Текст книги "Век агрессии. Чувства и мысли, поведения и действия"

Обида сама по себе есть расстройство как погашение устремлённости в сознании, сопровождаемое каждый раз выбыванием из обычного ритма повседневности. В такой ситуации самопонимание предстаёт как понимание своей обиды в контексте различных видений, положений и возможностей личностного порядка. Она может иметь продолжение в структурной паре «обида и возмещение» как месть, определяемая коллективными представлениями и ценностями. И тогда сама обида как «первая инстанция», окутываемая коллективными чувствованиями мести, становится уже «невольным» проектом в моём сознании, а история её развёртывания предстанет не иначе как история метаморфоз3737
  «…в страстях человеческих таятся тайны, метаморфозы, чудеса…», убеждает нас Жерминаль де Сталь. Жерминаль де сталь. О литературе, рассмотренной в связи с общественными установлениями. М. 1989. С. 37.


[Закрыть] различных чувств, мыслей и образов, имеющих значения для развития агрессивных мыслей, которые, собственно, могут и должны будут выливаться в определённые поведенческие акты «возмещения».

Здесь же подчеркнём, что в контекстах обиды месть выступает частным случаем агрессии, которой должны были бы предшествовать воз желанные коннотации свершившегося. Взойдя на такую тропу мести, обида должным образом продлевает своё активное существование. Тем более, что и сама месть как «отложенная агрессия», потребует вынашивания и продуманности в деталях. В таком общем продлении ответных действий обида и месть могут только усиливать и взаимно обогащать друг друга. Но это не идёт ни в какое сравнение по силе накала страстей с симбиозом самой зависти и мести.

Итак, какова реальность и действенность этих мыслей, и что вообще реализует обида во мне? Так, обида за себя, гранича с унижением, порождает скорее зависть о несбывшемся для меня, а сама нанесённая обида – желание ответить обидчику. Английский поэт, гравёр (1757 – 1827) Уильям Блейк выразил это чётко в соответствующей поэтической строфе: «Враг обиду мне нанёс – Я молчал, но гнев мой рос» (Древо яда). И в том, когда имеет место зависть, и в другом случае, когда есть желание не остаться в долгу, имеются свои выходы на агрессию. Сделает ли обида более тесным и ранимым моё отношение к себе и даст возможность развиваться жалости «для меня»? Будет ли это лишь гневливость и желание воздать обидчику? Отвечать каждый раз будет «Я», исходя из ситуации и многих переменных. Но не исключено также, что обида может «дорасти» и изжить себя без всяких последствий для Другого, оставив «для меня» лишь горечь поражений.

Однако в особых случаях обида может завершаться и прошением, что, видимо, должно впоследствии приносить удовлетворение моему ЭГО от великодушного поступка. Все эти положения об обиде как акте полагания укладываются в различные модусы существования. Это обида в жалости, обида в агрессии, обида на пути прошения, а скорее забвения. Для нас важно будет сосредоточиться на том, что в первую очередь связывает обиду с агрессией. Всегда ли это месть, как реакция на обиду и переход к агрессии, или обида бывает самодостаточной, чтобы действовать самой. В этих и других вопросах нам не обойтись без того, чтобы не определиться с ролью и значениями обиды, широко представленными прежде в поведенческих науках и философии. А также с установления того, как могло изменяться само видение обиды, если обратиться уже к истории вопроса.

Ныне нам известно, что обида устойчиво считается областью знаний психологии, и это во многом справедливо, как и то, что она органически связывается с переживающим саму обиду человеком. В таком понимании обида привычно предстаёт как психологическое переживание прежде всего личностного порядка, вызванная ответной реакцией. Однако важно знать, что было время, ещё задолго до рождения психологии, когда обида представала совсем в ином обличье и в отрыве от переживающего обиду человека. Так, уже в римском праве обида становится предметом судебного разбирательства как самостоятельная сущность и юридический факт. И здесь важно было разбираться с мотивами действий субъекта, наносящего обиду, а не с переживаниями самого объекта обиды. Ибо обида считалась «разящим орудием» (агрессией), которая наносится, а не вызывается. Словом, обида уже тогда сама по себе рассматривалась как агрессия, а её сущность связывалась с действием.

