Текст книги "Главный приз"

Глава 8

С неба упала тонна железных бочек, которые с омерзительным грохотом прыгали и катались по крыше вагона и почему-то не сваливались с нее, а потом упала еще тонна бочек, и эти тоже начали прыгать и кататься, и спать стало совершенно невозможно.

Виктор открыл глаза – и тут же по ним больно хлестнула вспышка яркого синего света из-под не до конца опущенной ночной шторы. На крышу грохнулись еще несколько железных бочек, и опять синий свет попытался прорваться в щель под шторой, и новая порция бочек была, конечно, уже на старте… Страшная гроза догнала поезд и теперь не хотела отставать, но и не обгоняла, шла прямо над ним, поливала сплошной стеной дождя, долбила оглушительным громом, время от времени высвечивая беззащитную цель длинной ветвистой молнией, а то и двумя сразу.

Нет, не уснуть.

Виктор не любил грозу. Не мог спать, когда гремел гром. Не мог спокойно заниматься никаким делом, если сверкали молнии. И думать не мог, и отвлечься ничем не мог, даже чтение не помогало. Не то чтобы он боялся грозы, а не любил. Очень сильно. И всегда завидовал тем, кому на все эти громы и молнии было наплевать, кто при любых громах и молниях мог и жить спокойно, и дрыхнуть без задних ног.

Маме было наплевать на все грозы в мире. И Катьке было наплевать. И Алану, тонкой художественной натуре. А Денька – так тот грозу вообще любил. С восторгом зачарованно любовался молниями и весело пытался перекричать гром. Один Виктор унаследовал бабушкино отвращение к этому явлению природы. Ну с бабушкой все ясно – в войну она несколько раз побывала под бомбежкой, маленькая еще была, а впечатления детства – они самые-самые, как учит нас любимая наука психология… Но у него-то это откуда?

Интересно, а Юлии на грозу тоже наплевать? Наверное. Вон, спит себе спокойненько, и просыпаться, похоже, не собирается. Даже обидно.

На мгновение железные бочки перестали скакать по крыше, и в короткой тишине Виктор вдруг услышал странный тревожный звук – сдавленный хрип какой-то, какой-то стон, или не стон, а, скорее, мычание… Некрасивый, странный, страшный звук выражал нестерпимый ужас и страдание, и Виктор испугался, а когда понял, что это – Юлия, то испугался еще больше. Подхватился, путаясь в простыне, и, стукаясь локтями и коленями обо все твердые углы, склонился над ней, напряженно всматриваясь в почти неразличимое на подушке пятно лица, и в очередной длинной синей вспышке увидел: она рыдала во сне, сухо, без слез рыдала, запрокинув бледное лицо с темными веками, вцепившись руками в собственную шею, и, похоже, задыхалась… Виктор сел на край ее полки, быстро и осторожно оторвал ее холодные пальцы от горла, сжал ее ладони в одной руке, а второй стал гладить ее лоб, и виски, и брови, тихо бормоча какие-то случайные слова, слова в принципе были не так уж и важны, главное – это тон, как учит нас любимая наука психология, и Виктор старался говорить спокойным, утешающим тоном, несмотря на собственный страх, который все никак не отпускал его. Юлия, не просыпаясь, сопротивлялась, вырывала из его ладони свои пальцы, тяжело и медленно мотала головой, но дышать начала спокойнее, уже не хрипела, не стонала, но, кажется, пыталась что-то сказать. Виктор, не прекращая тихо и спокойно говорить, нашарил над ее изголовьем выключатель ночника – и сам вздрогнул от металлического щелчка, от неожиданно яркого света и от распахнувшихся черных глаз Юлии. Несколько секунд Юлия смотрела на него этими черными, мрачными глазами, потом нахмурилась и строго спросила совершенно спокойным голосом:

– В чем дело?

– Все в порядке… Все будет хорошо, – по инерции договорил Виктор и выпустил ее руки. – Это просто сон… Все пройдет…

– Был взрыв, – сказала Юлия тем же ясным голосом и закрыла глаза. – Опять был взрыв. Так страшно…

– Это гроза, – объяснил Виктор и пересел на свою полку. – Совершенно сумасшедшая какая-то гроза. Всю ночь грохочет и грохочет. Никакого взрыва не было. Приснилось что-то.

