Текст книги "Галобионты"

– Ага! – взвился Матвеев. – Так значит вы пришли сюда, чтобы покичиться передо мной своим великодушием! Не ожидал я от вас такого, Андрей Данилович.

– Зря не ожидали, я никогда не скрывал, что меня не устраивает ваше руководство. Мало того, что вы разбазарили все больничное имущество, люди не могут получить элементарного медицинского обслуживания! И все это происходит при вашем попустительстве! А теперь еще и такое, что ни в какие ворота не лезет! Имейте в виду, Василий Васильевич, я сделаю все, от меня зависящее, чтобы вы получили по заслугам!

– Да иди ты к чертовой матери, щучий ты сын! – заорал Матвеев, вскакивая со стула и надвигаясь на Сыромятникова.

– Будте спокойны, Василий Васильевич, – невозмутимо ответил заведующий моргом, – вы меня здесь не скоро сможете узреть.

С этими словами Сыромятников медленно повернулся и торжественно удалился.

В первое мгновение Матвеев порывался броситься за ним вдогонку, чтобы попытаться умаслить его. Но поразмыслив, понял, что ни к чему путному это не приведет: слишком у Сыромятникова был склочный характер. Вместо этого Василий Васильевич направился в здание морга. Он не сомневался, что Сыромятников сначала насел на своего заместителя, вытряс из него всю правду о трупе, и только после этого, окончательно убежденный в своей правоте, явился к главврачу. Василий Васильевич собирался выяснить, что именно наболтал замзава моргом Сыромятникову, а уже потом продумать план дальнейших действий.

Однако Матвеева ждала еще одна незадача. В морге ему сказали, что Виктор Михалыч не появлялся на работе с самого утра.

– Вы хоть домой к нему ходили? – нервно спросил Василий Васильевич.

– У него на двери замок висит. Соседка сказала, что он еще вечером на попутке уехал.

Сердце у Василия Васильевича упало.

– Куда уехал?

– Вроде как в райцентр, но точно никто не знает.

– Кажется и мне пора чемоданчик собирать, – пробормотал Матвеев, отчаянно скребя свою лысеющую макушку.

* * *

Эксгумацию тела, обнаруженного в поселке Белогорск, произвели двадцать четвертого октября. Если бы Секретчик не пожелал присутствовать на этой процедуре, она могла бы состояться и на день раньше.

Под бдительным контролем Секретчика останки были перевезены спецрейсом в Москву. Результаты экспертизы превзошли самые смелые его ожидания. Никому невдомек было, скольких усилий стоило генералу военной разведки сохранить в строжайшем секрете информацию о трупе, найденном в Белогорске. Пуще всех шумел некий Сыромятников, которому Секретчик в огромной степени был обязан обнаружением тела. Но тем не менее, чрезмерно активное поведение заведующего моргом Белогорской больницы грозило Секретчику осложнениями, ввиду чего он был вынужден отдать распоряжение об устранении не в меру ретивого правдоискателя. Генерал и не предполагал, что этим спас главврача больницы, ответственного за укрывательство тела. Впрочем, Секретчик и не старался доискаться до правды. Трудно было представить, к чему привело бы, если бы главврач Белогорской больницы оказался более сознательным и сообщил во всеуслышание о трупе, навязавшимся на его не вполне трезвую голову. Секретчику хватило нескольких минут общения с Матвеевым, чтобы понять, какой это человек. Он счел, что страх, который на него нагнал сначала Сыромятников, а потом и он сам, будет достаточным уроком для главврача. Посему, генерал решил оставить несчастных белогорцев в покое, тем паче, что у него были гораздо более важные дела.

Экспертизу эксгумированного тела проводили в засекреченной военной лаборатории. Генерал позаботился о том, чтобы на ней присутствовало минимальное количество самых надежных людей. Сам он неотлучно находился при специалистах, чтобы, не приведи господь, не упустить ни малейшего нюанса. Когда к нему подошел главный эксперт, по его перекошенной физиономии Секретчик понял, что его подозрения вполне подтвердились. Он без особого удивления прослушал предварительное заключение. После всех событий последних дней генерал был бы удивлен больше, если бы выяснилось, что найденный утопленник – обычный человек.

– Я никогда не видел ничего подобного, – взволнованно говорил эксперт, – это что-то фантастическое. Я не поверил собственным глазам!

