Текст книги "Галобионты"

Больше не могу так жить. Прости меня. Прости! Постарайся забыть меня поскорее. Я не стою твоих сожалений. Прощай.

Любовь.“

Жена никогда не называла себя так. С самого первого дня знакомства она была для Степанова только Любашей. Поэтому, дочитав письмо, он испытал жуткое, леденящее душу ощущение: с ним прощалась, от него уходила сама любовь. А вместе с ней и все другие чувства. От него уходила сама жизнь.

… Несколько месяцев прошли для Антона Николаевича, как нескончаемый кошмарный сон. Он смутно помнил, что делал, с кем говорил, где бывал. Часами Степанов сидел в спальне, не зажигая света, когда наступал вечер, слушал тиканье часов и ждал, что жена вернется к нему.

Он так и не узнал, куда поехала Любаша. Как бы ему не было плохо, ни разу не возникло желания найти ее. До он почти и не думал об этом. Сознание того, что она ушла из его жизни, лишало Степанова воли и душевных сил.

С течением времени в его замутненном сознании стали возникать новые мысли, которые скоро оформились в цельную идею, захватившую все его существо. Как-то само собой так вышло, что в памяти всплыл некий человек, возникший в его жизни три с половиной года тому назад.

Некто позвонил Степанову на работу (тогда еще был жив Мечников). Представившись журналистом, он попросил Антона Николаевича дать ему интервью для какой-то газеты. Поскольку прецеденты уже имели место, Степанов легко согласился на встречу, которая произошла в кафе на Малой Бронной. Однако с первой минуты знакомства с молодым, среднего роста, брюнетом, имеющим обыкновение приторно улыбаться и заглядывать в глаза собеседнику снизу вверх, он понял, что здесь что-то не так. „Журналист“ представился Александром Давыдовым. Немного порасспросив Степанова о его исследованиях, он с места в карьер перешел к делу.

– У меня к вам, Антон Николаевич, есть деликатное предложение. Вы талантливый ученый. По моим сведениям, вас ожидает блестящее будущее. Но не кажется ли вам, что в этой стране заслуги людей оцениваются не в той мере, в какой это было бы желательно?

– Вы думаете, я стану обсуждать тут с вами такие вещи? – возмутился встревоженный Степанов.

– А почему бы нет? – ответил Давыдов. – Вы умный человек и с вами совершено незачем ходить, что называется, вокруг да около. Мне думается, у вас уже было достаточно возможностей, чтобы убедиться, что за рубежом нашей с вами родины ваши успехи оцениваются гораздо выше, чем здесь. Такова жизнь.

Если даже не брать в расчет меркантильные соображения, достаточно вспомнить о том, что ученому вашего масштаба нужен огромный простор для деятельности. Такого простора у вас, увы, нет и вряд ли когда-либо будет.

– Я не желаю слушать ваш бред! – возмутился Степанов, порываясь встать, чтобы уйти. – Вы знаете, чем пахнут такие разговоры?

– Прекрасно знаю, и вижу в этом еще одно доказательство невозможности полноценного существования в этой стране.

Страшная догадка озарила Степанова. Его пронизал холодный пот.

– Вы провокатор! – сказал он так громко, что люди за соседними столиками обернулись в их сторону.

Приторная улыбка мигом сползла с лица „журналиста“. Ледяной взгляд близко посаженных зеленых глаз заставил Степанова замереть от страха.

– Не поднимайте шума, Антон Николаевич, – зловещим шепотом произнес Давыдов, – вы взрослый человек, а ведете себя, как ребенок.

– Оставьте меня в покое! – проговорил Степанов, не повышая, однако, голоса. – Я не жалею иметь с вами ничего общего.

Антон Николаевич встал и направился к выходу. К его удивлению, Давыдов не стал бежать за ним вдогонку. Но вскорости „журналист“ снова позвонил Степанову. Тот послал его ко всем чертям. Однако Давыдов не отступался и продолжал донимать Антона Николаевича звонками и просьбами о встрече. Таким образом псевдожурналист изводил Антона Николаевича около месяца, пока тот, потеряв терпение, не пригрозил пожаловаться „куда следует“.

