Текст книги "Главный приз"

Глава 17

– Еще чего расскажи. – Мама Нина устраивалась поудобнее на кухонном диванчике напротив Юлии, складывала руки на животе и улыбалась в предвкушении.

– Да я тебе уже все рассказала, – слабо протестовала Юлия. – Я тебе уже столько всего наговорила – на бразильский телесериал хватит…

– Про Сергея расскажи. И не бегом. Повдумчивее… Я его сколько лет уже не видала? Восемь. Не шутка. Рассказывай давай.

– И про дядю Сережу я тебе все рассказала. Все у него нормально, плавает, здоров, красив, бодр и весел. Ты же его письмо читала, сама все знаешь. И кассету видела… Он там хорошо получился, правда? Алан специально подкарауливал, чтобы при полном параде его снять.

– Про Алана тоже еще расскажи. – Мама Нина подставила чашку, чтобы Юлия налила ей чаю. Третий раз. Надо полагать, мама Нина планирует долгую беседу.

– Алан замечательный. – Юлия вздохнула, сдаваясь на милость победителя. – Спокойный. Добрый. Смешной-смешной… Как он с Катькой общается – это видеть надо.

– Про Катьку тоже расскажи. – У победителя, похоже, не было никакой милости. – Чего она дерганая такая? Вот это я как-то не очень понимаю…

– Да она не то чтобы дерганая. – Юлия уже увлеклась рассказом, уже окунулась в воспоминания о недавнем путешествии и с удовольствием представляла, что сейчас может делать Катерина. – Она даже не нервная. Просто в себе ничего не держит. Не умеет. А может быть – не хочет. Но всерьез никогда не злится и относится ко всем хорошо. И вообще, она тоже хорошая, только шумная очень…

– И брат у нее такой же? – с невинным видом спросила мама Нина.

– Нет, – помолчав, сухо ответила Юлия. – Брат у нее совершенно другой. Я тебе уже сто раз обо всем рассказывала.

– Ничего ты мне толком не рассказывала, – заявила мама Нина. – А почему? Это даже подозрительно. Все у тебя, получается, хорошие, все добрые, все умные, все смешные, а как этого улыбчивого касается – так сразу как воды в рот… А на кассете он все время при тебе. Ни на шаг не отходит. И глазами прямо ест. И Сергей пишет, что этот улыбчивый с самого начала к тебе сильный интерес имел, прямо сох по тебе, это все заметили. Сергей пишет: если бы ты только кивнула – дело тут же до свадьбы и дошло бы.

– Глупости все это, – рассердилась Юлия. – Ни до какой свадьбы дело не дошло бы. Отстань от меня.

– Не отстану, пока не расскажешь. – Мама Нина опять подставила свою чашку, чтобы Юлия опять налила ей чаю. – Рассказывай добром, все равно ведь дознаюсь. Сергей пишет, все думают, этот улыбчивый тебе предложение сделал, а ты отказала. Уж очень он последние дни убитый был.

– Предложение! – Юлия презрительно хмыкнула и неожиданно для себя выпалила: – Как же, делают такие, как он, предложения… Разве только неприличные…

– Чего-чего-чего? – оживилась мама Нина. – Он тебе неприличное предложение сделал? Как интересно… А ты Сергею сказала?

– Мама Нина! Ну при чем тут дядя Сережа? Я все-таки уже не маленькая, чтобы бегать жаловаться… Да и жаловаться не на что. Ты не подумай чего… Виктор предложил мне работу в Лондоне. Как у него, по договору. На год или на два. Вот и все.

– Вот и все, – задумчиво протянула мама Нина, невидяще уставясь в пространство. – Вот вам и все… А ведь богатое предложение, да?

– Ладно, некогда мне тут из пустого в порожнее. – Юлия поднялась, раздраженная не так воспоминаниями, как странной реакцией мамы Нины. – Я в интернат на часок сбегаю. Не трогай посуду, приду – сама разберусь, хорошо?

– Хорошо, – так же задумчиво отозвалась мама Нина. – Чего ж плохого, очень все хорошо… Ты к Цыпленку побежала небось?

