Текст книги "Галобионты"

– Вы говорите так, словно у меня есть какой-нибудь выбор, – возмутился Степанов, – вы же лучше меня знаете, что я не могу ничего не решать – все решено за меня.

– А вот это вы зря, Антон Николаевич, – возразил капитан с легкой улыбкой, – у вас есть выбор. Вы умный человек, Антон Николаевич, и, хорошенько подумав, поймете, о чем я говорю.

– Гнить в тюрьме по обвинению в предательстве родине? – Степанов злобно усмехнулся. – Это вы называете выбором? Так вот, капитан, я не согласен с этой формулировкой. Я не считаю, что, связавшись с вербовщиком, предал свою горячо любимую родину. Она предала меня гораздо раньше. Почему ученый моего уровня, вместо того чтобы располагать полной свободой действий для исследований грандиозного масштаба, должен постоянно оправдываться перед собранием безмозглых идиотов, именующих себя членами ученого совета!..

Степанов говорил бы еще долго, так как была затронута самая чувствительная струнка в его душе, но капитан не дал ему такой возможности.

– Я все понимаю, Антон Николаевич, – сказал он, – мне многое известно. Действительно, во многом вы достойны глубокого сочувствия. Но, прошу вас посмотреть на все с иной точки зрения, отрешившись от эмоций. Вы жаждали признания, – Степанов хотел было что-то возразить, но капитан властным взмахом руки приказал ему молчать, – и это вполне объяснимо. В вашем желании не было ничего предосудительного. Поняв, что признания вы не добьетесь или же добьетесь слишком дорогой для вас ценой потери уважения к самому себе, вы решили действовать, так сказать, наперекор не оценившим вас коллегам. Но принимаете ли вы во внимание, что, работая на секретном объекте, вы навсегда останетесь в полной безвестности. Разумеется, вы можете надеяться на то, что ваше имя всплывет после вашей смерти, и это может служить вам некоторым утешением. Но при жизни я не советовал бы рассчитывать на славу.

– Мне не нужна слава, – ответил Степанов глухим голосом, – единственное, чего я хочу, – это работать и воплотить в жизнь свои замыслы. Я не хуже вас понимаю, что результаты моих работ не будут использоваться во благо человечеству, – Антон Николаевич горько усмехнулся, – скорее, наоборот. Я готов к этому.

В салоне воцарилось короткое молчание. Степанов погрузился в свои мрачные мысли, почти забыв о собеседнике.

– Хорошо, Антон Николаевич, – произнес наконец капитан, – наши переговоры можно считать состоявшимися и плодотворными. О нашей следующей встрече я сообщу вам, как только все окончательно прояснится.

Ответив коротким кивком, Степанов молча вышел из машины и отправился восвояси. Он с полной ясностью осознавал, что судьба его решена окончательно и бесповоротно. Но это не доставило ему ни волнения, ни облегчения. Антон Николаевич был спокоен и тверд.

Он не знал, как происходила обработка Тихомирова, да его это и не особенно интересовало. Степанов не сомневался, что Михаил Анатольевич согласится с ним работать. Спустя неделю после встречи с капитаном, Тихомиров подошел к Антону Николаевичу и произнес, преданно глядя в глаза своему покровителю:

– Антон Николаевич, я горжусь оказанным недоверием и сделаю все возможное, чтобы оправдать его.

В душе Степанова шевельнулось нечто, похожее на признательность.

– Я тронут, Михаил Анатольевич, – сказал он и протянул руку своему будущему бессменному помощнику.

Спустя еще несколько недель началась активная подготовка к переселению на засекреченную базу. Как выяснилось, капитан проделал гигантскую предварительную работу, которая наверняка была начата задолго до того, как он приступил к переговорам со Степановым. Это означало, что люди из Безопасности, представляемые капитаном, ни секунды не сомневались в его согласии работать на них.

Впрочем, Антон Николаевич не особенно переживал по этому поводу. Перспектива целиком погрузиться в исследования и вытекающая из нее надежда на исполнение единственной мечты породила в нем бурной энергии.

