Текст книги "Русский со словарем"

День Золушки

В пятилетнем возрасте моя дочь поинтересовалась, будут ли на Первое мая подарки. Ну, раз это праздник. Я сказала, что подарков не будет, а просто выходной и можно погулять. Тогда она спросила, что это, собственно, за праздник. Пришлось, конечно, слегка упростить: международную солидарность я опустила, а трудное субстантивированное причастие трансформировала. “Это, – говорю, – такой праздник в честь тех, кто много трудится”. – “Понятно, – говорит, – день Золушки?” А что, пожалуй, это не лишено.

Вообще люди стремятся даже новым праздникам придать какой-то свой, близкий им смысл. И как на Масленицу или на Святки ясно чувствуется память о языческом прошлом русского народа, так и в советских праздниках люди всегда находили что-то, связанное с фундаментальными основами бытия.

Проще всего было с Международным днем борьбы женщин за свои права – 8 Марта. Разумеется, ни для кого этот праздник не ассоциировался ни с какой борьбой за права, а называли его всегда просто 8 Марта или женский день, женский праздник. Героиня Наталии Гундаревой из фильма “Сладкая женщина” говорит: “Я ведь как раз под женский праздник оформилась” (в смысле, “поступила работать на завод”). День 7 ноября – красный день календаря, день революции, получил народное название октябрьские праздники или просто октябрьские. У Федора Абрамова читаем:

Пожар вспыхнул под утро в Октябрьские праздники, и пока подгулявшие накануне люди приходили в себя да раскачивались, поселок сгорел начисто.

А вот из Василия Аксенова:

На гулянке под Октябрьские завели на патефоне старую пластинку “Саша, ты помнишь наши встречи в приморском парке на берегу?”

Между прочим, уже мало кто помнит, что этот праздник переименовали было в День примирения и согласия – или согласия и примирения? Не прижилось, для всех так и осталось – октябрьские и октябрьские. Хотя и в ноябре. Теперь, правда, все запуталось окончательно, поскольку седьмое переименовали в четвертое, примирение в единство, а Ленина в Минина и Пожарского.

День международной солидарности трудящихся тоже не мог существовать под таким названием. Не спасал и официально-задушевный вариант Праздник весны и труда – слишком неочевидна была связь между тем и другим. И 1 Мая получило в народе название майские.

Таким образом, основные идеологические праздники превратились в сезонные: октябрьские и майские, осень и весна. А вскоре за майскими следовало 9 Мая – праздник совершенно особый. Тут тебе никаких умозрительных солидарностей и единств. День Победы – это все понимают.

Но в последнее время многие люди под майскими праздниками стали подразумевать сразу все: и несколько выходных на 1-е мая, и выходные на 9-е, и поскольку во многих организациях делают нерабочими также и дни между праздниками, то получается, что майские – это такие большие, дней на десять, весенние каникулы, когда можно куда-нибудь уехать или заняться сельским хозяйством на садовом участке. Кстати, во многих странах есть такое понятие – мост между праздниками, время, когда официально не выходные дни, но практически никто не работает. Думаю, скоро оно привьется и у нас. Появились даже такие сочетания, как первые и вторые майские праздники, например: “Между первыми и вторыми майскими праздниками остается очень мало рабочих дней”.

Тут надо сказать, что разные люди употребляют слова майские праздники или майские по-разному, причем различие это в значительной степени поколенческое. Пару лет назад в конце апреля у меня произошел примечательный разговор с кассиром нашего института. Я спросила у нее, когда будет зарплата, и услышала в ответ: “После майских!” Я огорчилась: “Значит, числа тринадцатого?” – “Да нет, почему же? Числа шестого. Я же вам сказала: после майских”. – “Ну, – говорю, – я думала, после вторых…” – “Нет, – твердо ответила она. – Майские – это майские, а девятого мая – это девятого мая, День Победы”.

Попроси как следует

В великой книге “Москва – Петушки” сказано: “Вот видите – сколько в природе загадок, роковых и радостных, сколько белых пятен повсюду!” Лично для меня самая жгучая загадка: как в иных самых мелких словах помещается невероятное количество смысла? Приведу лишь один пример.

