почувствовал ее порыв и прижал к себе. Лишь убедившись, что она замерла в нерешительности, безмолвно покачал головой и отпустил.

– Совалия, – Фрая заговорила очень осторожно, будто боялась, что та бросит младенца и убежит, – ты только-только родила ребенка, твоя голова затуманена, ты не мыслишь здраво. Возвращайся домой, отдохни, а завтра…

– Я хочу, чтобы ты взяла его себе, Фрая, – твердо заявила Сова.

– Совалия, – прогремел Мраморный человек, – послушай, что ты говоришь! Ты собираешься оставить своего ребенка? Отказаться от одного ради другого?

– Он не должен был родиться эксплетом! – истерично воскликнула она.

– Но он родился. И ты в состоянии справиться с этим. Подумай, что об этом скажет твой муж.

– Я совру, что мальчик родился мертвым. – Ее голос быстро стал совершенно холодным и пустым.

– Если бы это был мой ребенок… – начал Мраморный человек, но Сова его прервала:

– Но он не твой, Эдд! Ты лишил себя этой возможности. Возможно, если бы он был твой… если бы Бериот и Дан были твоими, все было бы иначе! Но мой муж – обычный человек, который не сможет совладать с эксплетом.

– Понимаю: только ты имеешь право манипулировать им, – с горькой усмешкой отозвался Эддарион.

– Не надо опять читать мне нотации! – взорвалась Сова, вскакивая на ноги, прижимая к себе крохотный сверток. – Проклятие, ты… ты кусок камня, правильно тебя прозвали Мраморным! Что ты здесь вообще делаешь?

– Сама судьба меня сегодня сюда направила, – отозвался он. – Чтобы помешать тебе совершить самую страшную ошибку в жизни.

Сова рассмеялась. Сухо и горько.

– Моих ошибок уж не счесть. Еще одной больше – переживу.

– Я не позволю тебе! – яростно ответил Эддарион.

– С чего ты взял, что я стану тебя спрашивать?!

Повисла пауза. Тишина была пугающей.

И тут раздался глухой удар. Омарейл чуть выглянула из-за занавески. Огромный Мраморный человек стоял на коленях перед совсем еще молодой, такой пугающей и красивой Совалией. Ее волосы были распущены, корсаж платья завязан наспех. Она неотрывно смотрела Мраморному человеку в глаза. Тот схватился за голову, но, будто очарованный, не мог отвести взгляда.

– Совалия! – воскликнула Фрая, но побоялась оттолкнуть Сову из-за младенца.

Эддарион начал рычать от боли, его зубы были стиснуты, кожа побледнела больше прежнего, голубые вены начали вздуваться. Радужка глаз стала совсем черной, белок же покрылся красной сеткой.

Фрая продолжала выкрикивать имя Совы, хватая ее за плечи и пытаясь отвернуть голову, но та стояла точно статуя и продолжала глядеть Эддариону в глаза. Даже Омарейл начала чувствовать волны, посылаемые ему: смесь гнева и горя.

Она не знала, следовало ли вмешаться, помочь. Все происходило одновременно так быстро и так болезненно долго, что ни одно действие не казалось правильным и своевременным. Когда принцесса наконец решила, что выскочит из своего укрытия, Мраморный человек упал без сознания. Совалия сделала шаг назад. С вызовом посмотрела на Фраю.

– Ты будешь сожалеть об этом всю оставшуюся жизнь, – хрипло произнесла Фрая, падая на колени рядом с Эддарионом и беспомощно ощупывая его голову и шею.

– Ты же хотела ребенка, – надменно подняв подбородок, произнесла Сова. – Это твой шанс, наконец, завести его.

Хозяйка дома горько качала головой, но было ясно, что – не после этих слов, но после сцены с Эддарионом, – она вряд ли станет долго спорить.

