Текст книги "Ложный след. Шпионская сага. Книга 2"

Глава 23

Газа

2 октября 1996 г., 7:50

Жизнь Ахмеда Шаха, человека, свободного от тяжелого груза конкретного политического направления, определялась одним мощным желанием – создать семью и обеспечить ее благосостояние. Для достижения столь простой и вместе с тем благой цели у него, казалось, было все необходимое. Природа щедро одарила его различными способностями, но прежде всего особой склонностью к языкам: в свои 28 лет он не только владел несколькими диалектами арабского, но и, что более удивительно, свободно изъяснялся на нескольких европейских языках, включая французский и немецкий. Было у него и другое, не менее удивительное свойство, слывшее большой редкостью среди соплеменников: абсолютная, иногда доходящая до курьезов, пунктуальность. Никто из друзей или родственников никогда не допытывался, почему у молодого человека проявилось столь странное тяготение к точности.

Постепенно юношеское желание отличиться, проявлявшееся в публичной демонстрации быстрого запоминания незнакомых слов и целых выражений, переросло в настоящее увлечение и в конце концов стало профессией. Помимо зарплаты учителя французского языка в старших классах средней школы в поселении городского типа Калансуа, что на севере Израиля, Ахмед имел отличную подработку в качестве переводчика при военной администрации Израиля в Газе. Такую работу принято считать находкой: за относительно небольшие усилия платили хорошие деньги.

Сегодня понедельник – день, посвященный второй, «почетной» работе. Он сел в свой маленький потрепанный «Фиат» и направился в сторону Газы. Размышления о собственном доме, куда он приведет будущую жену, занимали обычно все время его поездки до места. Приятные подсчеты суммы, необходимой для завершения строительства, создавали ощущение будущего уюта и спокойствия. Расчет, проделанный в минувший понедельник, предполагал год и восемь месяцев. Но сегодня почему-то получилось только полтора года. Конечно, чем быстрее, тем лучше, но нужно все-таки пересчитать все заново. Может быть, он не учел последних подорожаний строительных материалов? Впрочем, Аллах вознаграждает терпеливых. Главное, что дело не слишком резво и не без хлопот, но все же продвигается… И хотя подрядчик Абу Халед все настойчивее предлагает приостановить стройку и сделать все одним махом, когда денег будет достаточно, Ахмед ни за что не уступит: хоть самая малость, хоть несколько кирпичей, но зато каждый день! Он платит за это наличными, и какое ему дело до удобств или неудобств подрядчика! У него достаточно своих проблем, чтобы еще думать о чужих.

От строящегося дома мысли плавно перекатились к будущей свадьбе. О, эту свадьбу соседи и родственники запомнят надолго! Его родители смогут по-настоящему гордиться своим сыном. А какая у него прекрасная невеста Асмин! Вся округа говорит о ней только хорошие слова, никто не посмеет упрекнуть ее в чем-либо недостойном. Правда, ситуация складывается таким образом, что он поневоле заставляет ее слишком долго ждать, но ведь в конце концов и она выиграет: зачем мыкаться по чужим углам и быть кому-то обязанным? Лучше уж потерпеть, зато жить под собственной крышей…

Старенькая машина приближалась к пограничному заслону перед въездом в Газу. Ахмед притормозил, повернувшись в сторону разморенных, распаренных на солнце, одетых в бронежилеты солдат. Хорошо знавшие доброжелательного переводчика в лицо, они помахали ему в знак приветствия и пропустили без проверки документов. Подобная процедура повторилась и на следующем заслоне. Когда на заставах менялась смена, а это происходило примерно раз в три месяца, его проверяли добросовестно и тщательно, как и всякого другого. Но всякий раз повторялось одно и то же: солдаты быстро привыкали к его приветливой улыбке и пропускали как старого знакомого.

Он ехал по пустынной узкой дороге, соединявшей два квартала серой и неприветливой Газы. До поворота, примерно в километре от здания военной администрации, оставалось несколько десятков метров, как вдруг перед ним вынырнули двое солдат и энергичными жестами потребовали остановиться. Один из них встал немного впереди машины, другой подошел к правому окну.

