Текст книги "Преодоление. Арзамас-16: как это было. Историко-аналитическое исследование"

Полностью строительство ограждения зоны и комплекса зданий (заставы, здание штаба охранного полка, казармы и тому подобное), предназначенных для организации соответствующего режима объекта, было завершено в 1948 году. Стоило все это по ценам 1945 го более шести миллионов рублей.

В 1947 году поселок Сарова был изъят из административного подчинения Мордовской АССР и исключен из всех учетных материалов. 17 июля было принято специальное постановление Президиума Верховного Совета РСФСР и вышел указ по этому поводу. Ими было прекращено юридическое существование поселка Сарова, который отныне стал лишь ведомственным жилищным фондом КБ-11 и СУ-880. Можно сказать, что была подведена черта под более чем двухсотлетним историческим бытием этих старинных мест. Поселка уже не стало, а города ещё не было. Было анонимное поселение, ставшее на долгие десятилетия «невидимкой» не только для заграницы, но и для соотечественников. И в центре него закладывалось производство, призванное обеспечить гарантию безопасности страны в новых условиях мирового противостояния.

А какова была судьба тех, кто, помимо своей воли и желания, оказался на этом островке секретности? Большинство жителей, работавших на заводе № 550, так и остались в этих местах, «потеряв», правда, само название своего местожительства. На первых порах во всех документах официальный и деловой переписки, которая носила вне зависимости от своего содержания, абсолютно секретный характер, широко встречаются упоминания о КБ-11, но уже с 1946 года они полностью пропадают, также, как и название самого поселка. Уполномоченный КГБ П.Я. Мешик особым распоряжением строжайше запретил даже упоминать прежнее историческое название, и постепенно слово «Сарова» кануло в небытие. Разумеется, люди, жившие в округе будущего ядерного центра, прекрасно знали, что место – не слово, напрочь исчезнуть не может. Но за этим словом теперь стояло что-то неизвестное, запретно-опасное, поэтому о нем старались вообще не говорить.

Сами же обитатели объекта привыкли к тому, что они живут то ли на «базе», то ли в «конторе», то ли в «ящике». Первыми кодовыми обозначениями были «Объект-550» и «База-112». С весны 1949 года приказом по ГУ было введено новое условное наименование «Приволжская контора Главгорстроя СССР». Оно держалось довольно долго, имело несколько вариаций: «Склад Главгорстроя СССР», «База Главгорстроя СССР», но чаще всего использовала слово «контора». А параллельно с ним – разнообразные почтовые ящики, номера которых менялись как неустойчивая погода ранней весной.

Объяснялось это непостоянство не неразберихой организационного периода, а вполне сознательным стремлением обеспечить полную территориальную анонимность КБ-11. И надо признать, эта цель была достигнута.

В дальнейшем, по мере роста города-объекта, он приобретал новые и новые названия. Самое первое, не состоявшиеся по невыясненным причинам, – Ясногорск. Потом был Кремлев – первое официальное название города, установленное правительственным постановлением с обозначением его на закрытых географических картах. Это название города просуществовало 1994 года и было изменено на Саров обманным путем. В то время Председателем городской Думы стал И.И. Ситников, человек не очень далекий, бывший секретарь городского комсомола, но с сильным местечковым “патриотизмом”, замыкавшимся на религиозность. Пользуясь своим положением, он сочинил поддельный протокол заседания городской Думы, в котором содержалось лживое решение с просьбой к Законодательному собранию Горьковской области переименовать город Кремлев в Саров. Решение таких вопросов было прерогативой областного законодательного органа. Законодательное собрание, не вдаваясь глубоко в суть вопроса, приняло постановление о переименовании Кремлева в Саров, не вникая в то как и каким образом этот вопрос обсужден общественностью города. Дело было сделано. Ситников лишился своего поста, но вернуть обратно название города не удалось. Условным названием вскоре стало использование названия недалеко расположенного вполне «легального» Арзамаса, но к нему добавилось цифровое обозначение. Первым был Арзамас-75. Величина «добавки» имела объективные основания: объект находился в 75 километрах от «законного» Арзамаса. Затем «75» сменили на «16». Почему именно эта цифра привлекала внимание спецслужб, трудно сказать. Многие считают, что она была выбрана случайно. Главное было – создать видимость, что объекта вовсе нет, а есть одно из почтовых отделений в старинном русском городе Арзамасе. Поскольку городок этот небольшой, то и почтовых отделений там не должно быть много. Вот и выбрали цифру из второго десятка.