– У него прекрасная наследственность, он вырастет очень умным. И ты сможешь научить его пользоваться даром. Может быть, он, – голос Совы дрогнул, ей понадобилось несколько секунд, чтобы совладать с ним, – вырастет достойным человеком, в отличие от нас всех. Ты же сама понимаешь, Фрая, что так будет лучше для него.

– Совалия, пожалуйста, не делай этого, – с трудом проговорила госпожа Тулони, глотая слезы.

– Не нужно, Фрая. Давай опустим эти сентиментальные сцены из дешевой постановки с Театральной площади. Забери своего сына.

Фрая безмолвно плакала, протягивая руки к новорожденному. Омарейл ожидала, что Сова просто отдаст ребенка, но та застыла, вглядываясь в личико младенца. Ее губы искривились.

– Поверь, так будет лучше для всех, – произнесла она, голос звучал надтреснуто.

Омарейл видела, что младенец серьезно глядел на мать. И хотя она знала: только родившийся ребенок едва ли способен что-то рассмотреть – казалось, его взгляд действительно был направлен на лицо Совы. Та перехватила сына иначе, чтобы уткнуться носом в темноволосую макушку. Глубоко вдохнула, целуя его лоб, маленький нос, щеки.

– Пожалуйста… – прошептала Фрая.

Сова поджала губы, пряча эмоции, и покачала головой.

– Ради Бериота и Дана я готова на что угодно. Ты можешь считать меня монстром, можешь осуждать, но я знаю, что спасаю их. И этого ребенка тоже.

Наконец она передала его Фрае. Прикрыла глаза.

– Убери его, пожалуйста, я не могу больше видеть…

Хозяйка дома понесла младенца в соседнюю комнату. В это время Сова прижала ладонь ко рту, сдерживая рвущийся наружу стон. Омарейл увидела гримасу боли, которая исказила лицо женщины. Но через секунду госпожа Дольвейн утерла слезы, распрямила плечи и напоследок сказала вернувшейся Фрае:

– Кормилицу я уже вызвала. Она должна прибыть с минуты на минуту. Вот на первое время. – Сова опустила на стол тяжелый мешочек с со́лями. – У меня две просьбы.

– Еще? – саркастично уточнила госпожа Тулони и присела на пол, чтобы снова осмотреть Мраморного человека.

– Во-первых, назови его Норт.

– Имя не для простолюдина…

– Он из первых семей! – зло отозвалась Сова, а затем спокойнее продолжила: – «Норт» означает «Север» на языке древних, так что тебе наверняка позволят назвать именно так. Во-вторых, пожалуйста, никогда никому не говори, кто его мать. Это может погубить мою семью. Норт тоже не должен знать. Обещай.

Фрая закачала головой:

– Позволь сказать мальчику…

– Сказать что? – сердито уточнила Совалия. – Что он – угроза для своей родной семьи? Что от него отказались ради благополучия брата? Обещай, что не скажешь.

Госпожа Тулони горестно вздохнула.

– Да вряд ли и смогу… – потерянно пробормотала она. – Разве можно объяснить, почему родная мать решила бросить беспомощное дитя?

– Как тебе будет угодно. – Дернув плечом, госпожа Дольвейн вышла из комнаты. – Мне нужно идти, Сумрак ждет.

Хлопнула входная дверь. За окном раздался скрип повозки и цокот копыт.

Совалия Дольвейн уехала с Северной улицы, чтобы сообщить семье о постигшем их горе.

Глава 8
Как мы начинались

Когда дверь за Совалией Дольвейн захлопнулась, Омарейл будто очнулась: к ней вернулись звуки, запахи, ощущение собственного тела. Но поверить в происходящее все еще было трудно.

Она повернулась к Дарриту, не зная, что сказать. Но, увидев его окаменевшее лицо и руку, сжавшую косяк так сильно, что побелели костяшки пальцев, нашла только один способ выразить свои чувства. Мягко обняв его, она прижала голову Норта к своему плечу, запустила пальцы в черные волны волос.

