Текст книги "История почти всего. Практическое пособие поедателей времени"

*После изобретения Мола начинаются путешествия по сознаниям ушедших людей. Как там, в прошлом, спокойно и тревожно!

Вызов духов? Вам смешно? Но, в начале двадцатого века это занятие весьма почитаемо. Научные журналы конца девятнадцатого – начала двадцатого века полны интересных наблюдений, отчего-то, не имеющих логического продолжения. Похоже, именно тогда от известной нам науки, физики, биологии, химии, отделился могущественный двойник. И, эта тайная наука уже сейчас подобна религии.*

…Не просто – Машина. Это Танк Времени. Светящаяся арка, окутанная туманом, на покрытом инеем и конденсатом сверхпрочном постаменте.

Мы, зрители за столами, – синхронизированы недавней Купелью, общей Едой и можем теперь, хотя бы с пятнами психической катаракты, видеть минувшее глазами путешественника во времени.

– Сейчас к нему начнут прикрепляться оживающие души. Мол выходит на полную мощность!

Деншн говорил то, что все и так прекрасно знали. Он сам был подопытным в первых, пристрелочных моделях Пристани. Просто успокаивал нервы деловыми словосочетаниями.

Дже нервно прихлёбывал Общий Чай, грыз черный хлеб, запивал квасом и яростно потел.

– Можно зацепить древние болезни. Возродятся движения импульсов нейронов, которые уложены в голове примерно так, как у нас. И, они вызовут соответствующую наводку в наших нейронных сетях, словно обмотки в трансформаторе. С помощью Мола мы увидим все их глазами. Хотя они давно умерли. Ой!

Рубен Лааг обвел нас взглядом, растопырив пальцы, показал «Яростное Солнце» и перевернул рукоять задекорированного под старину рубильника. На пульте погасли сто дисплеев, потом вспыхнули новые, ранее, будто не существовавшие.

Лекс Груденер невозмутимо делал пометки в блокнот, иногда встряхивая головой, будто стремясь избавиться от капельки воды в ухе.

Туман.

И – видимость на миллион километров. Особый слух, зрение и много еще чего. Нечто гораздо большее, чем просто эхо тончайших нейронных нитей.

Когда рядом с моим ухом изумленно прошелестела дже Кайра, из угла открывшегося синего неба мигнул ангел, открылось воспоминание, и не воспоминание, а нечто реальное, освежающее, словно свежевыжатый сок. Проявилось здание библиотеки-дворца, многоэтажный, накренившийся корабль. Первый символ этого Путешествия во Времени.

Заболела голова, будто треснулся о тумбу. Ум-м! Затем я вынырнул туда, где был таким же, по сознанию и внешности, храмом из костей и органической ткани. Мечтательным и – как сказать, без экзальтации, но правильно? Солнечным мальчиком.

Глаза откатили от моего, находящегося здесь тела, перелившись в прошлое, где я, оказывается, живу.

Центр ночного двора. Всё здесь чужое, но мучительно, неуловимо знакомое. В углу домов приоткрытая дверь. Я знаю, за ней длинная каменная лестница, ведущая к квартире с номером «пять».

Мальчик без определенного места жительства. Он – прошлый мой Я.

На покатой горке из влажных булыжников чугунная водяная колонка со стершейся до блеска, туго качаемой ручкой. Можно постоять здесь, вспомнить лица, обрывки голосов. Затем двинуться дальше. Приходится уговаривать второго себя сделать это по своей воле. Уже чувствуется прохлада. Включились рецепторы кожи. В небе проблески утра. Если свернуть влево, да, под эту арку и сделать несколько шагов, мы увидим мешанину железных путей и нежно бренчащий трамвай.

Нам есть чему учить друг друга. Мы обмениваемся состояниями и, будто перезаряжаемся. Эта реальность существует, мы оба живы, вот, что веселит и щекочет, всего, от, будто бы просверленной макушки, до пяток.

Можно пройтись вдоль много раз хоженой моим братом-близнецом, двойной металлической линии. Вот дома, каменные книги сложной архитектуры, редактирующие читателей-прохожих. Там и там персонажи нашего прошлого, хотя и настоящего, стушеванные, словно на фотографиях с длительной выдержкой, люди и животные. Аппетитные вывески торговых лавок, кофеен и ресторанов. Крашеные короба на колесах. Резонирующий в солнечном сплетении, клёкот лошадиных копыт.

Я вспоминаю названия предметов. Чувствую свои руки и ноги, могу даже ощупать их – прохладные, но живые.

Этот Санкт-Петербург из моего дальнего прошлого оборачивается шкатулкой с секретом, полной смутно знакомых улиц, дворов, подвалов, мерцающих газовых фонарей, конфетных фантиков и обрывков газет.

Многоярусные дома весёлой еды, а на той возвышенности – области здорового голода. Каре жилого домино. Такие непредвиденные ассоциации. Массивы жилищ, полные значимых или второстепенных событий, людей замечательных, или не всегда добрых, однако всегда близких по обстоятельству нашего общего, вроде как, небытия.

