Текст книги "Галобионты"

ГЛАВА 11

Дзержинец уже забыл, когда он в последний раз спал хотя бы пять-шесть часов кряду в нормальной кровати. Он уже давно не чувствовал себя таким утомленным. Беспорядки, творившиеся на Базе, не давали полковнику покоя. Ему едва удавалось справиться собственными силами без привлечения посторонних людей. И все же он решил подключить к делу нескольких проверенных людей из числа своих подчиненных. Ему уже давно хотелось набрать надежную команду. А теперь, когда он вступил в официально объявленную войну с Разведкой, в одиночку справиться было невозможно, тем паче, что на Степанова Дзержинец уже не мог положиться. Напротив, дискредитировавший себя профессор, являл собой еще один повод для беспокойства.

В самолете Дзержинец раздумывал на ситуацией. Четко спланированная операция по затоплению атомной подлодки, к которой они готовились в течение долгого времени, принесла совсем не те плоды, какие он ожидал. Надо же было такому случиться, что трения между этими двумя идиотами – профессором и его ассистентом начались именно в такой ответственный момент, когда от них требовалась полная сплоченность! Дзержинец не сомневался, что военная разведка в лице Секретчика так этого дела не оставит. Но если бы на Базе сохранялся прежний, прекрасно отлаженный порядок вещей, то ни один чертов сукин сын не смог б ни до чего докапаться. А самым неприятным было то, что Тихомиров попал в лапы заклятейшего врага полковника. Ничего худшего нельзя было придумать. Если раньше Дзержинец еще мог надеяться, что ему удастся в случае самого нежелательного оборота дел придти к полюбовному соглашению с Секретчиком, то теперь он почти утратил эту надежду. Достаточно было поставить себя на место генерала военной разведки. Секретчик, напавший на верный след и уже почуявший запах победы, не станет соглашаться ни на какие мирные переговоры.

В самолете, на самом подлете к Москве, Дзержинцу позвонил секретарь с сообщением, что полковника хочет видеть его непосредственный начальник. Понимая, что рано или поздно такой момент должен наступить, Дзержинец постарался приготовиться к неприятному разговору с главным лицом своего департамента. Полковник силился представить себе, насколько может быть информирован генерал. Для этого он, по своему обыкновению, попробовал представить себя на месте Секретчика. Отважился бы он, получив неоспоримые доказательства причастности конкурирующей службы к страшному преступлению, немедленно обнародовать их, или захотел выждать, выбирая более подходящий момент для этого? Вопрос был слишком сложным, чтобы ответить на него сходу. Дзержинец понимал, что нельзя не принимать в расчет эмоционального состояния генерала военной разведки. Иначе говоря, то, насколько Секретчик считает себя уязвленным. С этой точки зрения, резюмировал полковник, нужно было готовиться к самому худшему.

Директор службы государственной безопасности Виктор Андреевич Шаповалов, занявший свою должность в том самом году, когда к власти пришел ныне действующий Президент, не отличался, по мнению своего непосредственного подчиненного, Дзержинца, ни особым умом, ни прозорливостью. Это был человек лет пятидесяти с небольшим, не заработавший на своей должности ничего, кроме язвы желудка и гипертонии. Шаповалов отличался гневливостью, был вспыльчив, но, подробно всем холерикам, отходчив. Виктор Андреевич обладал счастливой способностью пребывать в постоянной уверенности, что вспышки его гремящего гнева вгоняют всех подчиненных в трепет.

Дзержинец не ошибся. Едва он вошел в кабинет к директору, тот накинулся на него, словно коршун.

– Я хочу получить всю информацию о секретном объекте, к работе которого вы имеете прямое отношение, – начал Шаповалов безо всякого предисловия.

– Эта информация дошла до вас от Президента? – осведомился Дзержинец.

– Вас не касается, откуда я ее получил! – гневно закричал директор. – Я доподлинно знаю, что мой подчиненный за моей спиной занимался теми делами, о которых я не имел ни малейшего представления. Вы знаете, чем это пахнет?

