Текст книги "Век агрессии. Чувства и мысли, поведения и действия"

После того, как мы уяснили, с чем могла бы быть связана «вина» страха перед человеком, следовало бы показать, что страх не только «изгой», но и сила, способствующая интеграции общества в достижении целей. Мы найдём немало мыслей у философов, убеждающих нас в этом. Начнём с Гоббса, который постоянный страх перед агрессией рассматривал как нечто уничижительное, присущее человеку в естественном состоянии. Однако в исторической перспективе он всё же оправдывает страх, так как связывает его с рождением гражданского общества и государства. Именно повальный страх одних перед другими, и вызванное этим понимание неизбежности истребления всех в случае продолжения взаимной вражды, заставило людей договариваться (общественный договор), и привело к созданию государства. В государстве повальный страх между людьми сменяется уже страхом перед сувереном, что служит, считает Гоббс, интересам граждан. Так, страх, изменив свою мотивирующую силу (страх друг перед другом), становится достоянием гражданского общества, где все испытывают общий страх теперь уже перед одним властелином. Продолжая в большей мере развивать идеи Гоббса, Монтескьё видит в страхе проявление лишь деспотической власти. Страх есть принцип правления для деспотии. Естественно, что во всесилье страха он не находит смысла для строительства гражданского общества. Но такая мотивация страха, по его мнению, всё же с неизбежностью должна привести к утверждению принципа разделения властей и либерализму. Философ Джамбаттиста Вико толкует страх ещё шире, когда рассматривает его как культурную силу, порождающую цивилизацию. Современные философы не отстают в этой части от «классиков» и находят новые смыслы оправдания страха. «Страх может объединять, – пишет норвежский философ Ларс Свендсен, – он способен возродить общность, которая кажется совершенно утраченной в век индивидуализма».5151
  Свендсен Л. Философия страха. М., 2010. С. 197.


[Закрыть] Но что это будет за общность людей? Не станет ли она общностью людей осторожных, если не сказать трусливых, которые станут прятаться друг за друга. Времена, когда страх мог, действительно, такое сотворить, когда страх рассматривался с общего согласия как надындивидуальная сила, и в этом авторы находили общие смыслы, связанные с развитием общества, государства и цивилизации, проходят с наступлением века индивидуализма. Ибо в этом случае придётся признавать и принять общинный страх как личный страх за себя и действовать исходя из этого. Тем более страху будет сложно возрождать такую общность в Век агрессии, когда сама агрессия, став надындивидуальной сущностью, определяет поведение людей на разных уровнях социальной организации, а значит и людей власти вплоть до первых лиц государства.

Но страх для людей творчества в коей мере может быть и желанным, будоража по особому мысли. Ибо, вызывая новые ощущения и стимулируя тем самым воображение, страх позволяет видеть то, что обычно не удаётся. Ведь не зря же поэт Райнер Рильке (1875 – 1926), не желая расставаться со своими страхами, по этому поводу заметил: «Боюсь, как бы изгнав демонов, я не расстался также и с ангелами». Важно и то, что творческому человеку получается оставлять свои страхи на бумаге. Однако обычному человеку, не отягощённому творчеством, такое не удаётся сделать, и тогда со своими страхами он может обратиться к мыслям об агрессии, которые могут вылиться в агрессивные действия.

Обида, тревога и стыд ускоренно могут задействоваться на развитие агрессивных мыслей в том случае, когда «подгоняются» страхом и местью. Но только зависть, как самодостаточная сущность, использует собственные силы, чтобы дойти до самой агрессии. Правда, незрелая зависть может также нуждаться в воле, чтобы «дорасти» и преступить порог страха. Представленные в своей полноте, такие чувства могут высветить ещё много различимого и вообразимого на своём пути к агрессии.

И всё же есть нечто характерное в движении отдельных чувств к агрессии, связанное с Я, на которые также хотелось обратить внимание. Так, в состоянии обиды, и в большей мере зависти, Я обычно не торопится, и даже не желает оставлять эти чувства. Я пребывает в них чего – то ожидая, но эти ожидания также полагают некое «вытягивание» обиды или зависти, которые ведут Я к агрессии. Да и Я, надо полагать, само желало того, когда пребывала в них. Другое дело Я в отношении тревоги и страха, когда Я стремится покинуть их. В этом борении Я также может стремиться к агрессии, чтобы уже таким образом преодолеть тревогу и страх.

