Текст книги "Главный приз"

Глава 13

Ну вот как общаться с такими психами? То злится неизвестно на что, то хохочет непонятно почему. Это бы еще ладно, но постоянная въедливая подозрительность Катькиного брата вгоняла Юлию в полное недоумение. Допустим, непонятно ему что-нибудь – ну так спроси, как нормальные люди делают. Алан спрашивает, и Катька спрашивает, и даже Гиви спрашивает… Хотя Гиви, конечно, больше сам говорит, чем спрашивает. Ну не в этом дело. Дело в том, что все спрашивают, чтобы им ответили. То есть чтобы узнать что-то. А Виктор даже если и спрашивает, то с таким видом, будто ответа не ждет, а если и будет какой-нибудь ответ, так уж наверняка не правдивый.

– Так зачем тебе пятьдесят мешков смеха? – подозрительно спросил Виктор, вытряхивая смешливые игрушки из пакета на стол.

Этот вопрос он уже раза три задавал. Юлии казалось, что всю обратную дорогу до теплохода они только об этом и говорили. И она очень подробно объяснила, где будут висеть мешки смеха в интернате, и почему именно в таких местах они должны висеть, и как здорово, если вместо будильника или, например, звонка на перемену раздастся такой заливистый детский хохот… Что тут непонятного? Все тут понятно. Что он к ней пристал?

– Торговать буду, – сердито буркнула Юлия, сгребая игрушки со стола опять в пакет. – Такой ответ тебя больше устраивает?

– Такой ответ меня совсем не устраивает… – Виктор тихо засмеялся, задирая бровь и трогая ладонью макушку. – Юлия Июль. Странно все это… Ты кто?

Вот уж действительно – странно все это. О ней, кажется, уже абсолютно все абсолютно всё знают. Один Виктор принимает ее за… Черт его знает, за кого он ее принимает. Судя по всему – за японскую шпионку, не меньше.

– Я сельская учительница, – сказала она без выражения. – Русская. Двадцать восемь лет. Пол женский. Образование высшее. Не судима. Беспартийная. Что еще?

– У тебя фотографии есть? – опять очень подозрительно спросил Виктор.

– Какие фотографии? – Она даже растерялась. Ну и тон у него… Может, она и правда какая-нибудь шпионка, просто сама не знает об этом?

– Какие-нибудь фотографии. – Он смотрел все с тем же подозрением. – Фотографии родителей, например, или мужа, или этих детей твоих… Все равно.

– Есть. – Смешно, но Юлия почувствовала облегчение, будто то обстоятельство, что она может предъявить ему фотографии, в чем-то ее оправдывает. – У меня с собой немного… А что?

– Покажи, – строго потребовал Виктор.

Он был совсем не тем человеком, кому она охотно показала бы фотографии папы, мамы Нины, Маши-младшей или тем более Димки. И ему это было наверняка неинтересно. И ей это было, уж конечно, не нужно – показывать фотографии своих чужому человеку. Да еще человеку, который чуть ли не приказывает. Какое ему, собственно, дело до ее родных? Просто неприличное любопытство и необъяснимая подозрительность…

Юлия достала из сумки конверт из жесткой кожи и села на край кровати, еще не очень решаясь вынуть фотографии и уже с удивлением понимая, что очень хочет, чтобы этот Виктор, этот чужой человек, вообще, можно сказать, человек из другого мира, увидел людей из ее мира. Только для его пользы и ни для чего больше. Для общего образования. Пусть знает, что на свете существуют не только Лондон, и престижная клиника в нем, и собственный дом в пригороде, и бассейн возле того дома… И круиз, за который они сами заплатили… И сборная солянка по восемьдесят рублей за порцию… И золотые часы, и Катькин бриллиант в четыре карата, и платья от Версаче, и нуль проблем…

Виктор сел рядом и выжидающе глянул на нее. Кажется, ему правда интересно. Интересно – что именно ему интересно?

