Текст книги "Русский со словарем"

Роскошь человеческой коммуникации

Снова о словах

В телепередаче Александра Архангельского “Тем временем” говорили как-то о феномене Живого Журнала. И вот в какой-то момент состоялась короткая пикировка между журналисткой Анной Наринской, весьма критически отзывавшейся о ЖЖ, и Антоном Носиком – создателем Lenta.ru и одним из отцов-основателей русского ЖЖ. В ответ на какую-то реплику Наринской Носик, слегка даже раздраженно, сказал: “Ну зачем употреблять слово общение, когда есть слово коммуникация?” Все развеселились, так что ответ журналистки “Мы же по-русски говорим!” потонул в общем смехе. Такая реакция понятна: реплика Носика прозвучала как парадокс, поскольку в ней вывернута наизнанку стандартная формула блюстителей чистоты языка – мол, зачем новое заимствованное слово, когда уже есть старое (хотя зачастую старое – тоже заимствование или, как в случае с общением, калька). Ну там, зачем нам чужое слово брокер, когда есть хорошее русское слово маклер. Или тем более – зачем слово имидж, когда есть образ.

Услышав слова Носика, я чуть не подпрыгнула от восторга.

Приятно все-таки, когда жизнь подтверждает науку. Дело в том, что лингвисты уже обратили внимание на специфику русских слов общаться и общение.

Анна Вежбицка отметила эти слова в числе “культурных” русских слов, не имеющих английских эквивалентов. По ее мнению, в русском языке существует “культурный скрипт”: “Хорошо, если человек хочет сказать другим людям, что он думает/чувствует”, что и проявляется в таких выражениях, как излить душу, душа нараспашку, а также и в слове общение.

О специфике русского общаться написала Анна Зализняк. Это слово обычно подразумевает, что люди разговаривают в течение некоторого времени, преимущественно с целью поддержания душевного контакта, ощущения общности. Общение в русской языковой картине мира – это большая ценность и источник радости.

В последнее время появились смешные употребления глагола общаться и его производных применительно к конкретным ситуациям:

Маша там общается по телефону с Петей, дообщается и придет.

Прообщались три часа.

Надо общнуться.

Театральный критик Майя Туровская связывает такое распространение глагола общаться в обиходном языке с театральным жаргоном (в системе Станиславского общение – одно из центральных понятий).

В русском языке и раньше существовала идея разговора, который ведется не столько ради предмета разговора, сколько ради самого процесса, ведется неспешно и незлобно. Это слово беседа – а также глагол беседовать. Как сказано у Саши Соколова:

 
Между собакой и волком –
Время для частных бесед:
Пусть незатейлив обед,
Все вы обсудите толком
Вместе с собакой и волком.
 

Но в случае беседы имеет место удовольствие больше интеллектуального свойства, а радость общения связана именно со слиянием душ.

Надо сказать, что русский язык вообще отличается пристальным вниманием к нюансам человеческих отношений (вот еще специфическое русское слово). Ничего удивительного, что слово общение приобрело в русском языке все эти оттенки теплоты, душевной близости и вообще – отношений.

Излишне говорить, что в слове коммуникация всего этого нет.

Поэтому спор Антона Носика и Анны Наринской – это спор вовсе не стилистический, а концептуальный. В возгласе “Зачем употреблять слово общение, когда есть слово коммуникация?”, собственно, вся суть разногласий уже определена.

Если концептуализовать ЖЖ как способ общения, то дальнейший ход рассуждений очевиден. Это общение суррогатное, поскольку ты не видишь глаз собеседника и вообще. На такое общение идут люди одинокие, которые не могут найти родные души в реальном мире, а с другой стороны, выросшие на суррогатном общении подростки потом уже не могут общаться полноценно. Примерно в этом смысле и высказывалась Наринская.

Если же использовать не слово общение, а слово коммуникация, то все выглядит совершенно иначе. ЖЖ дает возможность связываться и вести диалог не только с теми людьми, с которыми и так знаком. Круг собеседников оказывается принципиально незакрытым, и вовсе не обязательно с каждым из них вступать в отношения в этом самом русском смысле, не обязательно каждого впускать в свою душу. Конечно, с кем-то из бесконечного числа собеседников можно и подружиться, но это уже вопрос отдельный. Примерно в таком ключе и высказывался Носик.

Вы не скажете?..

Как-то раз я со взрослым уже тогда сыном и маленькой дочкой собралась съездить на дачу. Дело было в начале лета, нового расписания электричек у нас еще не было, так что пошли наугад. Увидев на станции народ, мы подумали, что поезд скоро, поэтому надо бы сыну пойти побыстрее за билетами.

