Текст книги "Галобионты"

То же самое происходило и в средней школе, и в институте. Пожалуй, лишь один человек на свете в какой-то мере был, по мнению Степанова, достоин того, чтобы держать себя с ним, как с равным.

… С Сашей Александровым они познакомились еще в девятом классе. Окружающие, и больше всех сам Антон, удивлялись возникновению этой странной дружбы. Между ними не было ничего общего. Саша Алексеев являл собой настоящего любимчика судьбы. Высокий, широкоплечий, с открытым приятным лицом, искрящимися весельем и умом голубыми глазами, он всегда умел расположить к себе даже самых угрюмых людей. Причем, делал он это бессознательно. Просто, был добр, умен и обаятелен. Инициатором дружеских отношений между ними стал Саша. Поначалу Антон без особого восторга воспринял поползновения Александрова, но мало-помалу стал привыкать к своему новому приятелю. Хотя он не признавался в этом никому, даже самому себе, но дружба с этим пареньком льстила Антону. На первых порах он думал, что рано или поздно отношения с Александровым оборвутся. Степанов не переставал внушать себе, что эта дружба ничего для него не значит, и он преспокойно обойдется без вновь обретенного приятеля. Однако шли годы, они окончили школу, поступили в институты, а дружба все продолжалась. Их нельзя было назвать неразлучными приятелями. Иногда Антон не видел Сашу неделями. Но наступал день, когда единственный друг обязательно объявлялся.

Александров увлекался электроникой и поступил в политехнический. Все прочили ему блестящее будущее на этом поприще, бывшим в то время новинкой. Но в отличие от Степанова, Саша не затрачивал на освоение науки столько сил и времени. Не то чтобы он не был честолюбивым, но имел и другие устремления. Александров увлекался альпинизмом. В годы их молодости это было весьма распространенное веяние. Степанова оно, к счастью, миновало.

Через месяца два после окончания института Саша позвонил Антону, вернувшись из очередной экспедиции в горы.

– Привет, старик! – раздался в трубке такой знакомый и дорогой голос. – Как ты смотришь на то, чтобы нам с с тобой сегодня поучаствовать в замечательной пирушке?

– Рад, что ты вернулся живым и здоровым, – произнес Антон, – как все прошло?

– А как оно могло пройти! Конечно, отлично! Встретимся – расскажу. Ну так как насчет пирушки?

– Да я не знаю, – замямлил Степанов, – у меня были другие планы на этот вечер.

– Знаю я твои планы, – со смехом перебил его Саша, – опять будешь корпеть над своими талмудами и вдыхать сухими ноздрями вековую библиотечную пыль.

Антон промолчал.

– В конце концов, этим ты сможешь заняться и в другой день – у тебя как-никак вся жизнь впереди. Так что, кончай ломаться и соглашайся. Или тебе не интересно узнать о моих памирских похождениях?

Степанов знал, что уступит. Так было всегда. Но продолжал тянуть время.

– Я же там никого не знаю, – проворчал он недовольным тоном, – лучше приезжай завтра ко мне домой – все расскажешь.

– Это само собой, потому что сегодня нам, скорее всего, будет не до этого. Но уж очень мне хочется повидаться с тобой сегодня. Соглашайся, не будь таким бирюком!

– Я не бирюк, – оскорбился Антон, – просто мне дорого мое время.

Однако Сашка продолжал настаивать и Степанову ничего не оставалось, как согласиться.

На той вечеринке Антон и познакомился с женщиной своей мечты. Все называли ее Любашей. Это была удивительно красивая, смешливая девушка лет девятнадцати. Больше всего поразила Антона даже не ее красота, а тот озорной блеск, что искрился в чудесных синих глазах. При всей своей внешней привлекательности Любаша не была неприступной. Когда Сашка подвел к ней Антона и представил его как своего лучшего друга, девушка широко улыбнулась и протянула ладошку.

– Очень приятно, – произнесла она звонким мелодичным голосом, в котором, как и в ее глазах искрилось детское озорство.