Через два месяца Степанов вместе со своим ассистентом обосновался на секретной подводной базе. Между ними никогда не возникало абсолютно никаких разногласий. Антон Николаевич быстро привык к своему помощнику, избавлявшему Степанова от множества многих мелких неудобств, как то: приготовление еды, обеспечение одеждой, напоминание вовремя принять ванну и тому подобные услуги, делавшие его существование на базе вполне комфортным и дающие возможность полностью погрузиться в исследования. Тихомиров был прирожденным камердинером. Его беспредельная преданность шефу с лихвой компенсировала кое-какие недостатки. Пожалуй, Степанову не хватало в помощнике лишь одного: возможности общаться на равных. Тихомиров, будучи великолепным исполнителем, совершенно не владел искусством импровизации. Его инициативность не простиралась дальше бытовых пределов. Как личность Антон Николаевич ни в коей мере не интересовал Степанова, он был попросту скучен. Но этот недостаток на первых порах не имел ни малейшего значения для Антона Николаевича, ему не нужны были собеседники. Изредка возникавшая потребность в общении с умным, интеллектуально развитым человеком удовлетворялась посещениями капитана из Безопасности, курировавшего их работу с самого начала. Этот человек со стальным взглядом вызывал в Степанове невольный трепет. Это была целая гамма всевозможных чувств: от уважения до презрения. Степанов не мог не оценить незаурядных качеств, которыми был бесспорно наделен его куратор. Но в то же время, Антон Николаевич презирал капитана, за то, что тот тратит свой острый глубокий ум, энциклопедические знания и неиссякаемую энергию на такие мелкие дела, как продвижение по служебной лестнице и достижение власти.

…Первая серия получилась просто-напросто чудовищной. Мало того, что существа с прозрачной пленкой на черепной коробке, выходившие из гебуртационной камеры, поражали своим уродством, они к тому оказались нежизнеспособными. Как-то он в сердцах назвал их назвал полурусалками из-за сросшихся в виде хвоста ног. Это прозвище прижилось, вытеснив первоначальное официальное название первой серии. Интеллект полурусалок был крайне низким, практически на уровне животного. Они не были способны выполнять самые простые приказы, почти не воспринимали человеческую речь, лишая своего создателя всякой надежды на то, что из них может выйти хоть какой-нибудь толк.

Но Степанов не отчаивался. Стоило отдать должное капитану – тот отнесся с пониманием к первой неудаче. Все же первый этап работы, занявший без малого два года, стал доказательством правомерности теории Степанова. Еще в годы студенчества Антона Николаевича озарила одна гениальная по своей простоте идея: если на основании изучения митохондриальной ДНК доказана возможность общей родоначальницы – так называемой Евы – для всех существующих рас и народностей, то должна существовать и общая родоначальница для всех представителей фауны, включая человека. Степанов был уверен, что по крайней мере все млекопитающие, будь то обитатели водоемов или сухопутные животные, должны иметь общий первоисточник, точно так же, как все живое на планете произошло от одного микроорганизма. Дело было за малым: найти этот первоисточник, изучить его составляющие и обнаружить принципы, по которым при той или иной комбинации генов происходили те или иные живые существа, каждое из которых было предназначено природой для определенных условий существования.

В те времена, когда Степанов занялся этой проблемой вплотную, такое понятие, как трансгенные животные, относилось еще к разряду фантастики. Антон Николаевич был одним из первых, кто посмотрел на эту проблему с реалистической точки зрения.

Задача, которую поставил перед собой Антон Николаевич была колоссальной: выработать фенотип, объединяющий в себе наиболее специфические особенности нескольких генотипов, что обеспечивало наиболее оптимальное применение трансгенных животных. Здесь сказался и с детских лет присущий Степанову интерес к морским обитателям. Однажды, когда Антон Николаевич был еще семилетним мальчиком, кто-то из родственников подарил ему великолепно оформленную книгу под названием „Тайны мирового океана“. С этого дня и пошел отсчет его увлечения морями. Слабость здоровья не позволяла ему рассчитывать на то, что когда-либо он сможет самолично погрузиться в морские глубины испытав ни с чем не сравнимое ощущение свободного плавания без аквалангов и другого подводного снаряжения.

Порой, особенно на ранних стадиях работы, идея создания так называемых людей-амфибий, или галобионтов, казалась бредовой и совершенно не осуществимой и самому Степанову. Возможно, она так и осталась бы фантасмагорической мечтой и Антон Николаевич не прошел бы в своих научных изысканиях дальше умения расшифровывать информацию, закодированную в генетической программе человека – того, над чем они работали совместно с профессором Мечниковым. Горести, пережитые Степановым, заставили его подойти к этой проблеме с позиций практического осуществления.