– Документы!

Это было непривычно, но Ахмед, уважавший порядок и привыкший подчиняться властям, не любил размышлять на подобные темы: раз требуют, значит, так нужно. Мало ли что могло произойти в этом неспокойном месте! Он протянул документы в раскрытое окно, и почти в то же мгновение его охватил ужас: на плече солдата, быстро листавшего удостоверение личности, висел автомат, по бокам которого расположились коричневого цвета деревянные плашки, а дуга магазина была изогнута гораздо больше, чем у американского М-16. Это же «Калашников»! Он никогда не слышал об использовании русских автоматов в израильской армии и тем более не видел ничего подобного на улице. Забеспокоившись, он попытался вглядеться в лица солдат и увидел характерные, черные как смоль, густые усы. Он поймал себя на мысли о том, что слово «Документы» прозвучало со знакомым акцентом. Промелькнула мысль: «Неужели я во что-то влип?»

Проверявший документы «солдат» сел рядом с Ахмедом, ухватился за рычаг коробки передач и произнес по-арабски:

– На заднее сиденье, быстро!

Холодный взгляд его колючих глаз словно говорил: «Не вздумай с нами шутить!»

Ахмед покорно перебрался назад. К нему быстро придвинулся второй бандит и накинул на глаза дурно пахнущую тряпку. Перед погружением в неизвестность он успел взглянуть на часы. «Господи, уже без четверти восемь, я же опоздаю на работу! За почти пять лет работы это впервые, что обо мне подумают? Ай, как нехорошо!..» Привычные мысли о порядке и о работе, связанной не только с хорошим заработком, но и с подчеркнуто уважительным к нему отношением, еще занимали его мысли, но не успокаивали. Чем больше его возили по каким-то закоулкам (а бесконечные повороты не оставляли сомнения в том, что машина едет где-то среди трущоб), тем сильнее нарастала тревога, переходившая в омерзительный, кислый на вкус страх. Низ живота неприятно заныл.

Наконец машина остановилась, и Ахмед почувствовал толчок в плечо:

– Выходи!

Его втолкнули в какую-то заскрипевшую пружинами дверь, сразу захлопнувшуюся за ним. Запах гнили и мочи, характерный для заброшенных домов, неприятной волной накрыл Ахмеда. Повязку сняли, и он обнаружил себя на замусоренной площадке, с правой стороны которой поднималась лестница, с левой виднелась дверь, ведущая скорее всего в подвал. Усатый открыл скрипучую обитую проржавевшими железными листами дверь и пошел вниз. Ахмед почувствовал сзади легкий толчок автоматом, а грубый голос произнес: «Иди за ним!» Довольно крутая железная лестница оказалась узкой и неудобной. Огромный подвал выглядел как заброшенный ангар. Спертый запах теплого и влажного воздуха безжалостно бил в нос, через каждые полметра на высоте человеческого роста тускло светились маленькие лампочки. Спуск вниз занял около минуты. Полумрак все же позволял разглядеть обстановку подвала.

Его подвели к старому письменному столу, за которым сидел лысоватый мужчина средних лет с совершенно равнодушным выражением лица. Вблизи и поодаль от него расположились боевики с автоматами. «Аллах, будь ко мне милостив! Здесь человек тридцать, и все они вооружены! Чего они от меня хотят? Я же никому не сделал ничего плохого!» Он вновь взглянул на часы, теперь показывавшие ровно восемь. «Опаздываю», – промелькнула мысль. Несмотря на ситуацию, мысли о службе не оставляли.

Боком на старом, но еще крепком кресле сидел, по-видимому, их «главный».

– Ты человек, которого зовут Ахмед Шах? – Его лениво полуприкрытые веки не шевельнулись, направление взгляда не поддавалось расшифровке.

«Они знают мое имя, значит, это не ошибка. Чего хотят эти люди?»