Степанов не сразу понял, почему Любаша показалась ему похожей на Сашку. Только ночью, лежа без сна в своей комнате и перебирая в памяти каждую мелочь, связанную с ней, он осознал, что девушка обладает таким же природным обаянием, как и его друг. Степанова всегда интересовала природа этого удивительного обаяния, под власть которого подпадали все и вся. Иногда он завидовал Сашке, считая, что природа слишком щедро одарила этого парня. Но никогда не мог злиться или обижаться на него, постоянно чувствуя дружескую теплоту, исходящую от Сашки. То же самое было и с девушкой. Если раньше каждая мало-мальски привлекательная молодая особа вызывала в нем чуть ли не панических ужас, сковывала и заставляла его превращаться в „мумию“ – по определению Александрова – то с Любашей все было совсем не так. Он не чурался общения с ней, не боялся быть поднятым на смех, попасть впросак. Любаша неизменно была приветлива и весела. Подобно взращенному в ласке ребенку, она доверяла людям, видя в каждом человеке только лучшее. Она была наделена еще одной замечательной особенностью. Где бы ни находилась эта очаровательная девушка, вокруг нее обязательно создавалась атмосфера доброжелательности и какой-то светлой радости. Рядом с ней просто невозможно было быть угрюмым, раздраженным или высокомерным.

Еще никогда Антон не чувствовал себя так легко в женском обществе. Его рассудительности хватало лишь на то, чтобы не демонстрировать открыто, как он очарован этой удивительной девушкой.

Прежде всего он постарался выяснить, свободна ли Любаша. Ему казалось, что такое очаровательное создание должно иметь массу поклонников, а возможно, и жениха. Но Сашка успокоил его, сказав, что девушка совершенно свободна. Александров, по всей видимости, догадывался о пламенных чувствах, внезапно родившихся в сердце его друга, но отнесся к этому очень деликатно, ни позволив себе ни единой насмешки или даже намека. Обнаружив в Антоне столь горячий интерес к девушке, он, не дожидаясь просьб, рассказал о Любаше все, что ему было известно.

Несколько дней Степанов не находил себе места, не зная, как быть. Он потерял сон, не мог ни на чем сосредоточиться, снова и снова ловя себя на мысли, что думает о Любаше. Переживания внесли такой сумбур в его обычно спокойную и холодную голову, что в конце концов Антон решился на по-настоящему безумный поступок. Любаша училась в педагогическом институте на вечернем отделении и работала воспитателем в детском саду.

В один прекрасный день во время тихого часа в детском саду появился прилично одетый подросток, несший в руках огромный букет роскошнейших роз (стоивший, кстати сказать, почти половину зарплаты молодого лаборанта).

– Здесь работает Любовь Таркинская? – спросил он у нянечки, идущей по коридору со шваброй.

– Да, – ответила растерянная уборщица, вперив глаза в букет.

– Где ее можно найти?

– Она в группе, но посторонним туда нельзя.

– Тогда передайте ей, пожалуйста, этот букет, – подросток протянул нянечке розы.

– А что сказать? – поинтересовалась заинтригованная женщина.

– Там записка есть, – ответил паренек и, повернувшись, вышел, оставив нянечку в полном недоумении.

Продолжение этой водевильной истории Степанов узнал спустя три года – ему рассказала жена. Антон так живо представлял себе ту сцену, словно присутствовал при ней. Больше того, эта история прочно врезалась в его память, как одно из самых ярких воспоминаний.

Любаша шла по коридору с еще одной воспитательницей и узрела неподвижно стоящую на ее пути нянечку Зою Петровну, в одной руке она держала швабру, а в другой – букет алых роз, один из самых великолепных, которые она когда-либо видела в своей жизни.

– Зоя Федоровна! Откуда у вас эта красота? – воскликнула Любаша, приближаясь к нянечке.

– Это тебе передали, – ответила та, протягивая девушке букет.