– Это взрыв, – возразила она, выключила ночник над своей головой, долго молчала, потом сказала немножко другим тоном: – Конечно, приснилось… Зря я эту гадость пила.

– Какую гадость? – удивился Виктор. – Вроде бы мы никакой гадости не пили.

– Да шампанское. – Юлия вздохнула и пошевелилась в темноте. – Гадость.

– Вам плохо, да? – осторожно спросил Виктор. – Пить хотите? Может, за водичкой сходить?

– Пить не хочу. Есть хочу. – Юлия опять вздохнула. – Ничего там с вечера не осталось? Хоть печеньица какого-нибудь, что ли…

– Нет, мы все в Катькино купе унесли. – Виктор пошарил в темноте по столику. – Жаль. Я тоже что-то проголодался… О! Яблоко нашел. Одно. Черт, твердое какое, не разломишь. И ножа нет…

– Ничего, – оживилась Юлия. – Можно по очереди кусать. Правильно?

Правильно. Это оказалось очень правильно – откусывать по очереди от одного яблока и передавать его друг другу, сталкиваясь липкими от сока пальцами и время от времени говоря что-то ужасно умное, например:

– Вкусно… Только, правда, твердое какое.

– Да нет, ничего. Интересно, оно червивое?

– Да какая разница? Все равно в темноте не видно.

– Действительно… Но если червяк был – жалко.

– Чего жалко?

– Кого. Червяка. Жил не тужил, спал себе спокойненько, а его хрясь – и схавали. Ни за что.

– Это не я.

– А кто, я, что ли?

– Никто. Не было червяка. А если был, то успел удрать. Под покровом темноты.

И тихий смешок в темноте, и довольный вздох, и едва уловимое шуршание бумажной салфетки, и неразборчивое «спокойной ночи» сквозь сладкий зевок, и никакой грозы, отстала гроза от поезда, а может быть, свернула куда-нибудь, погналась за другой беззащитной целью, и вокруг ночь, хорошая спокойная ночь, и можно еще так славно поспать… И проснуться опять ранорано, и пить чай вдвоем с Юлией, и наконец порасспрашивать ее обо всем. О чем-нибудь. Просто поговорить.

А утром было все по-другому. Виктор проснулся поздно и сразу понял, что Юлия давно уже встала, наверное, и чаю без него уже попила, и собралась полностью – ее чемодан и сумка стояли на полке у двери, как марафонцы на старте. А сама Юлия, одетая опять во что-то серое, длинное и балахонистое, сидела у окна. Конечно, уткнувшись в свое шитье.

– Доброе утро, – разочарованно сказал Виктор. – Вы давно проснулись? Зря меня не разбудили. Мне понравилось в пять утра чай с вами пить.

– Доброе утро. – Юлия подняла голову, равнодушно глянула на него и принялась сворачивать свое рукоделие. – Я проснулась в четыре. Вряд ли вы привыкли вставать так рано. Чай я сейчас принесу.

А потом повторился вчерашний завтрак – с той только разницей, что не было согретых над чайником оладушек, зато была согретая над тем же чайником домашняя булочка, и ледяная домашняя ветчина из термоса-холодильника, и печенье, оставшееся от прошлого вечера. И опять все было тихо, уютно и душисто, несмотря на гомон и суету в коридоре и на крики Катерины в соседнем купе, – наверное, опять чего-нибудь найти не могла.

– И я вас больше никогда не увижу, – сказал Виктор сердито.

– Всякое может быть, – отозвалась она спокойно. Помолчала, серьезно разглядывая его, и без улыбки спросила: – Вот интересно, если когда-нибудь еще встретимся, вы вспомните, где видели меня раньше?

– Вспомню, – хмуро ответил он. – В вагоне-ресторане. Как вы там вино пили. А потом здесь – шампанское. Ужасная гадость, да? Голова не болит?

– Нет. А должна?

Она смотрела на него совершенно серьезно, но ему опять показалось, что Юлия над ним смеется.

– Позвоните мне через месяц, а? – попросил он смиренно. – Неужели так трудно – один раз позвонить… и все.

Она молчала, глядя на него с отсутствующим видом, а потом равнодушно сказала:

– Мне неоткуда звонить. Я живу в деревне. Ближайший телефон в четырех километрах. И тот не каждый день работает. И сотовый там не берет.