Дзержинец пожал плечами.

– Я действовал не в корыстных целях, на благо всей нашей организации и в конечном итоге всей страны.

– Вот как? – Шаповалов метался по кабинету, наталкиваясь на мебель. – Теперь мы начинаем прикрывать свои темные делишки высокими словечками! А на поверку все это не более чем пустая болтовня!

– Не хочу показаться невежливым, товарищ Виктор Андреевич, и тем не менее дерзну напомнить вам о том, что уничтожение «Антея» было совершено в интересах нашей службы.

При этих словах директор как-то разом сжался, словно заяц, заслышавший лай гончей. Дзержинцу показалось даже, что его начальник стал ниже ростом.

– Не понимаю, о чем вы говорите, – поспешно произнес директор, окинув быстрым взглядом стены своего кабинета, будто опасался увидеть притаившихся нежелательных слушателей.

– Могу объясниться, – спокойно продолжал Дзержинец.

– Не надо, – еще быстрее проговорил директор, – я хочу говорить с вами не об этом.

Тон Виктора Андреевича заметно потеплел, в лице проступила некая растерянность. Не нужно было особой наблюдательности, чтобы понять, как встревожен директор Безопасноти.

Полковник прекрасно понимал, каково приходится его руководителю, когда он осознает всю шаткость своего положения.

– Уже не первый раз я вынужден был выслушивать от Президента массу нелицеприятных отзывов по поводу работы нашего ведомства. Причем, каждый раз это происходит с вашей подачи. Я не знаю, какие именно дела вы проворачивали за моей спиной, в чьих интересах они совершались. Зато вижу, что все ваши просчеты напрямую бьют по вашему покорному слуге. Сами понимаете, что такое положение вещей меня никак не может удовлетворять. Что же вы молчите? Я желаю получить от вас объяснения.

Дзержинец много чего мог бы сказать своему руководителю. Прежде всего то, что генерала слишком долго засиделся на своем месте. И что он, мягко говоря, не вполне справляется со своими прямыми обязанностями. В функции главы службы безопасности государства входит прежде всего обязанность быть в курсе любых дел, потенциально могущих прямо или косвенно повлиять на судьбу этого самого государства. Вряд ли в высших структурах власти нашелся бы хотя бы одни человек, который не считал бы, что директор столь авторитетного и могущественного в недавние времена ведомства не способен выполнить своего прямого назначения.

Еще Дзержинец мог бы сказать своему шефу, что для такой должности, как директор Государственной Безопасности, необходима совершенно другая фигура, более опытная, более знающая, более авторитетная и, в конце концов, более энергичная и смелая. Трудно найти человека, который совмещал бы в себе все эти качества, и владел бы, к тому же, некой информацией, имеющей громадное значение для всего человечества. Полковник с чистой совестью мог бы заявить Виктору Андреевичу, что должность директора Безопасности прямо-таки предназначена именно для такого человека, как он, Дзержинец. И был уверен, что никто, включая самого руководителя, не посмеет оспаривать данного утверждения.

И наконец, полковник мог бы сказать, что все это время Шаповалов занимал свою должность только благодаря поддержке самых влиятельных людей, первым из которых был Дзержинец, не стремящихся обнародовать своего могущества. Директор ГосБеза был никем иным, как прикрытием, марионеткой, используемой для сообщения с аппаратом главы государства и самим Президентом. И что в любой момент Дзержинец был в состоянии избавиться от своего руководителя, как только он перестанет быть удобным.

Дзержинец ничего не сказал своему руководителю. Но его молчание было красноречивее любых слов. Оказалось, что Шаповалов, несмотря на свою ограниченность, чувствует ситуацию. Когда Виктор Андреевич заговорил с полковником, в его голосе ощущалась горькая обреченность.

– Я надеюсь, что вы держите ситуацию под контролем, – произнес Шаповалов, с оттенком просительности в голосе взирая на Дзержинца.

– В этом можете не сомневаться, товарищ генерал, – ответил полковник, – я знаю что нужно делать и делаю именно то, что нужно.