– Мне? – Любаша зарделась от радости и смущения. – А кто?

– Почем я знаю! – проворчала женщина. – Какой-то малолеток приходил, просил передать Любови Таркинской.

И, всучив опешившей Любаше букет, пошла по своим делам, ворча по дороге что-то по поводу легкомысленных девчонок.

Весь персонал детсада сбежался к Любаше, чтобы полюбоваться букетом. Шум поднялся неимоверный. Воспитательницы начисто позабыли о спящих детях и бурно обсуждали великое событие, сгрудившись в фойе. Вышла директриса и грозно осведомилась о причинах „безобразия“. Краснея, Любаша пролепетала что-то о букете, чувствуя на себе осуждающие взгляды коллег по работе.

Вконец растерявшаяся Любаша не придумала ничего лучшего, как с гневным видом швырнуть прекрасный букет в корзину для мусора. Все свидетельницы этой сцены, включая директрису, громко ахнули, потрясенные такой расточительностью.

– Ты бы хоть узнала от кого цветы-то, – сказала Зоя Федоровна, качая головой.

– Кто же их сюда принес? – спросила директриса.

– Да малолеток какой-то, – ответила нянечка, указывая рукой на окно. – Ой! – вдруг вскричала она. – Да вот же он стоит, там, на площадке!

Все посмотрели в окно и увидели подростка, лениво прогуливающегося по детсадовскому дворику.

– Знаете что, Зоя Федоровна! – сказала разгневанная Любаша, бросаясь к корзине и вынимая из нее истерзанный букет. – Верните это, пожалуйста, мальчику и передайте, чтобы он никогда больше сюда не приходил.

Пожав плечами и ворча что-то на счет непостоянства молодых девиц, Зоя Федоровна отправилась выполнять поручение, провожаемая внимательным, полным сожаления взглядом Любаши.

Но упорство Степанова не только не ослабло, но, напротив, еще больше закалилось в этих нелегких испытаниях. Он продолжал донимать Любашу букетами и нежными посланиями, к которым все работники детского сада вскорости привыкли. Самым интригующим было то, что в течение довольно долгого времени Любаша не имела представления о личности своего тайного воздыхателя. Антон никак не мог решиться открыться ей, нанимая юных посыльных. Он истратил на это почти все все свои сбережения, но не жалел о такой расточительности, поскольку был безнадежно влюблен.

Степанов никому не рассказывал о новых для него переживаниях. Однажды Сашка Александров сам завел разговор о Любаше.

– Помнишь Любу Тарчинскую? – спросил он, когда они пили чай на кухне у Степанова.

Антон едва не поперхнулся от неожиданности.

– Помню, – проговорил он, опуская глаза.

– Представь только, у нее завелся анонимный поклонник, – продолжал Сашка со смехом, не замечая волнения Степанова.

– Да? – только и сказал Антон, усердно размешивая сахар в чашке.

– Забрасывает бедняжку цветами и страстными письмами. Она уже не знает, как ей быть.

– Так ей это не по душе? – поинтересовался Степанов, стараясь казаться равнодушным.

– Ну какой девушке будут не по душе цветы? – возразил Александров. – Она в растерянности, потому что не знает, кто ее атакует.

Антон молчал.

– Знаешь, – заговорил Сашка, – в этом, пожалуй, есть что-то зловещее.

– Почему?

– Любаша теперь на каждого парня из нашей компании смотрит с какой-то опаской и пытается угадать, кто же из нас и есть тот самый поклонник. Мне уже раз десять приходилось убеждать ее, что это не я.

– А почему она думает, что это кто-то из вас?

– Да она вообще не знает, что и думать! – воскликнул Сашка отхлебнув из своей чашки. – В том-то вся беда!

Степанов молчал.

– Пора бы этому ухажеру открыть свое инкогнито, – обронил Сашка, не глядя на Антона, безо всякого выражения.