В психологии же всё было по-иному. Обида получила парадигмальный статус много позже и предстала как невротическая реакция в отношениях, связанных с оценкой «Я» (Карен Хорни). Психологи стали считать, что обида «вызывается», а не «наносится», как полагали римские юристы. И если в римском праве вина возлагалась на обидчика, и он был подсуден, то психологи стали связывать проблему обиды с самим обиженным. Именно ему (обиженному) рекомендуется воздержаться от обиды, а если она всё же возникает и гложет, то постараться как можно скорее от неё избавляться.

Но спрашивается, как тогда быть с местью, которая видится как логическое возмещение за обиду? И вообще, как быть с агрессивными позывами обиды? Ведь обида всегда будет сопрягаться с вопросами: «почему я?», «почему мне такое выпало?», «кто виноват в моих бедах?» Такие вопросы не предполагают забвения, во всяком случае, скорейшего, они звучат рефреном, развивая чувство мести, пробуждают агрессиум и агрессивные мысли. Психологи же, скорее исключая в таких контекстах даже саму возможность мести, продолжают в своём ключе давать советы, как быть с обидой, и их профессиональные взгляды говорят здесь об устойчивом интересе, чего нельзя сказать о юристах, профессиональный интерес которых к обиде пропал (иски о личной обиде давно стали анахронизмом). И ныне психологическая парадигма обиды индивида занимает, по существу, всё проблемное поле «обиды», а потому «потеснить» её, тем же социологам, не вступив с ней в союз, практически невозможно.

И тогда по существу встаёт вопрос: имеет ли обида горизонт в обществе, свой фон, на котором несправедливость соприкасается с отчуждением, и где могут быть различимы не только цвета апатии, но и проявления агрессии? Если «да», то говорит ли это о том, что обида уже не принадлежит одним индивидам и проблеме личностного восприятия и забвения, или речь надо вести о том, что она давно уже живёт самостоятельной жизнью в российском обществе, и что обида может вызывать агрессии коллективного рода? Попытаемся это прояснить, допуская возможности существования обиды общества и её возмещения как коллективной агрессии или апатии.

Действительно, рассматривая обиду лишь в форматах индивидуальной психической жизни, не просто допустить её существование в таких же «аналогах» и в мире «социальности». Тем более, изучать её как социальную реальность, которая по-своему будет содействовать выстраиванию коммуникативных связей и определять характер умонастроений, одновременно служа агрессии. Кто бы стал этому возражать, ведь «чисто психическую жизнь» в границах индивидуальности вряд ли заподозришь в таких действованиях. И даже «приплюсовывая» к ней ту часть «социальности», которая есть в отношениях «Я и Ты», мы вряд ли получим значимое «социальное» на уровне общества.

Отсюда представляется важным вопрос о том, как, а главное, в силу чего психическое и социальное в обиде перерастают «границы» индивидуального, и в своём единстве достигают уровня общественной значимости как «генератор» агрессивных мыслей? И какое место обида, уже как образ коллективных чувствований, занимает в жизни общества? Становится ли обида социальной проблемой тогда, когда овладевает массами, и если так, то, в чём её суть? В том ли, что между обидой, с одной стороны, и конфликтом, и несправедливостью в обществе, с другой, возникает сопряжение? И тогда ожидания и разочарования, вызывающие обиду, приобретают социальные смыслы и значения. Они превращаются в социальные индикаторы, говорящие о трениях в обществе и возможностях проявления коллективных форм агрессии. Или обида отчуждается от конфликтности, выбирая для себя нишу апатии как противоположное агрессии?

В конечном счёте, проблема здесь будет в том, какова цена обиды, и кто за неё платит. Здесь впору было бы как-то обрисовать пенсионную реформу в России, после которой страна должна будет получить обновлённую пенсионную систему, но мы ограничимся только этим. Ведь то, что будет с пенсией и будет ли она вообще (и так ставится вопрос), на сегодня есть предмет обсуждений на различных уровнях общественной организации. У государства есть решение, связанное с повышением возраста выхода на пенсию, что вызывает недовольство среди населения. Однако ясно, что государство всей организационной мощью и ресурсами продавит свой проект, несмотря на общественную критику. Власть торопится, чтобы страна поскорее начала жить по новой пенсионной реформе. И нет сомнений, что государство в обозримом времени получит желаемое, и тогда людям достанется одно неудовольствие, которое будет законсервировано как обида в обществе.