Как бы там ни было, но именно с этим именем Арзамас-16 ядерный центр страны стал известен стране и миру в эпоху «гласности». Однако, традиция анонимности до сих пор жива. Нередко и в наши дни можно слышать, что жители Сарова-Арзамаса-16 называют место, где живут, просто «Город». И всем посвященным ясно, что речь идет о городе, куда любому желающему просто так попасть невозможно. Это сегодня, а тогда…

Тогда жители, как могли, приспосабливались к новым условиям бытия. Однако, не всем пришлось это делать. Некоторые оказались неугодными. 30 июня 1947 года приказом начальника объекта номер № 550, опиравшимся на постановление Совета Министров СССР 19 июня 1947 года (№ 2144-566) было начато отселение части местного населения из расположения закрытой зоны. Было их, лишенных прав здесь жить, 502 человека – 121 семья и 24 одиноких. Основанием для этого принудительного акта служили следующие мотивы: не внушали политического доверия, были осуждены в прошлом за уголовные преступления, являются выходцами из враждебных классов или не занимаются общественно-полезным трудом.

Что касается бывших уголовников и нигде не работавших людей, то предпринятые в отношении их действия были понятны. Производство замышлялась опасное и подобные персонажи в нем были нежелательны. Хотя надо отметить и то обстоятельство, что на территории объекта уголовный элемент не только проживал, но и возводил его своими руками. Что же касается так называемых неблагонадежных, то это было не более, чем дань времени, определенной перестраховкой.

Но отверженные объектом не остались без помощи. Справедливости ради нельзя не вспомнить о компенсационных мерах переселенцам поневоле. Особым распоряжением Центр обязал Совет Министров Мордовский АССР возместить отселяемым лицам стоимость жилых домов и хозяйственных построек, оставленных ими в зоне объекта, оплатить расходы переезда (280 рублей на каждого человека), предоставить на бытовое устройство на новом месте ссуды сроком на 7 лет и в размере до 5000 на каждую семью. Переселенцев обеспечили транспортом, необходим количеством железнодорожных вагонов для перевозки имущества и скота (для которого централизованно и безвозмездно был выделен зернофураж), строительными материалами.

Обращает на себя внимание и то обстоятельство, что это решение, касающееся судьбы переселенцев, не было единственным. В ноябре 1947 года за подписью заместителя Председателя Совета Министров СССР В.М. Молотова вышло еще одно распоряжение, обязывавшее Министерство заготовок СССР отпустить в распоряжение Совмина Мордовии 17,5 тонн зерна продовольственных культур для последующей его выдачи колхозникам, отселенных из режимной зоны объекта № 550, в возмещение несобранного ими урожая с посевов, оставленных на территории объекта.

Разумеется, полностью компенсировать потерю обжитых в течении не одного десятка лет мест трудно, если не невозможно. Но сделано было, несмотря на тяжелое послевоенное время, для этих людей немало.

Особый сюжет в истории отечественного ядерного центра – использование труда заключенных ГУЛАГа на его строительстве. В документах той поры бытует термин «спецконтингент» – так называли заключенных.

Наверное, трудно было обычному человеку проникнуть в состояние тех людей, которые оказались как бы по другую сторону реальности. Но их жизнь была тоже реальностью и подчинялась она особым законам и правилам. Барак – строительная площадка – был тот круг, по которому вращалась жизнь этих людей. Но человек остается человеком, даже в самых диких условиях. Саровские заключенные в 1948 году имели коллектив художественной самодеятельности, который под охраной выступал на сцене, ставшей в 1949 году сценой театра. Было и многое другое в этой их жизни, на которую законные жители объекта взирали кто с ужасом или опасением, а кто с неприятием и сожалением, сочувствием и состраданием. Кто были эти люди, оказавшиеся в будущем ядерном центре по принуждению? И сколько их было?