– Да, это я. – Он старался держаться спокойно, но страх разрывал на части внутренности: живот напоминал о своем существовании то режущей, то ноющей болью.

– Ты работаешь под прикрытием сионистского агрессора, который безжалостно попирает нашу страну и наш народ, это так?

– Я работаю…

– Наш честный и справедливый суд признал тебя предателем народа Свободной Палестины и всей арабской нации.

– Но я ничего…

– Для предателя существует один приговор – смертная казнь. Твой случай особо серьезный, поэтому суд постановил привести приговор в исполнение немедленно.

Ноги Ахмеда подкосились, его затрясло в ознобе. В эту секунду ему страшно захотелось лечь или хотя бы сесть, но две пары рук крепко держали обмякшее тело на весу.

– Мы не кровожадные дикари, как нас описывают нечестивые сионисты, их пособники американцы и всякие там якобы свободные журналисты, а борцы за свободу и справедливость. Поэтому перед смертью тебе предоставляется право на последнее слово. Что ты можешь сказать в свое оправдание?

Наступила долгая бессловесная пауза, в течение которой Ахмед пытался связать в единое целое цепочку жестоких слов и событий, неожиданно обрушившихся на его бедную голову. Он догадался, что похищен бойцами радикального крыла ХАМАСа, о существовании которого ему неоднократно доводилось слышать. Рассказы об их самоотверженности и всевозможных подвигах где-то в глубине души возбуждали естественное чувство солидарности с их стремлением к национальной независимости. Но его пути никогда не пересекались с потайными тропами этих людей. Он ни за что не мог бы работать на тех, кто находится в подполье. Вот если бы они сумели победить, тогда другое дело…

В своих самых худших опасениях можно было представить все что угодно, но только не похищение, тем более не суд… Суда-то, собственно, и не было: объявление приговора выглядело ненатурально, как-то по-дурацки, больше походило на издевательство. Да еще с немедленным исполнением – фарс, да и только! А вдруг это не шутка? Ведь они могут, ни секунды не раздумывая, нажать на спусковой крючок прямо тут, в подвале… О методах их работы он тоже слышал. И пикнуть не успеешь! «Он сказал что-то про справедливость… Ах да, мне предоставлено слово, и они ждут…» Из пересохшего горла с трудом вырвались странные сдавленные звуки, звучавшие неестественно и чуждо, словно они пришли откуда-то со стороны:

– Я же работаю с французской миссией… Вы разве не знаете, что они привозят продукты и распределяют их среди бедняков?

– В этом и состоит твое преступление, – тягуче продолжил лысый. – Подачки унижают наш народ. Жалкие продукты, которые ты помогаешь раздавать, не что иное, как символ рабства! – Глаза лысого открылись, его горящий взгляд направился куда-то поверх головы Ахмеда, в сторону мрачной грязной стены. – Бедняки, о которых ты вместе со своими французишками так печешься, должны воевать за свой хлеб, воевать за свою землю, а не ждать подачек от империалистов!

«Да, значит, это не ошибка, они охотились именно за мной». Глаза Ахмеда стала заволакивать непонятная мутная пелена.

– Наиф! – Лысый обратился в сторону стоявшего неподалеку верзилы. – Тебе предоставляется честь привести приговор в исполнение. Забери его!

Ахмед невольно взглянул на часы своего палача, с трудом разглядев расположение стрелок: 8:10. Весь спектакль длился меньше получаса.

Верзила Наиф взял Ахмеда за плечо, резко развернул его и проверил, хорошо ли связаны руки за спиной. Повозившись немного с туго затянутыми узлами, он накинул на голову арестованного уже знакомую вонючую тряпку и принялся неспешно завязывать ему глаза.

Реальность превратилась в жуткий фарс, не поддающийся объяснению. Единственным предметом, способным свидетельствовать о действительности происходящего, оставались часы. Ахмед успел рассмотреть циферблат: 8:13.

И опять мысль пронзила мозг: «Я же опаздываю».

Грозный Наиф взял Ахмеда за плечо и повел в дальний угол ангара.