Однако вернёмся к поставленным вопросам. Чтобы ответить на них, вначале следует прояснить, что значит «нечто» рассматривать с точки зрения социальности? Обратившись с этим к Вернеру Зомбарту, мы находим общий принцип для уяснения существа вопроса. «Это значит, – пишет немецкий социолог, – рассматривать как события, составившиеся из поступков, определяемых чужим поведением или вытекающих из чужого поведения; иначе говоря, установление того, что было, есть или будет, без рассмотрения того, что должно быть, т. е. всякого рода политики».3838
  20 Зомбарт В. Социология. М., 2003. С. 6 – 7.


[Закрыть] Методологический посыл немецкого социолога нам важен здесь для осмысления объективации обиды. В том, что обида в обществе как данность есть «чужое поведение», и люди могут со своими обидами или без них исходить из этого. Более того, смеем предположить, что на этой основе безразличие, будучи прямым следствием институциональных обид, начнёт во многом задаваться как общественно-значимая вещь. Оно (безразличие) станет вездесущей как своеобразная форма дисциплинарного отмщения за обиду, для которой характерна прежде экономия сил и методичность в исполнении.

Да, обида становится социальным явлением, но в результате «утяжелений» и роста «объёмности» агрессивность в ней идёт на убыль. В то же время возрастает апатия, безразличие и отчуждение в общественной жизни, что также связано с формированием общества множественных индивидов, с их «быстротечными» практиками обид. Ведь множественность, которая всегда была в головах людей, теперь повсеместно воплощается в поведенческих актах, причём не только в действенных формах, но и пассивных. В таких обществах установка на «учащённо-множественную применительность» становится нормой образа жизни.3939
  Касумов Т. К. Общество множественных индивидов / Касумов Тофик Касум – оглы // СОТИС – социальные технологии, исследования. – 2009. – №1. – С. 6—21


[Закрыть] И тогда рационализм в принятии решений делается менее разборчивым, и это при том, что возрастает общая тревожность и чувствительность ко всему происходящему.

Однако определяющим для утверждения апатичной обиды здесь будет ослабление интереса к исполнению социальных ролей, а то и полная утрата коллективных идентичностей. Апатичная обида в обществе не взывает к действию, она скорее ведёт к отстранённости и равнодушию. С чем связаны такие метаморфозы обиды и имеют ли они перспективу социологического объяснения? Исходя из положительного ответа, возьмём за исходную тот факт, что в обществе есть несправедливость, например, в оплате труда, и она переживается в профессиональных сообществах людей (преподавателей, врачей, работников культуры и др.) как институциональная обида. Эти переживания по природе вещей должны вести к нарастанию протеста и конфликтных ситуаций. Но этого не происходит, в том числе и потому, что носителем этих переживаний является множественный индивид, который стремится преуспеть везде и во всём. Пытаясь уйти от несправедливости «в одиночку», адхократичный человек, стремящийся преуспеть во всём, движется в разбегающихся направлениях, но «застревает» на полпути, и здесь его настигает та самая «отложенная» обида, но уже вместе с апатией и безразличием. Так, апатичная обида в обществе становится реальностью.

Не станем убеждать, что всё так и происходит, тем более, что обида в обществе есть результат индивидуально-личностных обид, достигаемых как психическое «заражение», и что она на уровне общества с необходимостью выхолащивается в безразличие. Связано всё это с формированием множественных индивидов, которые своеобразно уходят от обиды. Для таких выводов или их опровержений нужны не только действенные аргументы, но теоретические выкладки, обоснованные эмпирическим путём. Такой проект потребует много усилий в будущем, поэтому сегодня мы будем в большей мере ставить вопросы и иногда их иллюстрировать «картинками», чем отвечать утвердительно. Пока согласимся с тем, что обида в основе своей явление всё же «индивидуальное». Также станем исходить из того, что понятие обида применительно к обществу есть понятие внутреннего пользования. И что понятие «обида общества», то есть уже самого общества как субъекта обиды, имеет гораздо меньше предпосылок для проблемного рассмотрения.