– Прекрасно.

– Не сомневаюсь, что вы в курсе того, кто именно развернул активную кампанию против нашего ведомства.

– Вы совершенно правы, Виктор Андреевич, я знаю, откуда исходит опасность и принимаю все необходимые меры.

На несколько минут в кабинете воцарилось тяжелое молчание.

– Удовлетворите мое любопытство, – обратился Виктор Андреевич к полковнику, – скажите, что за Базу вы столько лет курировали в секрете от меня?

Дзержинец был готов к этому вопросу и тем не менее ответил не сразу.

– Это научно-исследовательский центр, расположенный на черноморском побережье страны. Там изучаются возможности морских обитателей, дельфинов, акул и других животных.

– В плане применения их в военных целях? – поинтересовался Шаповалов.

– Да, но не только. Существует масса иных аспектов.

– И как далеко продвинулись эти исследования?

– Не настолько далеко, чтобы об этом стоило говорить, – ответил Дзержинец, глядя прямо в глаза Шаповалову.

Директор вспыхнул и собрался было обрушить на голову непокорного подчиненного гневную тираду, но, вдруг отвел глаза и махнул рукой.

– Впрочем, вы мне все равно не скажете ничего такого, о чем не считаете нужным говорить.

Дзержинец испытал легкое удивление – он не ожидал, что Виктор Андреевич так скоро и легко капитулирует.

– Ну что же, – произнес Шаповалов, отвернувшись к окну, чтобы не видеть ненавистного лица полковника, сохраняющего даже в такой момент полнейшую невозмутимость, – желаю вам всяческих успехов.

– Благодарю, – Дзержинец сухо кивнул головой, – я могу быть свободен, товарищ генерал?

– Вы еще спрашиваете? – Шаповалов едва не сорвался на крик, но, натолкнувшись на спокойный, твердый взгляд полковника, снова поник. – Идите, – произнес Виктор Андреевич, не протягивая Дзержинцу руки.

Полковник встал, еще раз кивнул руководителю и направился к двери.

– Только имейте ввиду, – заговорил вдруг Шаповалов, когда Дзержинец уже стоял на пороге, – вы можете рассчитывать только на себя. Не думаю, что в этих стенах вы найдете поддержку, во всяком случае, до тех пор, пока я буду сидеть за этим столом.

– Я привык так работать, Виктор Андреевич, – отозвался Дзержинец, повернувшись в Шаповалову вполоборота, – и меня это устраивает.

Дзержинец шел по коридору с видом победителя. Только что он положил своего начальника на обе лопатки и к тому же получил карт-бланш на все свои дальнейшие действия. Но почему-то, вместо торжества он испытывал лишь усталость и неизбывную грызущую тревогу.

* * *

В тот час, когда вопрос о существовании трансгенных животных, производимых на свет под эгидой службы безопасности, Секретчик окончательно решил ни при каких условиях не вступать в переговоры с Дзержинцем.

– Война, так война, – сказал себе Удачливый Умник, – и на войне, как на войне.

Его решительный настрой простирался настолько далеко, что Секретчик задался целью помимо уничтожения подводного объекта, стереть с лица земли тех, кто этим занимался. Удачливый Умник ни минуты не сомневался, что сможет справиться с такой задачей. Больше того, по его мнению, вряд ли можно было надеяться, что когда-нибудь подвернется подобный момент, когда Безопасность окажется столь же уязвимой, как теперь.

Секретчик понимал, что ему и его сотрудникам придется проделать титаническую работу, но это не пугало, а напротив, вдохновляло его. Вся страна, весь мир содрогнется, узнав о том, какая опасность реально угрожает человечеству.

Обыватели, засматривающиеся фантастическими боевиками о всевозможных мутантах, зомби, терминаторах и тому подобной дряни, даже не догадываются, что где-то рядом преспокойно существуют чудовища, обладающие грандиозными возможностями и состоящие на службе у беспринципных негодяев. И не только существуют, но уже потихоньку начинают сеять смерть и разрушения.