– Становись на колени!

Ахмед послушно опустился на колени и почти в то же мгновение после слабо различимого щелчка почувствовал прикосновение к затылку холодного ствола.

«Все, теперь действительно все… Еще только час назад все выглядело таким знакомым и спокойным: строящийся дом, невеста, которая вот-вот станет женой, наши будущие дети… – Вся его не слишком долгая жизнь удивительным образом пронеслась в голове. – Но за что? Ведь я всего-навсего помогал людям и никогда, никогда не делал зла! Видно, такова судьба, ничего не поделаешь».

Ахмед невольно дернул головой влево, чтобы в последний раз взглянуть на часы, но под непроглядную тьму грязной повязки не пробился ни один даже самый тоненький луч света. В то же мгновение он почувствовал, как холодное дуло плотно прижалось к затылку. Снова прозвучал щелчок. Вспышка тысячей тысяч искр, свидетельство о последнем мгновении принадлежности к этому миру, которого в ужасе ожидал Ахмед, не состоялась. Наиф грязно выругался и стал ковыряться в пистолете, который оказался ненадежным и дал осечку.

Глава 24

Газа

Дом военной администрации

2 октября 1988 г., 8:05

Эйтан Мизрахи, офицер связи с французской миссией на территориях, перебирал утреннюю почту. Приятный аромат свежесваренного черного кофе разгонял остатки сна. Эйтан любил эти ранние утренние часы понедельника, время подготовки к встрече с представителями французских сил ООН, на которых обсуждались детали доставки продуктов в Газу и их распределение.

Офицер военной разведки Эйтан в свои тридцать уже дослужился до майора. Конечно, пойди он в спецназ, его продвижение по службе могло бы стать более успешным, но и звание майора военной разведки в его возрасте совсем неплохо. Да и куда торопиться: до ста двадцати лет, как говорится, еще достаточно времени. Работа дельная, есть простор для фантазии и принятия собственных решений. Пойди-ка найди в армии место с подобной независимостью!

Утро не отличалось ничем особенным, все шло как обычно, не считая возникавшего без всякой видимой причины раздражения. Чего-то не хватало. Но чего? Неприятное ощущение зависло где-то в груди и время от времени напоминало о себе едва ощутимым покалыванием.

Не выпуская дымящейся сигареты, Эйтан продолжал прихлебывать ароматный напиток. Каждое утро эта большая чашка кофе возвращала его к мыслям о сексапильной Орли, сидевшей в приемной. Секретарша не поражала особенной красотой, но даже на расстоянии была заметна ее чувственность. «Надо пригласить ее куда-нибудь. Девушка симпатичная, в сложных ситуациях не теряется, такая может только разнообразить жизнь мужчины». Впрочем, внутренний голос подсказывал, что лучше этого не делать, но завтрашним утром мысли вновь потекут по давно очерченному кругу, хотя все останется по-прежнему. Работа есть работа, и это нужно уважать…

Что-то тревожное, пока что неосознанное продолжало напоминать о себе. Оторвавшись от бумаг, он взглянул на часы. Уже 8:05. А где Ахмед? Не может быть, чтобы он опоздал! За два года совместной работы переводчик не только не опаздывал, но всегда появлялся на несколько минут раньше. Французы, эти пижоны, строящие из себя знатоков жизни, особенно по части женщин, никогда не появлялись вовремя, словно считали своим долгом продемонстрировать превосходство. Хотя в чем оно состоит, наверное, и сами не знают… Но Ахмед не подводил никогда. Перед каждой встречей с французами Эйтан чувствовал, что рядом находится молчаливый, но верный друг. «Что-то наверняка случилось, и мне это не нравится», – сказал он себе, удивившись, что говорит вслух.

Схватив трубку служебного телефона, он связался с оперативным отделом.

Ответ молодого дежурного прозвучал неприятным диссонансом:

– Тревога из-за какого-то араба? Въехал в Газу – не въехал…

– Если ты, засранец, скажешь еще одно дурное слово, можешь считать, что суд чести тебе обеспечен. Я понятно излагаю?