В самом деле, на кого общество может держать обиду: на государство или, скажем, на другое общество? Но в противостоянии с государством общество скорее будет возглавлять социальную битву за свои интересы, а не обижаться. Но если таковое будет иметь место, то в этом случае понятия «обида в обществе» и «обида общества» во многом совпадут. А в случае другого, враждебного общества, идёт ли речь об идеологическом противостоянии, уже отмирающем, или возрастании религиозного и национального неприятия, имеются другие формализованные понятия. Например, национальная обида. Словом, понятие «обида общества» представляется сегодня неактуальным, во всяком случае, не отвечает нашим целям проблематизации обиды в обществе в контекстах агрессии.

Но нам могут возразить: кому же в таком случае адресована обида в обществе, и в чём, например, социологический смысл этого понятия, если обида сама по себе так индивидуализирована? И вообще, что говорит о существовании обиды на уровне общества и необходимости её проблематизации в социологии?

Отвечая, необходимо будет показать и эвристические смыслы данного понятия. И здесь же определить аспекты анализа как теоретический, так и эмпирический. Теоретический аспект будет связан с разработкой концепта «обида в обществе», который имеет свои значения и смыслы. Но это будет и тем понятийным показателем, который потребует операционализации в контексте таких понятий, как конфликт, несправедливость, депривация и социальная апатия. А операционализации, как известно, это дорога «вниз» от понятийных показателей к эмпирическим индикаторам, и здесь важно соблюсти не только все процедуры, чтобы собрать надёжный материал об искомом объекте. Эмпирический аспект потребует решения многих исследовательских задач, разработки специальных методик, мы же сосредоточимся на выявлении значимых составляющих, тех элементов, которые необходимы для построения концептуальной схемы обиды и агрессии в обществе. Это можно будет рассматривать так же, как и начало в становлении социологии обиды.

Наши допущения и теоретические выкладки в своём единстве должны будут прежде всего послужить выявлению роли обиды как катализатора развития агрессивных мыслей. И тому, что её следует всесторонне изучать как социальную реальность и изучать методами социологии и социальной психологии. Основанием социологической разработки здесь будет установление связей между личными позициями и социальными практиками («чужими обидами»). В этой связности и происходит совмещение двух реальностей, психической и социальной. Именно в таком «замесе» обида в обществе обретает свои социальные характеристики на широкой основе. Поэтому как характеристика социальности, и как объект изучения в социологии, обида в обществе имеет аспекты, требующие привлечения знаний таких дисциплин, как право, и в большей мере социология права, а также политологии и конфликтологии. Но то общее, что «роднит» предметности обиды в разных областях знаний, а именно обида в отношениях «Я и Ты» в группе, остаётся, по существу, предметом изучения социальной психологии.

Эмоции в контексте когнитивных связей устойчивы и вполне укладываются в её русло. В то же время исследования социологов поведения индивидов с точки зрения проблем идентичности, неопределённости и множественности, ведут к размытости границ между социологией и социальной психологией. Социальное поведение не детерминируется непосредственно обществом (социальной структурой), как было раньше, отныне множественный индивид становится центральным принципом объяснения общественной жизни. И в таком контексте множественный индивид в равной мере интересен как социологии, так и социальной психологии.

В силу сказанного мы станем рассматривать социальную психологию как часть социологии. Уж лучше так, думается, чем разрабатывать социологию эмоций на зыбкой почве. И здесь, к слову сказать, мы далеко не одиноки. Например, такую позицию ломки междисциплинарных перегородок обосновывает бельгийский профессор социологии Ги Бажуа. По его мнению, это необходимо социологу, чтобы понять и объяснить поведение индивида на основе совокупности мотивов человеческих поступков. Нам же это позволит прежде «спрессовать» все интересующие нас аспекты на основе «социальности» и получить, таким образом, обиду в обществе как целостный объект изучения в границах одной науки. При этом без ограничений и разделительных условностей социологии с социальной психологией, использовать возможности двух научных дисциплин в проблематизации обиды в обществе. Так, объединившись с социальной психологией, социология сможет эффективно разрабатывать значительную часть проблемного поля обиды, несколько потеснив психологию. В её обосновании и развитии мы станем исходить из четырёх тезисов, имеющих когнитивные смыслы и значения, это:

– во-первых, тезис о том, что обида в обществе существует тогда, когда люди полагают, что имеют основания для обид или считают себя обиженными, а потому субъективный смысл обиды сохраняется, но сама обида как продукт душевной жизни всё же становится независимой от индивида, так же, как, скажем, развитие языка или нравов;

– во-вторых, тезис о том, что изначальная энергия обиды в обществе, трансформируясь специфическим образом из отложенных индивидуальных обид, обретает свою специфику и ситуативную направленность;

– в-третьих, тезис о том, что обида в обществе в том виде как она есть, пребывает в устойчивых связях с социальной апатией, а не с конфликтом, что предполагает уже более широкий контекст, с выяснением здесь роли не только депривации;

– в-четвёртых, тезис об обосновании роли языка как важного элемента институционализации обиды в обществе и определении её возможностей в социологическом анализе.