– Это мой дом, – сказала Юлия и вдруг поняла, что впервые назвала своим дом мамы Нины. И Димки. В общем – дом Июлей. Не то чтобы она не считала его своим, но вслух своим до сих пор, кажется, не называла. Даже когда папу в гости звала, говорила не «приезжай ко мне» и даже не «приезжай к нам», а «приезжай к маме Нине». А сейчас вот сказала «мой дом» и поняла, что это чистая правда. Ни одно жилье, даже самое-самое, из тех, которые она в разные времена и в разных странах называла своим домом, не было и на сотую часть тем, чем был дом в Хоруси. И пусть попробует кто-нибудь что-нибудь о нем сказать…

– Красивый какой, – удивленно сказал Виктор. – Жаль, что не в цвете… Это лето или осень?

– Осень. Сашка в прошлом году снимал… Вон там, в окошке, мама Нина. Он хотел ее застукать, но она за занавеской спряталась…

Юлия искоса глянула на Виктора. Может, зря она разболталась? Ей-то все это интересно, потому что это все – ее, а ему, разумеется, совершенно ни о чем не говорит привычка мамы Нины прятаться от фотоаппарата. Все братья Июли сейчас хохотали бы, рассматривая этот снимок и множество других, где мама Нина сверхъестественным образом сумела улизнуть от нацеленного на нее объектива.

Виктор засмеялся, с пристрастием вглядываясь в окно на снимке, даже тронул пальцем угол занавески, будто отодвинуть хотел, и с интересом спросил:

– Не любит фотографироваться, да? У меня бабушка такая. Кажется, только для паспорта ее и уговорили, а так – ни в какую. Прямо до скандала! У тебя фотографии мамы Нины, наверное, так и нет?

– А вот и есть! – Юлия как-то вдруг забыла, что ему, должно быть, совсем неинтересно рассматривать фотографии чужих людей и тем более – слушать о чужих людях. К тому же, оказывается, у него есть бабушка, которая в чем-то похожа на маму Нину. И вообще, это, наверное, правильно, что почти с первого взгляда этот Виктор показался ей совсем не противным, даже вполне нормальным, а временами и вовсе симпатичным…

– Ух ты! – Виктор взял фотографию мамы Нины и опять удивленно засмеялся. – Они с бабушкой даже похожи! Только моя бабуля стриженая и с кудряшками… Слушай, а что это у твоей мамы Нины в руках?

В руках у мамы Нины на снимке было конечно же мокрое полотенце, свернутое в жгут. Каковым полотенцем она по обыкновению и замахивалась на снимающего, свирепо тараща глаза и сложив губы для своего обычного «У-уйди, кому говорю!».

– А ведь это полотенце! – радостно догадался Виктор. – Моя тоже все время полотенцем машет… Такая грозная – прямо не подходи! Ни разу никого не ударила… А что это она говорит? Моя всегда говорит: «Па-ашел отседо-ва!» Смешная…

Юлия радовалась, показывая ему фотографии и слушая его расспросы и рассказы, как радовалась бы, разговаривая с кем-нибудь своим – с папой, или Июлями, или самой мамой Ниной. Этот Виктор из другого мира был вполне нормальным и даже хорошим человеком, и у него была бабушка, похожая на ее маму Нину, а это уже кое о чем говорит. И эту свою бабушку он явно любил. И смотреть фотографии ему было интересно. И расспрашивать о тех, кто на этих фотографиях. И слушать ее рассказы о них. А она радовалась, вспоминая, рассказывая и представляя, как они все будут ее встречать, когда она вернется с целым баулом подарков, да еще с кассетой фильма о Канарах, да еще с полным кошельком…

Размечталась. Разболталась. Потеряла бдительность. И потому не сразу заметила, как что-то изменилось в разговоре и в том, как Виктор смотрел, и как спрашивал, да и сами вопросы были уже какие-то другие. Опять он будто что-то тайное выяснить хотел. Что-то такое, что она будто скрывает. Что он все-таки хочет выяснить? Спросил бы прямо. Не понимает она наводящих вопросов.