– Замечательно, – удовлетворенно улыбнулся Секретчик, усилив потрясение собеседника.

– Вы меня наверное не совсем правильно поняли, – проговорил потерявшийся эксперт, – это в такой же степени человек, в какой животное. Мы обнаружили в нем клетки морских млекопитающих. Можно сказать с уверенностью, что мы имеем дело с так называемым трансгенным животным. Нам пока не удалось установить в результате каких процессов это существо появилось на свет. Это могло быть прямое введение ДНК в ядро зиготы – одноклеточного эмбриона или же генетическая трансформация клеток. Но в любом случае это нечто, совершенно беспрецедентное!

– Я вас прекрасно понял, – ответил Секретчик, улыбаясь еще шире.

– Вы понимаете, что это революция в генетике! – эксперт говорил дрожащим от возбуждения голосом. – Меняется вся картина мира. Это просто потрясающе! Могу себе представить, какой будет общественный резонанс.

– Не утруждайте свое воображение, – Секретчик мигом утратил свое благодушие и смерил эксперта строгим взглядом.

– Что? – не понял тот.

– Я говорю, не стоит растрачивать ваше воображение на то, чтобы представлять себе, какой резонанс вызовет это сообщение.

– Но почему? – недоумевал эксперт.

– Да потому, что сообщений никаких не будет. Если бы мне нужна была шумиха, я не обратился бы к вашим услугам. Понятно?

– Вы собираетесь оставить все в секрете?

– Вам не кажется, что этот вопрос не уместен здесь, в секретной лаборатории?

– Да, конечно, я все понимаю, – пробормотал эксперт.

– Вы как истинный ученый не могли равнодушно воспринять такое открытие. Я разделяю вашу реакцию, но тем не менее прошу вас попытаться забыть о том, что вы обнаружили.

– Забыть? – как эхо повторил потрясенный эксперт. – Но мы собирались продолжить исследования…

– В данный момент в этом нет необходимости, – перебил Секретчик, – я хочу вас попросить законсервировать тело, чтобы можно было приступить к его изучению тогда, когда это понадобится.

Эксперт и не пытался скрыть своего жестокого разочарования.

– Мы хотели приступить к исследованиям незамедлительно…

– Понимаю ваше горячее желание, но рекомендую поубавить свой исследовательский пыл.

Это было сказано в довольно благодушной манере, но эксперт как-то разом сник и быстро закивал головой.

Итак, получено последнее неопровержимое доказательство. Секретчик решил, что настала пора приступать к решительным действиям.

* * *

Геракл с нетерпением ждал возможности покинуть Базу.

Его угнетало, что он сможет сделать это только после того, как будут ликвидированы последствия взрыва. В присутствии полковника Геракл даже не пытался заговаривать об отплытии с Базы. Степанов вел себя с прежней нервозностью и странной отрешенностью. Полковник не обращал на это особого внимания, приписывая такое поведение свершившемуся на Базе несчастью. Настораживало Дзержинца только одно, Степанов что-то уж слишком холодно воспринял известие о предательстве своего преданного ассистента, в течение долгих лет верой и правдой служившего профессору. Полковник уже давно подметил, что профессор относится к Тихомирову чересчур потребительски. Но, как ему казалось, это вполне устраивало ассистента. Степанов проявил самую черную неблагодарность к Тихомирову. Но было ясно, что его совесть отнюдь не отягщена угрызениями по этому поводу.

– Антон Николаевич, – обратился Дзержинец к профессору, – вас совсем не интересует, что сталось с вашим помощником?

– С каким помощником? – спросил Степанов, даже не взглянув на полковника.

– У вас их много?

– В данный момент я имею одного помощника, но, сказать по правде, он стоит десятка других.

– Вы говорите о Геракле? – уточнил Дзержинец.

– Именно о нем, полковник. Я более чем удовлетворен своим помощником и уверен, что мне не нужны никакие другие.

– Но как же так, Антон Николаевич, вы же столько лет бок о бок проработали с Тихомировым, неужели вас ничего с ним не связывает?