Как видим, в обиде общества тесно переплетаются индивидуальные начала и общественные интересы. Вопрос в том, как и на каком уровне агрессивные мысли получают здесь развитие, и с чем связан процесс их выхолащивания в апатии, помятуя о том, что в основании обиды в обществе лежит обида человека. Отсюда правильно было бы вернуться и углубить наше понимание обиды человека.

Начнём с того, что обида возникает у человека, когда в результате действий, а быть может бездействий, вербальные сущности в его отношениях с Другим «реактивно» сменяются сгустками негативных эмоций. Происходит то, что и должно произойти, когда обидчик нарушает границу «Я и не Я» без позволения на то самого «Я», что и приводит к возникновению обиды. Возникаюшие тогда эмоции давят на человека изнутри, требуя каких-то действенных актов «выхода». Это и есть рождение обиды, с которой начинается длящийся процесс её оформления как целостности, и, возможно, ответных действий.4040
  См. Касумов Т. К. Философия обиды. СОТИС – социальные технологии исследования. – 2015. – №2 (70). С. 23 – 36. Касумов Т. К. Социология обиды. СОТИС – социальные технологии исследования. – 2015. – №3 (71). С. 43 – 56.


[Закрыть]

Теперь в контексте экзистенции сущее выступает уже как отдельное сущее обиды человека, говоря философским языком. Вопрошая об этом философу, необходимо исходить из сущностных основ экзистенции человека, как существа, заброшенного в этот мир по Хайдеггеру. Человека, существование которого связано с самопониманием своего бытия. В этом мире, где есть понимание смерти и страха, гордыни и страдания, переживания и совести, и где забота как бытие к смерти (Хайдеггер) является определяющей, есть место и пониманию обиды. Обиды как таковой, то есть сущей. Обиды, которая в своих истоках, надо думать, восходит ещё к обиде Адама, изгнанного из Рая за грехи, заключающиеся в непомерной гордыне.

Здесь справедливо будет задаться вопросом: не родилось ли тогда у Адама понимание обиды как таковой? И прежде обиды на своего Создателя, ведь только за одно неповиновение он был сразу лишён райских кущ и бессмертия. И не передалась ли эта обида роду человеческому вместе с греховностью? И не потому ли обида навеки была увязана в религии с гордыней, греховной сущностью человека? И не о том ли говорит вердикт теологов, что человек должен преодолевать свою греховность (читай гордыню), изживая в себе обиду? Так это было во всём или нет, но гордыня и обида продолжают существовать совместно, идя вместе «рука об руку». И сегодня, когда обижаются мужчины и женщины, слабые и сильные, лидеры могучих государств и малых народов, когда дети продолжают учиться обиде, а взрослые пытаются безуспешно избавиться от неё, всегда отыскивается и след гордыни. Можно сказать, что обида как духовный настрой гордыни есть всегда в потенции, и связан он с бытием людей. Именно через потенцию, о силе которой и говорит гордость, человек противится внешним обстоятельствам. Понимать же гордость в потенции, её значимость для обиды следовало бы так: Если ты горд с людьми, да ещё и с амбициями, то значит и уязвим; а уязвим – значит «открыт» для обиды.

Поэтому, чтобы уяснить и связать обиду с агрессией в категориях существования, нам понадобится в первую очередь представить её в качестве объективно-субъективной реальности, выражающей обобщённый человеческий опыт в «лицах». И показать её надо будет не в статичном состоянии, а как процесс становления, развития и развёртывания, а уже потом сделать так, чтобы эта реальность «заговорила». Такое возможно, ибо известно, что чувства объективируются благодаря речи, и что обида как экзистенциал, есть реальный человеческой опыт, выраженный прежде в чувствах.