Степень виновности их была разной. Некоторые оказались в заключении по печально известной в то время статье 58 Уголовного кодекса, другие осуждены за уголовные преступления разной тяжести. Первая партия заключенных была этапирована на объект в мае 1946 года, и уже в начале следующего года общее количество спецконтингента составила внушительную цифру – 9737 человек, в том числе 1818 женщин. Начиная с лета 1947 года, приток «новобранцев» лагеря, расположенного на территории объекта, начал нарастать: сверхжесткие сроки строительства КБ-11 требовали все новых и новых рабочих рук. Эта страница в истории первого отечественного ядерного центра – явление не уникальное. Многие мощные стройки периода индустриализации 30-х годов, да и позже, велись с помощью труда заключенных. «Ударность» этих строек подкреплялась заинтересованностью заключенных в их подневольном труде. Так было и на ядерном объекте. По воспоминаниям Л.В. Альтшулера, над колоннами, отправлявшихся на работу заключенных, нередко можно было видеть плакат: «Запомни, эту пару строк: работай так, чтоб снизить срок». Самое парадоксальное, что этот, вполне понятный для зэков девиз, очень скоро стал лозунгом, выражавшим устремление всех тех, кто приехал в эти места совершенно добровольно и был буквально одержим мыслью сделать атомную бомбу как можно скорее. Один и тот же лозунг еще раз соединил на саровской земле, казалось бы, несоединимое – подневольный и свободный творческий труд.

До поры до времени официальное руководство объекта вполне спокойно относилось и к факту присутствия на объекте лагерей ГУЛАГа, и к использованию труда заключенных на его строительстве. Но наступило время, когда заключенные, отбыв свои сроки наказания, оставались на объекте уже в качестве вольнонаёмных строителей. Вот здесь и возникли проблемы. В июне 1948 года П.М. Зернов направил первое письмо Л.П. Берии, в котором писал о том, что внутри зоны объекта находится до 200 человек, освобожденных из лагеря УС № 880 МВД СССР по истечении срока наказания. Размещены они в жилом поселке объекта… За последнее время имели место кражи и убийства. Сложилось совершенно ненормальное положение: нежелательных лиц из вольнонаёмного состава по составу по постановлению правительства из зоны отселили, а теперь в зоне оставляли самых ненадежных и опасных людей. Вопрос об удалении этих лиц из зоны ставится перед МГБ и МВД СССР, но ответного решения получено не было.

Август того же 1948 года. Вновь Зернов – Берии. Вопрос тот же. После «очистки» территории объекта от всех подозрительных лиц, начиная с февраля 1948 года число нежелательных элементов в зоне ядерного объекта резко возросло. В марте-апреле освободилось из лагеря по отбытии срока наказания 70 человек, из них 38 судившихся за кражи, грабежи, убийства. 2 и 31 мая 1948 года принятые Указы Президиума Верховного Совета СССР, согласно которым в мае-июне из лагеря строительства объекта освобождены по амнистии 1500 человек. Вместе с ними по отбытию срока наказания освободилось 722 человека. Всего на 30 августа 1948 года из заключения было освобождено 2292 человека, из них 1678 – оставленных в запретной зоне на правах вольнонаёмного состава.

Освободившиеся из лагеря не имели запаса одежды, к работе относились плохо, настроение у них было отнюдь не радужные. Многие открыто заявляли, что не желают, отбив срок наказания, снова быть в заключении.

Почему сложилось такое положение? Дело в том, что ведомство Л.П. Берии к этому времени приняло целый ряд обязательных для выполнения распоряжений, которые делали освобождение заключенных из лагерей, расположенных на территории ядерного объекта, фактически сугубо формальным. То есть освободить освободили, но выехать с объекта не разрешили.

Это привело к критическому развитию ситуации на территории объекта, где велись не только секретные, но и крайне опасные работы, присутствовало более полутора тысяч человек, агрессивно настроенных, озлобленных и обездоленных судьбой, которые не имели законного права покинуть то место, где они ещё вчера были зэками. Объект не мог предоставить им жилья (своим сотрудникам не хватало), за работу они получали гроши, а льгот на питание, которые имели законные жители объекта, они были лишены. Немудрено, что многие из них голодали, играли в карты, покушались на собственность полноправных работников объекта.

После августовского послания П.М. Зернова Л.П. Берии положение ничуть не изменилась. Правда, Л.П. Берия, после ознакомления с новой ситуацией на опекаемом им объекте, дал указание своему заместителю С.Н. Круглову рассмотреть возможность удаления с территории КБ-11 бывших заключенных. Но пока тот эту возможность рассматривал, кризис на объекте нарастал. П.М. Зернов вынужден был изменить адресата своих посланий. В ноябре 1948 года он написал письмо М.Г. Первухину с просьбой помочь решить вопрос с отселением бывших заключенных из зоны объекта.