Степанов оторопел, но не мог произнести ни слова. Впрочем, Александров словно бы и не ждал от него никаких слов. Сказав это, он тут же перевел разговор на другую тему. Антон Николаевич так и не узнал, догадался ли Сашка обо всем или просто рассказал ему о Любаше безо всякой задней мысли. Но, как бы то ни было, с этого дня Степанов решил изменить тактику. Он явился вечером к Любаше в институт. Долго слонялся у входа в ожидании конца лекций. Наконец на крыльце показалась Любаша, по-прежнему красивая, светящая. Антон подался было ей на встречу, но что-то удерживало его. Наверное, он так и остался бы стоять в глубине двора, неподалеку от цветочной клумбы, если бы девушка сама его не заметила. Она подлетела к нему с таким радостным видом, что его нерешительность мгновенно улетучилась.

– А ты что здесь делаешь? – спросила Любаша.

– Оказался поблизости, решил заглянуть сюда, предложить себя в провожатые.

– Это хорошо! – ответила Любаша, не столько удивленная, сколько обрадованная. – Я только попрощаюсь с подругами.

Они медленно брели по вечерним улочкам и говорили без умолку. Степанов не подозревал раньше, сколько в нем скрыто красноречия. Видимо, в присутствии Любаши в нем открывались какие-то новые позитивные грани. Это было прекрасно.

На прощанье Антон попросил разрешения встретить Любашу и на следующий день.

– Буду очень рада тебя видеть, – просто ответила она и скрылась в дверях своего дома.

… Они встречались долго. Степанов регулярно приходил к ней в институт, а вскоре стал вхож и к ней домой. Через полгода Антон сделал ей предложение, не надеясь на согласие. Любаша восприняла это как должное и без лишних слов согласилась. Ему казалось тогда, что он достиг величайшего счастья в своей жизни. Лишь спустя некоторое время Степанову открылись причины ее согласия. Их было несколько. Во-первых, Любаше льстило внимание столь талантливого и перспективного молодого ученого. Карьера Степанова уверено шла в гору. За короткое время он получил должность заместителя заведующего лабораторией. В аспирантуре ему прочили блестящую будущность. В научных журналах уже стали появляться заметки об уникальном направлении его исследований в области генетики. Степанов работал под руководством знаменитого профессора Мечникова, достигшего мировой известности. Ему повезло еще и в том, что Мечников был высоко порядочным и по-настоящему интеллигентным человеком, который сразу оценил дарования Антона и делал все, чтобы способствовать его продвижению на научной ниве.

Во-вторых, Любаша была глубоко тронута глубиной чувства Степанова. Она как-то призналась ему, что никто никогда не выказывал такого благоговейного отношения к ней. Любашу огорчало, что ее частенько считают несколько поверхностной и даже легкомысленной. Один только Антон воспринимал ее всерьез.

Была и третья причина, самая главная и страшная. Но о ней Степанов узнал слишком поздно…

– Хозяин! – профессор вздрогнул, услышав голос Геракла.

– В чем дело? – Антон Николаевич поднял голову и встретился взглядом с помощником, дежурившим у гебуртационной камеры.

– Я просто хотел узнать, как вы себя чувствуете.

– Оставь меня в покое! – вскрикнул Степанов, побелев от злобы. – Я просил тебя следить за камерами, а не за моим самочувствием. Ясно?

– Ясно, Хозяин, – Геракл нагнул голову и отвернулся к пульту.

Степанов, бесцеремонно выдернутый помощником из глубины дорогих сердцу воспоминаний, все никак не мог успокоиться. Он встал, чтобы пройтись по лаборатории, но, почувствовав головокружение и тошноту, снова упал в кресло. Геракл, услышав это, вскинул голову, посмотрел на профессора долгим взглядом, но ничего не сказал.

Гул гебуртационных камер все нарастал. Степанов начал различать в этом равномерном гудении высокие звуки. По своему опыту он знал, что скоро должен раздаться пронзительный писк, возвещающий о полном окончании процесса.