У стоявшей на платформе бабушки я спросила: “Скажите, пожалуйста, во сколько поезд?” Она раздумчиво ответила: “Нет, это вы не успеете”.

Не дожидаясь продолжения, сын с тяжеленным рюкзаком рванул к кассе. Бабуля между тем развивала свою мысль: “Ну, если только поезд задержат…” Я не выдержала: “Простите, вы можете мне сказать, во сколько электричка?” – “В десять тридцать четыре”. Я говорю: “Боже мой, так это еще через целых шесть минут!” В результате мы прогулочным шагом дошли до кассы, где нас ждал запыхавшийся Гриша с билетами, и еще минуты три стояли все вместе на платформе.

Я понимаю, что у людей разный темп ходьбы, что у всех свои представления о времени и о том, насколько заранее нужно приходить на станцию, но почему нельзя было просто ответить на заданный вопрос, а не делиться вместо этого своими соображениями в духе гоголевских мужиков: доедет это колесо до Москвы или не доедет?

На такую манеру отвечать на вопросы как-то обратила внимание замечательная лингвистка и наблюдательная женщина Татьяна Михайловна Николаева (в новом издании вынуждена отметить, что, увы, покойная). Человек идет в гости в дом, где раньше не был. Дорогу ему объяснили, в качестве ориентира указав булочную. “Скажите, пожалуйста, где здесь булочная?” – спрашивает он у прохожего. “Нет, она уже закрыта”, – отвечает тот и идет дальше.

Противоположную манеру отвечать на вопросы демонстрирует Джером К. Джером. В повести “Как мы писали роман” он, в частности, рассказывает про свою служанку Аменду, которая всегда отвечала точно на поставленный вопрос. Однажды он спросил у нее: “Аменда, вы не знаете, который час?” – “Знаю, сэр”, – ответила она и замолчала. “Аменда, я спросил у вас, который час!” – “Нет, сэр, вы спросили, не знаю ли я, который час, и я ответила, что знаю”.

Нетрудно заметить, что это очень типичный пример английского юмора. Впрочем, приведенные диалоги из российской жизни тоже хорошо вписываются в русскую картину мира. Это ведь оборотная сторона пресловутой русской душевности. Когда вы обращаетесь к человеку, ему мало просто формально ответить на ваш вопрос, он хочет проникнуть в ваши намерения, озаботиться вашими проблемами, дать дельный совет или хотя бы посочувствовать.

Вспоминается очень смешной анекдот, в котором необыкновенно ярко виден затравленный модными на Западе психоаналитиками бедняга. Человек спрашивает у прохожего: “Скажите, пожалуйста, где находится вокзал?” Тот отвечает: “Не знаю. Но хорошо, что мы с вами об этом поговорили”.

Наконец, говоря о вопросах и ответах, нельзя не вспомнить забавную еврейскую манеру отвечать вопросом на вопрос. По этому поводу лингвист Григорий Ефимович Крейдлин как-то написал даже специальную статью. Эпиграфом к ней служил известный еврейский анекдот: “Почему вы отвечаете вопросом на вопрос?” – “А как надо?”

Ой, мамочки!

В одном психологическом журнале я прочитала обсуждение вопроса о том, почему мы испытываем неловкость, когда слышим слово мать? Нет-нет, не в смысле мать-перемать, а в самом обычном. Оно кажется нам слишком официальным – и в то же время грубым. Ну, там, мама подростка обижается, услышав, что он в разговоре с друзьями говорит моя мать, и т. п.

Проблема эта возникает, только когда речь идет о выборе говорящим обозначения для собственной матери или матери собеседника. В остальных случаях слово мать обычно звучит совершенно естественно и даже единственно возможно. Нам едва ли придет в голову требовать заменить мать на мама в таких контекстах: “Мать Пушкина звали Надежда Осиповна”, “Я хотела бы стать хорошей матерью”, “Настоящая мать – не та, которая родила, а та, которая воспитала”. Можно еще себе представить выражение приемная мама, но уж совсем странно для непривычного уха суррогатная мама, биологическая мама. Хотя в последние годы очень распространилось уже не только сочетание суррогатная мама, но и прелестное сокращение сурмама, но это скорее элемент специфического жаргона.

Вообще-то ситуация, когда имеется некоторый термин родства, а кроме него – слово или несколько слов для более интимного и персонального упоминания соответствующего родственника, совершенно нормальна.

