Текст книги "Галобионты"

– Не кажется ли вам, – возразил вечно осторожничавший ассистент, – что сначала следует поставить в известность полковника?

– Пока мы будем связываться с Москвой, – он преспокойно заснимет на камеру нашу Базу и будет таков. Вы представляете себе, как на это отреагирует наш куратор?

– А вдруг, это его человек? – предположил Тихомиров.

– Исключено! – решительно заявил Степанов. – Дзержинец никогда не стал бы без предупреждения посылать сюда разведчиков. Он не хуже и даже лучше нас знает, какая здесь охранная система. Что-то не похоже, чтобы разведчик знал о минах. На мой взгляд он передвигается, как человек, не имеющий представления о схеме минирования. Удивительно, что он до сих пор еще не подорвался.

– Вы собираетесь высылать пловцов?

Степанов нещадно теребил кончик носа, как делал всегда в минуты сильных волнений.

– Черт знает, что такое! – возмутился он. – Полковник не оставлял нам никаких директив на подобный случай. Я не знаю, что нужно делать. Вернее, я-то знаю. У меня нет сомнений, что этот разведчик подлежит уничтожению. Но вот что по этому поводу скажет Дзержинец – еще вопрос.

– Может быть, дадим распоряжение пловцам захватить его и доставить сюда? Потом будем ждать распоряжений полковника.

Степанов задумался. Идея казалась ему не такой уж нелепой. Если не принимать во внимание того, что присуствие Дзержинца на Базе в данный момент было крайне нежелательным.

– А что если он не один? Что если неподалеку его поджидает подлодка с отрядом вооруженных пловцов?

– Тогда нам тем более нельзя его убивать, – резонно заметил Тихомиров, – мы должны все о нем выяснить.

В эту минуту Степанову очень хотелось послать своего ассистента ко всем чертям и сделать так, как подсказывает интуиция. А интуиция подсказывала избавиться от разведчика немедленно. Но он опасался, что, узнав об этом самоуправстве Дзержинец впадет в гнев. Тихомиров наверняка доложит полковнику о том, что это была идея Степанова.

Пока они следили за мониторами, разведчик развивал бурную деятельность. Он уже зафиксировал на свою видеокамеру телевизионную систему Базы и подбирался к гидроакустической аппаратуре.

– Антон Николаевич! – вскрикнул вдруг Тихомиров. – А что, если это не разведчик, а диверсант? Пока мы тут сидим, он вполне может натворить чего-нибудь.

– Хорошо, – процедил Степанов сквозь зубы, – распорядитесь, чтобы ему навстречу направилась группа наших боевых пловцов. Пусть они возьмут его живым.

* * *

Несмотря на свой богатый опыт, он никогда не видел столько суперсовременной подводной техники, собранной в одном месте.

„Что здесь происходит?“ – спрашивал он себя, фиксируя на камеру гидроакустические системы.

Точка, охраняемая таким образом, обязательно должна иметь важнейшее стратегическое значение. Разведчик не понаслышке знал, что каждая из обнаруженных систем стоит сотни тысяч. А все вместе потянет не на один миллион.

Самым подозрительным было то, что системы обнаружения подводных объектов не потрудились хорошенько замаскировать. Складывалось такое впечатление, что устроители этой точки не опасались быть раскрытыми. Из этого следовало одно: они уверены в свой безопасности. Вероятнее всего, за ним давно уже ведется наблюдение.