Юлия задержалась в дверях, оглянулась с улыбкой и вдруг выпалила:

– А знаешь, мама Нина, Виктор тоже Машу-младшую Цыпленком назвал. Прямо сразу, как фотокарточку посмотрел, так и спросил: «А этот Цыпленок кто – мальчик или девочка?»

– Вот видишь, – сказала мама Нина со значением. – А я тебе что говорила?

– А что ты мне говорила? – изумилась Юлия, но тут же, уловив на лице мамы Нины знакомое упрямое выражение, которое всегда сопровождало разговоры о замужестве и детях, торопливо выскочила из дому.

И зачем она разоткровенничалась? Теперь мама Нина и вовсе не отпустит ее душу на покаяние. И так целую неделю, с самого возвращения Юлии, мама Нина сто раз на дню заводит разговоры об этом дурацком круизе, и каждый такой разговор виртуозно сводит к Виктору. И как она догадалась? Ведь дядя Сережа о Викторе всего пару слов написал, не больше, чем о Гиви, или о своем старпоме, или об этом богатеньком… как его там?.. Юлиан Романович. Или Роман Юлианович? Так нет – мама Нина вцепилась именно в Виктора. Вынь да положь ей все подробности.

А вот подробности вспоминать Юлия как раз и не хотела. Она никак не ожидала, что окажется так тяжело вспоминать все это, и придумывать, что было бы, если было бы не так, как было, а как-нибудь по-другому. Она – стыдно признаться! – не спала по ночам, стараясь забыть то ошеломляющее впечатление, которое произвел на нее его единственный поцелуй. А если засыпала – ей снилось, как он ее целует. Вот стыдобища, а? И ведь совершенно ясно, что для него это – незначительный эпизод, еще один, причем необязательный, опыт в и так богатой практике… Поцеловал – и молча смотрит. Наверное, ждал ее реакции. Интересно, чего он ждал? Скорее всего, не того, что она сделала. Ну, в конце концов, откуда ей знать, что она должна была сделать. Не кидаться же ему на шею с криком: «Твоя навеки!»… Ежу понятно, что всякие там «навеки» ему даром не нужны. Это он более чем убедительно на следующий же вечер продемонстрировал.

Забыть, забыть, забыть! Плюнуть и забыть. Забыть и плюнуть. Пошлые курортные романы не для нее. И она – не для пошлых курортных романов. У нее и так жизнь насыщена всякими-разными событиями, и если не всегда радостными, так, по крайней мере, – настоящими. Незачем ей эти игрушечные страсти-мордасти. Не нужны ей эти преуспевающие красавчики, у которых одно на уме… И вообще, ей никто не нужен. Кто ей нужен, тот у нее уже есть – папа, мама Нина, Машка… и вообще, много хороших людей. И все, и хватит уже об этом… А то до того дошла, что не только мама Нина, но и посторонние люди интересуются, что это она такая нервная.

Кстати, о нервах. Совершенно не обязательно показываться на глаза Машке в таком растрепанном состоянии. Цыпленок на удивление чуткий товарищ, чуть что – сразу глаза нараспашку: «Ю-и-я! Ты селдишься или пла-а-ачи-и-ишь?»

Юлия свернула с дороги в запущенный, давно брошенный сад, нашла знакомую прогалинку в разросшейся малине, где лежало толстое и старое, отполированное временем бревно, уселась на него, удобно опираясь на ствол пробившейся из-под бревна березки, и уставилась в светлое безоблачное небо, настраиваясь на мысли о Машке. Конечно, обо всем об этом надо было думать раньше. Еще до поездки в этот проклятый круиз… Надо было думать с самого начала, в первый же день, когда Машка к ним притопала. Может быть, сегодня уже все было бы решено, и незачем было бы метаться, доказывая всем этим чертовым инстанциям очевидные вещи. Вот странно: почему это именно совершенно очевидные вещи совершенно невозможно доказать? Ладно, не будем пока отчаиваться. Может быть, доктор Олег что-нибудь придумает. Доктор Олег в этом профессионал. В любом случае она Машку не отдаст.