Вскоре детский плач заставил ее отступить. Она вышла в первую комнату – там Фрая пыталась пробудить Эддариона. Прошла в следующую. Новорожденный лежал на кровати, почти неспособный двигаться из-за тяжелого одеяла. Он не столько плакал, сколько кричал, даже в сумраке комнаты было видно, что его лицо покраснело. Омарейл откинула одеяло, но так и не решилась взять ребенка на руки. Он казался слишком хрупким с этой непропорционально большой головой, тонкими ручками, торчащими из белоснежной распашонки, и крохотными ножками с посиневшими пятками.

В комнату вошла Фрая. Не говоря ни слова, она взяла младенца и начала укачивать. В колыбели ее рук он успокоился, крик прекратился.

Распахнув занавески, в дверном проеме появился Даррит. Желтый свет из комнаты осветил личико малыша. Омарейл чуть нахмурилась.

– Знаешь, мне кажется, мы что-то не так поняли. Черты лица, кхм, другие, – обратилась она к Дарриту, – посмотри, как широко посажены глаза, рот смешной. И голова странной формы, какая-то вытянутая. В общем, он довольно страшненький.

Несмотря на то что Норт был явно потрясен недавней сценой, слова принцессы заставили его улыбнуться.

– Это нормально, все новорожденные выглядят необычно и часто довольно нелепо.

– Мама говорила, что я была очень красивой, когда родилась, – возразила Омарейл.

– Это тоже нормально. Для матери ее ребенок всегда… – Он осекся, не сумев закончить фразу.

А Фрая, продолжая держать малыша, внимательно посмотрела на Даррита и с нажимом произнесла:

– Думаю, пришло время все мне объяснить, Норт.

Он кивнул, но в этот момент раздался стон – Эддарион наконец очнулся. Все вышли к нему.

– Где она? – спросил Мраморный человек, привстав на локтях, а затем взглянул на Омарейл и отпрянул.

Белки его глаз покрывала красная паутинка, отчего голубая радужка казалась особенно яркой. Во взгляде читались испуг и боль.

Эддарион с большим трудом, опираясь о скрипящий под его весом стол, поднялся на ноги. Перевел взгляд на Фраю и схватился за голову. Сжимая виски, он издал глубокий, низкий стон и привалился к стене.

– Что она сделала со мной? – воскликнул он, вцепившись в свои светлые волосы.

Прядь вырвалась на удивление легко. Эддарион в ужасе взглянул на оставшийся в кулаке клок и обессиленно упал на стул.

– Что произошло? Кто там?.. – Мраморный человек указал рукой на соседнюю комнату, жмурясь.

– Младенец. Сын Совалии, – ответила Фрая с беспокойством.

– Я… я чувствую его.

Эддарион встал.

– Ты тревожишься, Фрая? – спросил он. – И… рада? Очень глубоко я ощущаю твою надежду и радость.

Она ахнула и сделала шаг назад.

– А ты? – Мраморный человек повернулся к Омарейл и схватился за сердце. – За кого тебе так больно? За младенца? Нет…

Он взглянул на Норта и зарычал, еще сильнее сжимая голову.

– Что, тьма тебя раздери, это такое?! – Эддарион простонал. – Это невыносимо. Мне нужно побыть одному.

С этими словами он, шатаясь и ударяясь то о косяк двери, то о стену, ушел прочь.

– Нужно как-то помочь… – растерянно проговорила Омарейл.

– Пускай придет в себя, – отозвалась Фрая. – Я не знаю, что мы можем сделать. И у нас есть те, кто нуждается в помощи больше. В помощи и в правде.

Даррит глубоко вздохнул, сел за стол и начал свой рассказ.

Говорил он сухо, поэтому Омарейл не могла не дополнять его важными, на ее взгляд, комментариями.

– Я попала в вашу лавку случайно. Тогда я еще не знала, кто вы, – заметила она.