Эйтан был настойчив и груб. Угроза подействовала, и к телефону немедленно подошел дежурный офицер. Лейтенант парашютно-десантных войск Эйяль Борович знал Ахмеда, и ему не пришлось объяснять, что опоздание переводчика не может быть случайным. Не теряя ни секунды, он связался с пропускными пунктами, где получил подтверждение: «Проезжал примерно двадцать минут назад». Часы показывали 8:10. Похоже, все признаки ЧП налицо.

После обязательного сообщения военному губернатору, подняв по тревоге все дежурные подразделения армии, в 8:15 Эйяль нажал на кнопку сирены. В ту же минуту в экстренном порядке был объявлен комендантский час.

И без того мрачный город Газа наполнился противным воющим звуком, не предвещавшим ничего хорошего. Захлопали ставни закрывающихся лавок городского рынка, заспешили еще минуту назад лениво-спокойные пешеходы… Улицы пустели на глазах.

Вскоре из-за ограждений воинских баз, словно в игре наперегонки, один за другим стали выскакивать джипы с десантниками, облаченными в полный боекомплект. С этой минуты каждый солдат, находившийся в расположении гарнизона, так или иначе принимал участие в поиске пропавшего араба-переводчика.

* * *

Наиф, поковырявшись в давшем осечку оружии, привычным движением приставил пистолет к затылку приговоренного и уже собрался было нажать на курок, как вдруг жуткий вой сирены проник в подвал и заполнил собой все пространство. Рука дрогнула и нерешительно застыла в воздухе.

Боевики, всего несколько секунд назад спокойные и самоуверенные, засуетились и по одному потянулись к своему командиру. Наиф сунул пистолет в кобуру и со злостью, выдававшей разочарование от несостоявшегося удовольствия, мрачно бросил жертве:

– Ничего, я еще вернусь! Можешь минуту подышать! – с этими словами он поспешил в сторону начальника, вокруг которого уже собрался весь отряд.

Звук сирены сбил лысого с толку. Его план показательного расстрела предателя оказался под угрозой срыва. В последнее время он все чаще стал замечать высокомерные взгляды своих товарищей по оружию, командиров других подразделений. Хотя что ж тут удивляться: на его счету числится меньше всего боевых вылазок, не говоря о серьезных терактах. Но это не значит, что он позволит кому бы то ни было смотреть на себя свысока! Он придумал серьезный и нестандартный ход – найти предателя и расстрелять его на глазах своих бойцов. Остальное доделает молва.

Выбор будущей жертвы, подготовка исполнителей – все это и многое другое потребовало времени и сил. Да и риск немалый: одеть боевиков в форму израильских солдат и выставить в точке перехвата менее чем в километре от здания военной администрации – это риск, граничащий с наглостью. Все шло на удивление гладко, и вдруг такой неожиданный поворот! Конечно, он предполагал, что поиски начнутся, как обычно, через сутки. Кто же мог предположить, что переводчика хватятся через полчаса после похищения? Нет, вряд ли… Совпадение, скорее всего!

Ему хотелось думать, что душераздирающие звуки сирены – всего лишь нелепая случайность. Однако чутье опытного разбойника, побывавшего в переделках, подсказывал, что ищут именно похищенного. Больше всего его беспокоило отсутствие запасного выхода. Ну не рыть же подкоп! Неужели он просчитался, недооценив свои силы?

Ропот бойцов становился все громче, выдавая растущее недовольство.

– Тихо! – Он не кричал, но его расслышали все. Темное мрачное лицо не предвещало ничего хорошего. – Всем молчать и сидеть тихо! За лишние разговоры пристрелю на месте. Выключить свет! Ты и ты, – он указал на двух головорезов, – к выходу. Докладывать мне о каждом шорохе снаружи!