Главное – ведь не нужна Машка больше никому! Если бы она не появилась в Хоруси, так никто из этих инстанций о ней и не знал бы ничего, и слыхом не слыхивал бы! А тут – ишь как судьбой ребенка озаботились… Видите ли, слишком она маленькая для интерната. А для дома ребенка – в самый раз. Знаем мы эти дома. Нет, не отдаст она Машку. Что-нибудь придумает.

Юлия посидела еще, с усилием вгоняя себя в обычные рабочие параметры, поднялась и решительно зашагала к интернату. Нечего время тянуть. Да и Машку она давно уже не видела. С самого утра.

– Ю-и-я! – Маша-младшая выпустила из рук Челленджера, полудохлого от жары и от бурного проявления Машкиной любви, и бойко затопала навстречу Юлии, растопырив руки и показывая в улыбке все свои мелкие и редковатые зубки. – Ю-и-я! Я тебя любу!

– И я тебя люблю. – Юлия села на пол перед Машкой, поймала ее в объятия и мягко свалилась на спину, делая удивленное лицо. – Ох! Ты опять выросла! И такая сильная стала! Хорошо кушаешь, да? А почему ты здесь одна?

– Нет! – энергично сказала Машка. – Я с кошем. Он ха-оший. Смотьи: кош-кош-кош-кош… Виишь? Он умый-умый. Как я.

Юлия смеялась, слушая бойкую болтовню Машимладшей, радостно вглядываясь в ее покруглевшее, порозовевшее веселое личико, с удовольствием ероша ладонью заметно отросший ежик мягких тонких волос… Интересно, у Виктора волосы жесткие или мягкие? В начале круиза у него был почти такой же короткий ежик, как у Машки сейчас… Тьфу, наваждение. С какой стати она сейчас думает о прическе Виктора?

– Цыпленок, а няня где? – Юлия поднялась с пола, подхватывая Машку на руки. – Мне на десять минут уйти надо. А потом опять к тебе вернусь. Пойдем к няне, побудешь с ней пока.

– Нет! – жизнерадостно заявила Маша-младшая. – Я с тобой. Няня там. Ушья за хаатом. Я няню у-онила.

– Почему няня ушла за халатом? – не поняла Юлия. – Как ты могла няню уронить?

Дверь открылась, и в комнату торопливо вошла Надежда Васильевна, на ходу натягивая белый халат поверх пестрого летнего сарафана.

– А, ты с ней, Юль, – с облегчением сказала она. – Слава богу. Я боялась ее одну оставлять – обязательно что-нибудь натворит… А выпускать отсюда – еще хуже. Это не тихий час будет, а я не знаю что такое. Почему хоть она днем никогда не спит, как ты думаешь? Все дети как дети, а эта – стихийное бедствие.

– Ну, ну, – примирительно сказала Юлия. Она не очень любила Надежду Васильевну, но связываться с ней и вовсе не собиралась. – Ребенок как ребенок. Просто энергии много. Машка призналась, что вас… уронила… Как это?

– А вот так, – раздраженно буркнула Надежда Васильевна. – Разбежалась – и под коленки. Ну, я и грохнулась. Чудо еще, что мимо нее… А на меня со стола кувшин с водой. Хорошо, что пластмассовый… Но мокрая – с головы до ног. Это она сейчас такая бандитка, а потом что из нее вырастет?

– Хорошая девочка вырастет, – сдерживая раздражение, сказала Юлия. – Ведь она ничего плохого не хотела… Правда, Цыпленок? Она вас очень любит, Надежда Васильевна.

– Любу, – с готовностью подтвердила Машка, сияя глазами и улыбаясь до ушей. – Ты ха-ошая. Касивая. Тепая-тепая. Я тебя любу.

– Да уж можно подумать, – заметно смягчаясь, проворчала Надежда Васильевна, стараясь спрятать улыбку. – Что-то мне никто не говорил, что я теплая-теплая… Юль, ты с ней побудешь? Хотя бы до конца тихого часа. А то мне сегодня еще постельное белье перебрать надо, да баба Настя просила с курами помочь. Не позволяет она ребятам кур ощипывать. Чтобы, значит, не видели, что едят тех, кого сами же и кормили… Педагогика. Ей – педагогика, а мне – лишняя работа. Побудешь с Марьей, Юль?