Тяжелая аппаратная махина никак не могла провернуть свои шестеренки и выдать какое-то решение. А, может быть, дело было вовсе и не в бюрократической волоките (вряд ли она распространялась на столь важный объект), а в намеренном нежелании отпускать бывших заключенных из зоны, ибо в этом случае не было необходимости решать вопрос с дополнительной рабочей силой строителей. Нехватку кадров, строящийся ядерный центр испытывал постоянно. Поэтому и решили обойтись малой кровью.

Однако простых решений в такой проблеме быть не могло. Вот и появились сопутствующие «нюансы». Письма от руководителя объекта в Центр (министру ГБ СССР В.С. Абакумову, министру внутренних дел С.Н. Круглову, Л.П. Берии) нарастали, как лавина. В одном из них говорилось, что на 1 декабря 1948 годах в зоне на 4500 человек взрослого населения приходится 1750 бывших заключенных. Примерно половина этих людей на строительстве не работает, а вопрос их отселении не решается, потому что нет согласия между МГБ и МВД. П.М. Зернов заключал, что он исчерпал все имеющиеся у него возможности, но практически сделать что-либо не смог, хотя глубоко убежден, что создавшееся положение является ненормальным и принципиально неправильным.

Переписка по данному вопросу продолжалось в течение всего 1949 годах, перейдя и на следующий 1950 год. Теперь писали в адрес секретаря ЦК ВКП(б) Г.М. Маленкова. Ситуация к этому времени приобрела прямо такие угрожающий характер, ибо ежедневно в полку бывших зэков прибывало по 25-30 человек. К середине 1949 года в зоне объекта их насчитывалось в общей сложности 2700 человек. А к лету 1950 году – уже 3700. В большинстве своем они стали вольнонаемными строителями. Было немало и таких, которым не пошло на пользу заключение. Отбыв наказание за убийство, разбой и воровство, они не имели особого желания участвовать в строительстве. Таких было более 1000 человек. Криминогенная обстановка на объекте благодаря их активности резко усугубилась. Не редкостью стали не только разборки среди самих бывших зэков, заканчивавшиеся групповыми жестокими драками, но и ограбление сотрудника объекта. Дело дошло до того, что жители Сарова стали бояться выходить в темное время на улицу.

Из писем-документов ясно, что к этому времени руководство МВД нашло новую аргументацию для обоснования невозможности выселения с территории объекта бывших заключенных. Основной аргумент – не исключено разглашение ими государственной тайны. Данное объяснение выглядело не очень убедительно, так как некоторых заключенных после освобождения всё-таки выпускали в «свет». Правда, они были или инвалидами, или многодетными. Но инвалид тайну мог разглашать совсем не хуже, чем вполне здоровый. Так что причина фактически насильственного удержания в зоне объекта большинства бывших зэков все же не была мерой против широкого распространения информации об объекте.

И все же 14 июля 1949 года Совет Министров СССР принял постановление об удалении отбывших заключение в ИТЛ за пределы объекта. Но это удаление шло ни шатко, ни валко до тех пор, пока сами лагеря ГУЛАГа оставались в Сарове. И только через четыре года последний из этих лагерей был переведен в другие не столь «отдаленные места» – Магадан, Коми АССР. Так была, наконец, перевернута лагерная страница истории ядерного объекта страны.

Если бы не эта, специфическая отечественная эпопея, режимная служба объекта складывалась бы у нас примерно так же, как в любой другой стране, желающей защитить свои секреты. В феврале 1947 года в ПГУ было утверждено временное положение по режиму и охране объекта № 550. Согласно этому документу, начальнику объекта, в целях установления твердой дисциплины среди всего населения в части выполнения секретности, предоставлялись дисциплинарные права командира дивизии. Получалось, что все проживавшие в зоне объекта становились как бы рядовыми этой дивизии, что предполагало их неукоснительное подчинение своему командиру. Запрещался прием на работу КБ-11 и СУ-880 без соответствующей проверки будущего работника через систему органов госбезопасности. Проверка была тщательной до «третьего колена». Не все такую проверку выдерживали. Любое сомнение спецслужб в надежности человека закрывало ему дверь на ядерный объект. Хотя справедливости ради надо отметить, что интересы дела нередко заставляли смягчатся стражей из МГБ. Серьезные ограничения накладывал режим именно на сотрудников объекта. Если кто-то, не имевший соответствующей формы допуска, хотел выехать за пределы зоны, даже по служебным делам, он непременно должен был получить разрешение местного представителя МГБ СССР. Когда же вопрос касался личных проблем, то выезд разрешался в особо исключительных случаях. Отпуска были запрещены, вместо них полагались денежные компенсации. Был создан канал для личной переписки через почтовый ящик № 813 Главпочтамта Москвы. И ещё долго после нескольких лет самых жестких строгостей режима существовал такой адрес: Москва, центр 300. Это был адрес отечественного ядерного центра.