– Мне кажется, ты тут на себя почти не похожа. – Виктор очень внимательно всматривался в свадебную фотографию – единственную, которую удалось отпечатать с пленки, отснятой Павлом Игнашиным, почти вся пленка оказалась почему-то засвеченной. – Такое впечатление, что совсем другая девчонка загримирована под тебя. И маленькая какая-то…

Это что, опять наводящий вопрос?

– Это я, – сухо сказала Юлия и потянула фотографию из его рук. – Я, но десять лет назад. За такое время кто угодно может измениться. Здесь даже мама Нина – и то совсем другая. Десять лет, что ж ты хочешь.

– Ну да, ну да, – рассеянно согласился Виктор, не выпуская фотографию из рук и все так же напряженно высматривая в ней что-то. – Может быть, может быть… Муж тебя как куклу на руках держит. Он что, действительно такой большой был?

– Да, такой, – не сразу ответила Юлия и прислушалась, не заворочается ли в сердце глухая привычная тоска. – Ты же Сашку видел. В Москве меня провожал. Они близнецы.

– Ага, помню. – Виктор оторвался, наконец, от фотографии и теперь смотрел на нее опять как-то подозрительно. – Мне показалось, он старый.

– Сейчас ему сорок, – сказала Юлия. – Десять лет назад было тридцать. Ты это хотел узнать? По-моему, тридцать лет – это еще не совсем старость.

Виктор отвел взгляд, засмеялся, потер ладонью макушку и быстро сказал:

– И мне почти тридцать. Я вроде не совсем старый, а? Стой, не убирай фотографии. Ты мне о детях еще не рассказывала. Вот этот цыпленок – кто? Мальчик или девочка?

Цыпленком была Маша-младшая на руках у бабы Насти. Если бы он спросил о ком-нибудь другом… Или если бы он не назвал Машу цыпленком… Так Машу-младшую мама Нина сразу стала звать. Юлия тут же забыла свою настороженность и даже развеселилась опять, вспомнив, как Маша-младшая изумленно пела свое коронное «А-а-ах!», впервые увидев собственную фотографию. И она стала рассказывать обо всем об этом чужому человеку из чужой жизни, а потом – о Маше-старшей и о Павле Игнашине, за которого Маша-старшая в ноябре выйдет замуж, потому что в ноябре ей исполнится восемнадцать, а Павлу уже тридцать два, и это никакая не старость, к тому же еще пару лет назад всем было ясно, что они обязательно поженятся, как только Маша подрастет. Лучшего жениха в Хоруси нет, и Маша – невеста хоть куда: и умница, и красавица, и совершенно здоровая… Виктор слушал и рассматривал фотографии, особенно внимательно – ту, где две младшие группы чинно сидели на лавочках в саду под присмотром трех нянь и одной воспитательницы.

– Их что, родители никогда не забирают?

Родители? Господи, помилуй, какие там родители… Иногда, правда, кое к кому из детей приезжали матери или бабушки, но редко и на пару часов. А у большинства детей если родители и были, то Юлия горячо надеялась никогда в жизни их не увидеть и уж тем более не отдавать им в руки ребенка, пусть даже на время. Она прекрасно помнила, какими забитыми зверенышами попадали к ним в Хорусь почти все дети, какие диагнозы висели над их стрижеными головами, и была совершенно уверена, что девяносто процентов всех болезней ребенка – это его родители…

И об этом она тоже рассказывала Виктору и уже не думала о том, интересно ему или нет, с профессиональной точки зрения уж точно было интересно, вон какие вопросы он задает… В этой своей лондонской клинике такого небось не видал. То есть, всякое, наверное, видел – алкаши во всем мире олигофренов рожают. Но вряд ли в престижной клинике может оказаться сразу столько детей, которых с самого рождения загоняли в болезнь если не родные папочки и мамочки, так чужие тетеньки и дяденьки, в руки которых дети попадали Божьим попущением и судебным решением об опекунстве.