Гул Мола начинает реверберировать. Действие Времени расшатывает его атомы, пытаясь вырвать из потенциальных ям. Структура Монолита постепенно разрыхляется. Ее нужно будет тщательно восстанавливать. Путешествие в прошлое еще не может быть достаточно продолжительным.

В уже угасающем мире утро. Слышится нежное «тиннь» брошенной на булыжники медной монеты. Кто и зачем швырнул ее о камень?

Я успеваю вынестись к набережной. Все вдруг резко меняется.

Море на окраине неба сливается с черными облаками, вспышками и яркими чайками. Там – будущее – пузыри, клубящиеся вокруг дат: 1905, 24, …35, 45, 62. В них заключены важные для того меня события.

Зрение бродячего солнечного мальчика смешивается с видениями меня самого, но другого. Старик в квартире с высоким потолком, залепленным газетами и дряхлыми обоями. Вот, морщинистые руки и мое отражение в зеркале, самый край. Это… Я?!

Того меня, всегда улыбчивого, хотя бессильного, согревало воспоминание о великой тайне. Нить сознания затягивается за шкаф, под кровать, взлетает к запыленной, засиженной мухами люстре. Везде всё как то не так. Отваливающиеся обои. Несколько мелких бумажек и крошек под столом, до которых не доходят руки. Мелкие, но все более частые отклонения от установленного раньше железного порядка.

Я Хранитель Станции Света. По сигналу от подобных мне операторов, могу вновь стать дико юным и летучим.

Сейчас я узнаю тайну позапрошлой жизни. Вызову на разговор прошлого себя. Пусть летописцы нашего мира запротоколируют всё, как есть. Нужно просто набраться духа и вежливо сказать.

– Привет!

…Перед началом разговора – четыре удара, словно молотком по столешнице. Потусторонний мир в объёме и звуке!

Говорил прошлый Я не всегда внятно. Приятно и тревожно слышать этот голос, как собственный детский лепет. Лет в пять, я Тур Алекс, сообразил записать несколько своих фраз и прочитанное стихотворение, задав условие вынуть звуковую монетку АурумСити из тайника, когда стану совершенно взрослым, то есть, четырнадцатилетним. Получил тревожное удовольствие. Есть в своём отдалённом временем голосе резерв свежести.

– …В шестидесятых годах двадцатого века, комитет безопасности Советского Союза принял решение поставить у берегов Соединенных Штатов Америки мощнейшие водородные мины.

Необходимо было предвосхитить все достижения цивилизации, опередить полёт мысли ученых на много лет. Определить потенциальные способы обнаружения Станций, технологии воздействия на их начинку из электроники, тринитротолуола, урана и гидрида лития. Пока бы совершенный социальный строй не овладел всеми людьми.

Бункер Дота. Предтеча Лазарета. Испытательный стол площадью с футбольное поле, сжатое в нескольких ярусах, весь покрытый однотипными устройствами.

В эксперименте задействовано миллион восемьсот тысяч, и еще сколько-то, реле. Приборы, имитирующие пускатели детонаторов заключены в защищенный от всех воздействий бункер.

…Семь реле изменили свое состояние уже через три года, несмотря на то, что уровень напряжения на клеммах оставался в норме. Все равно, как если в склепе, вместившем население крупного города, просто так, ни с чего, оживут семь человек, выйдут наружу, и пустятся играть в домино. Нехитрый транзистор, p-n-p переход, пара сотен витков проволоки, и ферритовый сердечник порой ведут себя совершенно антинаучно.

Для обыкновенной техники такое переключение еще можно допустить. Списать гибель сотен человек в авиакатастрофе на статистику и несчастный случай.

Но не здесь.

Если глава правительства уговорит своих помощников на развязывание войны, введёт код, нажмёт кнопку ядерного чемоданчика, остаётся еще немало вариантов отмены данного действия.

Мины на прибрежном шельфе проще и сложнее.

Пусть сигнал «Пуск» поступает от многих компьютеров и датчиков, своим большинством на консилиуме выясняющих истину. Но детонатор один. Может ли он сработать самостоятельно? Сколько неучтенных моментов действует на мины общей мощностью восемьсот мегатонн? Надо было учесть всё, в том числе пресловутый человеческий фактор.

На помощь разработчикам взрывных устройств, названных по наитию, Станциями Света, пришли психологи и биологи. Всем и всегда необходимо было знать, что происходит в душах ответственных мастеров. Кто из конструкторов и сборщиков намерен досадить всем, исказив важный узел?

После долгих поисков рабочие, инженеры и контролёры сплотились. Сочетание правильно подобранных и отрегулированных психик породило принципиально новый общественный организм. Сначала, для раскрытия мотивов и целей ответственных работников применялись детекторы лжи, регулярные исповеди, друг другу и проверяющим. Затем появилась значительно более развитая технология открытия и переливания души. В сознании людей произошли решительные перемены. Теперь можно было видеть ненависть и радость, чужие сны, скачивать знания и навыки, приятные или поучительные воспоминания. Оценивать себя со стороны и работать с настройками организма. Работать эффективнее, чем любой другой человек.