Следовательно, чтобы «слышать» обиду, она должна быть персонифицирована и уже в таком виде предметно представлена как обобщённый человеческий опыт – экзистенциал. Отсюда ясно может быть одно: вопросы сущего, существования и сущности обиды следует искать поэтапно, исходя из контекста «Я и Ты». И не обходиться здесь тем, что «сущее есть сущее» как «философской» мантрой.

Напротив, вопрошая, надо также исходить из существования и сущности обиды, того, что есть субъективный (практический и духовный) опыт, и того, что может рассматриваться как потенция обиды. А потому надо основательно разбираться в принципе существования обиды, в её проявлении изначально как сгустка эмоций, говорящих о событии. И здесь важной для нас будет мысль Бергсона, который считал, что существовать – это значит беспрерывно меняться. Вот и существование обиды будет всецело связано с её изменениями и метаморфозами, что связано прежде с развитием агрессивных мыслей. С их прекращением пропадёт актуальность обиды, и она перестанет переживаться, уйдёт на вторые, третьи планы, вплоть до полного забвения. В этой связи следует признать, что возникшей обиде как «актуальности» предстоят не просто изменения, а такие метаморфозы, которые доводят «до сущности» обиды. И тогда надо будет понимать здесь природу сущностей обиды как акты свершившихся метаморфоз.

Наряду с этим, конечно же, не следует забывать о «прокладывании» метафизических троп всё выше и выше, добираясь так обратно и «до сущего». Все эти положения во многом обусловлены тем, что реально обида нам является, но не является её сущность. Человек доходит до неё метаморфозами чувствования своей обиды, исходя из сущей обиды. А значит, каждая обида начинает существовать изначально как данность (актуальное событие, выражаемое сгустком эмоций), и уже потом посредством метаморфоз «раскрывается» в своей сущности. Так, обида окончательно определяется в собственных временных границах существования (длящегося процесса) и сущности (то, чем обида становится, характером поступка). При этом важно исходить из того, что «существование предшествует сущности», как говорит Сартр. И что акт обиды предшествует потенции, в то время как сущее всегда есть. Мы намереваемся проследить сущностные метаморфозы обиды, используя различные концепты как ступени познания. В философском плане это будет каждый раз отсылать нас как к проблемам метафизики сущего и сущности обиды, так и экзистенциализма и феноменологии обиды. Ибо все активные начала в обиде связаны с его изменениями, которые задаются вопросами. И каждая обида рождает, естественно, не один вопрос, который каждый раз требует своего незамедлительного ответа. Эти поиски, собственно, и задают тон, они побуждают и направляют метаморфозы обиды. Отсюда наши допущения о значимости таких метаморфоз в контекстах «Я и Ты», сочетающих как эмоции, так и рацио, когда гордыня как высшее и зачастую эмоциональное проявление самолюбия в момент рождения обиды превалирует над рацио. И что сила и непререкаемость в гордыне чаще всего ведёт к агрессии, а вот «ложная гордыня» может служить уже раскрытию жалости к себе. И в том и другом случае обида чаще всего является в связи с несбывшимися, а то и завышенными ожиданиями.

Исходя из сказанного, мы выдвигаем наше концептуальное положение: «обида есть дитя ожиданий (ожиданий, тайно связанных с гордыней) и мать разочарований (состояний, позволяющих скорее бездействовать, чем действовать)». И что со сменой ролевых позиций и начал, когда ожидания сменяются разочарованием, развиваются и смыслы обиды, оправдывающие её существование в мести и делающие, таким образом, её и орудием возмездия. В таком неоднозначном переплетении чувственного и волевого обида устойчиво предстаёт уже как вещь внутреннего порядка и значимости. И тогда резонно будет полагать, что её сущность вызревает на основе эмоциональной фиксации всего личностно неприемлемого и оскорбительного. И что как сгусток эмоций, образующийся на основе ментальных слагаемых (восприятий, чувств, мыслей и установок), обида проявляется каждый раз по-иному. И что будучи «продуктом» оценочной реакции, обида постоянно подвержена метаморфозам. И что, наконец, изменённые состояния не лишены радикальных форм агрессии. Тогда же будет понятно, почему смыслы обиды, как внеположенные сущности, оправдывающие её существование, могут вызревать лишь на пути от «сгустка эмоций» к поступку. И что именно с «переменами» смыслов будут связаны сущностные выпады обиды.