Теперь, когда за плечами у Антона Николаевича было два десятка лет титанических трудов, он имел возможность смело заявить, что продвинулся в своих изысканиях неизмеримо дальше, чем мог себе представить его покойный наставник. Гордился ли этим Степанов? Пожалуй, он и сам не мог бы ответить на этот вопрос. При его презрении к человечеству, основанному на в общем-то справедливом сознании собственного превосходства, сей вопрос терял актуальность. Именно то, что он никогда не давал себе труд скрыть этого презрения и сделало Степанова изгоем в кругу именитых коллег. Так что гордиться Антону Николаевичу было не перед кем. Это несколько обедняло его душевное состояние, ввергая в эмоциональный голод. Даже свойственное каждому прирожденному ученому стремление как можно глубже проникнуть в тайны бытия не могло в полной мере компенсировать этого эмоционального голода. Только одно поддерживало его силы – жажда отмщения.

На третий год после водворения Степанова на подводной базе капитан, ставший к тому времени уже майором, сообщил Антону Николаевичу о том, что бывшая супруга разыскивает его с целью официально оформить развод.

– Напишете заявление о согласии на развод? – спросил майор, с непринужденным видом.

От Степанова однако не укрылся внимательный его взгляд. Антону Николаевичу понадобилось все его хладнокровие, чтобы скрыть нахлынувший на него яростный поток чувств.

– Так значит, – процедил он, отвернувшись от майора, – она объявилась?

– Да она никуда и не пропадала, Антон Николаевич, – на протяжении всего этого времени ваша супруга проживала в Куйбышевской области у своих родителей. А теперь она собралась замуж. Если вас интересует, могу сказать, кто стал ее избранником.

Степанов пожал плечами и промолчал, не в силах произнести ни слова. Майор счел это за приглашение продолжать рассказ о Любаше.

– Ваша супруга, хм…, теперь уже, наверное, бывшая, – добавил майор, – собирается замуж за некоего Вячеслава Просвиркина, мастера спорта по шахматам. Он проживает в Ленинграде и, насколько мне известно, намеревается увезти туда вашу … э-з-э… бывшую супругу.

Некоторое время Степанов хранил гробовое молчание. Майор, очевидно, из деликатности, не прерывал его.

– У нее всегда была слабость к спортсменам, – заговорил наконец Антон Николаевич глухим надтреснутым голосом. – Готов держать пари, я могу даже сказать, как он выглядит.

– Довольно высокий, отличного сложения светловолосый мужчина тридцати с небольшим. По образованию – военный инженер. Женат не был. В прошлом году вернулся из длительной загранкомандировки в Республике Гвинея-Бисау. То, что холостяка отправили в такую командировку является редким нарушением неписанного правила: не посылать неженатых мужчин на длительное проживание в другую страну. По всей видимости, это доказывает, что избранник вашей бывшей супруги представляет собой высококлассного специалиста, а также очень благонадежного гражданина.

– Не сомневаюсь, что она сделала достойный выбор, – выдавил из себя Степанов, уткнувшись глазами в белую стену лаборатории, он не мог заставить себя встретиться взглядом с собеседником.

Вновь повисло тягостное молчание.

– Ну так как, Антон Николаевич, – заговорил майор, – вы дадите свое согласие на развод?

– А вы как думаете? – вскинулся Степанов, обернувшись и вперив в майора горящие глаза.

– Антон Николаевич, сохраняйте хладнокровие, – сказал майор, спокойно выдержав тяжелый взгляд Степанова, – если женщина не оценила вас в должной мере, стало быть, она вас не стоит.

– Вы думаете, это меня утешает? – саркастически хмыкнул Степанов.

– Вы ведете себя, как капризный ребенок, – отрезал майор Безопасности, – подпишите эту бумагу, – он положил на стол листок с заранее набранным на печатной машинке текстом, – и я уйду. У меня нет времени наблюдать за всплесками ваших эмоций.

Майору всегда удавалось оказывать на Степанова необходимое воздействие. Антон Николаевич без слов поставил свою подпись внизу листка, даже не ознакомившись с содержанием текста. Но после ухода майора Антон Николаевич впал в глубочайшую депрессию, из которой его смогла вывести лишь адвентация ихтиандров второй серии – наутилусов.