– Если и связывает, то не самое приятное. Он утомлял меня своей назойливостью. К тому же мне не хватало в нем остроты ума и независимости мышления. Знаете, когда испытываешь такой дефицит общения, то начинаешь ждать от своего единственного собеседника качеств, которые больше всего ценишь в людях. В Тихомирове этих качеств я не находил. Это было слишком неприятно, чтобы я мог мириться с их отсутствием.

– Но вы же мирились с этим раньше.

– Мирился, – ответил Степанов, – не спорю. Но тогда, когда мне приходилось с этим мириться, у меня не было альтернатив, исключая, разумеется вас, полковник, – добавил профессор со странной улыбкой. – Но вы не так часто баловали меня своим вниманием, чтобы мне хватало общения с человеком, равным мне по интеллекту. А потом у меня появился Геракл. Думаю, вы не станете оспаривать его преимуществ в сравнении с Тихомировым.

– Но Геракл не человек. Или это для вас неважно? – с любопытством поинтересовался Дзержинец.

– Быть человеком не такая уж счастливая доля, полковник, – мрачно заметил Степанов, – возможно, меня привлекает в Геракле как раз это.

– Откуда такая ненависть к роду человеческому, Антон Николаевич?

– Не вам об этом спрашивать, полковник, – усмехнулся Степанов, – вы знаете всю мою подноготную.

– Знаю, поэтому и спрашиваю. Мне совсем не кажется, что у вас есть достойный повод для того, чтобы так ненавидеть и презирать людей. Как никак, вы ведь тоже человек, хотя и незаурядный.

– Это доказывает, что вы знаете меня не так хорошо, полковник.

– Вы мне не нравитесь, Антон Николаевич. Сначала я думал, что вы просто устали. Это не удивительно, учитывая напряженность вашей работы на данном этапе. Но теперь меня одолевают сомнения, что есть и другие предпосылки, повлиявшие на изменения в вашем поведении. К сожалению, у меня не было возможности держать вас под строжайшим контролем. Поэтому я не знаю почти ничего из того, что творилось на Базе во время моего отсутствия. Теперь я вижу, что зря рассчитывал на ваше благоразумие. Оно вас покинуло. Это меня беспокоит и наводит на подозрения. Я никогда не поверю, что такой, в общем-то, беззлобный и безобидный человек, как Тихомиров, мог ни с того, ни с сего решиться на предательство.

Впервые за все последнее время при упоминании сбежавшего ассистента в лице Степанова промелькнула искра интереса.

– Что он хотел сделать? – спросил профессор.

– У меня нет точных данных об этом, но подозреваю, что Тихомиров собирался обнародовать информацию о ваших экспериментах.

– С чего вы это взяли, полковник? – с искренним недоумением спросил Степанов.

– Вы считаете, что он не мог так поступить?

– Я отлично знаю Тихомирова, он всегда был безупречен. Никогда не пооверю, чтобы он мог так поступить. Единственное предательство, на которое он способен, это попытаться бросить работу на Базе и затеряться среди людей. Признаюсь, иногда мне приходило в голову, что Михаил Анатольевич может предпринять такую попытку, да и то для того только, чтобы доказать мне, как он мне необходим.

– В таком случае, Антон Николаевич, знайте, вы недостаточно проницательны. Судя по нашему с ним последнему разговору, он решился на более отважный и рискованный поступок. Глядя на вас, Антон Николаевич, я с прискорбием вынужден констатировать, что вы даже не осознаете всю глубину обиды, нанесенной вами бедняге Тихомирову. Я должен быть зол на него, но вместо этого я испытываю величайшее сочувствие к этому затравленному и задавленному вами человеку, посвятившему вам всю свою жизнь. При всем уважении к вам, Антон Николаевич, я должен сказать, что считаю вас подлецом по отношению к Тихомирову.

– Если бы я мог высказываться столь же откровенно, сколь и вы, полковник, вы могли бы услышать много интересного о моем отношении к вам.

– Не думайте, пожалуйста, что это станет для меня сюрпризом, Антон Николаевич, – произнес полковник голосом, от которого у профессора холодок побежал по спине, – я знаю, как вы ко мне относитесь. Но это меня совершенно не волнует, потому что я уверен, что могу проконтролировать любое ваше действие.

– Если вы так всесильны, то почему вы не смогли проконтролировать действия Тихомирова? – воскликнул Степанов, совершенно выведенный из равновесия уничижительными словами полковника.