– Ты сразу меня заинтриговала, потому что я считала, что знаю всех эксплетов в Ордоре, – отозвалась Фрая. – По крайней мере, Эддарион вроде бы знает, но о тебе никогда не упоминал. А когда появился Север… – она посмотрела на Даррита.

Выглядел тот неважно: бледный, хмурый, с потухшим взглядом. Уголок его рта, переходящий в ярко проступивший шрам, искривился сильнее обычного.

– Мое появление случайностью не было, – произнес он. – Дело у нас тут совершенно иное, но я не мог с тобой не повидаться.

Фрая хотела что-то ответить, но затем понимание отразилось на ее взволнованном лице. В это мгновение и Норт осознал, как это прозвучало. Он нервно взглянул на нее, затем на Омарейл, приоткрыл рот, будто собираясь что-то сказать, но не нашел правильных слов. Такая реакция лишь выдавала печальную правду: в его времени что-то не позволяло ему видеться с госпожой Тулони. И по трагичности, с которой была произнесена последняя фраза, ответ напрашивался один.

Принцесса не считала себя вправе вмешиваться, поэтому молча наблюдала, как Фрая берет себя в руки, внимательно, с интересом смотрит на Даррита, пряча потрясение и оставляя лишь любопытство.

– У тебя глаза отца, – сказала наконец она, переводя взгляд на младенца, спящего у нее на руках. – Я его нечасто видела, правда, но форма очень уж особенная. У братишки Дана такие же глазки.

И это замечание заставило Омарейл в полной мере осознать всю ситуацию. Даррит был сыном Совы, а значит – родным братом Дана и Бериота. Перед ее мысленным взором появилось, хоть и нечетко, лицо директора школы. Загадочно блестели хитроватые лисьи глаза! Она не обращала внимания прежде, а сейчас поняла, что, действительно, оба – и Норт, и Дан – обладали этим необычным разрезом. Как можно было не замечать раньше?

Вспомнился момент, когда маленький Бериот забегал в Луми-лавку с просьбой подписать открытку для «малыша». От старшего брата. Речь шла не о Дане, а о тогда еще не родившемся Норте.

А следом, цепляясь одно за другое, начали всплывать и другие воспоминания. Острой занозой засевшее «Ты не представляешь, на что я способна ради вас с Бериотом», сказанное когда-то Совой Дану, теперь приобретало еще более пронзительный и мрачный смысл.

– Я бы не поверила вам, – сказала Фрая после небольшой паузы. – Часовщик? Путешествие во времени? Это слишком невероятно даже для меня, а ведь я могу одним взглядом внушить любовь или ненависть. Но твое имя! Такое совпадение маловероятно: ты не мог знать, как Совалия решит назвать ребенка.

Она помолчала.

– Два неизвестных эксплета. Имя. Глаза. – Казалось, она убеждала саму себя. – Да и какой, в конце концов, вам резон разыгрывать меня таким образом или пытаться обмануть? У меня ведь ничего нет: ни власти, ни больших денег, ни связей, все оборвала. Если кому-то когда-то и причинила зло, перед всеми вину давно искупила. Некому и не за что меня ненавидеть, чтобы так жестоко шутить.

Омарейл кивнула.

– Я вас хорошо понимаю, – сказала она, – мы и сами не поверили бы, не случись это все с нами. Вы хотя бы живете со знанием об эксплетах всю жизнь, а я узнала о своем даре несколько месяцев назад. До тех пор самым большим «чудом» в моей жизни было глупое предсказание, в которое меня заставляли верить. А за последний год я столкнулась с таким, что лекции Магистра Света обо всех чудесах, что произошли благодаря Солнцу, – просто дет…

Она оборвала себя на полуслове, поймав мрачный взгляд Даррита. Взглянув на Фраю, Омарейл поняла: ничто не осталось незамеченным.

Эксплет, узнавший о своем даре во взрослом возрасте, – это само по себе необычно. Но то, что ей довелось слушать лекции Магистра Света… Со Светлейшим могли говорить либо другие служители Света, либо особы королевских кровей. И отсутствие белой рясы на Омарейл оставляло не так много вариантов.