С тех пор майор никогда не заговаривал о Любаше. Степанов же в свою очередь никогда не задавал никаких вопросов о своей бывшей жене. Изредка все же бывало так, что Антон Николаевич не мог больше сдерживать поток горьких воспоминаний. Чаще всего это случалось во сне. Тогда, проснувшись, Степанов испытывал острое желание немедленно вырваться из этих стен и бежать на поиски ушедшей любимой. Он готов был пасть перед ней на колени, умолять подарить ему хотя бы ничтожную крупицу нежности, наградить лишь мимолетной улыбкой. Но вслед за этим безумным порывом наступало глубокое отчанье. Он словно погружался в бесконечный тоннель. И где-то далеко впереди мерцал слабый огонек, его путеводная звезда, дававшая волю к жизни: надежда на осуществление возмездия. Выходя из этого страшного состояния Степанов обычно с головой погружался в работу, сутками не выходя из лаборатории и прогоняя Тихомирова, если тот осмеливался приставать к нему с увещеваниями об отдыхе или еде.

Степанова несколько коробило то, что о его существовании очень быстро забыли. Он имел возможность отслеживать события в мире по радио и телевидению, а с появлением Интернета, недостатка в информации не ощущалось абсолютно. Если в первое время кое-где в научных изданиях еще проскальзывали упоминания его имени и исследований, которые он производил, то уже через год или два о Степанове полностью забыли. Родители Антона Николаевича умерли еще в конце семидесятых, родственников, достаточно близких, чтобы поддерживать с ними отношения, у него не было. Как с горечью констатировал Степанов, у страны было слишком много забот и без ученого, подававшего когда-то большие надежды и вдруг канувшего в небытие, из которого никто не собирался его извлекать. Сей печальный факт, разумеется, не улучшил его восприятие людей.

Впервые Степанов оказался на вольных просторах спустя ровно пять лет после своего заточения. На первых порах Антону Николаевичу нисколько не хотелось выйти наружу. Он наслаждался практически полной изоляцией от всего мира, чувствуя, как его истерзанная душа мало-помалу находит успокоение. На исходе четвертого года Степанов ощутил вдруг острое желание побывать где-нибудь в лесу, среди вековых деревьев, втянуть ноздрями запах свежей листвы, услышать пение птиц. По людям же Антон Николаевич не тосковал вовсе. Ему достаточно было общества Тихомирова. Степанов по-прежнему испытывал презрение к человечеству, все более утверждаясь в мысли, что ни один из его представителей не достоин уважения. Очевидно его постоянный куратор заметил эту перемену в настроении Степанова. Майор сам предложил Антону Николаевичу съездить в „отпуск“.

– Мне думается, что это пойдет вам на пользу, – сказал он.

– Вы считаете, что я заслужил такую награду? – в своей обычной саркастической манере отвечал Степанов.

– Я уверен в этом, Антон Николаевич, напрасно вы иронизируете. Я ведь говорил вам еще при заключении нашего договора, что вам будет предоставляться такая возможность.

– Как же как же, помню, – произнес Степанов с ехидцей, – вы еще заметили, что это будет только в том случае, если я оправдаю ваше доверие. Таким образом, ваше предложение можно считать своего рода поощрением, не так ли?

– Возможно, – неопределенно бросил майор, – а впрочем, если я ошибся и у вас нет желания покидать Базу, насильно выгонять вас отсюда.

– Я не отказался бы побывать где-нибудь на лоне природы. Знаете, этот морской пейзаж, при всей его привлекательности, успел мне немного приесться за эти годы.

– Вот и прекрасно, Антон Николаевич, будем считать, что мы договорились. Позднее можно отправить в отпуск и вашего ассистента. Думается, он будет рад такой возможности.

Степанов пожал плечами: его мало интересовали желания Тихомирова.

С тех пор профессор и его помощник регулярно отправлялись на поверхность. Хотя майор не говорил об этом прямым текстом, Степанов прекрасно знал, что люди из Безопасности следят за каждым их шагом. Сначала это несколько напрягало Антона Николаевича, но уже ко времени третьей поездки он приучил себя не думать о том, что за ним постоянно наблюдают какие-то люди.

Путешествия на сушу приносили Степанову неоднозначные ощущения. Тут была и радость, граничащая с эйфорией, но в то же время и сознание того, чего он лишен в жизни, благодаря людям, которые отравляли ему существование и в конце концов заставили его уйти в добровольное отшельничество.

И вот теперь, по прошествии двух десятков лет, Степанов мог смело сказать, что эти годы, проведенные вдали от мира, без наслаждений простыми человеческими радостями, не прошли зря. Он подошел к крайней черте, за которую никогда не осмеливался заглянуть. И в этот момент кульминации всей его многолетней деятельности, Степанов понял вдруг, что для человека ничего нет страшнее, чем осуществление его самой заветной мечты.