Секретчик потирал руки. Он уже виде кричащие заголовки центральных газет, наподобие: «АТОМНАЯ ПОДВОДНАЯ ЛОДКА „АНТЕЙ“ ПОГИБЛА ПО ВИНЕ ЛЮДЕЙ-АМФИБИЙ», или: «ГРЯДЕТ НАШЕСТВИЕ ГАЛОБИОНТОВ».

То, что достанется и Президенту, тоже не вызывало у Секретчика ни малейших сомнений. Как знать, быть может, дело закончится отставкой главы государства и сменой правительства, которые, если не попустительствовали напрямую, то, по меньшей мере, не смогли предотвратить страшных событий, происходящих по заказу нечистоплотных, рвущихся к достижению господства, людей.

Однако от незамедлительных решительных действий Секретчика отвращал покуда один, по его выражению, крошечный нюансик.

Он сам осознавал, что во многом им движет тщеславие и стремление продемонстрировать всему свету собственную мощь. Секретчик размышлял об этом в ироническом аспекте, но тем не менее не мог отказаться от своего «нюансика». К тому же, генерала намерение подкрепляло сознание того, какой потрясающий эффект произведет воплощение в жизнь его намерения.

Он хотел предъявить миру хотя бы одного галобионта. Соглашаясь с тем, что это желание во многом отдает страстью к дешевым эффектам, Секретчик не мог заставить себя отказаться он него. Это не означало, что до того времени он заморозит кампанию против Безопасности. Но покуда предпочитал действовать аккуратно, не называть вещи своими именами, ограничиваясь намеками. Нужно было смутить общественный покой, подготовить, так сказать, почву для нанесения основного решающего удара.

Секретчик не знал точно, но предполагал, что враги понесли, должно быть, весьма и весьма существенные потери. Хотя доказательств у него не было, Секретчик по-прежнему доверял своему чутью. Поведение Дзержинца, опять же, подкрепляло эту уверенность. По данным Секретчика, полковник Безопасности на протяжении одной только последней недели умудрился три раза совершить путешествие на самолете. Причем, по одному и тому же маршруту. У Секретчика не вызывало сомнений, что Дзержинец имел стопроцентное официальное обоснование этих путешествий. На то он и Дзержинец.

Иногда, во время раздумий об этом человеке, Секретчик говорил себе, что будь они хорошими друзьями или хотя бы верными соратниками, вдвоем они наворотили бы таких дел, что никому не снились. Однако жизнь повернулась так, что они могли быть только врагами, практически равными друг другу по силам и возможностям. Искать кого-то, несущего ответственность за это, было неблагодарным занятием. Видимо, так уж устроена жизнь в человеческом сообществе, что по-настоящему сильные, независимые индивиды могут быть лишь соперниками, но никак не искренними друзьями. С этим приходилось мириться и даже пытаться находить в таком положении вещей свою прелесть. Секретчик с полным основанием считал, что немного людей смогут по достоинству оценить редкие дарования, которыми наделила его судьба. Одним из таких людей был именно Дзержинец. Иметь такого врага, хотя и сложнее, но гораздо увлекательнее, нежели такого друга. Тем более что, положа руку на сердце, Секретчик должен был признаться себе, что он не мог бы водить дружбу с таким человеком, как полковник. Они рождены, чтобы быть соперниками, чтобы постоянно находиться в состоянии холодной войны и чтобы доказывать друг другу, свою силу и свои возможности.

Решение, принятое Секретчиком спонтанно, не только не изменилось после долгих и серьезных размышлений, но окончательно укрепилось. Он сотрет в порошок полковника, непосредственно причастного к гибели «Антея», уничтожит всех сподвижников Дзержинца и не успокоится, пока с лица земли не исчезнет последний галобионт. Он сделает это, чего бы ему не стоило, но только после того, как в его руках окажется хотя бы одно существо, выпестованное Дзержинцем.