В других языках тоже есть аналоги пары мать – мама. Но дьявол, как всегда, в деталях. Например, по-немецки есть слово Mutter (“мать”) и слова Mutti и Mama. Но распределение немного не такое, как в русском языке. Конечно, в обоих языках человек в анкете напишет мать (Mutter), а дома обратится мама (Mutti или Mama). Однако по-русски мы скорее скажем: “Передайте привет маме”, тогда как по-немецки – Grüßen Sie Ihre Mutter. Слыша от хорошо говорящего по-русски немца вопрос: “Твоя мать еще живет?” (буквальный перевод нейтральной фразы Deine Mutter lebt noch?), вздрагиваешь и отчетливо понимаешь, что по-русски надо сказать: “Твоя мама жива?” По-русски, рассказывая о своей семье по радио или телевидению, человек вполне может сказать: моя мама делала то-то и то-то. Если сказать моя мать, это может прозвучать грубовато. По-немецки же здесь нейтрально сказать Mutter, тогда как Mutti или Mama прозвучит неуместно по-домашнему. В русском слово мама выходит за пределы домашнего круга и захватывает часть контекстов, которые в других языках, как еще недавно и в русском, числятся за словом мать. Которое, в свою очередь, теряет позиции и начинает восприниматься как слегка отчужденное наименование. Впрочем, такой захват не всегда проходит безболезненно. Часто человек вообще не может выбрать ни одно из двух слов: мать кажется ему слишком официальным или грубым, а мама – слишком интимным. Многие выходят из положения при помощи различных стилизованных наименований (скажем, матушка) или нарочито игровых (например, мамашка, маман, родительница).

Это не стоит слишком психологизировать. Во всяком случае, не так прямолинейно. Вот, мол, раз мы предпочитаем говорить не мать, а мама, значит, мы инфантильны. Существует речевой этикет, и он меняется. Речевой этикет – вещь очень условная. Конечно, какие-то его особенности у тех или иных групп, культур и т. п. могут что-то там отражать. Так, традиция обращаться к родителям на вы практически исчезла (хотя я знаю людей, в семьях которых это было принято до самого последнего времени). Вероятно, в таком изменении разумно усмотреть отражение эволюции семейных отношений. Однако невозможно в каждом случае устанавливать связь между конкретной речевой формулой и душевной жизнью людей.

Юрий Михайлович Лотман в своих лекциях приводил такой пример из переписки XIX века: на письмо, начинавшееся с обращения “Милостивый государь мой” страшно обиженный адресат ответил письмом, которое начиналось так: “Милостивый государь мой, мой, мой”. Сейчас нам трудно понять его обиду, а на тогдашний слух нейтрально было милостивый государь, а лишнее мой сообщало обращению то ли неуместную фривольность, что ли пренебрежительность, то ли что-то еще. Но это ведь чистая условность. Вот сейчас часто приходится слышать: какой ужас, отчество выходит из употребления, кому пришло бы в XIX веке сказать об уважаемом человеке, например, Александр Пушкин. А как раз в XIX веке именно так и было: “Сочинения Александра Пушкина”. Это потом писателей стали именовать с отчеством. Между прочим, раньше обращение к человеку по имени-отчеству само по себе звучало иначе, чем сейчас, – это было обращение скорее частное, неофициальное, в отличие от разных милостивых государей, превосходительств и сиятельств.

А вот какую забавную и характерную историю я прочла в Фейсбуке незнакомого мне Андрея Гудина:

Примерно в 1973 году, может и в 1974-м, в московской школе на политинформации я, будучи третьеклассником (или четвероклассником), отвечал на вопрос учительницы об очередной внешнеэкономической победе СССР. Не помню сути этой победы, но о ней трубили все советские газеты. Несколько иной взгляд на это событие был у “Радио Свобода” и у “Голоса Америки”. Я рассказал так, как писали в газетах. Учительнице ответ понравился, но она задала дополнительный вопрос:

– А как зовут министра иностранных дел?

И тут я сознательно, делая вид, что это у меня вырвалось автоматически, сказал:

– Андрей Громыко…

Весь класс весело ухмыльнулся!

Мудрая учительница поняла мою выходку и не сдержала улыбки, но, мгновенно взяв себя в руки, аккуратно уточнила:

– Надо же полностью называть!

Я исправился:

– Андрей Андреевич Громыко.

По реакции моего класса и учительницы на это я понял, что “Голоса” слушали все. Но помалкивали.