– Вы можете это сделать, Антон Николаевич, – ответил Давыдов, – в этом случае моя жизнь ощутимо усложнится, вы же не выиграете ничего. Я прошу вас только об одном разговоре. Дайте мне только один шанс. Если у нас с вами ничего не выйдет, я обещаю исчезнуть навсегда.

Степанову ничего не оставалось, как согласиться. Они встретились в парке. Стояла поздняя осень. Дул пронизывающий ветер, разметая опавшие листья. Было слякотно и сыро. Антон Николаевич ежился в своем драповом полупальто, что не мешало ему внимательно выслушивать доводы вербовщика. Многое в словах Давыдова было созвучным мыслям Степанова. Если бы не страх, что так называемый журналист может оказаться провокатором, он, пожалуй, решился бы на ответную откровенность. Степанов всегда был осторожным человеком, но что-то в этом человеке вызывало его невольное доверие. На провокатора Давыдов явно не походил, хотя ученый не мог не отдавать себе отчета, что у него слишком мало опыта в общении с людьми подобного типа.

– У вас будет все, Антон Николаевич, – с жаром вещал вербовщик, – деньги, грандиозные возможности, признание всего мирового сообщества. Если вы не думаете об этом, то вспомните хотя бы о том, что здесь, в этой стране, невозможно производить исследования, подобные вашим, в том масштабе, какой необходим такому ученому как вы. Подумайте, Антон Николаевич – вкрадчиво проговорил Давыдов, – что будет, когда вы лишитесь поддержки Мечникова. А ведь это время, увы, не за горами. Понимаете вы это?

– Я так не думаю, – почти искренне возразил Степанов – он тогда был еще довольно наивным и самонадеянным.

– Хорошо! – увлеченно подхватил Давыдов, словно ждал этих слов. – Если вы опасаетесь неприятностей, давайте встретимся после того, как свершится это горькое, но, увы, неизбежное событие! Я согласен ждать. Тем более, что по моим сведениям, ждать осталось недолго.

Сведения о болезни ученого такой категории как Мечников, невозможно утаить – это Степанов хорошо понимал, но все же не удержался от язвительных слов:

– Вы, как я посмотрю, неплохо осведомлены.

– Разумеется, Антон Николаевич! – ответил Давыдов с прежним пылом. – Видите ли, исследования, которыми занимается группа ученых под руководством Мечникова не могли не заинтересовать определенные круги, причина очевидна: они могут ознаменовать величайшие открытия, ведущие немного-немало к изменению существующей картины мира.

Степанов с интересом посмотрел на Давыдова. Такая точка зрения была самой непопулярной в среде его соотечественников-ученых. Но самое главное, сам он частенько задумывался об этом. Видя, что Степанов ничего не может возразить против этого, Давыдов продолжал с еще большим воодушевлением:

– Только представьте себе, Антон Николаевич, сколького вы сможете добиться, если примете мое предложение.

Степанов покачал головой.

– То, о чем вы мне говорите, называется у нас предательством.

– Давайте не будем использовать эти высокопарные эпитеты. Мне кажется, что они и у вас набили такую же оскомину, как и у всех передовых наших соотечественников. О каком предательстве может идти речь, если вы работаете на благо человечеству? Заметьте, Антон Николаевич, не одной нации, которая пока не в состоянии оценить ваши титанические усилия, а всему че-ло-ве-че-ству, – Давыдов произнес это слово по слогам.

– Перестаньте, – отмахнулся Степанов, – вы не проймете меня своими пламенными речами.

– Хорошо, – с готовностью заговорил Давыдов, – обсудим другую сторону нашего вопроса. Вам нужны деньги?

– А кому они не нужны?

– Действительно, несколько неуместный вопрос в наше меркантильное время, – согласился Давыдов, – мы готовы предоставить их вам в том количестве, которое вы сочтете нужным.