Совсем иная картина складывается у Я со стыдом, который может застать Я врасплох, что не произвольно вызывает гнев. В дальнейшем действия Я будут зависеть от тандема стыда со страхом, что вызовет агрессию в отношении другого, так или иначе, связанного с тем, что вызвало стыд. или с совестью, и тогда агрессия будет направлена на себя.

Итак, мы показали возможные связи между чувствами и мыслями об агрессии, главным образом, исходя из традиционной заданности в проблематике агрессия, где значимой была и остаётся «агрессия – явление», и в достижительных целях допустили некую художественность в заключительной части. В понимании Века агрессии акценты меняются и такую значимость обретает уже «агрессия как надындивидуальная сущность». И теперь важны уже не только связи, в цепочке чувства – мысли – действие, но и частота выбросов агрессии, и востребованность их возвратности. Чем это может быть обусловлено, и как происходит, скажем в целом уже в заключительной части книги, пройдя весь намеченный нами путь.

Рекомендуемая литература:

 
1. Дэвид Майерс. Социальная психология. Санкт – Петербург, 1997. С. 483 – 531.
2. Эллиот Аронсон. Общественное животное. Введение в социальную психологию. М., 1998. С. 256 – 291.
3.Т. Шибутани. Социальная психология. Ростов на Дону, 1998. С. 272 – 330.
4. Фредерик Перлз. Эго, голод и агрессия. М., 2000.
5.Филип Зимбардо, Майкл Ляйппе. Социальное влияние. М. Санкт – Петербург, 2000.
6. Ролло Мэй. Проблема тревоги. М., 2001.
 

Глава 2. Агрессия: не только причины, но и действия, как и поведение

Мы станем исходить из того, что чувства и мысли сопрягаются между собой в определённых условиях, и ситуации могут обеспечивать их ускорение для замеса агрессии. И что необходимыми элементами уже полного производства самой агрессии будут причины (ферменты), а собственным продуктом – агрессивные действия.

О чувствах и мыслях в контекстах агрессии уже велась речь, здесь мы рассмотрим причины агрессии и сам продукт – агрессивное действие, которое по сути своей бывает нацелена на то, чтобы разрушать, как в проекте, так и в реальной жизни. Отметим также, что действия и поведенческие акты могут принадлежать сторонам, но причина, «запускающая агрессию, чаще всего бывает односторонней.

Любая агрессия бывает структурирована по своим действиям, и направленность ей изначально может задавать причинность. Поэтому в своей действительности причина является тем ферментом, который непременно участвует в производстве агрессии. Вместе с причиной в изготовление агрессии, конечно же, задействуются чувства и мысли (и без них никак, об этом уже было сказано выше). Изготовленный на таких началах совместный продукт определяется как агрессия, которая осуществляется (или выступает) как агрессивное действие. Такое действие, будучи также явлением есть не что иное как расход телесной энергии в разрушительных целях, которое происходит в реальной ситуации и в реальное время.

Одновременно так фиксируется выброс агрессии в жизненное пространство. И если сама агрессия по истечении времени завершается, то её сущность, как мы уже знаем, сохраняется, став достоянием коллективного сознания, а то и сознания общечеловеческого. Такие метаморфозы агрессии, способствующие установлению века агрессии, мы станем называть бумерангом агрессии. По содержанию и духу он может корреспондироваться с научением агрессии, той объяснительной теорией «обучения» агрессии, которая утвердилась в традиционной проблематике. Но, согласно разрабатываемому концепту, агрессивные сущности могут овладевать поведением, без того, чтобы прибегать к научению. Пребывая в сознаниях как сущностные агрессии, они готовы вернуться незамедлительно в действенный мир людей и служить готовой формой. И тогда следовало бы предположить, что агрессии в конкретной ситуации есть в не меньшей мере и возвратное действие надличностной сущности агрессии, и что в реальном мире агрессия не связана с возникновением лишь одной причинности. Но выделив таким образом, значимость надличностной сущности агрессии, мы, не должны, одновременно, умалять роль причинности в агрессии.