Сопровождением и доставкой всей входящей и исходящей корреспонденции осуществлялось только фельдсвязью МВД СССР.

В начале июля 1947 года для осуществления пропускного режима в запретную зону и выхода за ее пределы была организована военная комендатура, во главе которой был поставлен майор И.С. Жуков, и бюро пропусков, первым начальником которого стал лейтенант П.Р. Гузенко. Деятельность этих служб была жестко регламентирована утвержденной П.М. Зерновым и генерал-лейтенантом Сироткиным «Временной инструкцией о порядке пропуска в закрытую зону объекта».

Постепенно отлаживалась пропускная система. Было введено несколько видов пропусков. Постоянные и временные. Первые выдавались только руководящему составу объекта, СУ № 880 и оперативному составу МГБ и МВД. Подписывал их исключительно начальник объекта. Вторые, временные пропуска, выдавались всем работающим на территории зоны, но проживающим за ее пределами; или работавшим вне объекта, но проживающим на его территории. Их подписывало официальное лицо более низкого ранга – начальник бюро пропусков. Но разрешение требовалось тоже «высокое» – одного из руководителей объекта или строительного управления № 880.

Исключений в пропускном режиме не было ни для кого. Под его подпадали все, в том числе и военнослужащие, охранявшие объект.

Вообще после принятия постановления от 17 февраля 1947 года работы органам безопасности значительно прибавилось, как в Центре, так и на месте – в самом ядерном объекте. Перед высшим руководством страны была поставлена задача не допустить ни малейшей утечки информации с объекта, тщательно проверять всех и вся, что было в закрытой зоне или каким-то образом было с ней связано.

Охранительные функции стали своего рода фетишем, одной из существенных сторон жизнедеятельности Кб-11. В результате отслеживание любого просачивания сведений об объекте во внешний мир было довольно эффективным. Когда случалось нарушение установленных правил режима секретности, это рассматривалось как чрезвычайное происшествие. Виновные каждого ЧП наказывались со всей строгостью. Иногда это наказание объявлялось приказом начальника объекта, но далеко не всегда дело ограничивалось этим. Так в мае и декабре 1948 года органами МГБ были арестованы и осуждены каждый сроком на 8 лет два сотрудника объекта за разглашение родственникам и знакомым месторасположения КБ-11 и характера проводимых здесь работ. За период 1947-1950 годы несколько работников КБ-11 были преданы суду за такого рода поступки.

Режим секретности не может быть обеспечен без четкого функционирования соответствующих структур. Режимно-секретные службы объекта, являясь его функциональными подразделениями, проходили основной этап формирования в период 1947-1948 годов. В первый годсуществования объекта в КБ-11 в соответствии со временным штатным расписанием действовала лишь небольшая служба помощника начальная объекта по кадрам, секретным делам и охране. Ее возглавлял А.В. Колесниченко, которого осенью следующего годсменил А.М. Астахова, приехавший в Сарова с одного из заводов «оборонки».

Секретный отдел объекта, начавший свою историю с сентября 1946 года, насчитывал в то время всего 11 человек. Их специфическая деятельность требовала особенного внимания. Да и груз ответственности давил. Время было жестким, малейший промах в работе не сулил ничего хорошего. Поэтому нагрузка, включая и психологическую, на каждого была немалой. Постепенно формировалось секретное делопроизводство, вырабатывались требования к его введению, строго учитывались все лица, допущенные к сверхсекретным документам и материалам, шло оформление работников, направляемых в КБ-11. Параллельно в Москве действовала так называемым «московская группа», специальное отделение спецслужб, курировавшее и контролировавшее деятельность тех научных сотрудников, которые работали по линии КБ-11, но в Москве, поскольку материально-техническая база объекта еще не была создана. Эта группа существовала до полного самоопределения режимно-секретных служб ядерного объекта, то есть до 1950 года.