– В какой деревне? Далеко от Москвы?

– Далеко. От Москвы далеко, от Лондона – еще дальше. Отовсюду далеко. На краю края земли. Глубинка. Глухомань на отшибе.

– Расскажите, как вы там живете…

И последние пятнадцать минут их путешествия Юлия рассказывала, как она там живет. Они стояли в коридоре у окна, глядели на полоску моря, то появляющуюся, то исчезающую за невысокими прибрежными холмами с редкими свечками кипарисов на вершинах, и тихо разговаривали. Собственно, говорила Юлия. О том, что деревня почти опустела и брошенные сады зарастают крапивой и малиной. О том, что в тихой заводи за плотиной водятся бело-розовые водяные лилии, а в соседней роще – всякое зверье. О том, что мама Нина никак не хочет сократить объемы сельхозработ на своем огороде, и каждый год приходится варить, солить и консервировать страшное количество запасов на зиму, а потом все раздавать, потому что самим съесть невозможно. О том, что кот Челленджер поймал недавно детеныша нутрии – нутрии там на воле живут, рядом с прудом, весь берег норами изрыли…

Виктор слушал и пытался представить, как Юлия вписывается во все это. По его разумению Юлия во все это как-то не очень вписывалась. Он пытался задавать наводящие вопросы на интересующие его темы, но она непринужденно игнорировала их и опять говорила о старой яблоне, которая рожает фантастически вкусные яблоки, о муравейнике в роще – такой огромный муравейник, не меньше метра, честное слово! – и о том, что в мае прямо под окнами дома в саду по ночам поет соловей…

– Юлия, а вы-то как там оказались? – не выдержав, прямо спросил Виктор, когда уже поезд медленно подтягивался к вокзалу.

– Замуж вышла, – не сразу ответила она. – Вышла замуж, а потом… В общем, потом осталась там навсегда.

– За кого ж вы там замуж вышли? За учителя?

– За директора агрофирмы, – опять после заметной паузы ответила Юлия.

Виктор уже хотел спросить, похож ли ее директор на своего брата, который провожал Юлию в Москве, но тут увидел этого самого брата на перроне, почти напротив их окна, и от изумления открыл рот. Мистика. Как он здесь оказался? Самолетом, что ли, прилетел, чтобы Юлию встретить?

Юлия тоже его увидела, заулыбалась, замахала рукой в окно, и этот брат тут же рванул к двери вагона.

– Кто это?

– Брат мужа.

Ну да, мог бы и не спрашивать.

– Он же вас провожал…

– Не он. – Юлия с улыбкой глянула на Виктора и шагнула в купе. – Там был Сашка. А это – Славик.

Виктор вошел за ней и растерянно затоптался, сообразив, что вот сейчас они расстанутся – и все, и больше он ее не увидит, и даже не поговорили толком, и он не знает, как называется та глухомань на отшибе, где она живет… Ничего он о ней не знает.

– Это сколько же у вашего мужа братьев? – хмуро буркнул он, вдруг сразу услышав суету в вагоне, гомон встреч-прощаний и торопливый топот в коридоре.

– Трое, – рассеянно ответила Юлия, берясь за свою сумку.

– И все – близнецы?

– Не все. Только Сашка близнец. – Она прислушалась, выглянула в коридор и опять обернулась к нему. – Ну все, давайте прощаться. Вон Славик за мной топает… Где там Катя? Опять они с Аланом что-то потеряли… Зовите их, а то мне неудобно влезать прямо в разгар их… э-э… диалога. Ну зовите! Надо же с людьми попрощаться.

– Попрощаться… да, конечно. – Виктор шагнул из купе и в дверях чуть не столкнулся с этим самым братом мужа. Ну и братья у ее мужа… Книжные шкафы, а не братья. Виктор посторонился, повернул к Катькиному купе и, уже входя туда, услышал мягкий, приглушенный бас книжного шкафа и радостный смех Юлии. Радуется. Это она так радуется встрече с братом мужа, а как будет радоваться встрече с самим мужем…

А потом оказалось, что все они уже на перроне, и уже надо прощаться, и Юлия со всеми прощается и что-то всем говорит, и Алан с Катькой что-то ей говорят, все друг другу что-то говорят, только Виктор стоит столбом, и молчит, и вспоминает вкус ночного яблока, а в трех шагах стоит брат ее мужа, наверняка ничего не вспоминает, просто терпеливо ждет, когда уже можно будет увести Юлию от случайных попутчиков. Ну вот, дождался. Подхватил чемодан, обнял огромной ручищей Юлию за плечи и повел ее куда-то прочь от них. От него. Виктор глядел, как они уходят, и отчетливо сознавал: это потеря. Плохо.