– Кто ты? – спросила наконец госпожа Тулони.

В этой женщине интересным образом незамысловатые манеры и кажущаяся простота сочетались с невероятной проницательностью и наблюдательностью.

Омарейл взглянула на Даррита, он едва заметно отрицательно покачал головой. В глазах читалось неодобрение. Она отвернулась, сделав вид, что не заметила или не поняла:

– Полагаю, вы все равно узнаете.

– Мирра… – предупреждающе произнес Норт.

– Госпожа Тулони уже знает, что мы прибыли из будущего, – рассудительно ответила Омарейл. – Она знает, что ты – Норт. – Она указала на спящего ребенка. – Что плохого, если я расскажу правду о себе?

– Мы не знаем, к каким последствиям это приведет, – возразил он.

– Но это не так! Мы знаем! Норт, Фрая будет все детство читать тебе эти сказки о простолюдине и принцессе, неужели ты думаешь, она не поймет, что к чему? Будет делать это просто потому, что в доме нет других книг?

– Прошу прощения?! – воскликнула госпожа Тулони.

Младенец недовольно закряхтел. Он зашевелил ручками, начал сжимать и разжимать пальчики, поджимать ножки, и Фрая принялась успокаивающе тянуть «ш-ш-ш». Когда она наблюдала, как разглаживалось личико малыша, ее собственное светилось счастьем.

Едва ребенок спокойно засопел, она шепотом обратилась к Омарейл:

– Принцесса?

Омарейл чуть виновато пожала плечами.

Госпожа Тулони взглянула на недовольного Даррита. Тот отвернулся к окну.

– Наследная? – уточнила она.

– Надеюсь, что да. Это зависит от того, сможем ли мы с Нортом сделать все как надо.

Фрая задумалась:

– Ты дочь принца Эйгира?

Омарейл кивнула, и тут госпожа Тулони негромко рассмеялась.

– Не могу поверить, наследная принцесса работала у меня в лавке помощницей! – А затем она поняла кое-что еще: – Наследная принцесса – эксплет!

Ее глаза чуть расширились, улыбка покинула губы.

– Совалия бы этого не допустила.

Фрая взглянула на ребенка в своих руках, на Даррита, вновь на Омарейл:

– После сегодняшнего… Ее муж – Советник. Ее сын будет Советником. Как она восприняла рождение принцессы-эксплета?

– Очень творчески, – отозвалась Омарейл, скрывая душевную боль за ироничным ответом.

– Ох, что еще она наделала? – выдохнула Фрая.

…Омарейл как раз успела кратко рассказать о предсказании, когда пришла кормилица.

Большая женщина с мягкими полными руками, покатыми плечами и круглым румяным лицом, она без остановки рассказывала о своих детях, в особенности о младшем сыне, что родился совсем недавно. Маленький Бой был крепким и упитанным, что, по мнению кормилицы, говорило о высоком качестве ее молока.

Она оставила на столе плоскую бутылочку с резиновой соской – в ней было немного молока на следующий раз – и пообещала прийти вновь уже утром.

– Пока он такой маленький, ему не нужно много. А потом уж наладим с вами режим. – Женщина беззаботно улыбнулась Фрае. – Да не беспокойтесь вы, за такую щедрую плату я готова переехать к вам жить, если потребуется. – А затем, вспомнив об обстоятельствах своей жизни, добавила: – Но только с Боем, его еще рановато оставлять одного дома.

Свет газового светильника был тусклым, и оттого все тонуло в таинственном полумраке. Атмосфера была странной: завораживающей и пугающей одновременно. Как будто все они стояли на пороге чего-то значительного, но пока что прятались в уютном коконе этой маленькой комнаты, скрывая страх и волнение за долгими разговорами и безмолвным наблюдением за спящим ребенком.

– Я… я правда выращу этого ребенка? – неверяще качая головой, произнесла Фрая. – Он действительно останется со мной?