Эта мысль подтвердилась спустя несколько минут. Разведчик оказался окруженным плотным кольцом подводников, неизвестно откуда взявшихся. Судя по тому, что они не убили его сразу, они собирались захватить его живым. Но почему ни одного из нападающих нет акваланга? А то, что он поначалу принял за ласты, оказалось… Он не успел додумать этой мысли, как увидел страшное лицо, приближающееся к нему. Сначала ему показалось, что человек, точнее, странное существо, которое так же мало походило на человека, как кошка на льва, имеет на лице маску. Но при внимательном рассмотрении, он убедился, что вместо носа лицо этого существа прорезает вертикальная расщелина, плавно переходящая в ротовую полость. К лицу потянулись огромные, покрытые чешуей, руки с перепонками между пальцев, а взгляд встретился с желтыми неестественно большими продолговатыми глазами, светящимися фосфорическим блеском. Он не сумел воспользоваться оружием, так как охвативший его мистический ужас заставил сорвать с себя водолазную маску. Немой вопль, вырвавшийся из его горла, перешел в булькающий хрип. Разведчик захлебывался, его глаза выкатились из орбит, вода залилась в легкие. В следующую секунду чешуйчатые руки держали в руках мертвое тело.

* * *

ГЛАВА 5

Реакция полковника на происшествие с разведчиком оказалась на удивление мягкой.

– Вы обыскали тело? – спросил он Степанова.

– Разумеется, полковник, но у него не оказалось ничего, кроме записывающей аппаратуры.

– Где тело?

– В холодильной камере.

– Хорошо, Антон Николаевич, ждите моих дальнейших распоряжений. У вас все?

– Не совсем, полковник, – поспешно отозвался Степанов, – у меня к вам вопрос по поводу предстоящего отпуска моего ассистента.

– Ах да, время подходит, – вспомнил Дзержинец, – и что он, намеревается покинуть Базу?

– Разумеется, полковник, вы же знаете, что Михаил Анатольевич никогда не упускает возможности выйти на поверхность.

Дзержинцу показалось, что в голосе Степанова звучит доля язвительности. Но уточнять он не стал.

– Мы обсудим это позже, – сказал он, – это все, или у вас есть еще что-нибудь?

Степанов прекрасно понимал, о чем хочет узнать Дзержинец.

– Пока все, полковник, никаких новостей от Геракла у меня нет.

– Вам не кажется, что ему пора бы уже и возникнуть?

– Я полагаю, это произойдет с дня на день, или даже раньше.

– Буду ждать от вас информации, – не прощаясь, Дзержинец отключился.

– Что полковник сказал на счет моего отпуска? – спросил Тихомиров.

– Вы только об этом и думаете, Михаил Анатольевич, словно бы и не видите, что творится вокруг нашей Базы и что творится в мире вообще.

– Я все прекрасно вижу, но это мое законное право, и я намерен им воспользоваться, не взирая ни на какие события на Базе и в мире.

Степанов язвительно усмехнулся.

– Кто-то здесь заговорил о правах, да еще к тому же законных? Вы меня удивляете, Михаил Анатольевич, не ожидал я от вас такого легкомыслия после стольких лет пребывания в этом месте.

– Я устал, профессор, – решительно сказал Тихомиров, – только и всего. Если я не отдохну в ближайшее время, моя работоспособность окончательно оставит меня. И тогда я не смогу быть вам полезен.

– Это звучит, как ультиматум, – хмыкнул Степанов, – в любом случае сей архиважный для вас вопрос не является моей прерогативой. Полковник только что сказал мне, что подумает и сообщит о своем решении позже.

– Это возмутительно! – взъярился Тихомиров. – Вы хотите лишить меня одной из немногих радостей, которые мне еще остались в этой жизни!

– Как вы горячо и красиво говорите! Право же вы стали настоящим поэтом, – профессор продолжал поддевать своего ассистента.

– А вы, – не остался в долгу Тихомиров, – становитесь настоящей ехидной.

– Вы меня удивляете, Михаил Анатольевич, мы стоим на пороге величайшего открытия, а вы ни о чем, кроме своего пресловутого отпуска и думать не можете.

– Профессор, сколько я помню нашу с вами совместную деятельность, мы постоянно стоим на пороге великих открытий. Я, знаете ли, уже давненько привык к этому явлению. К моему вящему сожалению, я не гений, подобно вам и поэтому для меня существуют и иные радости в этой жизни, – колко прибавил Тихомиров.

Степанов внимательно посмотрел на ассистента.