* * *

Развалясь в своем глубоком кожаном кресле и зажав в зубах сигарету, Секретчик ознакомлялся с только что доставленными ему документами. Его люди постарались на славу: досье на профессора представляло собой довольно пухлую папку.

Степанов Антон Николаевич, 1943 года рождения, русский, родился в Москве, в семье рядовых инженеров. Окончил школу с золотой медалью. В 1961 году поступил в институт на биологический факультет, по окончании которого стал обладателем красного диплома. Уже в период студенчества показал себя талантливым и перспективным исследователем.

По окончании института поступил в аспирантуру, начал работу в лаборатории знаменитого профессора биологии Мечникова.

С черно-белой фотографии на Секретчика смотрел мужчина неказистой внешности. Редкие, зачесанные назад волосы, высокий шишковатый лоб с залысинами. Светлые, водянистые глаза, несколько оттопыренные уши. Тонкие губы, вытянутый подбородок.

Биография Степанова была очень интересной, хотя, в какой-то степени, типической. Профессор разделил судьбу многих выдающихся исследователей, которых принято называть непризнанными гениями.

Выдающийся ученый-генетик, удостоенный в 1978 году звания член-кора Академии Наук РФССР. В конце восьмидесятых годов он был близок к получению Нобелевской премии, однако интриги, которые плели его ревнивые коллеги, помешали этому. Завистники вменяли в вину Степанову его недостаточную преданность Партии, а также его связь с учеными из капиталистических стран. Действительно, Степанов опирался на изыскания коллег из США, Японии и других развитых капстран, работавших в той же сфере, что и он, рвался в загранкомандировки и вел себя во время них недостаточно корректно – с точки зрения сопровождавших Степанова лиц из Госбеза. Благодаря этому он очень быстро перешел в разряд неблагонадежных. Путь на Запад ему был отрезан.

В этот же период времени Степанова бросила жена – честолюбивая дама, лелеявшая мечту быть супругой лауреата Нобелевской премии. Ученый остался в одиночестве. Стал нелюдимым, потерял друзей, утратил веру в человечество и начал мало-помалу озлобляться.

И вот тут-то начиналось самое интересное. Во времена, когда Степанов был еще на гребне удачи, его пытался завербовать агент иностранной спецслужбы, однако ученый отверг предложение. Скорее всего, Антона Николаевича удержал элементарный страх. Однако, как выяснилось впоследствии, Степанов не уничтожил визитку с номером телефона, будучи весьма предусмотрительным и дальновидным человеком.

В тяжелый период жизни, впав в отчаянье из-за постоянно сваливающихся на него неудач, Антон Николаевич решился связаться с вербовщиком. В те времена в его распоряжении была сверхсекретная информация, касавшаяся разработок в области клонирования и генетики. Бедняга и не подозревал, что за каждым его шагом следят комитетчики. Раскрытого резидента подослали к будущему профессору. К документам прилагалась магнитофонная запись их разговора. Секретчик прослушал ее три раза. Степанов предложил продать вербовщику секрет национального значения за баснословные деньги. Было ясно, что он сознательно идет на страшный риск, словно решив испытать свою судьбу. Разумеется, „сделка“ совершилась благополучно. С тех пор профессор был на крючке у Комитета.

Секретчика чрезвычайно заинтересовала личность Степанова. Ему очень хотелось очно познакомиться с этим человеком. Помимо того, генерал не мог не признавать, что его давний недруг Дзержинец проявил себя с самой лучшей стороны. Секретчика покоробило столь очевидное доказательство дальновидности этого человека. Нужно было отдать должное, Дзержинец шел впереди него на несколько ходов. Впрочем, в нынешней ситуации это уже не имело большого значения. Теперь, когда почти все карты раскрыты, они с Дзержинцем поквитаются. В этом Секретчик не сомневался ни на йоту.

Его размышления были прерваны телефонным звонком.

– Товарищ генерал, доставили Тихомирова, – сообщил референт.

– Великолепно! – произнес Секретчик, слегка всколыхнувшись в кресле. – Ведите его ко мне.