– Большой какой, – с восхищением сказала Катерина, тоже глядя вслед этой паре. – Вить, ты только погляди, какой большой! Он даже выше тебя. И шире раза в два.

– Брат ее мужа. – Виктор заставил себя отвернуться и взглянуть на Катерину. – У ее мужа три брата. И все такие. И муж, наверное, такой же. Старый муж, грозный муж… Между прочим, он у нее директор агрофирмы. А ты говоришь – почему так одета. Директор! Все в его руках. Надо полагать, не бедствует…

– Какой там директор… – Катька оглянулась на Алана, возящегося с замком баула, и понизила голос, глядя на Виктора немножко виновато. – У нее нет мужа. Погиб. Давно. Она тебе разве не рассказывала? Мне в первый же вечер сказала. А вчера я порасспрашивала, но она как-то неохотно об этом… Я так поняла – авария какая-то была, он и погиб. Она у его матери живет. Ты чего на меня так уставился? Вить! Ты куда? Виктор! Куда тебя понесло?!

Но он уже бежал, не слыша воплей Катьки, и сам что-то кричал на бегу, кажется: «Юлия, подожди!» Но никто его, конечно, не ждал. Он пролетел здание вокзала, выскочил на привокзальную площадь и суматошно шарахнулся от остановки троллейбуса до автостоянки. По крайней мере десяток машин вырулили со стоянки и на его глазах разъехались в разные стороны. И на остановке ее не было.

Виктор постоял, без всякой надежды оглядываясь по сторонам и жалея о том, что бросил курить, и пошел назад, на перрон, пытаясь вспомнить, отдал ли Алан Юлии альбом с ее портретами. Лучше было бы, если отдал. Такое помрачение рассудка нужно пресекать в корне.

Может быть, все-таки не отдал? Пару набросков он бы у Алана купил. Потому что Алан – хороший художник…

Глава 9

Юлия сидела с закрытыми глазами в шезлонге на верхней палубе и мечтала о том, чтобы Гиви куда-нибудь, наконец, ушел. В принципе Гиви неплохой пацан, только очень уж разговорчивый. Да еще ладно бы сам говорил, а то все время что-то спрашивает, и спрашивает, и спрашивает…

– А ты почему кино не пошла смотреть? – спросил Гиви, на полуслове прерывая изложение собственной версии происхождения новых русских. – Эротический триллер. Абсолютно все пошли, а ты не пошла. Почему?

– Одеваться не хочется, – сказала Юлия первое, что пришло в голову. В разговоре с Гиви не имело значения то, что она говорила. Можно было вовсе ничего не говорить – Гиви все равно будет активно поддерживать беседу даже с глухонемым. – Ты-то сам почему не пошел? Эротический же триллер-то…

– Да я его видел уже… Так, ерунда. Ничего особенного. – Гиви пару секунд подумал и вдруг оживился: – Слушай, а давай вместе пойдем? Не надо тебе одеваться! У тебя купальник больше закрыт, чем у всех телок платья. Если хочешь, платок свой на талии завяжи – и будет как юбка и майка. Спорим, сегодня же все бабы к ужину в таком виде вылезут!

– Отстань, – сказала Юлия, не открывая глаз. – Не пойду я в кино. Не хочу. И возраст не позволяет.

– Ты несовершеннолетняя, да? – удивился Гиви. – Я думал, тебе восемнадцать уже стукнуло.

– Правильно думал. – Юлия вздохнула и открыла глаза. – Стукнуло мне восемнадцать. Причем очень давно. А завтра мне стукнет двадцать восемь. В таком возрасте триллеры, тем более эротические, смотреть уже поздно. Ву компренэ?

– Ага, компренэ, – не очень уверенно согласился Гиви. – А ты меня не обманываешь?