– Не помню, чтобы раньше вы так рвались на поверхность. Возможно, у меня развивается паранойя, но мне это кажется несколько подозрительным.

– Если уж наш разговор вошел в такое деликатное русло, то и я в свою очередь хочу высказать вам свои подозрения относительно некоторых несообразностей вашего поведения в последнее время.

– Вот как?

Степанов скрестил руки на груди и, усевшись на край стола, воззрился на Тихомирова.

– Может быть, вы дадите себе труд объяснить, что вы имеете в виду.

– Я имею в виду ваше необъяснимое поведение во время визита полковника, – Тихомиров все больше распалялся. – Почему вы сказали ему, что пятая серия еще не готова. И что это за бредовые речи по поводу ваших планов на будущее. Вы говорили об этом так, словно уже находитесь на подступах к изготовлению подобных серий, а ведь на самом деле – мне это известно, лучше, нежели кому-либо другому, – вы даже не приступали к предварительному планированию…

– Зря вы так думаете, – перебил его Степанов, – если вы об этом не знаете, это еще не значит, что этого не существует. Не допускаете ли вы мысли, что я попросту не спешу посвящать вас в эту работу.

– Вы полагаете, что я не достоин… – Тихомиров взвился, то краснея, то бледнее от гнева.

– Во-первых, прекратите хрустеть суставами пальцев, – снова прервал его профессор, – вы прекрасно знаете, что эта ваша привычка меня убивает, – ворчливо сказал он, хотя и сам в моменты волнений грешил этой непривлекательной привычкой, – а во-вторых, не нужно передергивать факты. Я не посвящаю вас не потому, что не считаю вас достойным – это полнейшая чушь. На вас лежит ответственность за всю шестую серию. Это очень важно. К тому же, вы наравне со мной контролируете генезис пятой серии, к которой я отношусь с особым вниманием. Вы хотите знать, почему я так себя веду? Что ж, извольте. Я вам отвечу. Мне кажется, что полковник вытянул из меня уже достаточно жил. Я ученый, а не делец! Я мечтаю заниматься своими исследованиями не ради того, чтобы какой-то там амбициозный полковник Безопасности использовал плоды моего адского труда для достижения своих не вполне благих целей. Я желаю экспериментировать. Пробовать делать не то, что мне заказывают, а то, что хочу сам! Неужели вы не понимаете этого, Михаил Анатольевич! Или я хочу слишком многого?

Степанов заходил по кабинету, потом упал в кресло и запрокинув голову, прикрыл ладонью глаза. Вид у него при этом был самый, что ни на есть трагический. Теперь настала очередь ассистента успокаивать своего шефа.

– Простите меня, пожалуйста, простите, Антон Николаевич, я зарвался. Мне очень жаль, что я так вас расстроил.

Степанов глубоко вздохнул и изобразил на своем лице вымученную улыбку.

– Мы просто устали, Миша, – сказал он, – конечно, вам нужен отдых.

– А вам? Вы ведь уже давно отсюда не выбирались. Иногда я просто поражаюсь вашей выносливости.

– Это не выносливость, Михаил Анатольевич, это другое. Я ученый. И этим все сказано.

– И все же, даже гению необходимо хотя бы изредка отрываться от работы и переключаться на другие занятия.

– Возможно, но сейчас я не представляю себя вне этих стен. Слишком для меня важно то, что я делаю.

– Антон Николаевич, а как на счет хорошего обеда? – предложил вдруг Тихомиров. – У меня тут припасена бутылочка „Бурбона“. Может быть, отметим счастливое избавление от нежелательного визитера?

– Сомневаюсь, что это избавление можно назвать счастливым. Мне кажется, что этот визит не последний. Скорее, напротив, это первая ласточка, за ней последуют и другие визиты, уже более проблематичные. Но ваша идея мне нравится. Хороший обед и несколько глотков коньяка нам сейчас не повредит.