– Мне к доктору Олегу надо бы зайти… – нерешительно начала Юлия. – А, ладно, с Машкой зайду. Вы не знаете, он там не занят?

– Олег – и вдруг не занят? – хмыкнула Надежда Васильевна. – Да ты иди, он ради тебя и больного, поди, бросит.

Надежда Васильевна ушла, с заметным облегчением оставив Машку с Юлией. Юлия еще несколько минут повозилась с девочкой, а потом сгребла ее в охапку и отправилась искать доктора Олега – не сразу в его кабинет, а кружным путем, через теплицы, крольчатник, столярную мастерскую, потому что до конца «тихого часа» оставался еще целый час, и спешить было некуда, а бродить с Машкой на руках – это было такое занятие, которое любой нормальный человек стремился бы растянуть на как можно более долгое время. И еще она всей кожей ощущала возвращение. И даже не возвращение домой – хотя и дому своему радовалась до самой-самой последней клеточки сердца… Она ощущала что-то вроде возвращения к себе. Возвращение себя. Все возвращается на круги своя… Здесь был ее круг. И она с удовольствием бродила по своему кругу с чирикающей что-то радостное Машкой на руках, пока не наткнулась на доктора Олега. И конечно, ни в каком не в его кабинете, а в старом сарае, оборудованном для козы с ее двумя новорожденными козлятами. Доктор Олег был в старых, драных и линялых тренировочных штанах, в резиновых сапогах и в клеенчатом фартуке. Его голая загорелая спина блестела от пота, а и так светлые, да еще и сильно выгоревшие за лето волосы были встрепаны даже больше обычного. Доктор Олег стоял над лежащей на боку, крепко связанной козой Матильдой, шипел сквозь зубы от боли и, кажется, пытался укусить свой локоть.

– Свинья ты, – услышала Юлия его хрипловатый мальчишеский голос. – Животное. Скотина.

И к доктору Олегу она вернулась. К его безудержной энергии, к его желтым непричесанным вихрам, к его хозяйственной изобретательности, к его безграничной доброте. Он даже ругается так, что Матильда, слушая его, все время пытается потереться башкой о его сапог.

– Доктор! – позвала Юлия негромко от дверей, не заходя в сарай. – Ты за что это скотину обзываешь? Нехорошо. Что тебе сделало беззащитное животное?

– Июльчик! – Доктор Олег оглянулся, радостно заулыбался и пошел ей навстречу, зажимая одной рукой локоть другой. – Эта беззащитная бестия мне руку покалечила… Кожу пропорола. Копыта у нее – как томагавки, честное слово… Помоги завязать, я не дотягиваюсь.

– За что она тебя? – поинтересовалась Юлия, затягивая бинт на руке доктора Олега.

А он сидел на перевернутом ведре, держал Машку на коленях, наблюдал за действиями Юлии и жмурился от солнца. Доктор очень вписывался в это место, и в это время, и в это состояние, и Юлия, как всегда, ощутила рядом с ним глубокий покой и чувство правильности и неизбежности всего происходящего. Да, к Олегу она тоже вернулась.

– Матильда бок разодрала где-то, – объяснил доктор Олег. – Пришлось зашить. И где ее носит? Судя по ране – об какую-то железку разодрала. Я все вокруг облазил – ничего похожего не нашел. А ведь есть что-то… И обязательно кто-нибудь из детей напорется…

– Да не бойся ты раньше времени, – успокоила его Юлия. – Может, и нет ничего такого в радиусе трех километров. Матильду носит за тридевять земель, ты же знаешь…

Они говорили о вещах, которые были им важны и интересны. Интересно, был ли на теплоходе хоть один человек, который мог бы понять всю важность и значительность вот таких разговоров, – о козе, которая поранилась неизвестно чем, и теперь придется обязательно найти то, чем поранилась коза, чтобы не поранился еще кто-нибудь, кто, честно говоря, не намного умнее Матильды. Не было в круизе ни одного человека, способного понять и принять ее заботы. Ни одного. Ну и не надо.

– Спасибо. – Доктор Олег оглядел повязку, поднялся и передал Юлии Машку. – Пойду скотину развяжу. Иди на веранду, я сейчас… Есть о чем поговорить.