Допустим, вы обратились к своему собеседнику с просьбой, но с первого раза у вас ничего не вышло. Тогда у вас, как говорится по-английски, два выбора. Можно плюнуть, а можно решиться повторить просьбу. В этом последнем случае язык предписывает снабдить вашу просьбу специальным ярлычком, чем-то вроде пометки “Повторно” на почтовом извещении. Проще всего выбрать одну из трех частиц: ну, да или же. Как, например, в одном из рассказов Аркадия Аверченко:

“Нельзя”, – сказал губернаторский чиновник. Я зачесал затылок, забегал из угла в угол и забормотал: “Ну разрешите, ну пожалуйста”.

Казалось бы, какая разница – хватай первое, что на язык попадется: “Ну скажи мне!” или “Да ответь же!” Однако за каждой частицей стоит своя, особая стратегия уговаривания.

Проще всего воспользоваться ну-стратегией. Услышав отказ, надо набрать побольше воздуха и начать: “Ну давай, ну пожалуйста, ну прошу тебя!” Что означает: у меня нет никаких новых аргументов, я не знаю, чем мне подкрепить свою просьбу, но мне очень хочется, чтобы ты ее выполнил, и я от тебя не отстану, пока она не будет выполнена. Это называется умолять, канючить или клянчить. Данная метода имеет ряд достоинств. Во-первых, ну допускает бесконечное повторение, так что все зависит от упорства просящего. Во-вторых, эта частица не требует изобретательности и интеллектуального напряжения. И наконец, она довольно результативна (это известный эффект зануды). Однако есть и существенный недостаток: канючащий жалок, налицо потеря достоинства. Поэтому если маленькие дети без колебаний прибегают к ну-стратегии, то взрослые обычно предпочитают сначала попробовать что-нибудь другое. Например, да-стратегию.

“Скажи!” – “Нет!” – “Да скажи!” Что это значит? Да скажи, произносимое со специфической небрежной интонацией, значит примерно следующее: не ломайся, я-то знаю, что у тебя нет никаких причин отказывать мне в этой мелкой просьбе; все твои аргументы мне заранее известны и просто смешны, мы с тобой хорошо это понимаем. Да не предполагает бесконечного повторения. В отличие от предыдущего случая, где собеседник берется измором, да – это скорее наскок.

Для успешного выполнения здесь требуются внезапность и то, что называется понт. Просящий должен быть абсолютно уверен в себе – настолько, чтобы его уверенность передалась собеседнику. Тогда тот, может быть, растеряется и выполнит просьбу, прежде чем поймет, что произошло.

Если дa-атака удалась, то она покрывает победителя неувядаемой славой: он добился своего, не только не потеряв достоинства, но и доказав свое моральное превосходство. Впрочем, если дa-атака захлебнулась, можно переходить к ну-осаде.

Воспользуемся примером из другого рассказа Аверченко. Пожилой чиновник, гуляя по берегу реки, смутно видит у другого берега силуэт купальщицы. Он отчаянно пытается рассмотреть хоть какие-нибудь подробности, но все бесполезно. Вдруг он замечает гимназиста, который разглядывает купальщицу в бинокль.

Плюмажев протянул дрожащую руку. “Дайте на минутку!” – “Ни-ни! Даром я, что ли, его у тетки утащил? Небось, если бы у вас был бинокль, вы бы мне своего не дали?” – “Да дайте!”

За этим Да дайте! слышится совсем другая интонация, чем за откровенной мольбой Ну дайте! О многом говорит это да! Рука у чиновника дрожит, душа пылает, но он еще не сломлен, он не хочет терять лицо. Он пытается сделать вид, что просьба-то пустяковая, что бинокль и не очень ему нужен, просто умный мальчик не станет отказывать в такой ерунде солидному человеку.

Бедняга! Уже через несколько минут он будет умолять, потом угрожать, потом отдаст алчному юнцу все деньги – чтобы в финале узреть в бинокль собственную престарелую супругу.

Есть еще частица же. Ею можно воспользоваться, если вы не получили прямого отказа – например, на вашу первую просьбу просто не обратили внимания. Или, скажем, вы не можете утащить своего спутника из гостей. Он не спорит, а говорит: “Сейчас, сейчас” – и продолжает беседу. Тогда можно дернуть его за рукав: “Идем же!” А если к ну добавить же, то в голосе молящего начинают звучать нетерпеливые нотки. Можно еще скомбинировать да и же… и так далее, до бесконечности.