– На это есть причины, я не собираюсь делиться ими с вами. Одно могу сказать определенно: можете не рассчитывать, что я оставлю проблему ваших с Тихомировым взаимоотношений невыясненной. Больше всего меня удивляет, что вас совершенно не интересует судьба Михаила Анатольевича. Неужели вы его настолько презираете, что вам даже не интересно, жив он, или мертв?

– Вы хотите сказать, что он мертв? – впервые при упоминании Тихомирова профессор проявил настоящую заинтересованность.

– Уверен, что если даже он все еще жив, то это физическое состояние продлится недолго.

– Могу ли я попросить вас перестать выражаться загадками, полковник?

– Ваш ассистент находится сейчас в руках у руководителя одного из подразделений некой спецслубжы. Это равносильно катастрофе. Теперь вы понимаете, к чему привели все ваши безумные поступки и нежелание контролировать свои эмоции?

Не на вас ли, Антон Николаевич, лежит ответственность за все, что произошло здесь? Я собираюсь выяснить этот вопрос.

– И что вы сделаете, если окажется, что виноват я? – еще громче крикнул Степанов. – Что вы сможете со мной сделать? Убить? – вряд ли, я вам еще ох как пригожусь! Заточить в заключение? – Я и так в нем нахожусь уже столько лет! Так что ничего вы со мной не сделаете, полковник, – с издевательским смехом закончил Степанов.

– Антон Николаевич, откуда такая дерзость? – спросил Дзержинец, внимательно вглядываясь в профессора.

Впервые за долгое время из знакомства поведение Степанова всерьез обеспокоило полковника.

– Вы умный человек, это бесспорно, – произнес Антон Николаевич, продолжая посмеиваться, – но вам не хватает умения разбираться в тончайших нюансах психологического состояния человека. Вы потеряли бдительность и перестали обращать внимание на то, что происходит между нами и Тихомировым. А между тем, вам стоило бы обратить на нас побольше внимания.

– Антон Николаевич, – произнес полковник с нескрываемой неприязнью, – я не считаю вашу персону настолько значительной, чтобы тратить время, которого у меня не так много на подмечание нюансов вашей психологии. Если возникнет необходимость, я сумею расправиться с вами. Единственная моя ошибка заключается в том, что я не считал нужным демонстрировать вам это. Но я исправлю этот досадный недочет, будьте уверены.

– Я не боюсь вас, полковник, – Степанов повысил голос, – вам меня не запугать!

Дзержинец, не удостоив профессора ответом, круто повернулся и направился к выходу из кабинета. Он знал, что Геракл находится в главной лаборатории и пошел туда, чтобы поговорить с галобионтом. Наконец и до него начала доходить причина столь разительной перемены в настроении Степанова. Профессор вдруг стал проявлять взявшуюся невесть откуда недюжинную душевную силу. Это можно было объяснить лишь тем, что у него вдруг появилась крепкая моральная поддержка. Такую поддержку мог оказывать Степанову только тот, в ком он был уверен на сто процентов и кого считал достаточно сильным, чтобы помочь профессору противостоять давлению полковника. Здесь не могло быть двояких выводов. Этим индивидом был Геракл. Поняв это, Дзержинец захотел пообщаться с галобионтом, чтобы подтвердить эту мысль и составить, в конце концов, собственное, независящее от Степанова мнение о Геракле.

В тот момент полковнику и в голову не приходило, что помимо Геракла и галобионтов второй и третьей серии на белом свете живут и здравствуют и другие индивиды, еще более совершенные, чем те, о наличие которых ему было известно. Дзержинец понимал, что Степанов осмелел далеко не случайно, но, тем не менее, не предполагал, что границы дерзости профессора простираются настолько далеко.

Каково же было изумление полковника, когда он не обнаружил Геракла ни в главной лаборатории, ни в других отделениях Базы. Спустя несколько минут безрезультатных поисков галобионта, Дзержинец стремительно вошел в кабинет, где он оставил Степанова. Профессор, как ни в чем не бывало, сидел за своим столом и с отрешенным видом перебирал какие-то бумаги. Было видно, что его совершенно не заботит дальнейшая судьба Базы – нужно было еще столько сделать для ее восстановления, по лицу же профессора становилось ясно, что он не собирается ударить и пальцем о палец.

– Где Геракл? – спросил Дзержинец, надвигаясь на Степанова.