Летом 1948 года приказом по ПГУ была введена должность заместителя директора КБ-11 по режиму и охране. Круг его обязанностей включал руководство растущими штатами сотрудников госбезопасности на объекте, а также войсковой, противопожарной охраной и пропускным режимом. К концу этого года все спецподразделения были переданы в штаты соответствующих структурных единиц КБ-11 и стали в административном отношении подчиняться их руководителям.

До определенного времени вся режимная служба объекта руководствовалась временными инструкциями, поступавшими из ПГУ. Они до мелочей регламентировали все аспекты как научно-производственной деятельности, так и самого уклада жизни сотрудников КБ-11. Детализация того, что «можно» и чего «нельзя», была устрашающе подробной. Ненамного изменилось положение и после того, как в апреле 1948 годах была введена в действие постоянная «Инструкция по сохранению государственной тайны». Однако, нельзя не признать, что тотальность контроля и жесткость режима были продиктованы общей ситуацией и той сверхзадачей, которая была поставлена руководством страны перед работниками КБ-11, – наша отечественная атомная бомба должна была стать полной неожиданностью для Запада, особенно для США, которые пребывали в эйфории от собственной монополии на новое оружие.

В конце 40-х годов, уже после испытания первого атомного устройства, завеса секретности не только не спала, но стало ещё плотнее. Были обновлены все кодовые обозначения, включая и ГУ: Был «Фонтан» – стал «Берегом», был «Баян» – стал «Люстрой»… Для всех руководящих работников первого ГУ и КБ-11 были введены условные фамилии. Ванников именовался теперь Бабаевым, Первухин – Георгиевым, Завенягин – Павловым, Мешик – Яковлевым, Зернов – Михайловым, Музруков – Глебовым, Славский – Ефимовым.

Не трудно заметить, что в целях конспирации была применена довольно простая формула – в фамилию, как правило, вводилось отчество. Может быть для того, чтобы самим окончательно не запутаться. Для И.В. Курчатова было сделано исключение. На его кодовое имя наложила отпечаток импозантная внешность – именовался он «Бородой». Кстати сказать, это имя уже давно стало привычным для многих сотрудников. Все коллеги Игоря Васильевича «за глаза» называли его именно так. Общепринятое было введено в формальные русло. Ю.Б. Харитон получил фамилию Булычев. Возможно, его любимый литературный герой?! Сам Юлий Борисович не очень-то и в те времена, обращавший внимание на подобные частности, и в впоследствии не считал их важными для воспоминаний.

А как воспринимали режим сами люди, жившие на объекте, многие из которых согласившись работать в Кб-11, очень смутно представляли, где это и что это? Воспринимали по-разному, поскольку и сами они были разные. Если судить, по воспоминаниям старейших работников объекта, то можно прийти именно к такому заключению, да и переоценка ценностей того времени у каждого из старейшин идет по-своему. Так, А.Д. Сахаров, приехавший на объект уже в 1950 году, отмечал в своих воспоминаниях тягостное ощущение всевластия режима секретности. В.И. Жучихин, «объектовец» первого набора, рассказывает: «Я всю жизнь проработал при Берии и после него в условиях строгого режима секретности и никогда не ощущал тяготы бдения стражей режима, если сам строго следовал установленным нормам, а со стороны службы режима постоянно оказывалась большая помощь в складывающихся вдруг в непредвиденных обстоятельствах». А.Н. Ткаченко (это второй «эшелон» приехавших на объект) вспоминает: «Я не могу сказать, что режим секретности с его колючей оградой множеством КПП и другими малоприятными атрибутами как-то физически давил на психику. Нет, в буднях повседневности, в переписке, в других непроизводственных сферах он практически не ощущался». Интересен и его рассказ об одном из эпизодов личного столкновения со службами режима и о том, как это всё разрешилось: «В то время, сильно не поощрялся выезд в отпуск за зону. За это дополнительно к отпускным выплачивалось 75 % зарплаты. Но в мае 1953 года мне понадобилось выехать в город Котлас, где проживала девушка, с которой я раньше был знаком, переписывался с ней и на которой решил жениться. Подаю заявление в режим с просьбой разрешить выезд в город Котлас для встречи с невестой. Получаю отказ с предложением вызвать невесту к себе. Подаю заявление вновь, объясняю, что невеста не знает, где я нахожусь в действительности, поскольку адрес наш был московский, а узнав, что я живу где-то у черта на куличках, испугавшись всей этой таинственности, она вообще может отказать мне в согласии. И снова отказ с той же мотивацией. Тогда я пишу заявление на имя Детнева (был такой уполномоченный правительства). В этом заявлении, написанном в разгневанном тоне, отмечаю, что миссия моя интимная, деликатная, что только в личной встрече я мог бы убедить невесту в серьезности моих намерений, что отказ в личной встрече с невестой является нарушением элементарных конституционных прав человека и заканчиваю заявление грозным предупреждением, что если сейчас будет отказано, то объявляю бессрочную голодовку в знак протеста. Через три дня звоню в режим, и мне отвечают: «Выезд разрешен». Вот так мы и жили…».