А потом от болезней разговор плавно перешел на врачей, и Виктор подробно повыспросил все о докторе Олеге, и Юлия с удовольствием рассказала все, что знала, про себя удивившись, зачем бы это Виктору знать, какого роста доктор Олег и брюнет он или блондин… Но, заговорив о докторе Олеге, никак нельзя было умолчать и о его хозяйственных начинаниях, приносящих интернату доход, без которого – хоть в прорубь головой… А заговорив о доходе, никак нельзя было умолчать и о том, что никакого самостийного дохода не хватит на ремонт старого дома, на мебель, учебники, одежду и медицинское оборудование, не говоря уж о лечении в специальных центрах – чтоб они провалились, какие деньги берут… В прошлом году восьмилетней Наде сделали операцию – у нее заячья губа была. За одну операцию и пребывание в клинике – весь доход от теплицы за год. Ну как вот так жить можно?

– Ты всегда все фотографии с собой возишь? – неожиданно спросил Виктор совсем не по теме разговора.

– Куда вожу? – удивилась Юлия. – Мне некуда их возить… Я вообще впервые за все эти годы из дому уехала.

Виктор смотрел на нее непонимающе и недоверчиво и наконец спросил:

– Почему?

Юлия вздохнула. Кажется, она достаточно всего наговорила, чтобы и так понятно было. Что тут еще объяснять…

– А куда мне ездить? И зачем? Да и дорого все это ужасно.

– Ну как, а отпуск… – он хмыкнул и пожал плечами. – А потом – что значит «дорого»? По-моему, показатель качества жизни – не дорогие тряпки, а хороший отдых. Сейчас-то ты все-таки смогла путевку купить.

– Еще чего! Да если бы даже могла – все равно покупать не стала бы. Я ее выиграла.

– Как это? – удивился Виктор. – В лотерею, что ли?

– В конкурсе. Главный приз.

– Ой, как интересно. – Он оживился, заулыбался, задрал бровь, весело разглядывая ее лицо. – И что это за конкурс был? Спорим – конкурс красоты!

– Ну, в каком-то смысле, конечно, можно считать и так. – Она улыбнулась ему в ответ, принимая комплимент. – Но вообще-то это был скорее конкурс профессионального мастерства. Тоже в каком-то смысле.

– До чего же ты загадочная, Юлия, – сердито сказал Виктор. – Что хоть за конкурс такой? Или об этом даже говорить нельзя?

Вообще-то ей не хотелось об этом рассказывать. Почему-то она стеснялась того, что приходится выставлять свои тряпочки на продажу… Но еще меньше ей хотелось, чтобы он думал, что она выкидывает тысячи на какой-то дурацкий круиз, в то время как весь интернат копейки считает. И так она себя виноватой чувствовала. Лучше бы главным призом оказалась хорошая швейная машинка.

Виктор выслушал ее неохотные объяснения, повертел головой, вспоминая, с какой жадной завистью таращились бабы на тряпки Юлии, горячо одобрил приказ мамы Нины – непременно ехать в круиз, а потом опять стал спрашивать о доме, об интернате, о детях, о докторе Олеге, о бабе Насте, о Маше-младшей, о ближней рощице, об огороде, о братьях Июлях и о том, чем и как они помогают… Юлия рассказывала и опять радовалась, вспоминая всю свою жизнь в этом замечательном месте, в этой удивительной дыре, в этой сказочной глухомани на отшибе, и, рассказывая, жадно предвкушала возвращение, заранее наполняясь ощущением родного дома, и поэтому сначала даже не поняла, что спросил Виктор.

– Что ты сказал? – растерялась она.

– Что-то другое, – нетерпеливо повторил он. – Что-нибудь получше. Ты не пробовала поискать? С твоими данными можно найти работу гораздо престижнее. И, уж конечно, перспективнее. Ты что, всю жизнь в этой деревне собралась сидеть?