* * *

ГЛАВА 8

И снова профессор погрузился в воспоминания. Шаг за шагом он перебирал в уме все этапы своей работы. Поначалу идея создания амфибий казалась фантастической даже ему самому. Степанову иногда приходило в голову, что в осуществлении его безумного проекта ему в значительной степени помогли несчастья, свалившиеся на его бедную голову в конце восьмидесятых. Самой страшной бедой был уход жены. Даже через столько лет, вспоминая об этом, Степанов был не в силах сдержать болезненный стон. Он не хотел жить тогда. Возненавидел весь мир и себя самого – за то, что позволил ей так с собой обойтись. Никогда, даже на смертном одре, он не простит этой женщине ее страшного предательства. Лишь жажда отмщения вернула его к действительности и наделила достаточными силами, чтобы продолжать борьбу. Как знать, не случись этой беды, возможно Степанов не взывал бы к жизни существ, предназначенных им для величайшей миссии.

Антон Николаевич вспоминал, как все начиналось. Перед его мысленным взором встал профессор Мечников – один из самых неординарных людей, с которыми когда-либо доводилось общаться Степанову. Это был великий ученый, но кроме того, и прекрасный человек. Антон Николаевич часто думал, что оценил Мечникова по-настоящему лишь после его смерти, когда начались все неприятности. Профессор сразу угадал в молодом студенте зачатки гениальности и делал все возможное, чтобы помочь Степанову. Когда тяжелая болезнь унесла Мечникова, Антон Николаевич осознал с щемящей тоской, что если бы он не потерял своего наставника так рано, то с ним не произошло бы стольких трагедий.

Мечников умер в конце семьдесят девятого года, а с начала восьмидесятых Степанов вступил в самую черную полосу своей жизни. Предвестием грядущих несчастий стал запрет на поездку за границу. Антон Николаевич не получал сколько-нибудь внятных объяснений этому, но догадывался, чем вызвано подобное притеснение. Ему уже давно в туманных выражениях намекали, что он ведет себя недостаточно осторожно, вступая в слишком близкие сношения с западными коллегами. Главным образом это касалось возникшей в Монреале дружбы с канадским генетиком Метью Кларком, с которым у них завязалась оживленная переписка. Были и другие „недочеты“ такого же рода. При жизни Мечникова, благодаря непререкаемому авторитету своего научного руководителя, Степанов мог не опасаться гонений, но оставшись без такой сильной поддержки, Антон Николаевич стал весьма уязвимым.

Основная его проблема состояла в том, что Степанов не обладал дипломатическими качествами, не умел завязывать отношений с „нужными“ людьми, совершенно не заботясь о впечатлении, которое он производит на окружающих. Антон Николаевич был настолько уверен в своем превосходстве над собратьями-учеными, что не давал себе труда завоевать их расположение. После смерти Мечникова вдруг оказалось, что Степанов уже давно слывет в ученых кругах заносчивым выскочкой, которого не мешало бы поставить на место. Тут сыграла роль и банальная зависть менее преуспевающих коллег. К сожалению, в высокоинтеллектуальной среде было немало интриганов, у которых недостаток таланта компенсировался умением „выживать, выживая других“ – это определение придумал сам Степанов.

Работать в таких условиях становилось все труднее. Совершенно невыносимо стало тогда, когда Антоном Николаевичем заинтересовались люди из небезызвестного комитета. Однажды к Степанову явился человек в форме и стал расспрашивать его о канадском ученом, требуя во всех подробностях пересказывать их беседы и письма. Кончилось тем, что переписка заглохла – Степанову стало невмоготу поддерживать дружбу с человеком, которого он больше наверняка не увидит.

Степанов был вынужден заняться преподавательской деятельности, поскольку без этого он не смог бы получить докторской степени. Работа в институте была для Антона Николаевича поистине адовой. Он ненавидел и студентов, и своих коллег-преподавателей. Времени для исследовательской деятельности оставалось крайне мало, что чрезвычайно нервировало Степанова.