– Откуда вы знаете, какие у меня запросы?

– Видите ли, – лукаво ответил Давыдов, – к радости ли вашей, или к сожалению, мы знаем о вас практически все. Прежде всего хочу сказать о том, что мы знаем о вашей прелестной молодой супруге, которой, по всей видимости, как и всякой юной особе, совершенно необходимо создать приемлемые для нее условия существования.

– Условия существования моей жены вас не касаются, – сухо отрезал Степанов, которого покоробили эти слова собеседника. – Моя жена живет в условиях, вполне подходящих для нее.

– Это вы так думаете, Антон Николаевич! – ответил Давыдов с широкой ухмылкой. – Но, помяните мое слово, пройдет энное количество времени, и вы поймете, что прав был я, а не вы.

– Я не хочу об этом говорить, – решительно произнес Степанов, изменившись в лице.

Поняв, что слова о жене задевают наиболее чувствительные струнки в душе ученого, вербовщик быстренько переключился на другие аспекты.

Они проговорили очень долго, не замечая, что сгущаются сумерки, усиливается ветер и начинает подмораживать. Антон Николаевич с интересом выслушивал из уст Давыдов истины, к которым пришел сам и уже довольно давно. Иногда он порывался послать вербовщика к чертовой матери, а временами, наоборот, испытывал желание согласиться с его предложениями, которые и впрямь выглядели весьма заманчивыми. Однако в конечном итоге благоразумие одержало верх над жаждой денег и славы. Давыдов, похоже, был готов к такому обороту событий и никак не выказал своего удивления или разочарования.

– Помните о моем предложении, Антон Николаевич? – спросил он перед расставанием. – Вот мои координаты, – Давыдов протянул Степанову визитку, – позвоните, когда сочтете нужным. Я не ограничиваю вас во времени, но, заметьте, говорю не „если сочтете нужным“, а „когда сочтете нужным“. Таким образом, Антон Николаевич, я не сомневаюсь, что рано или поздно сей ответственный момент настанет. Мы люди терпеливые. Будем ждать. Обещаю вам, Антон Николаевич, что не появлюсь больше в поле вашего зрения до тех пор, пока вы сами этого не захотите.

Эти слова одновременно и успокоили, и смутили Степанова. Некоторое время после этого разговора, Антон Николаевич все ждал ночного ареста или иных репрессий. Но время шло, а ничего не происходило. Мало-помалу Степанов перестал нервничать по этому поводу и почти позабыл о встрече с вербовщиком. Однако то же самое благоразумие, которое не позволило ему согласиться на сотрудничество с вербовщиком, подсказало Антону Николаевичу сохранить визитку Давыдова.

Впервые он четко вспомнил встречу с „журналистом“ почти сразу после смерти Мечникова, когда на него обрушились первые проблемы. Но тогда это были лишь смутные мысли и ничего более. Антон Николаевич все еще не принимал всерьез возможности сотрудничества с иностранными резидентами. Уход Любаши все изменил. Едва вспомнив о Давыдове, Степанов возжаждал вновь увидеть вербовщика, страшась, как бы за столько времени тот не позабыл о его существовании. Но Давыдов помнил. Подняв трубку и услышав голос Антона Николаевича, вербовщик отреагировал без тени удивления и с таким радушием, точно расстался со Степановым всего неделю назад и был бы рад встретиться с ним снова.

… Он продал вербовщику один пустячок, совершеннейшую ерунду, которая не занимала и сотой доли их с Мечниковым исследований. Но эта информация относилась к разряду сверхсекретных и касалась разработок в области клонирования. Степанов получил за нее бешеные, по его представлениям, деньги – что-то около пятидесяти тысяч долларов. Степанов шел на этот страшный риск вполне сознательно, решившись испытать свою судьбу. Сделка совершилась благополучно, что заставило Степанова поверить в счастливые перемены в его жизни и в то, что он сделал верный шаг.