– Да, – помолчав, спокойно ответила Юлия. – Всю жизнь.

– Не понимаю. – Виктор растерялся и, кажется, рассердился. – Что тебя там держит? Что тебя там ожидает? Почему?..

Не понимает он. Чужой. Лондон он понимает. Ресторанную солянку за восемьдесят рублей понимает… Впрочем, что ей далась та несчастная солянка? У него вон ботинки за триста долларов и часы за полторы тысячи. Это он понимает. И престижная работа в престижной клинике, куда престижные не наши алкоголики за большие деньги помещают своих неудачных отпрысков, – Катька много чего ей об этом рассказала. Перспективная, стало быть, работа. Ее ожидают люди, без которых она не может жить. Ее семья, вот что ее там держит. Интересно, а его-то что ожидает? Ладно, наплевать. Не объяснять же всем и каждому, что да почему…

– Потому что там мой дом, – сказала Юлия с таким видом, будто была уверена, что он все равно не поймет.

Глава 14

Ну, вычислил он Юлию, ну и что? Легче ему от этого стало? Исчезла эта ее необъяснимая, почти мистическая власть над ним? Черта с два! Как бы не наоборот. Ко всему прочему возникло еще что-то вроде сочувствия, даже, можно сказать, жалости, хоть она всем своим невыносимо надменным видом всячески давала понять, что вот как раз в чьем-либо сочувствии, не говоря уж о жалости, нуждается меньше всего. Конечно, не такой он дурак, чтобы обнаруживать перед ней это сочувствие. Боже упаси. Взглядом заморозит и в землю втопчет. Но он-то знал, как ей было тяжко жить все эти годы в этом якобы СВОЕМ ДОМЕ. Должно было быть тяжко… С ее-то воспитанием, образованием, внешностью, с ее привычкой – с самого рождения, между прочим! – к совсем другому окружению, к совсем другому уровню… Он же видел фотографии этих ЕЕ ДЕТЕЙ. Ему и в анамнез смотреть не надо, чтобы понять, что с ними такое. Не со всеми, конечно. Но все равно, разве это работа для такой женщины, как Юлия? Безусловно, она жутко страдает. Конечно, никогда в этом не признается. С ее-то гонором! Впрочем, теперь понятно, откуда сам этот гонор взялся. Комплексы все это. Защитная реакция. Ах ты бедная моя девочка, за что же судьба с тобой так по-хамски себя ведет?

Но вот ведь что еще странно – почему Юлия не пытается ничего изменить? Виктор знал с десяток женщин, которые достигли очень даже заметных успехов – для женщин, конечно. А ведь никто из них не был и наполовину так красив, как Юлия, и на десятую часть – так умен. Хотя насчет женского ума – кто его знает, тут он не эксперт. Один его бывший однокурсник говорил, что наличие у бабы ума определить невозможно, поскольку если баба красивая – плевать, что там у нее в голове, а если баба страшная – тем более плевать… Наверное, это где-то как-то в какой-то степени не лишено… Но к Юлии не относится.

Или она все-таки пробовала вырваться из своей глухомани, но не сумела? Или там ее что-то держит, о чем она не говорит? Ну вот, пошли догадки по второму кругу. Расшифровал, называется.

Чертов круиз. В другой обстановке, наверное, было бы легче. А тут она вечно в толпе – просто невозможно протолкаться сквозь толпу всяких Гиви со товарищи. Впрочем, Гиви совсем неплохой пацан, только слегка избалованный. Да и вообще, Гиви ему не соперник. А кто ему соперник? А никто.

Тоже загадочно и даже ненормально. То есть, это хорошо, что никто ему не соперник. Плохо то, что и он не соперник никому. Юлия абсолютно одинаково абсолютно не замечает абсолютно всех. Ну не то чтобы не замечает до такой степени, чтобы не разговаривать. Но вот как на нее глядят и как с нею говорят – этого в упор не видит.