Занятия лингвистикой вообще настраивают на гуманистический лад. Действительно, раз самый заурядный человек умеет так ловко управляться со всеми этими смыслами, к роду человеческому стоит относиться со священным трепетом.

А паразиты никогда

Есть такой анекдот. Едет новый русский в “мерседесе” и видит, что по тротуару старушка идет, а перед ней люк открытый, сейчас она упадет. Новый русский высовывается из окна и дружелюбно кричит: “Бабка! Это… типа… опа!”

Так называемые слова-паразиты человек употребляет, когда ему не хватает обычных слов, как в песне из фильма “Карнавальная ночь”:

 
Я не знаю, как начать,
В общем, значит, так сказать…
 

Но действительно ли эти слова лишние в языке?

Наша обычная речь – спонтанная, то есть неподготовленная. Мы одновременно говорим и думаем. Человек не всегда успевает сформулировать свою мысль, ему приходится останавливаться, чтобы подумать или подыскать подходящее слово. Конечно, вы можете замолчать и держать паузу до тех пор, пока не придумаете абсолютно гладкую фразу. Но тогда собеседник будет сомневаться: то ли вы все еще формулируете, то ли уже заснули или отвлеклись. Вот тут и приходят на помощь всевозможные э-э-э, мэ-э-э, ну, это и так далее. Это своего рода сигналы: я здесь, я на связи, сейчас уже скажу, ждите ответа. Кроме того, в режиме цейтнота не всегда удается найти точное слово и приходится удовлетворяться более или менее подходящим. Многие слова-паразиты: вроде, типа, как бы и так далее – имеют именно такую функцию: мол, слово, может, и не совсем то, но другое что-то пока в голову не приходит.

Соответственно, наличие в речи слов-паразитов – это своего рода знак естественности, неподготовленности речи. У Грибоедова о Чацком: “И говорит как пишет!” – но хорошо ли принимаются его пламенные монологи? Часто собеседник гораздо лучше вас воспринимает, если вы прямо на его глазах и вместе с ним формулируете мысль, ищете слово. Этот эффект знаком любому преподавателю. Бывает, объясняешь что-то, что объяснял уже тысячу раз, и точно знаешь, что надо сказать и какими словами. Но если просто отбарабанить готовый текст, никто ничего не усвоит. Гораздо лучше, если слегка имитировать спонтанность: остановиться, призадуматься, как бы поискать слово: ученик тогда будет думать вместе с вами, тоже искать это слово – и поймет и запомнит вашу мысль гораздо лучше. Замечательны в этом отношении телевизионные лекции ныне покойного профессора Тартуского университета Юрия Михайловича Лотмана о русской культуре. Речь Лотмана никак нельзя назвать гладкой: он экает, хмыкает, хихикает. Но слушать его – истинное наслаждение: полная иллюзия, что он только что поговорил лично, например, с Чаадаевым, а теперь говорит лично с вами. Причем говорить с вами ему страшно интересно, он вот как раз нечто увлекательное узнал или придумал и спешит поделиться. Возможно, если экать начнет другой человек, который не умеет так замечательно рассказывать, – это только испортит его речь. Но в случае с Лотманом, как поется в песенке Окуджавы, “мне это ничуть не мешает и даже меня возвышает”.

Любое из на первый взгляд бессмысленных слов-паразитов на самом деле имеет свой особый смысл, и все они друг от друга отличаются. Кажется, что не важно, пересыпает ли человек свою речь бесконечными так сказать или предпочитает это, типа или как бы. В действительности это совсем разные люди.

Например, человек, который через слово говорит это, это человек, которому вообще каждое слово дается с трудом, это тугодум, или, как теперь говорят, тормоз. Напротив того, так сказать – точнее обычно тскать – часто говорят люди, которые за словом в карман не лезут, говорят очень быстро и с помощью этого тскать пытаются расчленить свою речь на отрезки, чтобы облегчить слушателю понимание.