– Геракл? – рассеянно переспросил профессор, не поднимая головы.

– Я спрашиваю, где ваш помощник?

– Наверное, он проверяет наружные объекты, – безо всякого выражения отозвался Степанов.

На некоторое время в кабинете установилась тишина, пронизанная тревожным ожиданием. Профессор поднял, наконец, голову и взглянув на полковника, замер, пронзенный тяжелым взглядом Дзержинца. Налет дерзости начисто слетел со Степанова. Его тело налилось свинцовой тяжестью, язык отказывался повиноваться, на лице застыло виновато-испуганное выражение.

– Я последний раз спрашиваю вас, Антон Николаевич, – произнес полковник, негромким, но проникающим в самую душу голосом, чеканя каждое слово, – где ваш помощник?

– Я не знаю… – пролепетал Степанов, – силясь отвести глаза от буравящего взгляда полковника, – я никуда не посылал его…

– Не лгите мне, я все равно узнаю правду.

– Клянусь вам, полковник, я никуда не посылал его!

Дзержинцу показалось, что Степанов говорит правду, но чувствовалось, что за этими чистосердечными словами таилось нечто недосказанное.

– Вы не можете не знать, где находится ваш помощник, не так ли, Антон Николаевич? – вкрадчивость тона не обманывала Степанова, он готов был умереть сию же секунду, лишь бы только не чувствовать на себе тяжелого взгляда Дзержинца.

– Он попросил меня разрешить ему разведать окрестности, – пролепетал Антон Николаевич дрожащими губами.

– И вы ему разрешили, – проговорил Дзержинец, сквозь сжатые зубы.

– Я сказал ему, что он может отлучиться ненадолго. Но скоро Геракл будет здесь, полковник! Я даю вам слово, что скоро он вернется на Базу!

– Ну вот и славно, Антон Николаевич, – сказал полковник с нотками странного удовлетворения в интонации, – вы испытывали границы моей лояльности по отношению к вам. Примите мои поздравления, дорогой профессор, наступил тот момент, которого вы так усердно добивались.

* * *

Геракл не ожидал, что вторичное посещение Санкт-Петербурга вызовет в нем бурю необъяснимого волнения. Все вышло спонтанно. Хозяин разрешил ему покинуть Базу, но с одним условием: прибыть к нему не позднее, чем через трое-четверо суток. Геракл надеялся, что сможет уложиться в отпущенное ему время.

Его самого удивляло горячее желание снова наведаться в мегаполис, поразивший его своей непомерной величиной и многолюдьем. Геракл ясно помнил, что город не произвел на него благоприятного впечатления, но между тем в нем ощущалась завораживающая притягательность. На сей раз Геракл был подготовлен к прибытию более основательно, чем тогда, когда для приобретения одежды и других необходимых мелочей ему пришлось прибегнуть к такой нелицеприятной процедуре, как убийство.

В первое посещение Большого города, Геракл не планировал свои действия, отдавшись течению событий. Теперь же он четко знал, куда направится и что будет делать. Его снедало одно страстное желание, мешавшее ему думать о других вещах. Расставаясь с Еленой, Геракл не предполагал, что не сможет забыть ее. Это раздражало. Выбивало из колеи, заставляя снова и снова доискиваться до причин такого трепетного отношения к женщине, не вызывающей в нем ни малейшего уважения. Геракл набрался уже достаточно опыта общения с людьми, и понимал, что способен вызвать к себе интерес со стороны женщины, куда более интеллектуально развитой и утонченной, нежели Елена. Почему же тогда у него не было естественного, на первый взгляд, желания испробовать других женщин? Он хотел Елену и никого, кроме нее.