К тому времени в голове у Антона Николаевича отчетливо сложился план дальнейших действий: став обладателем громадной суммы, Степанов, вопреки ожиданиям и предложениям вербовщика, не собирался покидать пределов Россию. Он планировал обосноваться где-нибудь в малозаселенном месте на побережье одного из северных морей и заняться подпольными исследованиями. Понимая, что одному справиться будет более чем проблематично, Антон Николаевич намеревался найти подходящего ассистента и создать лабораторию. Только спустя довольно долгое время Степанов понял, сколь наивны были его планы и какого он свалял дурака.

Спрятав деньги, Степанов занялся поисками помощника. Задача была не из легких. Ему пришлось перебрать очень многих людей, прежде чем он остановил выбор на одном из своих студентов, скромном незаметном молодом человеке Михаиле Тихомирове, приехавшем из глубинки. Помимо вполне подходящих умственных и деловых качеств, кандидат в ассистенты обладал бесспорным преимуществом перед всеми другими – Тихомиров был круглым сиротой. А стало быть, его ничто не будет крепко связывать с внешним миром. Степанов стал всячески привечать робкого студента и вскоре убедился в правильности сделанного им выбора. Более подходящую кандидатуру трудно было бы отыскать. Тихомиров оказался именно тем человеком, которого Антон Николаевич хотел видеть своим ассистентом. Преданность молодого протеже, полностью подпавшего под влияние пригревшего его преподавателя, могла соперничать с преданностью верного пса. Это Степанов счел еще одним счастливым знаком, знаменующим, что фортуна благоприятствует его намерениям.

Последним знаком явилось то, что Антон Николаевич на сороковом году жизни, в 1983 году был удостоен профессорского звания. Примерно тогда же в ученых кругах поползли слухи о том, что Степанова собираются представить к получению Нобелевской премии. Антон Николаевич не особенно обольщался на сей счет, но тем не менее эти разговоры давали определенную надежду на изменения к лучшему. Нобелевский лауреат мог рассчитывать на некоторые послабления.

Все эти удачи были не способны радовать Степанова, так как после ухода Любаши его уже ничто не могло развеять его угрюмости. И все же, они приносили ему заметное облегчение и позволяли верить, что когда-нибудь наступит час отмщения. Ученый тешил себя мыслью, что жена, увидев, какие он делает успехи, раскается в своем легкомысленном поступке и немедленно вернется к нему. Нечего и говорить, что для Антона Николаевича ни в коей мере не стоял вопрос о том, примет он Любашу, либо нет. Она была необходима ему, как воздух, независимо от того, какие причины толкнули бы ее на возращение к Степанову. Антон Николаевич растравлял свои кровавые душевные раны, представляя, как поглумится он над потерпевшей фиаско Любашей, которая по-другому теперь будет смотреть на него. Степанов не раздумывал над тем, простит ли он когда-нибудь жене ее предательство или до конца дней своих будет напоминать Любаше о ее преступлении.

Возможно, поведи себя Степанов правильным образом, он смог бы добиться успеха. Однако в тот период своей жизни Антон Николаевич был менее чем когда-либо готов к заискиванию перед „нужными“ влиятельными персонами. Кроме того, уход Любаши полностью изменил его отношение к жизни. Слава перестала прельщать Степанова. Презрение к роду человеческому вообще и к отдельным его представителям в частности, присущее Антону Николаевичу еще в бытность его студентом, возросло во сто крат. Теперь к нему примешивалась еще и ненависть. Степанов ненавидел Любашу, презирал себя самого. Но самую лютую злобу Антон Николаевич испытывал к погибшему Сашке, считая его главным виновником своих несчастий. Антон Николаевич точно знал, что если бы Александров был жив, он не остановился бы не перед чем, чтобы отомстить ему. Здесь сказывалась подспудная зависть, которую Антон Николаевич издавна питал к более удачливому, жизнелюбивому счастливцу Сашке. В присутствии друга это неприятное чувство притуплялось под воздействием бьющего через край обаяния Александрова. Но оно никогда не исчезало полностью. Степанов был слишком умен, чтобы обманывать себя, не признавая этого. Когда пришло известие о гибели Александрова, Антон Николаевич искренне расстроился – Сашка был дорог ему, но где-то в тайниках его души шевельнулось нечто, похожее на облегчение. Сашка, пожалуй, был единственным человеком, которого Степанов не мог презирать. Друг ушел навсегда и теперь Антону Николаевичу не грозило терзаться сомнениями в „шекспировско-толстовском духе“ – так называл Степанов все размышления нравственно-философского толка. Последним кирпичиком в глухой стене недоверия к роду человечеству стало предательство жены. Степанову ни разу не пришло в голову, что он, возможно, был в чем-то не прав и сам подтолкнул Любашу к совершению этого поступка. Он был уверен, что виновата только она одна.