* * *

Алекс и Любовь встречали пламенеющий тропический рассвет. Золотистая головка девушки покоилась на плече мужчины. Им казалось, что они никогда не были так близки друг другу, как в это раннее утро, окрашенное яростными красками восходящего солнца. Любовь сжала пальцы Алекса обеими руками. Ей думалось о том, что больше всего на свете она хотела бы вечно ощущать в своих ладонях тепло и силу рук любимого. Вдруг в ней возник внезапный порыв взглянуть в лицо Алекса, словно она могла бы прочесть в нем какую-то страшную тайну. Любовь встала перед ним и, подняв голову, устремила взгляд в глаза Алекса. Его лицо, озаренное багровым рассветом, показалось девушке и прекрасным, и пугающим одновременно. Она поняла, что ему открыто очень много, гораздо больше, чем ей. А рассказал Алекс лишь ничтожную часть того, что таилось в его душе. Ей захотелось вдруг спросить его: «Кто ты?». Любовь отступила назад. Уловив тревожное движение в ее лице, Алекс ласково обнял ее:

– Что с тобой, любимая?

От звука его ласкового голоса наваждение пропало, но где-то глубоко в душе у Любови притаилось тоскливое ожидание приближающейся беды.

– Мне почему-то кажется, что это наш последний восход на острове, – проговорила Любовь.

– Почему ты так думаешь? – спросил Алекс с искренним удивлением.

Любовь пожала плечами.

– Я чувствую какой-то необъяснимый страх. Словно вот-вот должно что-то случиться.

– Значит, моя интуиция меня не обманывает, – вполголоса пробормотал Алекс.

Любовь скорее уловила шестым чувством, чем услышала его слова. Ей стало еще тревожнее.

– Ты тоже это чувствуешь? – упавшим голосом спросила она.

Алекс не стал лгать девушке. Он не видел смысла в том, чтобы утешать Любовь пустыми обещаниями, которые наверняка не исполнятся.

– Мы должны быть сильными, – сказал он, обнимая девушку, – нужно приготовиться ко всему, что с нами может произойти.

– А что с нами может произойти? – прошептала Любовь, не отрывая глаз от сосредоточенного лица Алекса.

Он покачал головой и грустно улыбнулся.

– Хотел бы я знать об этом.

– Почему ты не рассказал мне всего, о чем знаешь?

– Я ни в чем не уверен, поэтому не стал загружать тебя своими домыслами. Думаю, что скоро мы с тобой сможем узнать об всем наверняка.

– Не знаю, чего я хочу больше – узнать обо всем или продолжать жить так же, как раньше, – вздохнула Любовь.

– В неведении? В этом тоже мало хорошего для нас с тобой. Слишком много в нас вложено знаний, чтобы мы смогли, подобно диким животным, жить одним днем, не задумываясь ни о каких вопросах, кроме насущных. Я видел, что ты, так же как я, постоянно задаешься вопросами, на которые не можешь отыскать ответа.

Любовь опустила голову. Ей нечего было возразить.

– Так не могло продолжаться долго. Даже то, что нам выдалась возможность пожить какое-то время вдали от всего мира, предоставленным самим себе, уже редкое счастье. Мне кажется, это не было предусмотрено теми, кто послал нас с тобой на этот остров. Это подарок нашей с тобой судьбы. Я благодарен ей. Что бы ни случилось с нами, я всегда буду помнить об этих днях с тобой в этом месте, лучшего которого, неверное, нет на земле.

– Ты говоришь так, будто прощаешься со мной, – с болью в напряженном голосе проговорила Любовь.

– Я говорю искренне. Вспомни, что все это время мы обманывали себя и друг друга, притворялись, что с нами не происходит ничего особенного. Я всегда знал, что когда-нибудь настанет минута откровенности. И еще я знал, что это будет ознаменованием конца нашей жизни здесь, прежней, безмятежной жизни.