Если догадка верна и ищут того, кого похитили его люди, то дела плохи… Единственная, хотя и призрачная, надежда состоит в том, что израильтяне не найдут их: тогда можно отсидеться здесь день-два, а затем тихо разойтись поодиночке. «Аллах, будь милостив, не дай сгинуть мне и моим людям! Все наши помыслы о тебе, мы твои верные слуги и рабы! Помоги же нам в трудную минуту, отврати проклятого врага от нашего очага!» – так он обычно молился в самые напряженные минуты, но сейчас ничем не выдал своих мыслей и страха, не на шутку схватившего за горло. Его каменное лицо оставалось неподвижным.

О расстреле предателя не могло быть и речи: хотя сирена прозвучала только что, он не желал рисковать, выдав выстрелом себя и своих боевиков. А они расползлись вдоль стен, ожидая развития событий.

Оцепеневший от недавно пережитого ужаса Ахмед оставался в той же коленопреклоненной позе, только голова незаметно опускалась все ниже и ниже к вонючему холодному полу. Он не понимал, что происходит. В голове то появлялась, то исчезала не до конца оформленная мысль, говорившая, что нелепая случайность спасла ему жизнь, но теперь это уже не имело большого значения. Ему было очень плохо, все внутри разрывалось от боли. Там, где несколько минут назад билось сердце и страдала душа, образовалась огромная, выжженная ужасом пустота.

Подошедший Наиф пнул пленника, давая понять, что нужно лежать тихо и не шевелиться. Полубезжизненное скорчившееся тело упало на холодный пол. «Аллах любит терпеливых, Аллах любит терпеливых, Аллах любит терпеливых…» – знакомая, но вмиг ставшая чужой мысль кружилась не в голове, а где-то рядом, как докучливая оса, совершая круг за кругом…

К 8:20 улицы Газы опустели совершенно. Грозные джипы с ревом врывались в жилые кварталы, не оставляя без внимания ни одной даже самой незначительной улицы. К удивлению офицеров, координировавших действия поисковых групп, машину переводчика обнаружили буквально через несколько минут; похитители Ахмеда не подумали, что погоня начнется так быстро, и не стали отгонять машину подальше.

К месту обнаружения подтянули несколько дополнительных групп спецназа, через некоторое время появились розыскные собаки, и уже к девяти утра заброшенный дом был окружен.

От серой двухэтажной коробки, стоявшей на границе квартала, веяло мраком и запустением. В маленьких прорезях окон торчали разбитые рамы и куски стекол. Два десантника встали по бокам входной двери, третий – командир – резко рванул ее на себя. Дверь, сдерживаемая тугой пружиной, открылась наполовину, но тут же вырвалась из рук и захлопнулась. Нескончаемый лай собак, рвавшихся в бой, стал еще яростнее и громче. Вторая попытка оказалась более успешной, и взвод солдат ворвался в здание. Осмотр помещений ничего не дал.

– Командир, там никого нет, – доложил сержант офицеру.

– Я так и думал, – ответил тот. – Видишь, как собаки скребут слева?

– Что это?

– Скорее всего, вход в подвал.

– Будем брать?

– Вначале послушаем, может, появятся признаки жизни.

– Ты же говорил, что дорога каждая минута.

– И сейчас говорю, но ситуация несколько иная: если он убит, значит… Сам понимаешь… Если нет – они по понятным причинам сейчас не станут стрелять. Пошли людей проверить, нет ли какого-нибудь оконца в подвал или чего-нибудь типа лаза.

В течение нескольких минут весь квартал был плотно окружен, возможные пути отступления от дома наглухо перекрыты. Убедившись, что все готово, командир десантников подал знак к штурму.

Эйтан поднял мегафон и громко, четко выговаривая каждое слово, начал говорить по-арабски:

– Вы окружены, сопротивление бесполезно! Во избежание ненужных жертв вам предлагается сдаться. На размышление десять минут. Выходить по одному, оружие держать в левой руке наверху, бросать слева по ходу движения.