А вот после урока на перемене мои товарищи одобрительно мне сказали: “Ништяк ты прокололся!” (Слов “классно” и “круто” тогда не было).

Я был доволен…

Возвращаясь к обозначениям матери (мать, мама, мамка, маманя, мамаша, матушка и т. д.), можно заметить, что каждое из них имеет свои стилистические особенности и свою историю.

Возьмем, например, слово мамаша. Если обратиться к русской классической литературе, видно, что когда-то в этом слове не было ни иронии, ни высокомерия, ни грубоватости.

У Толстого, например, Николенька из “Детства” ласково обращается к своей любимой матери: “Ах, милая, милая мамаша, как я тебя люблю!” Так же обращается к матери Раскольников у Достоевского. Да, собственно, и другие герои Достоевского, Толстого, Тургенева. Однако потом с этим словом что-то происходит: оно приобретает вульгарную окраску. Обращение мамаша типично для героев Зощенко. Например, тип с усиками, которого сопровождала в поезде нагруженная узлами старуха и которого пассажиры сначала осудили за эксплуатацию домработницы, но потом амнистировали, узнав, что старуха не домработница, а мать, говорит: “Положите, мамаша, ногу на узел – унести могут”.

Одна знакомая рассказала мне такую историю. Она позвонила в английскую школу, чтобы справиться насчет собеседования, и начала так: “Мне одна мамаша сказала…” На это завуч резко ответила: “У нас здесь таких слов не употребляют” – и не стала продолжать разговор. “Ну почему? – жаловалась знакомая. – Ведь так всегда говорят в поликлинике, в детском саду. А как сказать? Одна мать? Одна знакомая, у которой тоже есть ребенок?” В общем, девочка учится в другой школе, не английской.

Зайка моя!

В числе прочих необходимых для жизни речевых навыков человек осваивает то или иное количество ласкательных обращений. На русском Севере мне довелось видеть, как во время свадебного обряда жених, в частности, должен был, поднимаясь по лестнице и входя в дом, сопровождать каждый шаг новым обращением, адресованным невесте.

Любовные обращения – вполне самодостаточный способ выражения любви.

Если сказать – как в названии фильма – Милый, дорогой, любимый, единственный, то дальше можно ничего не говорить, нужная мысль уже выражена.

Одни люди предпочитают одно обращение, другие – другое, одни изобретательны, другие однообразны. Некоторым кажется, что слово милая ничего не значит, а дорогая значит весьма много, другие считают в точности наоборот. Для кого-то легче умереть, чем произнести слово любимый, а кто-то говорит его направо и налево.

Может показаться, что ласкательные обращения сами по себе малосодержательны, что все зависит от интонации, от чувства, которое вкладывает в них говорящий, от того, как и когда он их произносит. Многие из этих слов, например дорогой и милая, легко утрачивают интимный характер и употребляются по отношению к малознакомым людям, что, правда, иной раз вызывает их раздражение. А слово милочка в современном языке вряд ли вообще может быть использовано для выражения подлинной нежности. В нем слышится покровительственно-высокомерная интонация.

Вдумываясь, тем не менее, в значение слов любви, можно заметить, что они группируются вокруг трех идей.

Некоторые прямо указывают на соответствующее чувство: любимый, желанная, любовь моя, радость моя, счастье мое, ненаглядная и т. п.

Другие основаны на идее ценности и уникальности объекта чувства: дорогой, единственная, бесценный, золотой, сокровище мое, золотце. Вспомним также замечательное лесковское “Изумруд ты мой бралиянтовый!”.

Третья группа слов указывает на приятность, симпатичность объекта чувства. Это не только слова типа хорошая или сладкий, но и множество более изысканных определений. (В суровой англосаксонской культуре используются выразительные гастрономические обращения: honey (“медовый”), sweetie pie (буквально – “сладкий пирожок”) и sweetheart (буквально – “сладкое сердце”.) Характерны сравнения с разными симпатичными существами или предметами – отсюда всевозможные зайки и киски, а также ласкательные обращения типа малыш, маленький, детка и т. п. (прежде всего по отношению к женщинам): существо небольшого размера и юного возраста вызывает симпатию.

Здесь вообще простор для фантазии наибольший.

Так, об одном московском юродивом читаем: “Петруша любит молодых горничных, которых называет вербочками, малиновками, пеночками, кинареечками, лапушками”.

Некоторые из таких слов, например голубчик или лапочка, уже практически утратили связь с тем образом, который когда-то лежал в их основе.