От этих слов Любови захотелось умереть. Жизнь, казалось, утратила всякий смысл. Она не могла представить себе, как сможет жить без Алекса. На какое-то безумное мгновение ей захотелось, чтобы они взялись за руки и вдвоем погрузились в морскую пучину, чтобы найти в ней свою смерть. Она уже подняла голову, чтобы сказать об этом Алексу, но тут ее озарила мысль, показавшаяся девушке спасительной.

Любовь порывисто обняла любимого и, задыхаясь от притока нахлынувших эмоций, горячо заговорила:

– Давай сбежим!

Алекс не сразу понял, что она имеет в виду. Он изумленно воззрился на подругу, пытаясь понять, о чем она.

– Давай сбежим ото всех. Они ведь не смогут нас найти. Мы можем плавать, где захотим, будет путешествовать по всему миру. Ты столько всего умеешь и знаешь. Мы не пропадем. Я знаю точно, мы сможем справиться со всеми трудностями. Будем свободными, будем принадлежать только самим себе! Никто не будет стоять над нами. Представь себе, любимый мой, какое нас ждет счастье!

Ее огромные глаза светились восторгом, раскрасневшиеся от счастливого волнения щеки горели.

– Я ведь здорово придумала, правда, милый! Это будет самый лучший выход!

Алекс молчал. По его лицу Любовь видела, что он не собирается соглашаться с ней. Это, хотя и пугало ее, но не останавливало. Она все еще надеялась убедить Алекса в своей правоте.

– Я знаю, что нас ожидает много непредвиденных опасностей. Мы будем рисковать всем, даже жизнью. Я не такая уж глупая, чтобы не понимать этого. Но разве сейчас мы в лучшем положении? Мы даже не знаем, кто мы, зачем нас создали, для какой жизни мы предназначены! Мы не знаем, что нас ждет! Может быть, люди, которые вот-вот позовут нас к себе, еще страшнее, еще хуже, чем все то, что может ожидать нас в океане. Может, участь, что они нам приготовили, страшнее всего, что будет ожидать нас, если мы выберем свободу. Везде нас ждет неизвестность. Но так, по крайней мере, мы будем принадлежать только себе и друг другу.

На секунду Любовь умолкла и снова заговорила:

– Почему ты молчишь? – крикнула она, схватив Алекса за руки. – Почему ты не хочешь ответить мне? Неужели я предлагаю что-то совсем безумное?

Алекс все еще не отвечал. Он долго смотрел на подругу. В его лице проскальзывало множество различных чувств: и жалость, и страдание, и сознание собственной беспомощности, и гнев.

Любовь утратила свое красноречие. Она как-то вся сникла. Отчаяние исказило ее застывшее личико.

– Ты думаешь, я не брал в расчет такую возможность? – наконец заговорил Алекс. Его голос чуть заметно вибрировал. Видно было, что каждое слово дается ему с величайшим трудом. – Сколько раз я тщательно продумывал все до мелочей. Ты права, любимая, – мы могли бы справиться со многим. И ты, и я многое знаем и многое умеем. Я уверен, что мы смогли бы прожить долго и вполне счастливо.

– Так в чем же тогда дело? – воскликнула Любовь. – Почему ты не соглашаешься со мной?

– Я скажу тебе почему.

– Можешь не говорить! – Любовь еле сдерживалась, чтобы не залиться слезами. – Я все понимаю! Ты просто не любишь меня. Ты не хочешь променять другую жизнь на жизнь со мной.

Алекс отреагировал на эти слова совсем не так, как ожидала девушка. Он привлек Любовь к себе, причем ему пришлось для этого преодолеть ее сопротивление, и произнес с ласковым смехом:

– Ты точно такая же, как и все женщины.

– Что?

– Не спрашивай меня, откуда я это знаю, но я точно знаю, что большинство женщин имеет обыкновение обвинять мужчин в том, что они не способны сосредоточить все свое существование только на любовных отношениях с женщинами.

– Так значит, ты меня еще и презираешь? – с обидой произнесла Любовь.