Тихомиров тот час же поднялся и вышел из кабинета, оставив Степанова в глубокой задумчивости. Поверил ли ассистент своему шефу? Это осталось загадкой для профессора, однако он и не думал ломать над ней голову. В последнее время вопросы, казавшиеся раньше очень важными, теряли свою актуальность, заслоняясь другими.

Да и Тихомиров изменился. Степанов все чаще подмечал, что Михаил Анатольевич проявляет меньше энтузиазма, чем в первые годы. Когда-то ассистент был фанатично предан науке в лице своего шефа. Добровольно отказавшись от земных радостей, он согласился на заточение в этих стенах. Это был невзрачный человек невысокого роста, сутулый с подпрыгивающей походкой. Тихомиров никогда не имел успеха у женщин, и по всей видимости, не стремился к этому. Степанов часто сравнивал Тихомирова с гетевским доктором Вагнером, себя он, разумеется, отождествлял с Фаустом. У него были для этого основания. Если бы он мог явить миру свои открытия, то его объявили бы революционером в области генетики. Открытия Степанова произвели бы настоящую революцию в человеческом сознании. Но этого не случилось. Амбиции уже давно перегорели. Произошло то, что принято называть сублимацией энергии. Он направил все свои моральные, физические и интеллектуальные способности по другому направлению: пусть мир так и не узнает о нем, человечество не стоит того, чтобы раскрывать перед ним такие важные секреты. Чем дальше продвигался Степанов в своих научных достижениях, тем тверже убеждался в правильности этой аксиомы. И вот, наконец, пришло время, когда такое отношение к человечеству вообще простерлось и до самого Дзержинца. Если бы кто-то сказал Степанову, что рано или поздно наступит такой момент, он бы ни за что не поверил, сочтя этого человека сумасшедшим. А вот надо же, настал! Некогда Дзержинец настолько довлел над Степановым, что у него не было ни малейшей надежды на изменение своего рабского положения. Дзержинец был для него господом богом, он направлял Степанова, указывал ему, что, когда и для какой надобности следует делать. Да что там поступки! Профессор не мог мыслить иначе, чем категориями Дзержинца. Он перестал воспринимать свою деятельность в качестве научной, рассматривая ее исключительно в политическом ракурсе. Но наконец-то пришло озарение. Степанов словно бы возродился из пепла, подобно той мифической птице, именем которой он назвал пятую серию. Он сам не мог бы сказать, когда именно это произошло. Может быть, в ту минуту, когда ему в голову впервые пришла мысль о женщине?

Степанов почувствовал, как подпрыгнуло и забилось быстрее его сердце. Как он ждет того заветного часа, когда генезис завершится и он сможет увидеть свое творение! Степанов не сомневался, что это будет кульминация всей его научной деятельности. Не для того ли он, отказавшись от всех жизненных благ, пошел в добровольное рабство к человеку, которого ненавидел до глубины души. Ненавидел раньше. А теперь он его презирал. Однако все еще опасался и смаковал затаенные мысли о мести. Когда-нибудь наступит его черед. В это Степанов верил твердо. Иначе он уже давно наложил бы на себя руки.

Возможно, ассистент что-то почувствовал. Несмотря на его склонность к экзальтации, Тихомирова никак нельзя было назвать легкомысленным и поверхностным человеком. В его преданности Степанов не сомневался ни капли. Уже долгие годы Тихомиров исполнял при своем шефе обязанности камердинера, порой он попросту няньчился с ним, как с капризным ребенком, проявляя чудеса долготерпения. Единственное, что могло поколебать такую преданность – это ревность. Видимо, Тихомиров почувствовал: профессор что-то от него скрывает и вынашивает свои секретные замыслы. Умом Степанов понимала, что ему стоило бы быть осмотрительнее и пытаться хотя бы сделать вид, что ассистент по-прежнему пользуется его безоговорочным доверием. Но профессор уже устал притворяться. За последние годы ему слишком часто приходилось это делать. На ассистента моральных сил не хватало.