Поэтому здесь и в последующем скажем несколько больше о реальных причинах агрессии, которых и не посчитать. Это может быть шум, жара, духота всё то, что давит и раздражает. Но это практически и все чувства, включая также любовь, не говоря уже о таких сущностных вещах как конфликт интересов, желание иметь больше или просто амбиции превосходства и власти. Психологи многое сделали для понимания причин агрессии, и мы уже рассматривали наиболее интересные из них, связанные с теорией фрустраций.

Но тогда в чём мог бы быть смысл нашего рассмотрения? Мы его видели в том, чтобы показать множественность причинности агрессии, и вместе с ними растущие выбросы агрессии в жизненное пространство, а также их возврат, обеспечивающие всеохватность и всеобщность агрессии в мире людей, доведение их до значений, возвещающих о веке агрессии.

По существу, без всяких поведенческих добавок и измышлений, агрессивное действие, выделенное как «чистая» агрессия, не в пример воображаемой агрессии, есть условность, которая пригодна для определённых абстрактных целей. Но когда мы говорим о конкретных формах агрессии, то так или иначе подразумеваем уже и поведенческие добавки, допускаем какие – то измышления. А как же иначе, без них никак. Так мы поступаем, когда речь идёт о физической агрессии (например, нанесении побоев) или вербальной, речевой агрессии (нанесении словесных оскорблений). Такое также подразумевается, когда мы имеем дело уже с различными косвенными формами агрессии (сплетнями, клеветой, так сказать скрытными нападениями на личностное), разделяемых как «поведением», так и «действием». Можно сказать, что в реальной жизни агрессивное действие бывает «укутана» в различные одеяния, и что речевая агрессия может быть прелюдией к физической агрессии.

Так, активное использование тех или иных форм агрессивного действия будет связано прежде с ментальностью, представленной в своей целостности психическим настроем вкупе с мышлением, и культурой человека. Например, в России традиционно используется речевая форма агрессии, – русский человек скорее выругается, чем ударит. Такое положение во многом продолжает сохраняться – достаточно развитая агрессивная логосфера постоянно воспроизводит соответствующий социум.

Однако в последнее время, что может также говорить нам о Веке агрессии, резко активизировались физические формы агрессии. Так, обычная «перепалка» может завершиться нанесением побоев или даже иметь смертельный исход. Более того, «крутые» парни России ныне предпочитают вообще «мочить» всех тех, кто не является русским. О силе таких установок говорят не только факты большой политики: агрессивная риторика в поддержку патриотических чувств), но и наличие соответствующих настроений, мнений в различных социальных группах. В наших исследованиях, проведённых на выборке студентов юридического факультета МГОУ (2000 – 2008)5252
  Автор разработал и многие годы читал студентам юридических факультетов спецкурс «Психология агрессивного поведения».


[Закрыть] по опроснику Басса – Дарки было выявлено, что большинство молодых людей, готовящихся стать блюстителями законности и правопорядка, предпочитают в своей будущей работе, использовать физические формы агрессии (нападение, применении силы).

Но, почему в таких случаях необходима агрессия? Разве силы закона будет недостаточно, или есть ещё какие – то другие мотивы? Одно такое объяснение мы найдём в южнокорейском фильме «Агрессивный прокурор». Выбивая свидетельские показания, молодой прокурор говорит, что он учился много лет, сдавал экзамены, терпел лишения, чтобы получить, наконец, право пытать головорезов… Как видим, разные страны, ментальность, и система образования, а вот установки на насилие и агрессию в общем – то совпадают. И здесь речь идёт скорее о возможностях «желаемого статуса», которые изначально бывают связаны с получением специального образования и должности, а они уже позволяют вершить правосудие «по – своему», в угоду своим амбициям. Получается, что «желаемый статус», когда расчёт ведётся на определённую дозволенность, предполагает прежде агрессию как атрибутивное в профессиональной деятельности.