Норт кивнул.

– Ты знал, кто…

– Нет, я не знал, кем была моя мать. Ты сдержала данное госпоже Дольвейн обещание. Так никогда и не выдала ее личность.

– Неужели оставила тебя в полном неведении? – уточнила она, осторожно подбирая слова.

Похоже, имела в виду «до самой смерти», но не стала произносить вслух.

Он чуть помолчал.

– Ты ведь уже знала, что однажды правда станет известна, жалела меня и не хотела нарушать слово.

Фрая склонила голову, с каким-то новым чувством глядя на взрослого Даррита. С нежностью? С заботой? Она подошла к нему и осторожно положила руку на плечо. Он взволнованно взглянул на нее, его губы разомкнулись, выдавая полную растерянность, а затем он вспомнил о присутствии Омарейл. Это произошло так явно: Норт посмотрел в ее сторону, и лицо переменилось за мгновение. Он поднял подбородок, сжал челюсти и расправил плечи.

Вольный больше не скрывать свою личность, Даррит ушел на кухню, где по-хозяйски поставил чайник на чугунную плиту. Пока он там возился, Омарейл и Фрая сели за стол, и последняя спросила:

– Что же, теперь вы хотите убедить всех, что предсказание ложное?

Принцесса кивнула.

– И погубить Совалию?

Повисла пауза. Омарейл уловила интонации, с которыми был задан вопрос: сожаление, сострадание. Сострадание к Сове.

Принцесса заметила, что Норт, вышедший из кухни в коридор, сделал шаг назад, желая, видимо, услышать продолжение разговора.

– Вы думаете, я должна посочувствовать ей и забыть обо всем, что было? – уточнила она.

– Ох, родная! – вздохнула Фрая. – Конечно нет. Но Совалия – несчастный человек. Ей был дарован великий талант, она же сумела использовать его только во вред. Но Совалию Солнце накажет, это не наше, не людское дело.

– Думаю, Высший Суд Ордора будет готов с вами поспорить. И не забывайте, что я – будущая Королева, и принятие решений о наказании подданных в прямом смысле будет моим делом.

Фрая на время замолчала.

– Мне просто жаль ее.

Омарейл тяжело выдохнула:

– Я понимаю. Но не могу принять. Не могу простить.

– Думаю, она поступила необдуманно, – отозвалась Фрая, – почувствовав, что ты эксплет, поняла, что нужно действовать, и действовать быстро…

Омарейл покачала головой. Как ни странно, о себе и предсказании она в тот момент даже не думала.

– Я про Норта. Как она могла отказаться от него?

В этот момент Даррит наконец появился в комнате с горячим чайником и чистыми чашками в руках. Поставив все на стол, он присел у буфета, открыл нижние дверцы и достал из глубины блюдечко с конфетами, завернутыми в коричневую бумагу.

– Развеялись последние сомнения, – рассмеялась Фрая, – никто не знает про этот мой тайник!

Норт взглянул на нее и тепло улыбнулся. Омарейл не была уверена, что хоть кому-то на ее памяти доставалась такая улыбка.

Первое время они пили чай в тишине. Затем Фрая с тревогой произнесла:

– Эддарион уж больно долго не возвращается. Может, случилось что? Лежит где на обочине… Как-то я привыкла думать о нем как о всемогущем и всезнающем… Но иногда даже самым сильным из нас требуется помощь.

С этими словами она отнесла на кухню почти пустую чашку, а затем вышла из дома.

Омарейл с Дарритом впервые остались наедине.

– Норт, – мягко позвала она после очень долгой паузы.

– Это ничего не меняет. Не беспокойтесь, я все равно намерен закончить нашу миссию.

– Но… она твоя мать… Если мы огласим наше фальшивое пророчество и отправим Сову в тюрьму…

– Эта женщина лишила себя права называться моей матерью на ваших глазах.

И без дара принцесса чувствовала исходящую от Даррита обиду.