У него в жизни оставалась лишь одна отдушина, одно-единственное утешение, благодаря которому он мог сравнительно легко переносить все свои беды. Это была его дорогая Любаша. Боже! Как он любил ее. Это чувство не ослабевало с годами. Все с тем же трепетным благоговением Степанов смотрел на свою красавицу-жену. Его не смущало даже то, что нрав Любаши стал меняться. И далеко не в лучшую сторону. Все реже и реже ее прелестное личико озарялось по-детски счастливой улыбкой, смех ее уже не был таким звонким, а взгляд – таким лучистым и ласковым. Любаша понемногу замыкалась в себе. Очень редко Степанову удавалось вытащить жену на прогулку. Еще реже доводилось привлечь к исполнению супружеских обязанностей.

Странно, но это не беспокоило Антона Николаевича. У его было слишком мало времени, чтобы задуматься над странным поведением Любаши, как правило, Степанов возвращался домой заполночь, когда жена уже спала. Он старался выкраивать каждую свободную минутку для работы в своей лаборатории. Кроме того, Степанов настолько был поглощен мыслями о кознях коллег, что мало внимания обращал на атмосферу в собственном доме. С него было достаточно того, что каждый раз, возвращаясь к себе, он знал, там его ждет Любаша. Если не удавалось перемолвиться с женой и несколькими словами, с него было довольно просто посмотреть на нее спящую, услышать ее ровное спокойное дыхание, втянуть ноздрями запах ее духов, всегда витавший в их спальне.

Побыв с ней рядом несколько часов Степанов, словно Антей, набирался новых сил для возобновления постоянной борьбы. И в самые тяжелые моменты его поддерживало сознание, что где-то недалеко есть Любаша, которая принадлежит ему и всегда будет оставаться рядом. Если бы так оно и было, то Степанову наверняка удалось бы победить, тем более, что приближались времена перестройки.

И как же тяжело ему было, когда оказалось, что Любаша уже давно не принадлежит ему, а по большому счету никогда и не принадлежала… Этого он не смог пережить и сломался. Уход жены исковеркал всю его жизнь, разрушил душу, превратив Степанова в полуманьяка, существующего одной идеей – идеей отмщения…

Роковой для Антона Николаевича час пробил вскоре после трагической гибели при восхождении на пик Сталина Сашки Александрова. Весть о ней потрясла Степанова. Но он и не предполагал, каким ударом она стала для Любаши.

… Антон Николаевич помнил этот черный день так же отчетливо, как если бы он был вчера. Вернувшись домой из института, как всегда, поздней ночью, Степанов еще с порога почувствовал, что произошла беда. Он не мог сказать, что именно случилось, но по квартире витал какой-то жуткий, чуть ли не кладбищенский дух.

– Любаша! – громко позвал Степанов, хотя никогда раньше этого не делал.

Никто не отозвался. Не в силах ступить и шагу, Антон Николаевич долго стоял в темной прихожей в тщетной надежде услышать хоть какой-нибудь звук – доказательство, что в доме все обстоит по-прежнему.

– Любаша! – снова позвал Антон Николаевич, чувствуя, как замирает в груди сердце.

Он не мог вспомнить, сколько времени простоял в прихожей, прежде чем ступить в коридор и, пройдя несколько шагов, толкнуть дверь в сумрачную спальню.

Тикали часы. Из кухни доносилось негромкое гудение холодильника. На первый взгляд все было как обычно. В полной темноте Степанов не мог ничего разглядеть. Но войдя в спальню, он уже не сомневался, что Любаши там нет. Он чувствовал это всем своим существом и все же снова, в третий раз, окликнул ее по имени. В этом зове он излил всю свою боль, всю свою звериную тоску. И в этот миг к Степанову пришло осознание, что он уже давно подспудно ждал этого.

Упав на колени, Степанов уткнулся лицом в изножье кровати и зарыдал…

Позже он нашел письмо от жены. Любаша писала, что ей стала невыносима такая жизнь.