До конца плавания четыре дня. Потом еще два дня в Англии, потом на самолет – и в Москву. А потом ее наверняка встретит какой-нибудь из этих братцев статуи Командора – и все кончится. Хотя чему кончаться-то? Ничего и не начиналось, по правде говоря. Несмотря на прилагаемые им титанические усилия. Семнадцать дней титанических усилий! А весь результат – один поцелуй вчера вечером. Ничего себе результат… Хорошо еще, что по морде не схлопотал. Хотя, с другой стороны, лучше схлопотать по морде, чем напороться на такую реакцию. Вернее – на такое полное отсутствие реакции. Будто ничего не произошло. И ведь не то чтобы Юлия сделала вид, что ничего не произошло… Для нее на самом деле ничего не произошло. Ветер подул. Чайка закричала. Музыку выключили. Он ее поцеловал. Явления одного порядка. Так, ничего особенного. Можно и не заметить. Можно тут же спросить, который час, сказать: «Спокойной ночи», повернуться и спокойно уйти.

А может быть, для нее это и на самом деле ничего особенного? В смысле – может быть, она тут каждый день со всякими Гиви целуется. А он, Виктор, семнадцать дней, как идиот, танцует на задних лапках вокруг да около. Да еще из-за каждого пустяка комплексует: ах, как бы Юлия не обиделась! А эта Юлия может преспокойненько проторчать полдня в своей каюте, и плевать ей, что люди волнуются.

Что к завтраку не вышла – это ладно, это с ней и раньше раза три случалось. Но что сегодня опять за капитанским столом обедала – это уже демонстрация. Интересно, демонстрация чего – независимости, что ли? Может быть, не так уж безразличен ей его вчерашний поцелуй, если сегодня весь день она явно прячется…

Все, хватит теорий. Что он, в самом деле, трясется, как восьмиклассник перед первым свиданием. И нечего вздрагивать каждый раз, как только кто-нибудь упоминает ее имя…

– Алан, что ты сказал?

– Я сказал: ты второй коньяк пьешь, – повторил Алан, глядя на Виктора чуть ли не подозрительно. – Я удивился. Что-то случилось?

– Нет, ты что-то про Юлию сказал. – Виктор нерешительно заглянул в бокал и с отвращением сделал еще один глоток.

– Юлия выиграла двести долларов в рулетку. А Кэт проиграла пятьсот. – Алан отобрал у него бокал и поставил на стойку бара. – Мы в казино были. Хотели идти с тобой. Кэти тебя не нашла… Ты поссорился с Юлией?

– С какой стати? – не очень натурально удивился Виктор. – Ничего я не поссорился. Ты мне лучше скажи: почему это, когда Катьке что-нибудь принести-отнести надо, особенно если что потяжелее, так она меня обязательно находит? А как в казино – так меня сразу нигде и нет!

– Кэти искала, – возразил Алан. – Потом сказала: «Наверное, у него свидание, не будем мешать». И Юлия сказала: «Правильно, не надо мешать…»

– Катька что, при Юлии про свидание ляпнула? – ужаснулся Виктор.

– Она… да. Это было нельзя?

– Да при чем тут свидание! Да какие у меня могут быть свидания?! Да что же это Катька несет что попало?! – заорал Виктор.

– Не могут быть свидания? – преувеличенно удивился Алан. – А почему?

Алан над ним смеется, вот что. Все над ним смеются. И правильно делают, он это вполне заслужил. Наверное, и Юлия над ним смеется.

Все, хватит. На дворе не семнадцатый век, между прочим. И какой бы классной дамой она ни была, но, по крайней мере, тоже уже не школьница. Не говоря о том, что замуж она выходила вообще десять лет назад. И семнадцать дней – вполне достаточный срок, чтобы… чтобы что? Не важно. Выясним. Вот прямо сейчас пойдем и выясним.

– Алан, я очень пьяный? – Виктор встал, вытянулся во весь рост и расправил плечи.