Во многих случаях разные идеи совмещаются. В обращении солнышко можно усмотреть ссылку как на приятность, так и на уникальность. В обращениях душа моя или сердце мое сочетаются идеи ценности и чувства. А в слове милый мерцают два разных смысла: милый – это то ли тот, кто хорош, то ли тот, кто нравится.

Правда, среди русских ласкательных обращений есть такое, которое стоит особняком. Это одно из главных и, несомненно, самое своеобразное русское обращение – родной или родная (у него есть вариант родненький и еще ряд производных; к нему близки по смыслу устаревшие обращения родимый и кровиночка). Парадоксальным образом наименее эротическое любовное слово оказывается наиболее интимным. Некоторые люди утверждают, что вообще не имеют слова родной в своем любовном лексиконе, так как оно кажется им шокирующе откровенным.

Обращение родной значит примерно следующее: я к тебе так отношусь, как будто ты мой кровный родственник. Здесь проявляется характерное для русской культуры отношение к кровному родству – одновременно чрезвычайно прочувствованное и очень неформальное.

И сбоку бантик

Выбирая кому-нибудь подарок, каждый раз задумываюсь: а что, собственно, значит – подарить? Это, между прочим, не такой простой вопрос. В современном русском языке четко противопоставлены глаголы дарить и давать. Фразу “Она дала мне это платье” невозможно понять в том смысле, что это был подарок. Это естественно понимается как “дала поносить”. А если насовсем, то либо подарила, либо отдала так.

Подарить – значит дать бесплатно и навсегда. Но этого мало. Все зависит от цели. Например, если эта цель состоит в том, чтобы поощрить другого человека за его достижения, то это будет не подарок, а награда, премия или приз. И суконное сочетание наградить ценным подарком нас не собьет с толку.

Если дающий хочет помочь другому человеку, поддержать его, то это опять не подарок, а пожертвование, милостыня, подаяние, подачка, возможно дотация, субсидия, грант или же гуманитарная помощь – она же гумпомощь или гуманитарка.

А подарок – это когда кто-то хочет доставить другому человеку удовольствие или выразить свое хорошее отношение к нему и именно с этой целью вручает ему некий предмет. Подарки дарят на день рождения, на Новый год, на свадьбу и новоселье, многие на 8 Марта, а иногда просто чтобы создать ощущение праздника, без всякой специальной даты. Овеществленная функция подарка – это особая подарочная упаковка, которая помогает самый простой предмет представить как подарок.

Постепенно подарок без яркого пакетика становится почти неприличным. У бедных, но продвинутых студентов зачастую пакетик оказывается самой дорогостоящей частью подарка.

Притом подарок – в первую очередь не для пользы, а для души. Стиральный порошок или мусорное ведро – вещи, безусловно, полезные, однако они далеко не всегда уместны в качестве подарков. Дети особенно чувствительны к этой стороне дела, они обычно твердо заявляют: Куртка – это не подарок, Диван – это не подарок, Еда – не подарок. Хотя тут все не так просто. Нам трудно мыслить кило сахару или мешок картошки как подарок, но вспомним один из фильмов о войне, где в качестве роскошного подарка на день рождения фигурировали хлебные карточки в ювелирной коробочке.

Итак, подарок – это форма проявления любви.

Когда в магазине нам говорят: фирма вам дарит, подарок от фирмы, мы понимаем, что это не настоящий подарок, потому что здесь нет личных отношений, избирательности.

Мы чувствуем, что это только называется подарок, а на самом деле халява, если не ловушка. Между прочим, ребенку в Новый год дома подарки дарят, а на елке в Лужниках подарок дают. Язык не обманешь.

А то еще покупателю любят посулить бесплатный подарок. Как будто подарок может быть не бесплатным! Тут вспоминается Сова из мультфильма про Винни-Пуха, которая подарила ослику Иа-Иа на день рождения его собственный хвост, сообщив при этом, что это безвозмездно, то есть даром. Неуклюжее сочетание бесплатный подарок несет в себе два разных послания. С одной стороны, фирма сообщает адресату, что по непонятной причине воспылала к нему нежными чувствами и хочет подарить ему подарок. С другой же стороны, фирма в курсе, что адресат – известный халявщик, и потому подчеркивает еще раз, что подарок этот будет ему вручен бесплатно. Безвозмездно. То есть даром. Только пусть сначала закажет товар. Нужный или не очень.

Я как-то слышала диалог между матерью и ребенком. Ребенок: “Мне кроссовки бесплатно дали!” Мать: “Да не бесплатно, а подарили!” Как говорится, почувствуйте разницу.