Долгими ночными часами, сидя в углу неосвещенной спальни, Степанов измышлял способ мести. Все варианты казались ему недостаточно изощренными. Предательство Любаши стоило особенного возмездия, такого, какого еще не видел этот гнусный мир.

Однажды, когда Антона Николаевича сморила тяжелая дремота, ему приснился кошмар. Он увидел себя в каком-то странном месте, похожем на громадную лабораторию, где за высокими окнами вместо городского пейзажа открывались морские глубины. На столе стоял вместительный аквариум. Обычный, с водорослями, ракушками и компрессором для подачи кислорода. В этом аквариуме плавало только одно живое существо. Во сне Степанов долго присматривался к обитателю мутной воды за стеклом. Он никак не мог разглядеть, кто судорожно мечется в аквариуме. Какая-то непреодолимая сила влекла Антона Николаевича к стеклу. Приникнув лицом к самой стенке аквариума, он внимательно всмотрелся… и в ужасе отпрянул – в мутном крошечном водоеме, среди ракушек и водорослей плавала… Любаша. Он узнал ее огромные синие глаза, золотистые волосы, разметавшиеся в воде; полуоткрытые губы слегка шевелились, словно она что-то говорила ему. Но больше всего Степанова поразил ее взгляд, полный тоски и мольбы о пощаде.

Антон Николаевич проснулся от собственного крика. Воспаленный мозг рождал такие фантазии, от которых впору было бы сойти с ума. Сначала Степанову так и показалось. Но, справившись с эмоциями, он задумался над своим сном более хладнокровно. Как знать, случайно ли подсознание подкинуло ему эту дикую фантазию?

На следующее утро Антон Николаевич позвонил Давыдову и договорился с ним об очередной встрече.

– Я согласен на вас работать, – сказал он сразу после первых приветствий, – вы были правы: мне нужен простор для деятельности и гигантские возможности. Здесь я не смогу этого получить. Помогите мне.

– Антон Николаевич! Вы меня поражаете! – Давыдов действительно выглядел ошеломленным. – Насколько мне известно, у вас сейчас далеко не самый худший период. В прессе проскальзывали сообщения о Нобелевской премии…

– Оставим это, – отмахнулся Степанов, – мне не нужна эта паршивая премия, мне вообще ничего от них не нужно. У меня совершено иные планы. Если бы я мог осуществить их без посторонней помощи, я бы к вам не обращался. Но, поскольку это не возможно, извольте выполнять свое обещание.

– Не слишком ли вы требовательны, Антон Николаевич?

– В чем дело? Вы уже не хотите со мной сотрудничать? Вас пугает мой решительный настрой? Что ж, в таком случае, мне придется поискать более сговорчивых партнеров.

– Вы очень изменились, Антон Николаевич, – заметил вербовщик, – это расставание с супругой так на вас подействовало?

Кровь ударила в лицо Степанову.

– Какого черта вы вмешиваетесь в то, что вас не касается! Я не собираюсь обсуждать с вами эту тему. – Антон Николаевич был взбешен по-настоящему. – И если вы позволите себе еще хотя бы один намек на эту сторону моей жизни, мы с вами больше никогда не увидимся.