– Ни боже мой. – Юлия прикусила ноготь большого пальца и сделала движение рукой, будто вырывает зуб. – Я еще ни разу в жизни ни одного Гиви не обманула. Век свободы не видать.

Гиви радостно заржал, заглядывая ей в лицо ласковыми карими глазами:

– Четкая ты тетка, Юль! Слушай, чего хочешь? Скажи! Выпить хочешь? Давай выпьем, а? Я сейчас чего-нибудь принесу!

– Выпить не хочу. Пить хочу. – Юлия прикинула в уме варианты. – Только не пепси. И не коку. И не швепс. Ничего газированного. И не сок из банок. Лучше простой воды со льдом. А еще лучше – компотику холодненького. У кока в холодильнике всегда компот есть. Сумеешь выпросить?

– Да как нечего делать! – самоуверенно заявил Гиви, с готовностью вскакивая и порываясь бежать. – Только ты меня здесь жди, ладно?

– Ждем-с. – Юлия откинулась в шезлонге и опять закрыла глаза. – Ты особо не спеши. Расплескаешь еще на бегу.

Ушел. Вот и замечательно. С безграничной верой в собственную неотразимость Гиви компотик так или иначе, конечно, добудет. Но это потребует гораздо больше времени, чем просто покупка в баре бутылки воды. Так что она вполне успеет отдохнуть в одиночестве. На этом теплоходе невозможно и минуты одной побыть, если не сидеть все время в своей каюте. Да и туда постоянно кто-нибудь ломится. Странные какие люди – обязательно им общество требуется. Интересно, если любого из них изолировать, что они делать будут? На голове стоять?

Что-то давно она на голове не стояла. Наверное, и не получится уже. Юлия поднялась с шезлонга, нагнулась, упираясь в горячую палубу ладонями, и осторожно встала на руки, прислушиваясь к собственным ощущениям. Нет, не разучилась еще. Теперь проверим, что там у нас от гибкости осталось. Юлия встала на «мостик», поднялась на ноги и для полноты впечатления прошлась колесом. Ой, как хорошо! Она бы еще с удовольствием покуролесила, пока никого нет, но тут на палубу со звоном посыпались шпильки, и ее тяжелая коса развернулась, как живая, противно хлестнув сзади под коленями. Юлия поймала косу и стала ее закручивать на затылке, одновременно поднимая шпильки и раздраженно всаживая их одну за другой в увеличивающийся с каждым оборотом косы узел. Коса сопротивлялась.

– Обрежу, – зловеще пообещала она косе, одной рукой придерживая узел, а другой нашаривая под шезлонгом последние шпильки. – Будешь себя так вести – обстригусь к чертовой матери, как Катькин брат. И покрашусь в рыжий цвет.

Прямо над ней раздался тихий вкрадчивый смех.

Юлия резко выпрямилась, только сейчас сообразив, что разговаривала вслух.

– Только не это! – решительно сказал Виктор, зачарованно наблюдая за ее единоборством с косой. – Это – через мой труп.

– Что через твой труп? – не поняла Юлия, всаживая последнюю шпильку.

– Стричься. И краситься. – Виктор протянул руку и осторожно потрогал тяжелый узел волос у нее на затылке. – Знаешь, я вспомнил, где тебя раньше видел.

– Не может быть! – изумилась Юлия. – Ну и где же? В вагоне-ресторане?

– Еще раньше…

– А! Ну да, на вокзале в Москве.

– Еще раньше…

– Во сне, – подсказала Юлия, вспомнив Сашкину гипотезу.

– Нет, во сне – это уже позже.

Он пошел за ней, сел в соседний шезлонг и, глядя на нее сбоку, сказал:

– Болгария. Варна. Золотые пески. Десять лет назад. Ты там тоже на руках ходила. И коса упала в песок. И какой-то мужик потом два часа песок тебе из волос вычесывал. Только ты тогда меньше была, мне кажется.

– Конечно, меньше, – согласилась Юлия. – Почти на десять сантиметров. Но не десять лет назад, а двенадцать. Это не какой-то мужик был, а папа. Мы с папой тогда две недели в Болгарии были. У его друзей гостили. А ты что там делал?

– Отдыхал. По спутниковской путевке. Была тогда такая организация – «Спутник». Ты, конечно, не помнишь, маленькая еще была.