– Я люблю тебя, очень люблю. И ты знаешь об этом так же как и я сам. Я готов отдать ради тебя всю жизнь. Если бы не ты, меня ничего не удерживало бы здесь. Ты самое дорогое, что у меня есть. Любовь к тебе – единственное, что имеет для меня значение в моей жизни. Наверное, поэтому я не хочу поступать так, как ты предлагаешь.

– Я не понимаю тебя, – сказала Любовь, пытаясь высвободиться из объятий Алекса.

– Вспомни, родная, – заговорил он с убежденностью, лишающей девушку желания сопротивляться, – вспомни, какой вопрос занимал тебя больше всего.

Любовь молчала.

– Вспомни тот день, когда мы взбирались на вершину горы, – продолжал Алекс, – что ты тогда говорила, о чем спрашивала?

– К чему ты это говоришь мне?

– Ты спросила: «Кто мы?», а я не смог тебе ответить. Этот вопрос мучает меня с той минуты, как я оказался в окружении белых стен, увидел тех двоих людей и тебя. У меня нет прошлого. Нет будущего. Есть только настоящее. И есть стойкое неистребимое ощущение, что это неправильно, что это не должно быть так. Я вправе знать, кем являюсь, кто меня создал и для чего.

– Может быть, мы смогли бы догадаться об этом сами.

– Ты сама не веришь в то, что говоришь, – ответил Алекс.

– Наверное, – с вызовом ответила Любовь, – но меня не совсем не угнетает. Мне достаточно того, что у меня есть ты и мы любим друг друга. Я счастлива этим сознанием, ничего другого я не хочу.

– Неправда, – мягко ответил Алекс, – одного этого недостаточно ни тебе, ни мне. Только представь себе такую жизнь в постоянной неопределенности. Мы знаем так много всего, и не знаем элементарного. Для меня это страшно. Страшнее, чем смерть.

– И ты надеешься, что когда-нибудь отыщешь ответы на все вопросы?

– Во всяком случае, я постараюсь найти ответы, потому что знаю: без этого не смогу жить…

Они еще долго говорили. Любовь продолжала настаивать на своем, но даже не пыталась скрыть того, что делает это только из упрямства. Горше всего для девушки было то, что она не могла не признать правоты Алекса.

Уже совсем рассвело. На низком небе тропиков не было ни единого облачка. Солнце припекало немилосердно.

– Давай окунемся, – предложила Любовь, прервав Алекса на полуслове, – я хочу освежиться.

По сложившемуся у них обыкновению, Алекс и Любовь взялись за руки и пошли по песчаному пляжу. Море перед ними искрилось мириадами разноцветных бликов, оно звало и манило к себе.

Как и во всякий раз перед погружением оба они испытывали непередаваемое ощущение приятного подъема в каждой клеточке своих тел, чем-то или кем-то предназначенных для обитания в морских глубинах.

* * *

Геракл был в пути уже третьи сутки. Большую часть расстояния от Санкт-Петербурга он преодолел на самолете. Для того, чтобы добыть деньги и необходимые документы, ему пришлось умертвить нескольких человек. Дольше всего Геракл выбирал жертву, имеющую сходство с ним самим. Таковая обнаружилась в туалете аэропорта. Мужчина с квадратной челюстью и крупными чертами лица несколько не соответствовал Гераклу по росту и ширине торса, но на счастье, в документах эти данные не указываются. В сутолоке, вечно царящей в здании международного аэропорта, мало кто обратил внимание на двух людей, в обнимку прошагавших к выходу. Выведя чуть живого мужчину, Геракл отвел его в укромный уголок позади здания. Там он и спрятал мертвое тело, поместив его в один из мусорных баков.

Путешествие по воздуху произвело на Геракла самое неблагоприятное впечатление. Впервые в жизни он испытал чувство, похожее на панику. Ощущение полета в тесном замкнутом пространстве, когда над тобой не видно ничего, кроме облаков, показалось ему убийственно неприятным. Это было не столько физическое, сколько психологическое ощущение. Гераклу пришлось призвать на помощь все свое самообладание, чтобы не выказать своих страхов. К концу полета он решил, что в дальнейшем будет пользоваться услугами воздушного транспорта лишь в тех случаях, когда в этом возникнет крайняя необходимость.