Профессор еще не знал о предательстве своего ассистента. Однако, если бы ему об этом сообщили, он скорее всего не особенно бы удивился.

Мысли Антона Николаевича постепенно приходили в порядок. Впервые позволив себе так глубоко погрузиться в пучину памяти, Степанов почувствовал облегчение. Ему показалось, что он готов хладнокровно встретить то, что его ожидало.

– Ну что, мой друг, – профессор поднял голову и взглянул на Геракла просветленным взглядом, – как у нас идут дела?

– Все нормально, Хозяин, – с готовностью ответил Геракл.

– Подача кислорода все еще идет через жабры?

– Нет, Хозяин, уже через легкие.

Степанов подскочил в своем кресле.

– Уже? – выдохнул он, вскакивая и приближаясь к гебуртационной камере. – Так быстро?

– Два часа прошло, Хозяин, – отозвался Геракл, посторонившись, чтобы пропустить профессора к возвышению, где стояла камера с женщиной.

– Два часа? – повторил изумленный профессор.

Геракл коротко кивнул и занял место у пульта.

– Нужно подготовить приборы для введения биогемного элемента. Ты сможешь сам этим заняться – я потом проверю, – сказал Степанов, вплотную подходя к гебуртационной камере.

– Хорошо, Хозяин, – произнес Геракл.

В этот момент раздался звонок.

– Черт возьми, – Степанов заскрежетал зубами от досады, – кому понадобилось беспокоить нас в такой момент…

– Это полковник, Хозяин, – сказал Геракл, – у него для вас срочное сообщение.

– Скажи ему, что я не могу сейчас подойти к телефону, скажи, что у нас началась адвентация…

– Хозяин, это срочно, – не терпящим возражений тоном заявил Геракл, понявший, по голосу полковника, что дело серьезное.

– Да! – гаркнул взбешенный Степанов в трубку.

– Антон Николаевич! – голос полковника звучал непривычно громко, в нем проскальзывали несвойственные этому невозмутимому человеку нотки волнения.

– Слушаю вас, – произнес Степанов на тон ниже.

– Приказываю вам немедленно заморозить все работы и подготовить Базу к эвакуации.

– Что?! – профессор не верил собственным ушам.

– Заморозьте адвентацию, – повторил полковник.

– Но я не могу, через считанные минуты процесс будет завершен и мы должны будем начать …

– Замолчите! – загремел полковник так, что Степанов едва не выронил трубку. – Заморозьте адвентацию – это приказ. В трубке послышались гудки.

– В чем дело, Хозяин? – спросил Геракл, видя, что Антон Николаевич стоит у стола, бледный и безмолвный, и по-прежнему держит трубку в руке.

– Он приказал заморозить процесс, – прошелестел Степанов, вскидывая на помощника умоляющий взгляд, словно ища у него поддержки.

– Но почему, Хозяин?

Геракл, казалось, был потрясен не меньше профессора.

– Он не сказал мне, – ответил Антон Николаевич.

– Нам придется подчиниться? – полувопросительным тоном поинтересовался Геракл.

До Степанова не сразу дошел смысл этих слов.

– Нет! – яростно вскрикнул он, бросив телефон на пол. – Я не сделаю этого! Лучше мне умереть!

Рушилось то, к чему он шел столько долгих мучительных лет. Степанов всем своим существом осознавал, что никогда не пойдет на такой шаг. Геракл, в котором способность к эмпатии была заложена в слабой мере, и тот сразу почувствовал, что в данной ситуации спорить с профессором бессмысленно.

– Мы можем не успеть, – сказал он.

– Успеем, – процедил Степанов сквозь зубы, решительным шагом приближаясь к гебуртационным камерам.

* * *

Сгущались сумерки. К вечеру на море поднялось волнение, резко похолодало. Стал накрапывать мелкий холодный дождь, возвещающий о конце бабьего лета. На берегу было пустынно – желающих прогуливаться в такую погоду не находилось. Поэтому никто не видел, как к сторожевым башням, располагавшимся в районе дельфинария подплыли две моторные лодки. Раздалось несколько коротких автоматных очередей и два взрыва средней мощности. Четверо охранников, стоявших на башнях были мертвы.

В это же самое время к подводному объекту приблизилось около дюжины аквалангистов, вооруженных торпедами. Находящиеся на Базе не заметили их появления – профессор отключил все датчики и переговорные устройства. Заняв необходимые позиции, аквалангисты приготовились произвести взрыв.

* * *