– Задаешься много, – предупреждающим тоном сказала Юлия. – Не люблю, когда задаются больше, чем я… Сам-то намного больше был?

Виктор опять тихо засмеялся, придвинулся, склонился над ней и уверенно взял ее за плечи.

– Сначала ты мне ужасно сердитой показалась, я тебя даже боялся, правда.

– Ну и правильно делал, – буркнула Юлия, недовольно передернув плечами. – Не понимаю, с чего это ты теперь так осмелел. Руками хватаешь… Я тебе разве давала повод?

– Нет, – рассеянно сказал Виктор, даже и не подумав отпустить ее. Наоборот, пальцы его дрогнули, поползли по ее плечу, сдвигая широкую бретельку закрытого белого купальника, и он пристально уставился на обнажившееся плечо, водя по коже кончиками пальцев.

– Этот шрам. Он ведь после той аварии, да? Когда твой муж погиб. Ты тогда с ним была?

– Тебе Катерина рассказала?

Он не ответил. Посидел молча с закрытыми глазами, а потом спросил странным голосом:

– Тебе больно было?

– Да я не помню. Я сознание потеряла. Потом, в больнице уже, больно было, кажется. Но недолго, все быстро заросло. На мне всегда все быстро зарастает. Шрам вот этот поганый только не знаю, как и скрывать.

– А зачем его скрывать? – Виктор выпрямился и удивленно глядел на нее, кажется искренне не понимая. – Там и шрама никакого нет. Так, будто полоска папиросной бумаги приклеена.

– Ничего себе полоска… – Юлия резко махнула рукой от плеча до бедра. – Вот какая это полоска, представляешь?

Он внимательно проследил за ее движением, задержался взглядом на том месте, где из-под купальника на бедро выползал раздвоенный край светлого пятна, и уверенно повторил:

– Совершенно нечего скрывать. По мне – так даже красиво.

– Извращенец, – буркнула Юлия, смутившись под его взглядом, и тут же рассердилась на себя за это смущение. – Что б ты понимал в красоте…

– Уж я-то понимаю, – таинственно сказал Виктор, глядя на нее светлыми улыбающимися глазами. – Окунуться не хочешь? Я вообще-то в бассейн шел.

– Я морскую воду не люблю. Потом высыхаешь – и как треска соленая. Противно.

– Извращенка, – злорадно сказал Виктор, вскочил на ноги и вдруг наклонился, подхватил ее и бегом кинулся к бассейну. – Морские купания чрезвычайно полезны для нервной системы. А ты вон какая нервная…

Он ловко поставил ее на краю бассейна – на самом краешке, спиной к воде – и встал перед ней, слегка придерживая за локти и смеясь в лицо тихим вкрадчивым смехом.

– Я тебе что сказала? – как можно холоднее произнесла Юлия раздельно. – Я тебе сказала: еще раз дотронешься – поссоримся. А ну, отпусти немедленно!

– Не надо ссориться. – Виктор сделал испуганное лицо и качнулся назад. – Все, отпускаю… Свободна!

Он даже не толкнул ее, просто выпустил из рук, и она полетела в воду спиной вперед, нелепо размахивая руками и ногами, и шлепнулась в бассейн со страшным плеском, с яростью отметив, перед тем как уйти под воду с головой, что он опять смеется. Конечно, зрелище еще то было, надо думать. И коса опять развернулась.

Юлия вынырнула, задыхаясь и отплевываясь, и увидела перед собой смеющееся лицо Виктора. Вода не доставала ему даже до плеч, и это было особенно обидно – ей-то приходилось барахтаться, чтобы удержаться на плаву.

– Ты неправильно поступил, – как можно спокойнее сказала Юлия сухим учительским голосом, но должного эффекта не получилось, потому что мелкая волна плеснула ей в лицо, и пришлось опять отплевываться.

– Тогда поставь меня в угол. – Он обхватил ладонями ее талию и приподнял так, что глаза их оказались на одном уровне. – Или оставь меня без сладкого…

Она чувствовала, что он говорит совсем не то, что думает, да еще смотрит как-то странно, да еще притягивает ее к себе, да еще сам тянется к ней… Юлия попыталась оттолкнуть его, упираясь руками в его твердые коричневые плечи, но не такие сильные оказались у нее руки, как она думала, и тогда она свернулась клубком, сильно оттолкнулась ступнями от его груди и, выскользнув из его рук, торопливо поплыла к лесенке.