И вот теперь этот отпуск! Степанов досадливо поморщилося, вспомнив о нем. Не то, чтобы он был против отлучки Тихомирова. Напротив, это было бы ему только на руку. Тревожило другое: слишком настойчиво ассистент стремился попасть наверх в самые кратчайшие сроки. И это чуть ли не накануне адвентации. Очень странно. Совершенно не похоже не Тихомирова, не пропустившего ни одной процедуры завершения генезиса. А тут, в преддверии такого важного события, он вдруг намеревается куда-то ехать. Версия о заслуженном отдыхе казалась Степанову малоправдоподобной. Это было слишком не похоже на Тихомирова. Здесь присутствовало нечто иное. Но Степанов не мог докопаться до истинных причин столь необычного поведения своего ассистента. Впрочем, он не слишком зацикливался на этой проблеме. Его волновало другое. То, что его предположениям, должно было произойти не позднее следующего дня.

За обедом, над которым Тихомиров постарался на славу, они обсуждали подготовку к предстоящей адвентации. Стихийно возникший конфликт окончился полным примирением. Степанов знал, как нужно урезонивать своего ассистента. Несколько теплых, дружелюбных слов, трагическая мина и жалобы на усталость были замечательным средством для установления спокойной атмосферы. Тихомиров снова стал прежним – преданным и заботливым помощником, пекущемся о благе своего дорогого шефа. Только вот надолго ли?

– Интересно, когда прибудет наш Геракл? – обронил Тихомиров за десертом.

– Этим вопросом меня постоянно донимает полковник, – нахмурился Степанов, – словно от меня что-то зависит.

Михаил Анатольевич промолчал. Это показалось подозрительным.

– Мне, между прочим, не меньше полковника интересно, как проходит вояж нашего питомца, – добавил Степанов, внимательно наблюдая за реакцией собеседника.

Но Тихомиров продолжал пить прихлебывать кофе, не поднимая глаз на Степанова.

– Как вы полагаете, – не отставал профессор, – с каким настроением вернется наш Геракл?

Он ясно видел, что Тихомиров снова готов вспылить, но продолжал провоцировать собеседника.

– Ну что же вы молчите, Михаил Анатольевич?

– Все зависит от того, с каким поручением вы его послали, – медленно проговорил Тихомиров, по-прежнему не поднимая глаз.

– С поручением? – Степанов удивленно поднял брови. – Что вы имеете в виду, Михаил Анатольевич?

– П…послушайте, п… профессор, – Тихомиров начал заикаться, как всегда с ним бывало в минуты сильного волнения, – за кого вы меня принимаете?

Он поднял глаза и встретился взглядом со Степановым. Его лицо пылало.

– Вы не сказали мне ни единого слова по поводу ваших планов относительно Геракла, а теперь, как ни в чем не бывало, интересуетесь его впечатлениями от путешествия. В конце концов, это оскорбительно!

Тихомиров вскочил и стал убирать со стола с видом крайнего негодования.

– Михаил Анатольевич! – Степанов положил руку на локоть ассистента.

Тот попытался скинуть руку профессора.

– Миша! – громче сказал Степанов, заставляя ассистента снова сесть за стол. – Что с тобой происходит в последнее время?

– Вы меня об этом спрашиваете! – казалось, Тихомиров вот-вот заплачет. – А меня интересует, что творится с вами. Я стал лишним здесь! Вокруг меня что-то затевается, а меня никто не собирается ставить об этом в известность. Когда вы отсылали вашего нового любимца на север, вы сделали все возможное, чтобы я не присутствовал во время инструктажа.

– Михаил Анатольевич! Вы сами не понимаете, что говорите. Инструктаж проводил не я, а полковник.

– И вы сейчас скажете, что не давали Гераклу собственных указаний?

– Откуда вам это известно? Вы что, подслушивали?

Степанов был не на шутку встревожен.