После такого вступления поднявшийся в подвале шум, напоминавший базар, остановить было уже невозможно. Лысый равнодушно смотрел на грызню отчаянного меньшинства, готового принять бой, вернее смерть. Его взгляд ничего не выражал, он думал о своем: как надуть ненавистных сионистов и сделать так, чтобы под шумок признания собственного поражения сдать этих идиотов, в худшем варианте всех до единого, а самому спастись. Потеря людей, пусть даже надежных и преданных, – половина проблемы, найдутся новые… Главное – выбраться и убежать, а в сложившейся ситуации это совсем непросто, если вообще возможно. Вариант за вариантом мелькали в голове, поглощая почти все внимание, и он не сразу заметил, как некоторые его подчиненные осмелели до того, что принялись бросать обвинения в его адрес. Поняв, что ситуация выходит из-под контроля, он заорал, бешено вращая глазами:

– Молчать! Пристрелю каждого, кто посмеет приблизиться ближе чем на пять шагов!

Увидев в руке командира серебристый «Кольт» 45-го калибра, смельчаки быстро попятились назад: в его готовности шарахнуть в любого, попавшего на мушку, сомнений не возникало – в прошлом такое уже случалось. Выждав паузу, лысый продолжил:

– Товарищи и братья по оружию! Не я ли водил вас от победы к победе? Вы забыли, как мы вместе пускали кровь этим сионистским ублюдкам? Вспомни, Абу Раид, как ты и мы вместе с тобой были счастливы в день, когда один из них трепыхался, связанный, в твоих руках! Вспомни его глаза, которые превратились от страха в два спелых финика! Вспомни, как ты провел ему ножом по губам, а затем после хорошего плевка в его грязную рожу медленно перерезал его поганую глотку! Это был великий день, день искупительной жертвы, принесенной Аллаху! – От его взгляда не ускользнула смена выражения лица Абу Раида, чьи жесткие черты расправились в едва заметной улыбке. – А ты, Салех? Забыл ту девчонку, чье тело успокоило и остудило горячий зной всех товарищей, вышедших с тобой на разведку? Не об этом ли своем самом счастливом дне ты без конца рассказываешь даже тем, кто слышал эту историю уже десятки раз? – На мгновение он опустил голову и помолчал. – В эту тяжелую для всех минуту я думаю не о себе. В этой жизни я уже все испытал, ничего нового не предстанет перед глазами моими в подлунном мире. Я думаю только о вас. Вы молоды и сильны и поэтому должны жить во имя освобождения народа Палестины! Я думаю о ваших семьях и детях, о тех из вас, кто еще совсем юн и создаст семью в будущем, чтобы растить верных сыновей своего народа. – Он нервно сглотнул и продолжил: – Мы вернемся в ряды верных слуг Аллаха, и да воздастся нам по заслугам! Мы победим в священной войне против этих тварей, возомнивших себя хозяевами нашей земли! Но сейчас надо уступить.

После нескольких одобрительных криков все смолкло. Зажигательная речь сделала свое дело, и разгоряченные головы немного поостыли. Бандиты привыкли к тому, что все решения за них принимает командир.

– Наиф, ты первый…

Двадцать шесть боевиков ХАМАСа с поднятыми руками цепочкой, один за другим, потянулись на выход.

Процедура заняла около пятнадцати минут, после чего Эйтан в сопровождении солдат с собакой спустился в подвал. Увидев в углу Ахмеда, он подбежал к нему, приподнял с пола и, не мешкая, развязал ему руки.

– Это я, Ахмед, ты узнаешь меня? – Он потрепал безжизненную щеку и трижды поцеловал Ахмеда на арабский манер. – Все будет хорошо, вот увидишь, все будет хорошо…

Только сейчас Эйтан понял, насколько он, майор военной разведки Израильской армии, привязался к этому голубоглазому арабу. Оказывается, он очень сильно хотел застать переводчика живым.

Ахмед с трудом встал, отряхнулся от грязи и слабо улыбнулся. Солдаты, окружив его неплотным кольцом, дружелюбно хлопали его по спине и плечам, пытаясь подбодрить.