Особая история со словом как бы. Оно приобрело популярность, по-моему, в позднесоветский период как интеллигентское словцо. Первоначально в нем была даже некоторая фронда, поскольку постоянное как бы означало демонстративный отказ от категоричности суждений, присущей официальным текстам. Не исключено, что мода на как бы тогда была связана с интересом интеллигенции к Достоевскому: известно, что как бы – одно из особенно любимых им слов. Потом, как это происходит со многими культурными явлениями, как бы опустилось в более низкие социальные слои, растеряв при этом большую часть своего содержания. Теперь вечное как бы стало проявлением простого жеманства. Характерно оно в основном для женской речи.

Другая, даже отчасти противоположная судьба у слова-паразита типа. Мода на него пришла из речи братвы. Внимательный к деталям тележурналист Леонид Парфенов в одной из своих передач даже говорил о произносимом со специфическим прононсом типа-а как об особой примете середины 90-х годов XX века. Потом, однако, типа замелькало и в речи интеллигенции, потеснив утратившее свое обаяние как бы. В последнее время у типа наметилась и новая функция – показателя пересказа чужой речи (подобного мол): “Он говорит, что не приедет, типа теща заболела”. Этим типа, произносимым уже без всякого особого прононса, пока еще чуть ироничным и цитатным, человек показывает, что он не какой-нибудь кабинетный червь, ему не чужды современные общественные процессы, а может быть, он даже и сам крутой. “А ты здесь типа работаешь?” – “Да типа того”. Так теперь разговаривают многие интеллектуалы.

Картина мира

Метафоры, которые нам вешают на уши

Предлагаю всем желающим повторить нехитрый эксперимент: войти в интернет и задать в поисковой строке сочетание холерный эмбрион. Да-да, не вибрион (микроорганизм, имеющий вид изогнутой палочки, запятой), а именно эмбрион (зародыш). Вы удивитесь, как много этих самых холерных эмбрионов во вполне даже серьезных газетах. Ошибка тут совершенно очевидна. Однако бывают и другие ошибки: ложная метафора, став общепринятой, способна сформировать в сознании общества искаженное представление о том или ином явлении.

В последнее время мы постоянно слышим и читаем: “Расшифрован геном человека”. Если не вдумываться, эта формулировка кажется вполне ясной: ведь мы уже давно привыкли к понятию генетического кода. Ну а где код, там и расшифровка.

Нам кажется, что мы понимаем. Однако это лишь иллюзия. Что же стоит за торжественной формулировкой “Расшифрован геном человека”? Адекватно ли описывается метафорой зашифрованного текста и его расшифровки реальное состояние науки? Итак, геном – это полная цепочка ДНК в организме. Она состоит из повторения в самых разных комбинациях четырех стандартных последовательностей, фрагментов молекулы – нуклеотидов. В ДНК есть участки – гены, которые отвечают за то, какие белки производятся в организме, и регуляторные сигналы (другие участки ДНК), которые регулируют работу генов.

Если воспользоваться метафорой текста, то можно сказать, что имеется алфавит из четырех букв – нуклеотидов, которым записаны гены – слова. Причем если алфавит очень маленький, то длина такого “слова” огромна – 1500–2000 букв-нуклеотидов.

Таким образом, если развернуть лингвистическую метафору, геном – это строка или текст, состоящий из 3 миллиардов букв, которыми записано около 30 000 генов. Этот текст, как в древних рукописях, не разбит на слова и не содержит знаков препинания, так что прежде всего цепочку надо разделить на “значимые” кусочки – понять, где кончается один ген и начинается другой. Дело осложняется тем, что значимые для молекулярного биолога фрагменты составляют меньше 5 % ДНК. Это можно сравнить со статьей в журнале, который финансируется за счет рекламных объявлений: кусочки текста нужно вылавливать среди бесконечного количества инородных фрагментов.

Что сделано в науке на данный момент, на какой стадии находится работа над геномом человека? Приблизительно выписана сама последовательность – этот длинный текст в четырехбуквенном алфавите. Кроме того, многие гены (несколько тысяч) в той или иной степени изучены экспериментально. Это значит, что данный ген вычленен в последовательности и, возможно, установлены его функции – так сказать, понят смысл слова. Правильно ли назвать это расшифровкой? Конечно нет.