На краю бассейна стоял Гиви с большим стеклянным кувшином.

– Нет у Васильича компота, – обиженно сказал он, неодобрительно поглядывая на выходящего вслед за Юлией из воды Виктора. – Честно, нет. Я проверил. Говорит – к вечеру наварит. Я тебе воды принес, холодненькой.

– Гиви, какой ты молодец, – искренне обрадовалась Юлия, пытаясь отжать из волос соленую воду. – Ты бы знал, как я мечтала именно о простой пресной воде! Я же сейчас как сельдь атлантическая пряного посола… Польешь, а?

Гиви с готовностью поднял над ней кувшин, и Юлия принялась старательно смывать с кожи морскую соль под тонкой струйкой ледяной воды, поеживаясь не так от холода, как от пристального взгляда Виктора, который стоял рядом и с нескрываемым интересом наблюдал за процессом омовения. Никаких признаков раскаяния. Разулыбался как дирол без сахара. И зубы у него наверняка искусственные.

Гиви, неодобрительно косясь на Виктора, со значением посочувствовал:

– Это сколько ж волосы теперь сохнуть будут? Вечером танцы, а ты обещала со мной потанцевать.

Ничего она, конечно, не обещала, но спорить не стала – еще не хватало с Гиви спорить, когда Катькин брат рядом уши растопырил.

– До завтра сохнуть будут, – хмуро буркнула Юлия. – Если фен не перегорит.

– У меня фен есть, – влез Виктор в чужой разговор. – Очень мощный. Я даже помочь готов. А? Двумя-то фенами быстрее будет!

Юлия демонстративно не услышала этого заявления, поэтому Гиви тут же предложил свой вариант:

– Юль, у меня тоже есть фен. Хочешь, помогу?

– Спасибо, Гиви, – с подчеркнутой теплотой отозвалась она. – Я все-таки сама попробую.

– Если что – зови. – Гиви вытряхнул из кувшина последние капли воды вместе с мелкими осколками льда, заметил, что Юлия вздрогнула, и хозяйским жестом смахнул лед с ее плеча. – Сразу зови, не стесняйся, я рядом буду.

Вот только этого ей не хватало…

– И меня зови, – подал голос Виктор. – И я рядом буду. Не стесняйся.

Юлия обернулась, уловила ехидное понимание в глазах Виктора и, резко отвернувшись, пошла к себе в каюту, гордо задрав голову. Что, впрочем, было неизбежно – мокрые волосы так оттягивали голову назад, что никакого вида, кроме гордого, просто не получилось бы. Жаль только, что каждый ее шаг был отмечен лужей. Наверное, больше всего она сейчас похожа на водяного из мультфильма. Фу, как противно.

А все из-за этого Виктора… С самого начала вся суета происходит из-за него. С первой минуты этого дурацкого круиза, с той самой минуты, когда она, только-только поднявшись на борт, услышала его совершенно неприличный ликующий вопль и увидела, как он бежит к ней, протянув руки, Юлия поняла, что покой ей только снился. Еще спасибо, что Катерина время от времени отвлекает братца какими-то поручениями, а то бы и вовсе хоть утопись… Нет, все. Сегодня мы поссорились. Я предупреждала. И вообще, давно пора положить конец этому безобразию…

Вообще-то никакого безобразия, конечно, не наблюдается. В поезде Виктор вел себя вполне сносно. И даже непонятно, почему это с первой минуты ее присутствия на борту теплохода он ведет себя как… Как неизвестно кто. Никто никогда не вел себя с Юлией так, как этот Виктор. То есть нормально он себя ведет, придраться не к чему, если не иметь в виду этого принудительного купания в бассейне… Да и это пустяк.