Теперь нам предстоит рассмотреть с учётом сказанного основные точки сгущения смыслов концепта обиды, связанные с агрессией и забвением обиды. Начнём с сущностных вещей, когда обида предстаёт силой, властной над человеком. И это действительно так, если её не обуздать. Ведь во власти обиды нам дано действовать. И действовать, исходя из эмоций, а то и поступать по разуму, переводя сгустки эмоций в чувства и мысли. Или вовсе впадать в ступор недеяния, постоянных стенаний и жалоб, опять же в силу того, что обида довлеет. Каждое из этих состояний чревато своими последствиями. В то же время мы знаем, что есть общие истоки обид, и связаны они бывают по существу с образованием «сгустков эмоций» и сопряжённых с ними вопросов. Здесь эмоции как бы «работают» на вопросы, усиливая их заданность и звучание. А вот смысл вопросов состоит уже в прояснении всего того, что связано с обидой и восстановлением душевного равновесия. Однако чаще всего получается всё наоборот. Ибо задаваясь вопросами «как быть с тем, что со мной так обошлись?», «почему я?», «где справедливость?» и, повторяя их на разные лады, имярек ввергает себя в состояние ещё больших тревог и тоски. Не совладав-таки с эмоциями и не сумев объяснить себе истинные причины своих обид, он погружается в бездну психических переживаний. Тогда-то обида и становится сама по себе смыслом из смыслов, она перекрывает все потоки жизни, разрастаясь до границ существования.

Но это уже не прежние жизненные границы, ибо то, что могло охватывать сознание, теперь «сжалось» и умещается в обиде. И не вопрос, что имярек хотел взрастить обиду до таких масштабов. Он просто мучительно искал ответы, но сбивался всё время на путь жалоб и бесплодных потуг. Обида же, не получая должного отпора, достигла в своём развитии апофеоза. Она стала говорить во весь голос, и имяреку ничего не оставалось, как ей во всём бесповоротно потакать, ибо, не найдя сил обуздать обиду, он ей дал пленить себя. Воля ничего не могла сделать против эмоций обиды, которые к тому во многом подчинили и разум. В таких случаях обида может окончательно прижиться и стать личностной чертой. Суть её в том, что она не перерастает в явную агрессию, но и не возвышается до прощения. Её место определяется между крайностями агрессивности и всепрощения. И это скорее путь саморазрушений (аутоагрессии), ибо сила обиды «расходуется» теперь только во вред себе. Обида гневно не выплёскивается, а лишь просачивается вовне миазмами собственного отравления.

Однако и в своей пассивной форме, встав на путь уже жалоб и сетований, обида может доставить немало страданий экзистенции. Ведь жалоба, даже в поисках справедливости во власти, зачастую остаётся в границах экзистенции как «глас вопиющего в пустыне». А не услышанная никем жалоба сама по себе уничижительна. Пытаясь найти утешение в жалости, обида, тем самым, разрушает экзистенции, пусть и не сразу, и не так действенно. Как видим, и в данных ситуациях самость, по существу, подвергается разрушению благодаря самой обиде. Спасение видится лишь в забвении обиды.

Итак, в существовании обиды как составляющей концепта есть точки сгущения смыслов, которые явно свидетельствуют о том, что обида обиде рознь. Что обида может проявляться каждый раз по-иному (иметь свою точку сгущения), определяясь возрастными, психическими, социальными, культурными и ситуационными факторами. И что познавательный смысл здесь будет состоять в выявлении роли и значимости различимого в обиде. И что «различимое» в существовании обиды «как она есть» служит основанием. Более того, с «различимым» в существовании обиды будут связаны три главных акта: агрессивное (ответное) действие, прощение (высвобождение из паутины зла), а то и просто запамятство, вынужденный уход в состояние безразличия. В нашем концепте «различимое» манифестирует о способах существования обиды. А они бывают плохие (самоедство) и очень плохие (агрессия). Есть и пассивный способ существования, скорее нейтральный, ибо выражен он «бессильной обидой без потенции к развитию, и обречённой, таким образом, на затухание «сама по себе». Повинуясь в определённых ситуациях архетипическому зову, обида действенно вызывает смешанные, неоднозначные чувства и волнения, где прежде находят своё место досада, гнев и злоба.