– Хорошо, хорошо, Антон Николаевич, – увещевающе залопотал вербовщик, – не надо так переживать. Никто не собирается влезать в вашу личную жизнь.

– У меня складывается впечатление, что вас больше не интересует сотрудничество со мной, я прав? – спросил Степанов напрямик.

– Разумеется нет, Антон Николаевич, вы в корне неправы. Но, откровенно говоря, ваша инициатива явилась для нас сюрпризом. В последнее время ваше положение стало улучшаться, а вы вдруг надумали изменить свою жизнь. Это немного неожиданно. Но, – тут же добавил Давыдов, видя, что Степанов собирается что-то сказать, – мы обрадованы вашим решением. У меня возникло одно предложение: давайте встретимся завтра в это же время, в этом же сквере и обговорим все детали. Я, видите ли, еще не совсем готов к такому разговору.

– Как знаете, – Степанов пожал плечами, – думайте, если вам того хочется. Я тоже буду думать, к кому еще можно будет обратиться.

– Это было бы большой ошибкой с вашей стороны, Антон Николаевич, – Давыдов сверкнул глазами и оскаблился, – заклинаю вас не совершать неосмотрительных поступков, о которых вы наверняка пожалеете.

Затем они простились и пошли, каждый в свою сторону. Степанов и помыслить не мог, что о его встречах с вербовщиком во всех подробностях проинформированы люди из ГосБеза. На следующий день состоялось знакомство, перевернувшее всю дальнейшую судьбу ученого. Вместо мелкого вербовщика, участь которого так и осталась невыясненной, на встречу явился сухощавый мужчина, небольшого роста. Степанов сразу отметил, что за неприметной внешностью незнакомца скрывается незаурядная личность. Это можно было определить по жесткому проницательному взгляду стальных глаз, решительной линии рта и твердому подбородку.

Когда мужчина заговорил, Степанов удивился, что его тихий голос, с проскальзывающими вкрадчивыми интонациями, не очень вяжется с взглядом решительного человека со стальной волей.

– Антон Николаевич? – произнес незнакомец.

Степанов кивнул, с тревогой поглядывая то на мужчину, то по сторонам.

– Рад вас видеть, – незнакомец протянул руку, – можете звать меня капитаном.

– А что случилось с Давыдовым? – спросил Антон Николаевич, пожимая протянутую руку.

– Считайте, что он отправился в отпуск.

– Внеочередной, я полагаю? – заметил Степанов.

– Неважно, я пришел сюда не для этого разговора.

– Собственно говоря, я собирался увидеться с Давыдовым, а не с вами, – Антон Николаевич недовольно сдвинул брови, – я не знаю вас.

– Вы хотите сказать, что хорошо знаете Давыдова? – поинтересовался неизвестный капитан.

Степанов сардонически ухмыльнулся.

– По крайней мере, я успел к нему привыкнуть.

– Антон Николаевич, мы с вами серьезные люди, не будем терять время. Нам предстоит серьезный разговор, давайте не отвлекаться на пустяки.

– Мне все равно, – Степанов флегматично пожал плечами.

Странно, но этот сероглазый мужчина с негромким голосом обладал способностью подавлять волю Антона Николаевича. Это стало ясно с первых же минут их встречи.

– Здесь холодно, пойдемте в мою машину, там нам никто не помешает, – произнес капитан, указав подбородком на припаркованную у сквера белую „Волгу“.

– Давыдов, по крайней мере, приглашал меня в кафе, – не удержался Степанов от язвительного замечания.

– Пусть этот факт станет очередным доказательством того, что вы перешли на другой уровень, гораздо более серьезный.

– Вы полагаете, я должен млеть от восторга?

– Я полагаю, – произнес капитан ледяным тоном, – что вы должны адекватно оценивать данную перемену.

Давление, оказываемое на него этим необычным человеком, раздражало Степанова, заставляя переходить на дерзости.

И все же он согласился отправиться к машине, поскольку понимал, что без этого не обойтись.