„… Ты, наверное, и сам догадываешься, что я никогда тебя по-настоящему не любила. Я лишь была благодарна тебе за твою любовь. Мне казалось раньше, что этого будет достаточно. Но, видно, я ошибалась. Нельзя жить с человеком вечно, если ты его не любишь…

Прости за то, что сейчас прочтешь, но я должна сказать тебе все. Столько времени меня удерживала только надежда, что ты прославишься и станешь великим ученым. Мечта быть женой нобелевского лауреата кружила мне голову. Я уже рисовала в воображении немыслимо роскошный туалет, в котором буду сидеть в огромном зале и принимать поздравления от самых великих ученых мужей нашего времени. Смешно!

Прости меня, если можешь. Знаю, ты скажешь, я пустая, глупая дурочка, недостойная быть спутницей такого гения, как ты. Я поняла это и потому ухожу.

Не могу больше жить в постоянном ожидании какого-то чуда. Я хочу жить. Пусть мне придется страдать, но я пойму, что это значит – жить в полную силу. Мне уже двадцать шесть, а я ни разу не была по-настоящему влюблена.

Нет! Я скажу тебе все. Пусть это письмо станет моей исповедью. Я любила однажды и любила очень сильно. Это началось еще в детстве – в двенадцать лет. Но я до сих пор считаю, что чувство мое было серьезным и глубоким. Хотя, почему было? Оно и сейчас во мне. Оно всегда во мне жило, как бы я ни старалась запрятать его, скрыть от самой себя.

Я любила твоего друга Сашку Александрова. Помани он меня хоть пальцем и я пошла бы за ним на край света. Но он относился ко мне только как к младшей сестричке и, наверное, относился бы так всю оставшуюся жизнь. Но мне все равно. Я не собираюсь никому навязываться. Я уже хорошо поняла, что нельзя соглашаться жить с человеком, если один из двоих не любит другого.

Я сделала большую ошибку. Прости меня. Я верю, что ты сможешь меня простить. Ведь было бы подлее и гнуснее, если бы оставалась с тобой, но искала приключений на стороне. Ведь я права? Ты не согласился бы на это? Поэтому я и исповедуюсь тебе. Вспомни, ведь мы с тобой никогда не говорили откровенно, по душам. Слишком ты всегда бываешь занят своей наукой, чтобы поинтересоваться моим душевным состоянием. Не думай только, что это упрек. Я хорошо понимаю, как нелегко тебе приходится, но, видно, не суждено мне быть достойной спутницей на твоем тернистом пути.

Извини меня, я пишу несвязно, у меня сейчас и мысли путаются. Я все пытаюсь представить себе твое лицо, когда ты будешь читать это письмо. Значит, я к тебе все же не равнодушна, если меня волнует твоя реакция. Больше всего я желаю, чтобы ты легко перенес мой уход. Потому что я не вернусь никогда. Это окончательное решение, назревавшее долгие месяцы. А если с полной откровенностью, то и годы. Да что там! С самого начала нашей совместной жизни я знала, что рано или поздно наберусь смелости сказать тебе, что не люблю.

Ты можешь подумать, что я жила с тобой из одной только жалости, но это не так. Тут было другое. Я, наивная дурочка, решила принести себя в жертву науке. Я уже видела себя в ореоле эдакой мученицы – жены гениального ученого – благодетеля человечества. Эта роль казалась мне благородной и даже героической. Ты видишь, сколько во мне дешевенького романтизма? Мне страшно, боюсь, что после этих строк ты натворишь какую-нибудь глупость…

Я уже давно поняла, что не гожусь для роли твоей супруги. Долго терпела, ждала, что когда-нибудь все изменится само собой. Но больше не могу. Я задыхаюсь здесь. Если бы ты посмотрел на меня внимательнее, то увидел бы, как я изменилась. Мне страшно смотреть на себя в зеркало – я стала настоящей старухой.