– Совершенно не обязательно было подслушивать, чтобы понять ваши намерения. Я, Антон Николаевич, не слепой. Конечно, за все это время вы успели привыкнуть ко мне настолько, что воспринимаете меня, как предмет обстановки или домашнее животное. На протяжении стольких лет я безропотно выполняю все ваши приказы, ратую за ваши изыскания не меньше вас. А теперь появляется некий Геракл, который становится для вас важнее верного помощника…

Ответом на эту тираду был долгий блеющий смех.

– А вы, оказывается, ревнивец! – со смехом произнес Степанов. – Кто бы мог подумать!

– Перестаньте издеваться надо мной! Я не позволю этого!

– Да что вы, Михаил Анатольевич, это не я над вами издеваюсь, а вы надо мной. Вот что делает с людьми многолетнее затворничество! – Степанов продолжал сотрясаться от смеха. – Дорогой мой, вам необходимо показаться психотерапевту. А может быть, это играют гормоны? Так вот почему вы так упорно стремитесь наверх! Вам нужна женщина и как можно скорее. Сегодня же свяжусь с полковником и расскажу ему о вашем самочувствии. Он как мужчина в полном рассвете лет обязательно поймет ваши страдания и постарается их облегчить!

Степанов все хохотал, не обращая внимание на то, что глаза Тихомиров наливаются кровью, а с побелевших губ стекает слюна тоненькой струйкой.

– Или вот еще что! – продолжал Степанов. – У меня возникла совершенно потрясающая идея. А что, если нам попросить полковника прислать сюда какую-нибудь разбитную девицу с богатым сексуальным опытом. Пусть она нас потешит…

Звук вдребезги разбившегося стакана привел Степанова в чувство. Веселье, отдающее истерией, разом стихло. Посмотрев на Тихомирова, профессор слабо вскрикнул от удивления и испуга. Никогда еще он не видел своего ассистента в такой ярости.

– Иногда мне хочется убить вас, Антон Николаевич, – прошелестел Тихомиров и шатаясь выскочил из столовой.

– Несчастный идиот, – простонал Степанов.

Ему самому было неясно, к кому он обратил эти слова, к ассистенту или к себе самому.

– Кажется, я свалял дурака, – пробормотал Антон Николаевич, вставая и направляясь следом за ассистентом.

Но на полпути, остановился и повернул в другую сторону. Сегодня он слишком много говорил с Тихомировым. Пожалуй, для одного дня этого будет более чем достаточно.

– Этот идиот вообразил, что я плету заговоры за его спиной. Мнительный дурак! – Степанов скрежетал зубами от злобы. – Он решил, что я сделал из Геракла свое главное доверенное лицо. А что? Неплохая идея. Очень даже неплохая.

Вдруг ему в голову пришла одна мысль, показавшаяся чертовски любопытной. Парадокс: он вырвался из-под власти Дзержинца, Тихомиров же, в свою очередь, вышел из-под власти Степанова. Преодолев моральное превосходство полковника, профессор утратил собственное моральное превосходство над своим ассистентом. И было похоже, что оба эти процесса необратимы.

* * *

Смутная тревога, возникшая у Дзержинца во время посещения Базы, не только не ослабела, но, напротив, усиливалась по мере его приближения к Москве. В дороге полковник обдумывал нюансы поведения Степанова и многое все больше казалось ему подозрительным. По приезде в Москву Дзержинец всерьез подумывал о том, чтобы провести психиатрическую экспертизу на предмет вменяемости Антона Николаевича. Страстные разглагольствования профессора о том, что он достигнет уровня божества, не оставляли сомнений, что Степанов разделяет судьбу всех гениев, его амбиции простираются все дальше, соответственно, возрастает сознание собственного величия и презрение к роду человеческому. Полковника немного позабавило, но и уязвило, что ученый приравнивает его, своего спасителя и безраздельного властителя своей судьбы к обывателям с ограниченным сознанием. Это не могло не навести на мысль, что со Степановым происходит нечто нехорошее, его сознание меняется не в лучшую сторону и неизвестно, к чему это может привести в дальнейшем. Покуда Дзержинец крепко держал Антона Николаевича в руках. У него имелось несколько стопроцентно надежных методов воздействия на ученого. Здесь было и устрашение, и подыгрывание его ученым чудачествам, и обеспечение Степанову возможности совершать исследования. Но все это годилось лишь для человека с нормальной психикой.