– Ш-ш, не надо. – Она положила руку на ладонь Норта, осознавая, что совершенно не представляет, как себя вести и что говорить. – Я понимаю, что ты злишься на нее.

– Я не злюсь, – упрямо заявил он.

– А что ты чувствуешь?

Он посмотрел в сторону, сложил руки на груди.

– Я не знаю. И говорить об этом не хочу.

– Ты уверен? Может, тебе станет легче. Просто поделись своими эмоциями, расскажи, что сейчас на душе…

– Я же сказал, я не знаю! – воскликнул он, раздраженно дернув плечом. – Не хочу с этим разбираться.

Младенец заплакал.

Омарейл с укоризной посмотрела на Даррита.

– Такие маленькие дети не реагируют на звуки, – убежденно заявил он, получив в ответ скептический взгляд.

Оба подошли к раскрасневшемуся орущему ребенку.

– Что сделать, чтобы он перестал кричать? – спросила Омарейл, ощущая нарастающую панику.

Она испытала новое чувство: желание во что бы то ни стало сделать так, чтобы ребенок прекратил плакать.

– Нужно взять его на руки, – ответил Норт, но почему-то не спешил выполнить собственную рекомендацию.

Когда Омарейл начало казаться, что младенец задохнется от крика, она все же поборола растущую внутри панику и попыталась взять его на руки.

– Он слишком крошечный… – выдохнула она.

– Положите руку под затылок, – продолжал давать указания Даррит, никак не помогая.

Боясь повредить крошечные ручки или кажущийся хрупким позвоночник, принцесса наконец взяла ребенка так, как держали детей женщины на картинах. В колыбели ее рук он вскоре успокоился и попытался открыть глаза, похожие на бездну. Но пока сил хватало только на то, чтобы чуть приподнимать длинные ресницы. Ребенок тихонько кряхтел, будто само существование пока что было для него нелегким делом, и это вызвало у принцессы желание защитить, уберечь от опасностей.

– Хочешь расскажу секрет? – произнесла Омарейл чуть погодя.

– Не уверен, – с горькой ухмылкой отозвался Даррит.

И она отчетливо вспомнила, как совсем недавно в этом же доме раскрыла Норту самую главную тайну – свое имя. Тогда началось долгое и непростое путешествие, которое немыслимым образом привело их обратно в эту комнату, в день рождения Норта.

– Мама прикасалась ко мне.

Эту тайну Омарейл хранила крепче любой другой. Принцессу так настойчиво убеждали в преступности любых мыслей о нарушении предсказания, что от знания о таком деянии Королевы у Омарейл начинало быстрее биться сердце. Никто не должен был знать, что ее мама совершала нечто столь непростительное. Но Норту можно было доверять.

И ей так хотелось расшевелить его, избавить от этого пустого взгляда! Сработало: он с любопытством взглянул на принцессу. Она села в кресло, которое устало заскрипело под ее весом, Даррит занял кушетку, догадавшись, что история не будет короткой.

– Мне много рассказывали о том самом дне, когда Сова сделала предсказание. У Советников, в том числе отца Бериота, и моих родителей было совсем немного времени, чтобы решить, что делать. Им пришлось за час продумать следующие несколько лет моей жизни. Сова тоже была там с ними, видимо, чтобы контролировать их эмоции и вызывать страх. Лебединую башню, где и раньше всегда жили принцы и принцессы, быстро переделали. Первые несколько месяцев я по большому счету жила в кроватке-манеже. Было важно, чтобы я не могла из нее сбежать, научившись ползать, но при этом имела достаточно пространства. А в стене, к которой прикрепили манеж, были сделаны отверстия с перчатками. Родители могли видеть меня, переодевать, давать соску, бутылочку и игрушки. В специальный ящик можно было бросить что-то с одной стороны, а достать – с другой. Наблюдали они за мной через зеркальное стекло. Я их не видела, а они меня – да. Потом, когда я стала чуть постарше, изобретатели сделали специальные механические руки, с помощью которых папа расширил манеж. С помощью их же они с мамой могли немного управлять мной, например, подводить к столику, за которым я обедала. Столик находился все у той же зеркальной стены. Я забирала свою еду в ящике, а ложкой и вилкой пользовалась с ранних лет сама.