Юлия пошла, то и дело оглядываясь, прижимая Машку к себе, чувствуя, как начинает биться сердце, испытывая сложную мешанину чувств – тревогу, надежду, злость, упрямую решимость все равно все сделать по-своему, острую жалость к Машке, к себе, к маме Нине. Хотя, конечно, себя и маму Нину жалеть причин не было. У них с мамой Ниной все хорошо… Себя с мамой Ниной она пожалела уже так, по инерции.

Подошел доктор Олег, на ходу натягивая старую футболку, – бывшую Петькину, между прочим. Кто из тех, на теплоходе, мог бы принять чужие обноски в качестве рабочей одежды, причем принять спокойно, как само собой разумеющееся положение вещей? Да никто.

– Не смотри на меня так, Июльчик. – Доктор Олег сел на ступеньки крыльца спиной к ней, с улыбкой оглянулся на нее и опять отвернулся, подставив лицо солнцу. – Я не Господь Бог… И не глава областной администрации. Но ты не бойся. Оказывается, мы довольно изобретательно дело затянули. Еще недели две до Машки не доберутся… А еще есть новый поворот. Ты только не паникуй заранее, ты очень внимательно слушай… Машка, может быть, и не окажется в доме ребенка. Машку, может быть, сразу усыновят… в смысле удочерят. Понимаешь? Утром мне намекнули, что в Воронеж через пару недель какая-то немецкая пара приезжает или американцы, никто толком не знает пока… Так вот, они специально приезжают, ребенка взять. Сироту, у которого наверняка никого нет. Как у Машки.

– Как это у Машки никого нет? – Юлия так крепко прижала Машу-младшую к себе, что та недовольно закряхтела и принялась энергично сопротивляться. – Как это у нее никого нет? У нее все есть. И я, и ты, и баба Настя. И вообще все, и дети, и все… Все мы…

– Ну да, – сказал доктор Олег, не оглядываясь. – Но имеется в виду – у ребенка нет родителей. Ты ж сама понимаешь, Июльчик. Ребенку нужны папа, мама… Тот, кто будет за нее отвечать. У кого ее нельзя отобрать. А у нас ее отобрать можно, мы ей никто.

– «Никто»? – Юлия задохнулась от ярости, еще крепче обхватив ребенка. – Это мы ей никто? Это ты ей никто, и баба Настя, и Антонина Ивановна, и я?.. У нас ее отобрать можно, да? А у каких-то чужих американцев – нельзя?

Юлия вскочила, подхватила Машку и кинулась с крыльца мимо доктора Олега, яростно шипя сквозь зубы:

– Черта с два кто у меня Цыпленка отнимет… Черта с два я Цыпленка американцам отдам… Пусть только кто-нибудь попробует. Пусть только сунутся!..

Она бежала от интерната, не оглядываясь и не слушая криков доктора Олега, бежала к дому мамы Нины, точно зная, что только там она и Машка будут в полной безопасности, что только мама Нина может их защитить, и успокоить, и найти выход…

– Ты бы не носилась сломя голову. – Мама Нина встретила ее неодобрительно поджатыми губами и тревожным ожидающим взглядом. – Тем более – с ребенком на руках… Разве можно? Ума-то совсем нет… Ну, что такое еще стряслось?

– Мама Нина! – задыхаясь, закричала Юлия с порога. – Мама Нина! Они хотят Машку отобрать! Ей каких-то родителей нашли. Американских, что ли… Мама Нина! Я ее не отдам.

– Спокойно, – сказала мама Нина, подошла, вынула Машку из рук Юлии и села у кухонного стола, посадив ребенка на колени. – Не мельтеши. Поставь чайник, сядь и расскажи все по порядку.

Юлия вдруг как-то сразу успокоилась, стала возиться потихоньку, начала рассказывать маме Нине все, что услышала от Олега, но уже не впадала в панику или тоску, уже ничего не боялась и была совершенно уверена, что мама Нина вот прямо сейчас все и расставит по местам.

– Родители-то ребенку нужны, тут спору нет, – начала мама Нина, не отрываясь от кормления Машки пирогом с капустой. – Родители всем нужны… Только почему это обязательно американские? У нас что, русских нет, что ли?