Вместе с тем было также выявлено, что силовое воздействие оправдывается студентами и со стороны политических (силовых) институтов, а не только на профессиональном уровне. Такая общая установка на силу в общественном сознании свидетельствует о происшедших структурных изменениях в сознании молодых россиян, когда на смену образа старшего брата, чей авторитет был основан на коллективистской идеологии и мудрости управленцев, пришёл старший по силе, пытающийся в открытую и напрямую диктовать свою волю. Всё это не могло не способствовать росту агрессивных настроений и установок в обществе. Больше того, гипертрофированное выражение таких установок привело к созданию сети коммуникативно – агрессивных сред, со своими атрибутами, маленькими фюрерами и большими глупцами, бритыми наголо по западным лекалам. Последних обучают агрессии на практике, и такие уроки не проходят в пустую, они не ограничиваются словами, требуя действий. И такое происходит. Приверженцы действий убивают ребёнка, старика, студента и просто безработного по той причине, что те – «другие». Во всех этих случаях агрессивные действия достигают высшего накала, когда они завершаются убийством. Здесь агрессия принимает свою последнюю криминальную форму.

Конструирование и производство массовой агрессии с целью доведения до минимума, а то и вовсе полного уничтожения нежелательных «других» (вспомним высказывания Трампа) имеют свои национально – патриотические основы и конкретные механизмы запуска. Конечно, вдохновители и организаторы подобных агрессивных действий не могут не испытывать силу «инстинктов», а также не учитывать роль многих социальных факторов. Однако главным средством воздействия на умы является идея «мононационального гегемонизма». Суть её в том, что патриотизм как гордость за свою национальную принадлежность, предполагающий знание своих культурных ценностей в контексте других культур, всецело подчиняется одномерному национализму, чувству национального превосходства и власти над другими народами и нациями. Патологическим выражением такой этнической значимости является «некрофильный национализм» – готовность физического уничтожения людей другой национальности. В объяснении такого феномена усилий одних лишь психологов, будь они инстинктивистских или социальных ориентаций, будет явно недостаточно. Ведь болезнь, которая в силу ряда причин резко обострилась у некоторых политиков, в основе своей носит застарелый характер. Ныне она лишь получает распространение и развитие в различных общественных средах, её «бациллы» мы находим и в верхних, и в нижних рядах националистических сил. Так, публичное выступление ура – патриота может удивительным образом корреспондироваться с действиями подростка с недалёким умом, но достаточным, чтобы поучаствовать в каких – то сомнительных акциях за материальное вознаграждение. Какая уж тут психология, когда всем правит политика, замешанная на бизнесе. Она умело манипулирует историей, использует неустойчивость психики молодых, а также различные трудности материального порядка.

Эти и другие причин, выступающие факторами манипуляций в Век агрессии, сплачивают «послушников» в единое агрессивное целое. Так создаётся массовый агрессор – анонимный субъект, действующий агрессивно вместе с множеством других. Как не дифференцируемое множество, существо, обезличенное в массе, оно готово применять «арматурное право» – физически расправляться с инородцами, убивать и калечить их с помощью железных прутьев (арматуры). И при этом считать, что такие зверства являются правовым деянием, направленным на защиту национальных интересов. Подобные акты не могут вписываться в природу нормального человека, они свидетельствуют об «эрозии» сознания, «стёртости» общечеловеческих ценностей и новом программировании агрессивности. Здесь агрессия имеет уже символическое значение (ничего личного) и является предметом научения и манипуляции.

Вместе с тем следует отметить, что массовые и групповые агрессии не всегда являются продуктом целенаправленной деятельности. Они могут возникать спонтанно, под влиянием различных, в том числе и «нецелевых» факторов, подчиняясь законам подражания и моды. Ярким примером сказанного может послужить мода на агрессию, получившая в Англии название «Весёлое пошлёпывание», когда человека забивают до смерти забавы ради. И всё эти «веселья» юные агрессоры, обезумевшие от компьютерных игр и общения с себе подобными, снимают на «мобильник». Такую агрессию можно было бы назвать «эклектичной», так она позаимствована из различных источников (искусственных) источников. В ней нет места животворной силе мести, нет и разбойного азарта. Мода на неё свидетельствует лишь о живучести некрофильной психологии, которой следуют юные посредственности, играя от недоброй скуки в чужую смерть. Переступая границы дозволенного, разрушая чужую жизнь, они рядятся в неординарность, полагая, что, таким образом, возвеличивают собственное «Я».