Геракл помнил, что тоска по Елене особенно возросла в нем после того, как он увидел ту, другую, золотоволосую красавицу, над которой трепетал профессор. После долгих раздумий Гераклу показалось, что он нашел ответ на этот вопрос. Его привлекло в Елене то, что она испытывала к нему теплое чувство, которого он не мог объяснить никакими рациональными причинами. Он не мог забыть ее глаз, лучившихся теплотой и преданностью. Оказывается, это так удивительно прекрасно, когда кто-то любит тебя не за твои таланты и достижения, а просто за то, что ты есть… При воспоминании о том, как в моменты близости теплел ее обычно хрипловатый голос, у Геракла щемило сердце. Но в то же время Геракла угнетало сознание того, что существо, достойное презрения, занимает чуть не все его мысли. Он то и дело твердил себе, что не должен даже думать об этой никчемной женщине, что такие, как она могут привлечь мужчину только на короткие мгновения, как средство удовлетворения животной похоти. И уж никоим образом не следовало бы уважающему себя индивиду сохранять в памяти ее образ. Однако такие мысли не приносили ничего, кроме недовольства собой и раздражения. Геракл отлично помнил, что неоднократно Елена вызывала в нем ярость и желание причинить ей боль или даже лишить жизни, но почему-то он так и сделал этого. Что мешало ему? Из-за чего при взгляде в лицо этой женщины где-то в тайниках его неискушенной души оживала пронзительная тоска? Видимо, он еще недостаточно познал себя, чтобы суметь ответить на мучающие его вопросы. Эти мысли не приносили ничего, кроме недовольства собой и раздражения. В конце концов Геракл решил поддаться порыву и снова встретиться с Еленой и уяснить для себя, чем она для него является.

Он появился на берегу, в том месте, где расстался с Еленой, ранним утром, задолго до рассвета. Переоделся в одежду, загодя оставленную в укромном месте, и направился к городу. У дома, где, как знал Геракл, жила Елена, он был уже около полудня – путь пешком занял у него несколько часов. Он знал только ее дом, но это не представлялось Гераклу серьезной проблемой. Он решил, что спросит о ее квартире у первого попавшегося ему человека.

Оказалось, что Елена жила на четвертом этаже. Геракл поднимался по грязной крутой лестнице, стараясь не задевать своими могучими плечами загаженные стены. Зловоние и духота, царившие в подъезде, заставили его ускорить шаг. К концу подъема у него началась чуть заметная одышка. Все это не способствовало улучшению его настроения.

Геракл остановился и посмотрел перед собой. Хлипкая, обитая темно-коричневым дерматином дверь без ручки. Рядом кнопка звонка, по затрапезному виду которой можно было догадаться, что никаких звуков при ее посредстве издать не удастся. Острый слух Геракла уловил в глубине квартиры громкие голоса. Елена была у себя, в этом теперь не было сомнений. Не долго думая, Геракл толкнул дверь, не использовав и десятой доли своей силы. Она поддалась.

Войдя во внутрь квартиры, Геракл оказался в длинном темном коридоре со множеством дверей по обеим сторонам. Его ноздри тронуло смердение подгоревшей несвежей пищи, доносившееся из проема в конце коридора, стены были пропитаны сыростью. «Букет» дополнял отвратительный застарелый запах мочи. Так вот в каком месте живет женщина, о которой он так столько думал?

Голоса зазвучали ближе и явственнее. Елена находилась за второй по счету дверью слева по коридору. Геракл поступил точно так же, как и с входной дверью. Эта поддалась еще легче.

Сквозь сизый табачный дым, стелившийся под высоким потолком большой, скудно обставленной комнаты, он с трудом разглядел Елену. Женщина валялась на низкой широкой софе в чем мать родила. Рядом с ней возлежал смуглокожий, почти сплошь покрытый черной курчавой порослью мужчина, коротконогий и толстый. Они не сразу отреагировали на появление Геракла. Ему показалось, что они пьяны. Елена громко смеялась, вздергивая голые ноги. Чернявый мужчина грубо хватал ее за бока, заставляя извиваться и взвизгивать.

Впоследствии Геракл часто задавался вопросом: что же помешало ему осуществить внезапно возникший яростный порыв и наброситься на лежащих на софе. Закон целесообразности? Хозяин похвалил бы его за это. Но сам Геракл, всякий раз, когда в памяти всплывала эта безобразная сцена, испытывал жесточайшее разочарование и гнев на себя. Он представлял себе, с каким наслаждением сделал бы это. Однако в тот момент он сохранял полнейшую невозмутимость, ни один мускул не дрогнул на его застывшем лице, когда Елена, заметив наконец чье-то присутствие, приподнялась на локте и стала вглядываться в стоявшего на пороге высокого человека.

– Кто здесь? – в голосе женщины послышался испуг.

– Здравствуй, Елена, – произнес Геракл, делая шаг по направлению к софе.