Омарейл бросила взгляд на уснувшего младенца. Сова превратила жизнь ее родителей в настоящий кошмар, и все ради власти? Мотив с самого начала казался слабым, бесчеловечным. Теперь кое-что прояснилось: отдать собственного ребенка посторонним людям, чтобы через пять лет столкнуться с еще более серьезной угрозой? Какая насмешка судьбы! Госпожа Дольвейн произнесла свое предсказание не только из-за желания контролировать Короля и Королеву, не только ради возможности для мужа, а затем сына, строить карьеру, но и от досады, разочарования и злобы. Однажды лишив себя сына, она не готова была признать, что совершила ошибку.

– Когда я научилась ползать, для меня переоборудовали часть комнаты, – продолжила принцесса, – позже уже эта часть стала гостиной. Сделали проем с занавеской, я смогла выходить из своей маленькой комнатки в соседнюю. Родители наблюдали за мной как за рыбкой в аквариуме. И, наверное, ничто во всем Ордоре не охранялось так, как то место, куда могли заходить только мама, папа и Сова. Пока я находилась в одной комнате, в другую приходили слуги, наводили порядок. Самыми сложными для родителей оказались несколько месяцев, следующие за младенчеством, когда я уже начала ходить, но еще ничего толком не понимала.

Принцесса вздохнула:

– Думаю, ты прав, Сова и сама порой жалела, что устроила такое. Допускаю, что она действовала на эмоциях, времени на принятие решения у нее было очень мало. А потом пути назад уже не было.

– Вы же не станете защищать ее теперь! – недовольно заметил Даррит.

– О нет… Знаешь, на моих первых рисунках – на тех, которые были хоть на что-то похожи, – мои родители выглядели как я, то есть с длинными светлыми волосами, в платьях, но с длинными черными руками. Со мной, конечно, занимались, развивали, но совершенно не принимали во внимание некоторые слишком очевидные вещи: я считала, что стена с моим отражением и длинными руками в перчатках – это мои мама и папа. Когда это стало очевидно, мне наняли целый штат умных мужей и лекарей. Чтобы «сформировать у меня правильное представление о мире и людях, предотвратить возможные неврозы», – продекламировала Омарейл чьи-то чужие слова, она уж и не помнила чьи. – Начали обучать меня с помощью картин, карточек, скульптур и прочего. Задумались о физическом развитии. Подумать только, все это было напрасно! Все это было не нужно…

Омарейл и Даррит посмотрели друг другу в глаза. Две жертвы одной женщины. Две жертвы материнской любви, так или иначе лишенные ее же.

– Но я хотела рассказать вовсе не об этом. Я просто хотела, чтобы ты понял: долгое время у меня в стене были перчатки. Однажды – судя по тому, что я помню столик у стены и кучу мелков на нем, мне было лет пять – я уснула, рисуя. Я спала, уронив голову на руки, и вдруг почувствовала прикосновение. Сначала к волосам, потом к щеке. Я как-то поняла, что это была мама. Ощущение на коже было странным, возможно, оно напугало меня, но я никак не выдала, что проснулась, только осторожно приоткрыла глаза. Представь мое удивление, когда я увидела руку. Не перчатку – руку. Похожую на мою, только больше. Вот тогда-то я испытала настоящий страх. Пальцы потрогали мою щеку, лоб, веки и еще вот здесь, – Омарейл провела по локтю. – Я слышала мамино дыхание. Затем рука исчезла. Я сделала вид, что только проснулась. Все воспоминания из того возраста отрывочны, но вот этот момент запомнился мне отчетливо до мельчайших подробностей.