Кроме того, у полковника родилось стойкое ощущение, что Степанов чем-то сильно встревожен. Это было связано с пятой серией. Дзержинец решил, что нужно как следует растрясти Тихомирова – ассистента Степанова. Антон Николаевич наверняка был в курсе происходящего, возможно, именно поэтому не захотел, чтобы полковник встречался с Тихомировым.

И к чему был весь этот бред об аурах и телепатии? Не всерьез же он намеревался создать существ, обладающих паранормальными возможностями? Безусловно, Степанов – гениальный ученый, это Дзержинец понял с самого начала. Но последние его выкладки нельзя было воспринять иначе, чем бред сумасшедшего. Если бы не фанатичная убежденность ученого в своем успехе, не энтузиазм, горящий в его глазах, можно было бы подумать, что Степанов попросту лжет, чтобы отвлечь его, полковника, от мыслей по поводу пятой серии.

Еще Дзержинца беспокоило нежелание Антона Николаевича говорить о посланных. Это тоже представлялось более чем странным. У полковника кошки скребли на душе. Создавалось такое впечатление, что Степанов затеял, или пытается затеять какую-то собственную игру. В общем-то, для этого не было серьезных оснований, однако интуиции своей полковник доверял безоговорочно.

Вдруг он поймал себя на одной мысли, показавшейся ему и забавной, и неприятной одновременно. Вот он сам, на протяжении почти всей своей сознательной жизни, верит в шестое чувство. А ведь оно тоже относится к разряду сверхъестественных, никак не объясняемых современной наукой. Парадокс! Так может быть, Степанов не так уж и болен, возможно, он всерьез намеревается разрушить общепринятые рамки, и вдруг у него это получится?

Но, как бы то ни было, Дзержинец решил усилить контроль за деятельностью ученого, понимая, что сейчас это ему необходимо, как никогда.

* * *

Молодой, но подающий большие надежды журналист газеты „Зерцало“, Евгений Орешников, как всегда запаздывал. Главный редактор три или четыре раза справлялся о нем у секретарши, но постоянно получал неизменный ответ: Орешникова нет ни на работе, ни дома. По крайней мере, домашний телефон Евгения не отвечал с самого утра.

– Как только объявится, немедленно пошлите его ко мне, – приказал главный редактор.

Сидя за своим обшарпанным столом в крошечной каморке, служившей ему кабинетом, он уже второй день подряд проклинал тот злополучный час, когда согласился напечатать статью Орешникова. Казалось бы, их газета никогда не претендовавшая на звание самой авторитетной или правдивой, не должна терпеть таких нападок. А вот на тебе! Его третируют не какие-нибудь простые граждане, а серьезные люди из органов. Это попахивало не только закрытием газеты, но и другими, гораздо более серьезными последствиями. И где только этот Орешников откопал информацию о дельфинах, взорвавших ту чертову подлодку! Главный редактор вынужден был признаться себе, что в тот черный для него день данный вопрос не особенно его интересовал. Статейка получилась забавной и актуальной. А что еще требуется для издания тиражом в десять тысяч экземпляров, распространяемого с уличных лотков и в подземных переходах по той простой причине, что мало-мальски солидные пункты продаж периодической печати отказывались иметь с ними дело?

Когда выяснилось, что Орешников не явился и после обеда, главный редактор отдал секретарше распоряжение подготовить приказ о его увольнении по тридцать шестой статье за прогулы. Однако Евгению Орешникову было уже все равно: он лежал в в палате интенсивной терапии в коматозном состоянии после наезда автомобиля. По крайней мере такое заключение сделал инспектор ГБДД, обнаруживший среди ночи бездыханное тело на московской кольцевой автодороге. Автомобиль обнаружен не был.