Хотя и в этот раз он летел самолетом только потому, что получил от Хозяина приказ как можно скорее прибыть на остров, где находятся галобионты пятой серии, и вызвать их к профессору. Геракл бросился исполнять поручение с каким-то мрачным остервенением. Это помогло ему хоть на время выбросить из головы воспоминания о Елене. В непривычной гнетущей обстановке самолета его мысли путались, не концентрируясь ни на чем конкретном. К середине полета Геракла сморила тяжелая дремота. И вновь вернулся образ Елены, ее худощавое белое тело в мохнатых объятиях незнакомого мужчины. Сизый дым, в клубах которого с трудом можно было разглядеть выражение испуганного и растерянного лица женщины. Ее сиплый голос, неловкие движения, когда она с лихорадочной поспешностью пыталась натянуть на себя куцее коричневое одеяло. И во сне Елена вызывала в Геракле ту же ненависть, что наяву. Он так же стиснул до скрежета зубы, и сжал кулаки, борясь с обуревавшим его желанием обагрить ее кровью облезлые стены нищенской комнаты.

И снова возник вопрос: почему он не сделал этого? Почему развернулся и торопливо выскочил из того омерзительного жилища, где обитала женщина, занимавшая его мысли? Если это был только лишь Закон Целесообразности, то почему тогда Геракл убивал других людей, тех, от кого ему нужны были деньги, документы, автомобиль и прочие средства для достижения его целей? Он отдавал себе отчет, что при желании мог бы обойтись без умерщвления людей, которые не сделали ему ничего плохого. Но еще явственнее Геракл понимал другое: если раньше он убивал, повинуясь священному Закону Целесообразности, не испытывая при этом никаких эмоций, то теперь убийство доставляло ему ощущение, близкое к наслаждению. Презрение к роду человеческому, зароненное в Геракле Хозяином, после истории с Еленой оформилось в чувство гадливости и желания раздавить каждого встречного человека, как мерзкое насекомое. Целесообразностью здесь и не пахло. Геракл был слишком умен, чтобы не осознавать этого. Он вынужден был признаться себе, что находит своеобразное удовольствие в убийстве. И чем больше людей пополняет список его жертв, тем острее становится это чувство.

Геракл открыл глаза. Дремота спала с него. Стюардесса бодрым голосом возвестила о том, что самолет идет на посадку. Впервые за одиннадцать часов полета он оглянулся вокруг, чтобы рассмотреть летящих с ним пассажиров. Кое-кто крепок спал, другие смеялись и что-то оживленно обсуждали.

Некоторые молча глазели в иллюминаторы, пытаясь рассмотреть местность, расстилающуюся под ними. Вдруг внимание Геракла привлекли дети, маленькие девочки-близнецы, как две капли воды повторявшие одна другую. Их маленькие головки, сплошь покрытые темно-каштановыми кудряшками неожиданно возвысились над спинками сидений. Девочки блестящими смышлеными глазенками оглядывали пассажиров. В их круглых чуть тронутых загаром личиках проглядывалось смешанное с озорством любопытство. Неожиданно для себя самого Геракл засмотрелся на девочек, поражаясь контрастом между сходством их лиц и различиями в мимике.

«Такие похожие и такие разные», – подумалось Гераклу. Он поймал себя на том, что при взгляде на близнецов в нем шевельнулось странное теплое чувство. Геракл отвернулся и вперил взгляд в иллюминатор, пытаясь определить природу этого безотчетно возникшего непривычного ощущения, претившего Закону Целесообразности и повернувшего галобионта в смятение. Однако он так и не сумел разобраться в своих мыслях. Самолет с пронзительным звуком шел на посадку. Шасси коснулись взлетной полосы аэропорта, в иллюминаторе замелькали занесенные буроватой пылью масличные пальмы, растущие в неправдоподобно красной земле и редкие строения, высившиеся вблизи аэропорта захудалой южноафриканской страны.