– Не знаю, наверное, нет. Не очень-то наши кидаются чужих детей усыновлять. – Юлия смотрела, как Машка старательно выковыривает из пирога начинку, и сердце ее заныло при мысли, что скоро все это может кончиться – и посиделки на кухне, и возня на ковре в Машкиной комнате, бывшей библиотеке интерната, и прогулки в рощицу… – Наши-то, наоборот, своих детей норовят подкинуть… Мама Нина, я ее не отдам.

– И как же это ты ее не отдашь? – рассеянно спросила мама Нина, думая, кажется, о чем-то своем. – И каким же способом ты ее не отдашь? И кто ты такая, чтобы ее не отдавать? Ты-то ей не мама все-таки…

– Мама, – вдруг сказала Машка, сияя глазами и по обыкновению улыбаясь до ушей. – Ю-и-я. Мама. Я тебя любу.

Юлия с размаху села на табурет – спасибо, что не мимо, – уставилась на Машку с открытым ртом, глянула на маму Нину вопросительно и опять стала смотреть на Машку.

– Я тебя тоже люблю, – наконец сказала она с трудом. – Мама Нина, я ее правда люблю. Разве из меня не получилась бы мать? Я бы справилась, я знаю… Мама Нина! Ты чего молчишь?..

– Смотри сама, – как-то отстраненно сказала мама Нина. – Дело-то серьезное. Конечно, справишься, кто спорит. Да и я пока не развалина. Вопрос не в том. Я вот думаю: замуж-то тебе все равно выходить надо… Погоди, не спорь. Ну вот. Замуж, говорю, так и так надо. Но одинокая женщина – это одно. А вдова с ребенком – это уже совершенно другое. Это уже не всякий одобрит, да. И не всякий решится. Так что смотри сама.

– Плевать мне на всякого, – решительно сказала Юлия. – Плевать мне на всех всяких во всем мире. Не хочу я замуж. Я Машку хочу.

– Мама, – повторила Машка и потянулась к Юлии. – Ха-ошая. Умая-умая. Я тебя любу…

…Это очень удачно получилось, что у них оказалось в запасе две недели. Даже при всем при том, что доктор Олег развил совершенно невероятно бурную деятельность, втянув в круг их забот, по крайней мере, несколько десятков человек, от которых хоть что-то зависело, – даже при всем при этом им едва-едва хватило времени, чтобы собрать все справки, все решения, постановления и инструкции, чтобы оформить все документы и – чего уж там – раздать подарочки всем помогавшим.

И теперь в доме Июлей жили не только Нина Петровна и Юлия Валентиновна, но и Мария Дмитриевна Июль.

И все приняли это как должное. И сама Машка, и мама Нина, и все интернатские, и папа. Мать с Валерией выразили холодное удивление, но от высказываний воздержались. Может быть, им просто не до того было – Валерия опять вроде замуж собиралась, и мать была вся в ее проблемах и планах. А Юлии мать только и заметила между делом:

– Ну, теперь-то ты и вовсе замуж не выйдешь. Чужие дети – кому они нужны?

– Машка – не чужая, – с нажимом возразила Юлия. – Машка – моя.

– Ну да, ну да. – Мать ушла от разговора и, кажется, сразу же забыла и о Машке, и о Юлии, и обо всем, кроме Валерии с ее новыми матримониальными планами. – Слушай, ты бы Валерии связала чего-нибудь к осени… Сейчас очень модны ажурные жилеты, я в журнале видела. Свяжи, тебе все равно делать нечего, а Валерия как-никак родная сестра.

Ну что ж, и к этому ко всему она вернулась. В конце концов, и это кусок ее жизни. Она здесь тоже нужна. Хотя бы для того, чтобы связать что-нибудь к осени.

А кому из тех, кто был на теплоходе, она нужна? Если не иметь в виду отправления естественных потребностей. Именно так Гиви это называл. Ну, еще, может быть, кто-нибудь был бы не против ездить вместе с ней на работу. Целый год. Он же говорил о контракте минимум на год… Такая щедрость.

Забыть. Теперь у нее действительно все есть. Даже ребенок. Теперь ей действительно никто больше не нужен.