Алан с интересом посмотрел на него, потом вынул из кармана монету и подбросил ее высоко и немножко в сторону. Виктор метнулся, выхватил монету из воздуха и довольно кивнул:

– Я не очень пьяный… Скажи Катьке, чтобы она меня не искала.

– Кэти пошла спать, – сообщил Алан, поднимаясь. – Я тоже пойду спать. Уже поздно.

– Очень верное решение, – одобрительно отозвался Виктор. – Спокойной ночи. Правда, как поздно уже…

Всю дорогу до ее каюты он почти бегом пробежал. Потому, что нынче вам не семнадцатый век. И потому, что мы уже взрослые люди. И потому, что если она забыла, как он вчера ее поцеловал, так он сейчас напомнит. И уж на этот раз заставит ее как-нибудь отреагировать.

Перед дверью ее каюты он простоял столбом минут пять, прежде чем решился постучать. Юлия открыла сразу, даже не спросив, кто это приперся в полночь. Будто ждала кого-то. Наверняка не его – вон как удивилась.

– Ты? – Юлия стояла перед ним, машинально поплотнее стягивая полы своего необъятного желтого халата и не обнаруживая ни малейшего желания позволить ему войти.

– А ты кого-то другого ждала? – Виктор шагнул через порог, заставляя ее отступить, закрыл за собой дверь и повернул ключ в замке.

Она с непроницаемым лицом проследила за его действиями, помолчала и спокойно сказала:

– Я думала – Катя пришла. Она обещала, и я ее жду. Катя сейчас придет.

– Не придет. – Виктор пошел к ней, протягивая руки и неотрывно глядя в ее глаза, краем сознания отмечая, что вид у него сейчас совсем не тот, что может вызвать доверие и симпатию, но уже ничего с собой поделать не мог, потому что Юлия была перед ним в свободном халате и с полураспущенной косой, с черными-черными круглыми глазами, с нежными розовыми губами, сложенными в неодобрительную гримаску. – Катька не придет. Она давно спит. Все спят… А ты почему не спишь?

Она, кажется, не слушала его и все отступала и отступала от его рук и его взгляда, но не такой уж большой оказалась ее самая большая на теплоходе каюта, и Юлия наконец наткнулась на край кровати, невольно села и вдруг испуганно сказала:

– Ты зря пришел.

– Разве? – Виктор опустился перед ней на пол, обхватил руками ее ноги и уткнулся лицом в ее колени. – Ты так не думаешь… Скажи, что ты так не думаешь, Юлия.

– Что ты хочешь? – Она попыталась оттолкнуть его голову, а он тут же поймал ее руку губами.

– Тебя. Давно. Неужели не ясно?

– Это мне ясно. – Юлия говорила очень спокойно, но он слышал, как трепыхается ее сердце – почти с той же сумасшедшей скоростью, что и его собственное. – Мне все ясно. Неясно одно – зачем?

– Не знаю. И знать не хочу. – Виктор быстро поднялся, потянул Юлию за руки, заставляя тоже подняться, и жадно обнял ее, крепко прижимая к себе, отыскивая губами ее губы, нашаривая ворот ее халата и переставая вообще что-либо соображать и ощущать, кроме головокружительного ощущения ее тепла, вкуса и запаха.

Юлия вдруг забилась в его руках, возмущенно замычала и сильно толкнула его в грудь сжатыми кулаками. Виктор оторвался от ее губ, но из рук не выпустил, наоборот – обнимал все сильнее, совершенно не замечая ее сопротивления и бормоча что-то даже самому себе непонятное.

– Ты пьяный! – с трудом переводя дух, крикнула Юлия. – От тебя водкой пахнет!

– Нет. – Виктор запустил пальцы в ее волосы, придерживая ладонью ее затылок, и попытался опять поймать губами ее мягкие горячие губы. – Это не водка… Это коньяк… Чуть-чуть, граммов пятьдесят.

– Вполне достаточно, чтобы родить дебила, – зло сказала Юлия, отчаянно выкручиваясь из его рук.