Доктор биологических наук Михаил Гельфанд, который как раз и занимается анализом нуклеотидных последовательностей, предлагает свою метафору: поймали профессора Плейшнера из фильма “Семнадцать мгновений весны” и отобрали у него бумажку с цифрами, где зашифровано послание Штирлица. Теперь представим себе, что ее принесли Мюллеру со словами: вот, мол, расшифровано письмо русского разведчика.

Действительно, есть последовательность цифр, а цифры все известны, вот вам и расшифровка. Однако вряд ли Мюллер был бы удовлетворен.

Но это еще полбеды, если нужно только привести непонятные значки в соответствие с буквами известного языка.

В случае с геномом сам текст на неизвестном языке и то, что мы в результате долгой и кропотливой работы разобрали, из каких букв этот текст состоит, еще не делает его понятным.

Прочесть этот текст, то есть действительно расшифровать геном человека, – дело будущего.

Вход и выход

Как известно, языки по-разному концептуализуют действительность. Когда появляется какое-то явление, язык, чтобы его назвать, должен сначала как-то его себе представить. Вот Франция и Германия – соседние страны. В обеих, чтобы поехать на поезде, нужно купить билет, а потом, уже на перроне, его закомпостировать (можно и прямо в поезде купить, но речь сейчас не о том). При этом по одну сторону границы действие по продырявливанию билета назовут словом, которое означает “сделать ценным”, а по другую – словом со значением “лишить ценности”. И то и другое понятно. Пока билет не прокомпостирован, он не дает права ехать на поезде, то есть он не имеет ценности. С другой стороны, если вы продырявили билет, то тем самым его нельзя будет больше использовать, он как бы уже использован, то есть лишен ценности.

Или, например, как надо говорить – войти в интернет или выйти в интернет? Действительно, когда мы говорим выйти, а когда войти? Лингвисты изучали эту проблему. Выйти значит переместиться из замкнутого пространства в более открытое.

Можно выйти из комнаты в коридор или со двора на улицу, но нельзя выйти из коридора в комнату или с улицы во двор. При этом различия между более замкнутыми и менее замкнутыми (более открытыми) пространствами, по-видимому, объективны: в более замкнутых пространствах меньше возможностей входа и выхода и больше препятствий для перемещения (вышел из леса на поляну, но не вышел с поляны в лес).

(Я цитирую академика Юрия Дерениковича Апресяна, а звездочками в лингвистических работах часто обозначаются неправильные фразы.) Ну а войти – естественно, наоборот. В кладовку, в ванную, в спальню всегда входят, тогда как на сцену, на крышу, на балкон – всегда выходят.

Интересно при этом, что есть помещения, в которые можно и выйти и войти. Например, можно выйти в гостиную или войти в гостиную. Войти в гостиную значит просто переместиться в помещение. Выйти в гостиную значит сделать себя доступным для общения с гостями. Нельзя выйти в пустую гостиную, в которой нет людей, – в пустую гостиную входят. Официант с подносом не может выйти в гостиную – он входит в гостиную.

Примерно так же обстоит дело и с интернетом. Говорят и войти в интернет, и выйти в интернет. Вот некоторые фразы, взятые из этого самого интернета:

Каждый раз, выходя в интернет, вы подвергаете себя опасности несанкционированного вторжения.

По какой технологии доступа вы выходите в интернет?

В Москве теперь можно отправлять SMS и выходить в интернет с таксофона.

Аяцков заявил, что через 3 года выйти в интернет сможет каждый желающий из любого учебного заведения.

И с другой стороны –

Глава Ericsson утверждает, что через 2 года большинство пользователей будут входить в интернет через сотовые телефоны.

Не могу войти в интернет: программа дозвона сообщает о неправильном пароле…

В интернет вошел каждый десятый гражданин России.

Мы хотим, чтобы была регистрация всех входящих в интернет лиц.

Очевидно, сочетаниям выйти в интернет и войти в интернет соответствуют несколько разные картинки. Когда говорят выйти в интернет, имеют в виду, что всемирная сеть – это огромный мир, на просторы которого человек и выходит из своего узкого мирка. Возможно, даже не имея определенной цели. Когда же говорят войти в интернет, скорее имеют в виду, что интернет – это нечто вроде большой виртуальной библиотеки, в которую человек входит, чтобы найти там нужную информацию.