Но до чего же тревожно, когда он постоянно ошивается рядом, и когда говорит всякие глупости с этой своей рекламной улыбкой, и даже когда просто молчит и смотрит светло-серыми, как платина, глазами с легким зеленоватым оттенком. Такое чувство, что он ее преследует. Глупости, конечно. Зачем бы ему ее преследовать? Да и преследуют, по-видимому, все-таки не таким способом. Вот этот выводок одноклеточных из подвида толстеньких – эти да, эти, можно с уверенностью сказать, преследуют. И Гиви со своими друзьями – те тоже преследовали, пока она с Гиви нечаянно не подружилась. Но по поводу и одноклеточных, и тем более друзей Гиви Юлия ни капельки не тревожилась. В конце концов, у нее огромный опыт общения с людьми, у которых еще и не такие патологии наблюдаются. Правда, там все-таки дети, а здесь взрослые. Как бы вменяемые и как бы отвечающие за свои поступки, так что в случае чего она вправе этим как бы крутым пообрывать псевдоподии. В процессе как бы адекватной реакции… И почему это одноклеточных с такой силой тянет размножаться? На самом деле – как бы размножаться… Потому что любимая тема их разговоров – это противозачаточные средства. Вот ведь одноклеточные, а?

Или это она так безнадежно отстала от жизни? Катерина, например, не видит ничего странного в их поведении. Да и Алан, кажется, не в шоке от их окружения. Наверное, они привыкли к такому обществу. Наверное, это и есть нынче приличное общество. Валерия чувствовала бы себя здесь как рыба в воде, это точно. Папа, скорее всего, смеялся бы про себя и в порядке психологической аутотерапии обыгрывал бы их в карты, обдирал бы безжалостно до последней золотой цепи. А мама Нина? Как странно: она не может представить, как повела бы себя здесь мама Нина. Может быть, тоже пыталась бы отсиживаться в своей каюте, чтобы лишний раз не встречаться, а если уж придется, тоже старалась бы смотреть мимо? Ой, мама Нина, мы, наверное, обе устарели как явление. Мама Нина, я по тебе скучаю и хочу домой.

Юлия переложила фен в другую руку и раздраженно потрясла головой. Совсем еще мокрые волосы. Скорее фен перегорит, чем они высохнут. Как хорошо было бы сейчас сидеть дома на столе, свесив мокрые волосы мимо края столешницы, задрав голову, смотреть в потолок и с наслаждением чувствовать, как мама Нина неторопливо причесывает ее огромным деревянным древним конским гребнем с редкими, толстыми, отполированными до стеклянного блеска зубцами. Отвыкла она заниматься своей косой сама. Да и немыслимо это… Правда, отрезать, что ли?

В дверь каюты энергично забарабанили, и послышался голос Катерины.

– Сейчас! – крикнула Юлия, выключая фен и торопливо ныряя в желтый махровый халат. – Минуточку, Кать, сейчас я оденусь.

– Ну ты даешь! – изумилась Катерина, влетая в каюту с какой-то сумкой в вытянутых вперед руках. – Весь народ даже в бар практически голым ходит, а ты и у себя чуть ли не в шубе сидишь.

На самой Катерине были белые шорты, майка и резиновые шлепанцы – невиданно много одежды, если учесть ее преданность бикини и твердое убеждение, что в такую тропическую жару неприлично не раздеваться, а одеваться.

– Я тебе фен принесла, – сказала Катерина, расстегивая сумку и доставая из нее аппарат немыслимой элегантности. – Витька сказал, что ты в бассейн нырнула и волосы намочила…

– Виктор тебя обманул: я не ныряла в бассейн. Он меня столкнул, – объяснила Юлия, поворачиваясь и направляясь на прежнее место – к столу, на котором сидела перед приходом Катерины. – За фен спасибо. У меня есть, но одним я не справлюсь до ужина. Ты не занята? Может, поможешь мне немножко?

Катерина молчала, и Юлия оглянулась удивленно: как-то это было не похоже на Катерину, она никогда не молчала, разве только во сне.

– Ты что, Кать? – Юлия даже забеспокоилась, видя эти остекленевшие глаза и замороженную растерянную полуулыбку. – Что случилось?

Катерина моргнула, тряхнула головой и вдруг, быстро протянув руку, вцепилась Юлии в волосы и довольно сильно подергала их.

– С ума сошла! – ахнула Юлия. – Больно же!

– Знаешь, я тебе еще неделю назад сказать собиралась: отстегни ты этот свой шиньон, что ты по такой жаре такую тяжесть на башке таскаешь! – Катерина поискала розетку и включила свой фен. – Даже в голову не приходило, что у тебя это все свое… Во дела, а? Садись давай. Тут и правда даже двух фенов мало. Наверное, всю жизнь растила, да? Никогда не стриглась?