– Родить? Нет, ты не бойся. – Виктор облегченно засмеялся, решив, что понял причину ее сопротивления. – Никакого ребенка не будет… Я предусмотрел… то есть…

Юлия сильно укусила его в плечо, отчаянно рванулась и сумела-таки вырваться. Она даже не отступила от него ни на шаг, стояла почти вплотную – растрепанная, в полураспахнутом халате, с черными мрачными глазами – и улыбалась. Это была очень надменная и очень злая улыбка.

– Предусмотрел, значит, – сказала она чужим голосом, брезгливо разглядывая Виктора. – Ну-ну. Предусмотрительный… Не будет, значит, ребенка… А тогда зачем вообще все это?..

– То есть как… – Виктор никак не мог прийти в себя и все думал только о том, как опять обнять ее и закрыть ей рот своими губами, чтобы не было всяких лишних слов, на которые что-то отвечать нужно. Не в том он сейчас состоянии, чтобы вести осмысленный диалог. – Ты что – обиделась? Ну да, не очень романтично… Многие женщины не хотят детей… Тем более, вот так, случайно… Я просто подумал, что ты беспокоишься. А, черт! Юлия! Что происходит?

Она стояла перед ним с неподвижным лицом, запахивала халат, туго завязывала пояс и, похоже, думала уже совершенно о чем-то другом, о чем-то далеком и никак с ним, Виктором, не связанном. Потом повернулась и пошла к столу, принялась искать что-то в ящиках, уже совершенно не обращая на Виктора внимания, вообще будто не замечая его, будто забыв о нем…

– Юлия, – растерянно позвал он. – Ты на меня сердишься? Я тебя чем-то обидел?

Она обернулась, скользнула по нему отсутствующим взглядом, задвинула один ящик стола, выдвинула другой и снова принялась что-то искать.

– Ты иди, – наконец равнодушно сказала она, не отрываясь от своего жутко важного занятия. – Ты иди себе, пока трамваи ходят. Может, не все еще спать легли – найдешь кого-нибудь.

– Не уйду. – Виктор опять шагнул к ней, лихорадочно придумывая способ, как все исправить. Знать бы еще, почему все так неудачно получилось… – Юлия, ты не можешь вот так со мной… То есть ты должна была знать, как я к тебе отношусь…

– И как же ты ко мне относишься? – Она смотрела на него так, будто спросила что-нибудь вроде «который час».

– А ты не догадываешься? – Виктор вдруг почувствовал себя так, будто его спросили, который час, а он у себя часов не обнаружил.

– Догадываюсь. – Юлия вздохнула, помолчала и нетерпеливо сказала: – Ты все-таки уходи, наконец. Я спать хочу, а мне еще много сделать надо.

И он ушел. Злой, раздраженный, обиженный, абсолютно ничего не понимая и клятвенно пообещав себе больше никогда, никогда, никогда не только не подходить к этой Юлии ближе чем на сто метров, но даже и не смотреть в ее сторону, даже и имени ее не упоминать. И очень хорошо, что осталось всего несколько дней до конца этого плавания. У него еще почти целый месяц свободный, и в Москве он найдет кого-нибудь получше. Какую-нибудь жизнерадостную дурочку, не обремененную пуританским воспитанием. Хорошо бы, если бы веселая дурочка оказалась полненькой блондинкой с короткой стрижкой.

Виктор полночи проворочался без сна, старательно представляя распущенную блондинку с короткими кудряшками вокруг ярко намазанной порочной мордашки. А когда он наконец заснул, то сразу увидел сон: Юлия накрывала на стол в какой-то большой, совершенно не знакомой Виктору кухне, двигаясь бесшумно и стремительно, как ящерка, а за столом на высоком табурете очень тихо сидела очень маленькая девочка – черноволосая, черноглазая, с чопорно сжатыми розовыми губками и пристальным, серьезным, немножко мрачноватым взглядом.