Исходя из этих установок можно констатировать, что агрессия стала частью человеческого действа, которое как «острая приправа» неизменно должно быть и присутствует в политике, экономике, бизнесе культуре и личной жизни. Это «норма», с которой нам всем приходится считаться при позиционировании собственного «Я». Словом, агрессия из факта биологического (врождённого) в большей мере стала социальным (приобретённым) фактом повседневной жизни. Видимо, правы те авторы, которые полагают, что агрессия есть прежде всего продукт научения, а вот врождённая предрасположенность может лишь ускорять усвоение уроков агрессии и способствовать соответствующей социализации и последующей биографии. Более того, в свой Век агрессия приобретает уже приоритеты в поведении индивидов, она становится «ведомой» как надличностная сущность.

Эти понятия, вынесенные в заголовок, во многом схожи и могут рассматриваться даже как синонимы. Но у них, безусловно, есть и различимое, однако факт, что как понятия они определяются посредством друг друга. Так, по Альфреду Шюцу «действие – это поведение, протекающее в соответствии со спроектированным планом». Правда, автор признаётся, что это определение даётся в первом приближении и нуждается в усилении понятиями психологического порядка, и прежде теорией мотивов. И это, действительно, так.

Но есть дефиниции, в которых уже поведение определяется посредством действий. Например, поведение как совокупность действий. Но тогда в каком случае действие есть только действие, а поведение есть поведение? Такое возможно? Мы можем предложить лишь образ в качестве ответа. Так, если поведение, позволительно будет уподобить густо заселённому участку земли, то деревья, которые на ней растут и по всей видимости были посажены – это действия, а вот кустарники и прочая трава, зачастую растущие сами по себе, есть то, что как – то с деревьями всё же связано, будучи, частью этой целостности. Таким видится образ поведения, который может объяснить его единение с действием, исходя из таких вот представлений. И тогда поведение есть то, что даёт жизнь действию, обрамляет его.

Важным для наших контекстов будет то, сколько от «агрессии» будет в агрессивном поведении, и сколько от «поведенческого» – в агрессивном действии? Очевидно, что в поведении будет больше различных ингредиентов и они свободно могут замещаться, в то время как в агрессии есть целенаправленные силы, связанные с изменёнными состояниями. Да, понятие агрессивное поведение будет шире, замещая много косвенного, в отношении агрессивного действия. Последнее же станет в большей мере выражать суть самой агрессии. Например, война есть состояние, чреватое агрессивными действиями, а вот разговоры и суждения о необходимости начала войны, которые ведут политики, парламентарии следует уже отнести к агрессивному поведению. Этот пример можно было бы засчитать за ответ о различии поведения от действий, ведь война как действие – это много и много реальной агрессии, не в пример разговорам о войне – поведенческим выпадам.

В силу сказанного отметим также возможности кооперации ингредиентов, охватываемых совместно данными понятиями. Так, если агрессивное поведение, взятое в своей статике есть множество ингредиентов (поступков, действий, эмоций и пр.), имеющих общую целевую направленность, то в динамике агрессивное действие будет его ударной силой, продуцирующей урон как достижительную цель. Именно в ней находят своё окончательное выражение агрессивные чувства и мысли. Само по себе такое действие имеет, конечно же, неприемлемые формы проявления и фиксируется чаще всего как единичный акт, связанный с нанесением вреда и урона другому. С таким конкретным действием мы обычно отождествляем агрессивное поведение в его полноте и даём таковому оценку. И факт, что агрессия разнообразится и расширяется в границах поведения, но усиливается и ужесточается уже как действие. Но, агрессия есть и состояние, в котором протекает и нападение, и нанесение урона и разрушения. Это и есть то начало и целостность, которое обеспечивает единство поведения и действий, чувств, эмоций и мыслей.