Немало было и других особенностей устройства жизни на объекте. Справедливости ради надо отметить, что тех, кто решал задачу государственной важности – создание первого образца отечественного атомного оружия, – были настолько одержимы работой, что зачастую мало внимания обращали на бытовую сторону. Тем более что совсем неплохой по меркам послевоенного времени минимум благ и бытовых условий для участников реализации атомного проекта был создан. Причем этот минимум равномерно распределялся между всеми сотрудниками КБ-11, в большинстве случаев вне зависимости от ранга и служебного положения.

Вот что говорит об этом В.И. Жучихин: «После голодных военных и послевоенных лет в тылу с плохой домашней обустроенностью здесь были созданы условия самые благоприятные. Каждый получал, кроме трехразового бескарточного питания в столовой, еще и карточки категории рабочих (самые высокообеспеченные), дополнительные карточки «Р-4» и еще так называемый «Литер-Б» (а кое у кого был и «Литер-А»). Причем все это обилие, причитающееся по карточкам, отоваривалось весьма качественными продуктами, которых было сверх достаточно для семьи в 3-4 человека… Некоторые досужие историки в своих повествованиях, со слов неких свидетелей событий тех дней, уведомляют, что такое материальное обеспечение было создано только для ИТР, а рабочие жили в неимоверно плохих условиях и случалось, что падали обморок от голода на рабочем месте у станка. Все это – дикий вымысел. По карточкам и прочим дополнительным «литерам» продукты рабочие получали в одном с ИТР специальном магазине, того же ассортимента и по тем же ценам. Мебелью, домашней утварью и промтоварами рабочие снабжались так же, как и ИТР. Пытались рабочие тоже без карточек по специальным талонам и по тем же ценам. Многие высококвалифицированные рабочие имели оклад в 2-3 раза выше, чем ИТР. С отменой карточной системы 15 декабря 1947 года закончилась и дискриминация со столовой. Раньше ИТР пытались в административном здании, а рабочие – в монастырском храме, переоборудованном под столовую. Ее любовно называли «Веревочкой» из-за шедшего по фронту здания витиеватого архитектурного украшения. Спец привилегий для избранных и отпуск продуктов с «заднего крыльца» в то время и в помине не было».

Да, интересно было время. Недаром острые на язык современные журналисты нередко пишут, что на объекте был построен социализм в «отдельно взятом городе». Но не все было так «социалистично», как кажется из временной дали. Острейшей проблемой объекта с первых дней, с первых шагов его организация, стала жилищная.

Широкое развертывание деятельности по прямому профилю КБ-11 жёстко регламентировалось тем, как скоро будет построено жильё. Иначе невозможно было привлечь необходимых для дела специалистов. К началу осени 1946 года, согласно намеченным планам научно-производственной работы уже нужен был определённый задел жилья. Для ускорения строительства решили использовать сборные щитовые дома, полученные по репарациям из Финляндии. Было завезено около 100 домов этого типа. Распоряжением Б.Л. Ванникова от 15 октября 1946 года руководителем СУ-880 Комаровскому и КБ-11 Зернову предписывались основные направления решение проблемы жилья. Во-первых, подчеркивалась необходимость особенно тщательной сборки финских домов с тем, чтобы обеспечить в них нормальное проживание в зимнее время годом. При этом предлагалось использовать эти постройки как двухквартирные и индивидуальные коттеджи. В пункте втором этого распоряжения говорится: «В сроки, установленные для первой очереди, построить поселок из финских домов общей жилой площадью 2000 квадратных метров. Во вторую очередь довести общую жилую площадь поселка финских домов до 4000 квадратных метров». Предполагалось также во вторую очередь построить 15 двухквартирных брусчатых домов по 120 квадратных метров каждый, два индивидуальных брусчатых коттеджей для руководства объекта, а остальное жилье получить путем реконструкции существующих жилых зданий.