– Я собираюсь сделать вам одно предложение, – заговорил капитан, когда они уселись на передние сиденья „Волги“ с тонированными стеклами.

Степанов хранил молчание, глядя перед собой мрачным взглядом. Его не покидало ощущение, что он оказался в капкане, из которого ему уже не выбраться.

– Для начала давайте договоримся, что будем беседовать начистоту. Чтобы между нами не возникало никаких неясностей, я собираюсь раскрыть перед вами все свои карты.

Степанов с ужасом узнал, что все его противозаконные деяния давно известны людям из Безопасности. Капитан назвал даже цену, которую заплатил вербовщик за проданную ему секретную информацию.

– Так значит, этот Давыдов был провокатором? – выдохнул Антон Николаевич, стуча зубами от страха.

– Буду с вами честен в надежде на ответную откровенность, – сказал капитан, – Давыдов не был провокатором, он был агентом одной иностранной спецслужбы. Весьма слабеньким агентом, смею добавить.

– Боже мой! Все кончено! – вырвалось у Антона Николаевича. – Со мной все кончено! – Степанов схватился руками за голову и застонал, придя в полное отчаяние.

– Прекратите истерику, – невозмутимо оборвал его капитан, поморщившись, – эта трагическая патетика вам не поможет. Я не собираюсь пугать вам страшными карами. Если бы дело обстояло так, мы с вами не сидели бы здесь сейчас.

Степанов не проронил ни слова, продолжая стискивать голову, раскачиваясь из стороны в сторону. Горю его не было предела. Снова оказалось, что все это время он строил воздушные замки.

– Еще раз повторяю, успокойтесь, Антон Николаевич, возьмите себя в руки, – капитан тронул Степанова за плечо, отчего тот вздрогнул и подняв голову уставился на собеседника затравленным взглядом.

– Я хочу сделать вам одно предложение, и мне кажется, что оно должно вас устроить.

Степанов почти не слушал своего собеседника. В этот момент ему хотелось лишь одного: умереть.

И тут капитан заговорил о засекреченной лаборатории, которая, по его плану, должна будет находиться под водой, где-нибудь на Черноморском побережье Северного Кавказа и где Степанов станет заниматься своими исследованиями.

– У вас будет все, что вам потребуется. Мы берем на себя финансирование вашей работы, сколько бы это не стоило. Из ваших разговоров с Давыдовым нам стало ясно, вы мечтаете именно о таком образе жизни и о таких условиях работы, я не ошибаюсь, Антон Николаевич?

Истерика мигом сошла на нет. Степанов заинтересовался словами капитана. Предложение стало казаться ему заманчивым.

– Вы хотите сказать, – заговорил он, – что я смогу делать в вашей лаборатории все, что угодно?

– Вам предоставляется полная свобода в плане вашей работы. Мы готовы профинансировать необходимое оборудование, предоставить вам нужные материалы и так далее, не знаю, что вам еще может понадобиться.

Видя, что у Степанова заблестели глаза, капитан добавил:

– Не спешите бурно радоваться, Антон Николаевич, – произнес он, с прищуром глядя на собеседника, – взамен полной свободы в плане работы мы вынуждены будем лишить вас таковой в плане личной жизни.

– Какая там личная жизнь, – отмахнулся Степанов, – у меня ее нет и уже никогда не будет. Полагаю, вы это знаете не хуже меня.

– На нынешнем этапе вашей жизни, дело, к сожалению, обстоит именно таким образом, примите мои выражения искреннего сочувствия, Антон Николаевич.

Вместо ответа Степанов лишь досадливо качнул головой.

– Но ведь ваше настроение может измениться. Когда душевное состояние стабилизируется, вам может захотеться принадлежать самому себе так же, как раньше. А этой возможности у вас практически не будет.

– Вы хотите сказать, я буду постоянно находиться в заточении в этой вашей секретной лаборатории? – насторожился Степанов.