Секретчик узнал о происшедшем с журналистом Орешниковым на следующий день.

– Когда с ним можно будет поговорить? – спросил генерал у своего референта.

– Врачи говорят, состояние очень тяжелое, но стабильное. Но никто не решается прогнозировать, чем все закончится.

– Уже нашли тех, кто это сделал?

– К сожалению, нет, – ответил референт, – сработано чисто и я бы сказал, профессионально.

– Так я и думал, – произнес Секретчик.

Не было сомнений, что это работа людей из Безопасности. В принципе, Секретчик предполагал, что такой поворот событий очень вероятен. Однако, не думал, что все произойдет столь стремительно. Орешников, написавший эту дрянненькую статейку по его заказу за более чем скромное вознаграждение, сыграл роль козла отпущения. Дзержинец получил необходимую ему информацию: доказательство того, что визит Президента в дельфинарий состоялся с подачи Секретчика.

Он не был ни удивлен, не рассержен этим фактом. Скорее, даже удовлетворен: все продвигалось именно так, как он планировал. Впрочем, он ни минуты в этом и не сомневался. Секретчику никогда не составляло труда предугадывать действия своего соперника. Для этого ему было достаточно поставить себя на место Дзержинца. Иметь дело с человеком, равным тебе и по опытности, и по уму, и по хитрости – своего рода удовольствие. Недаром маститые шахматисты предпочитают более сильных соперников – только в этом случае игра доставит наибольшее наслаждение. Но здесь, как в любом другом факте присутствовала так называемая обратная сторона медали.

Ставкой в игре между Секретчиком и Дзержинцем были благополучие и жизни многих людей, а в конечном итоге и государственная политика.

Ситуацию осложняло то, что Президент был на стороне Безопасности. Это не удивительно, если принять во внимание, что он фактически является если не ставленником, то по меньшей мере выходцем этого сильнейшего органа, не утратившего авторитета и влияния и в последние годы.

Он раздумывал над тем, не пора ли устроить очную встречу с Дзержинцем и побеседовать с ним начистоту, но что-то удерживало его от этого шага. Видимо, еще ни пришло время. Секретчик испытывал азарт, как охотник, напавший на след крупного редкого зверя. То, что Безопасность так оперативно реагировала на действия военной разведки, доказывало серьезность ситуации. Очень хотелось бы выяснить, как далеко зашел Дзержинец в своей игре. Безусловно, это должна была быть очень большая игра, с высокими ставками. Стало быть, и ему, Удачливому Умнику, понадобятся теперь и удача, и ум.

* * *

Через неделю после возвращения в Москву Дзержинец явился к своему начальнику. Входя в кабинет, он вдруг почувствовал себя ягненком, которому предстоит стать жертвой заклания.

Шум, поднятый военной разведкой, наконец достиг ушей начальника. Рано или поздно это должно было произойти. Дзержинец знал это и внутренне был готов к такому обороту событий, но трепет не отпускал его, точно так же, как и двадцать лет назад, когда размеры звездочек на его погонах были значительно меньше.

– Что у нас происходит! – с места в карьер начал генерал-лейтенант.

– Что вы имеете ввиду, товарищ генерал-лейтенант?

– Что я имею ввиду?! И вы еще об этом спрашиваете!

Дзержинец не мог припомнить, чтобы видел когда-либо своего начальника в таком бешенстве.

– Сегодня я, точно сопливый мальчишка, бледнел и краснел перед президентом и оправдывался перед ним, как первоклассник! Почему вы не поставили меня в курс дела относительно новой версии крушения этой подлодки?

– Все версии вам известны, товарищ генерал-лейтенант.

– Все, да не все! Я только от президента узнал, что в периодической печати пишут о дельфинах, которые и стали причиной взрыва подлодки!

– Но, товарищ генерал-лейтенант, это же полный абсурд. Мне не приходило в голову, что такая версия имеет право на существование и озвучивание ее в этих стенах…