– Ничего, и не такое бывает, – повторяли они обычные в подобных случаях слова, – главное, что жив остался!

Ахмед вышел из подвала, посмотрел на голубеющее небо, на восходящее солнце, затем на солдат, гурьбой шедших рядом с ним. Он пытался радоваться за себя, за свое благополучное освобождение, за этих молодых ребят, ни секунды не раздумывая бросившихся его спасать, и… не мог. Внутри что-то сломалось. С этого часа он не хотел собственного дома, он уже не хотел иметь жену и детей, не хотел хорошо оплачиваемой работы. За время, проведенное в подвале, он в одночасье превратился в кого-то другого, и теперь спокойного, миролюбивого человека, ничего не желавшего кроме дома и семьи, более не существовало. Из подвала вышел другой Ахмед, все чувства которого сплавились в сильнейшей плотности сгусток, именуемый страшным словом «месть». Арабская кровь – дело нешуточное!

Он спокойно, почти равнодушно, осмотрелся. Взгляд заскользил по улыбающимся лицам солдат, пока не остановился на Эйтане. В ту же секунду улыбка стала сползать с лица майора: холодный проникающий взгляд потерявшего способность чувствовать человека прощупывал его. В спасенном переводчике с большим трудом можно было узнать прежнего добродушного малого. «Так смотрит убийца», – мелькнула в голове у майора недобрая мысль, которую он тут же принялся отгонять. Он вновь широко улыбнулся, словно ставя точку событиям этого утра. Ни в чем не повинный человек освобожден, молниеносная операция увенчалась успехом – и это главное!

Ахмед вздрогнул, словно очнувшись, и с улыбкой принялся одного за другим обнимать окруживших его солдат. Эйтан внимательно смотрел на него: «Да нет, вроде все тот же, что и прежде…» – но зародившееся странное чувство уже не покидало его.

* * *

Далее в папке лежали отчеты Моссада о проведении вербовки Ахмеда, характеристика, подписанная Эйтаном Мизрахи, и целый ряд документов, подписанных самим Ахмедом. Затем шел список выполненных заданий. Из всего этого следовало, что Моссад взял Ахмеда к себе, а Эйтан Мизрахи, тоже поменявший место службы, стал его координатором и куратором, то есть штатным сотрудником внешней разведки. После необходимой подготовки Ахмед был внедрен в «Хизболлу» под именем Махмуда Захера и с блеском выполнил в Ливане несколько невероятно трудных и опасных операций. Судя по всему, новая работа пришлась ему по душе. Далее шло описание должностей, занимаемых Ахмедом в организации, в которой он благодаря своим способностям и чрезвычайно сильной мотивации быстро продвигался. В последнее время он отвечал за перевозку и оплату наркотиков. В окружении шейха Насраллы – генерального секретаря «Хизболлы», на одной из самых высоких позиций действовал агент Моссада. Из всего этого вывод следовал только один: шейха не трогали сознательно. Он был нужен израильтянам живым.

Я закончил читать, затем взял следующую папку, оставленную Рафи, и, посмотрев на часы, углубился в чтение. Следующие страницы оказались менее интересными, но их прочитать тоже требовалось. Покончив с документами, я, как положено, оставил папки на столе и окликнул Рафи.

Он вошел в комнату немедленно, словно поджидал под дверью. Озабоченность, которую я заметил на его лице в начале нашей встречи, прошла. Передо мной стоял привычно уверенный в себе бывший начальник Моссада, такой, каким я привык его видеть. Он вскользь поинтересовался, все ли мне понятно, и, получив положительный ответ, довольно неожиданно спросил:

– Когда ты будешь у Альвенслебена?

Странный вопрос, ведь мы никогда и никому не сообщаем даты наших встреч. Рафи уловил мой удивленный взгляд и каким-то чуть ли не извиняющимся тоном добавил:

– У меня к тебе просьба. Но ты ее сможешь выполнить только когда увидишь нашего старикана. Поэтому дай мне знать, когда это предположительно случится. А пока – счастливо тебе, и удачи!