– Практически, да, Антон Николаевич, – отвечал капитан, – это необходимо для соблюдения строжайшей секретности, в обстановке которой должна будет продвигаться ваша работа. Я полный дилетант в биологии, но все же считаю, что ваши исследования имеют грандиозное значение для науки и не только для нее.

– Рад, что вы так думаете, – произнес Степанов с неприятным блеящим смешком, – это обнаруживает вас умного и дальновидного человека.

– Спасибо на добром слове, Антон Николаевич, похвала от вас вдвойне лестна. Так вот, – продолжал капитан деловым тоном, – подумайте, сможете ли вы согласиться на такие условия?

– А что, у меня есть выбор? – глаза Степанова свернули недобрым блеском. – Почему вы задаете мне все эти вопросы? Я загнан в капкан, от меня уже ничего не зависит, не так ли? Откройте все ваши карты.

– Выбор всегда есть, – неопределенно ответил капитан, – но, поверьте мне, то, что я вам предлагаю является наиболее благоприятным выходом из того щекотливого положения, в которое вы попали.

– Если я вас правильно понял, – раздумчиво заговорил Степанов, – я буду вашим рабом. Жизнь под постоянным тотальным контролем. Результаты исследований полностью будут принадлежать вам. А я стану всего лишь марионеткой, которой будут манипулировать люди из вашей замечательной организации.

В голосе Степанова не слышалось ни тени гнева или раздражения. Он говорил спокойно, даже с долей дружелюбия, словно все уже было окончательно решено. Капитан молча кивал головой после каждой фразы, произнесенной Степановым.

– Вы совершенно правы, Антон Николаевич, – сказал он, – все будет так или примерно так. Могу вас обнадежить: если вы проявите себя как благоразумный человек, вам будут сделаны некоторые послабления, разумеется, в допустимых пределах.

– Вы понимаете, как рискуете? – вдруг сказал Степанов, подняв голову и прямо взглянув в стальные глаза капитана. – Вы сможете обеспечить контроль за моим существованием в вашем логове – это бесспорно. Но хватит ли у вас возможностей контролировать мои исследования. Почем вы знаете, что я могу наворотить? Я и сам этого не знаю, но планы у меня далеко идущие, в этом можете не сомневаться, – Степанов затрясся от блеющего смеха, к которому капитан долго не мог привыкнуть.

– Вам нужно полечить ваши нервы, Антон Николаевич, – произнес капитан, – вы слишком многое пережили и нуждаетесь в реабилитации.

– Черт вас возьми, капитан, вы, как я посмотрю, очень в себе уверены. Это мне нравится. Я согласен на ваше предложение. Оно и впрямь не намного отличается от моих собственных замыслов.

– Прекрасно, Антон Николаевич, я знал, что мы сможем договориться.

– Есть одна небольшая загвоздка.

– В чем дело?

– Мне нужен ассистент, один я не справлюсь.

– Мы уже думали об этом. Найти подходящего человека будет несложно. Кстати, выбор пола ассистента предоставляем вам.

– Вы очень любезны, – Степанова передернуло, – но я просил помощника, – он сделал ударение на последнем слоге, – а не жену.

– Хорошо, Антон Николаевич, здесь вы вольны выбирать.

– Позвольте поймать вас на слове, – оживился Степанов, – я уже сделал свой выбор.

– Я догадываюсь, о ком вы говорите, – ответил капитан с прежней невозмутимостью.

– Не сомневаюсь в вашей осведомленности, – Антон Николаевич усмехнулся, – на мой взгляд, лучше Тихомирова никого на эту роль не найти. К тому же я уверен, что у нас с ним наличествует психологическая совместимость. А это очень важно для тех условий работы, которые вы мне предлагаете.

– Ничего против предложенной вами кандидатуры лично я не имею, – произнес капитан, задумчиво глядя куда-то сквозь собеседника, – и все же нам придется как следует прощупать этого вашего Тихомирова. На это понадобится определенное время. Да и вам нужно будет обстоятельно обо всем поразмыслить, Антон Николаевич.