Были изучены такие, ранее не принимавшиеся ни в какой расчет явления, как телепатия, ясновидение и телекинез. Была создана настоящая психология, теперь неотделимая от религии.

Командиры ракетных установок потенциального противника теперь интуитивно осознавали, что, в последний момент, им нужно отменить старт, этих комплектов простых предметов и веществ, которые могут превратиться в огненный шар колоссальной силы, когда не успеваешь проститься с миром, не подготовляешься сказать Богу «привет!»

Знание о взрывных устройствах, лежащих на шельфе, всплывало через леденеющие антенны позвоночника в мозг. Представляло картины повернутого набок океана. Заменяло усмирённую долгими тренировками совесть.

Психика и тела операторов Станций, способных зажечь устройства из любой точки планеты, идеально устойчива. Нет понимания выполненной жизненной программы. Хранители Мира напрактиковались жить, почти не уставая. Мы высчитали параметры вечности, в которой повторы пройденного не включают механизм запрограммированной смерти. У тебя ничего не убывает, не отпадает, не высыпается. Блаженные, вырабатывающие общее поле решений, невероятные люди.

…За океаном жили солидные, объединенные жестким уставом тайного общества человеческие особи. Они также имели серьезные знания о тонких энергиях. Важные высокие лбы, обязательные роговые очки при контактных линзах, дань уважения знаменитым предкам. Видишь их?

Они поняли, как нужно вести дела, чтобы Станции никогда не превратились в Свет.

Не было настоящей войны. Страны, нации, обычаи, постепенно растворились в едином, общемировом государстве.

После нескольких смен тел, полов, характеров, сознание Хранителей едва не потеряло память о своей особенной миссии. Эти «Я» стали обычными обывателями – до пробуждения. Это вы.

Завершение сеанса.

…После первого удачного эксперимента с вторжением во Время, мы расположились на Кухне. Я, Сей, Детка, Хетт, Груденер, Ливи, и еще люди, имена которых я знаю. Мы, первенцы Лазарета зачёрпывали из Котла кукурузную кашу, поторапливали дежурных поваров с всякими вкусностями. Пили Общий Чай и свежевыжатый свекольный сок, смешивая его, по желанию, с апельсиновым. Еда, не соответствующая по спектру пище того периода, проясняла сознание от обломков томных видений, будто бы приглашала войти в Настоящее. Говорили обо всем, что легко приходит в голову.

– Что, если, путешествуя в прошлое, умрешь по-настоящему? Насколько опасно вселяться в людей надолго? Ведь, можно стать ими навсегда!

Детка: Так странно чувствовать себя мальчиком. Ребята, вы ведь меня понимаете? Вы пробовали быть девочкой?

Ливи: Я бродил там, будто бы сам по себе. Сердце мое переполнено! Живое Время и Воскрешение – это – круто!

И, смотрел по сторонам исподлобья, будто ожидая грубого и циничного опровержения своих слов.

Хетт: Ретроскопия? Ее может выполнить опытный гипнотизер, отправляющий человека в Атлантиду или древний Ашшур. Там этот человек обычно оказывается царем. Что было сейчас? Обычное коллективное самовнушение? Или настоящее слияние психики реального человека, домена Ханта с прошлой, подобной ему личностью? Они – одно и то же, или отдельные люди?

Груденер: Хочется верить, что это эпизод действительного воскрешения души, а не очередной психологический аттракцион. Нужно пройтись по местам прошлых жизней, подробно все рассмотреть и запротоколировать. Хотя сейчас, все города стоят в запустении, и раскопки в них затруднены. Когда мы выберемся за пределы Дома, и не это ли следующая первостепенная цель?

Сей: Желаю подробно исследовать Дот. Как у них там устроены места для сна, столовая, лаборатории, цеха, лифты, спальни, места синхронизации душ и все остальное? Дот и наш Лазарет, это, я скажу, один комплекс, только расположенный в разных линиях Времени. Сочетание похожестей и разностей дает нам жизненную энергию. Советую записать, что я сказал, и подумать над этим.

– Прежде, чем будет достигнуто долговременное воскрешение, необходимо разобраться с судьями, – Груденер резко отодвинул чашку Петри с джемом. – Во все времена, рано или поздно, мучения обрывали жизнь, и палачи оставляли человека в покое. Все, контракт разорван, о том, что будет дальше можно помечтать. В мире, создаваемом нами, они могут длить возмездие столько, сколько захочется. Раньше судей удерживало то, что срок жизни, ее ресурс ограничен. Иначе они пошли бы сколь угодно далеко в своем стремлении к справедливости. Дай волю, за украденный батончик пропишут лет двести каторги, за неумелую шутку – сто лет тюрьмы. В обществе воскрешения, где квалифицированный труд не так важен, как выдумываемые моралистами понятия, что тогда? Ах, мы не такие? Знаю я нас.

На десерт нарезанные кольцами морские существа. К чему это я фиксирую в своем дневнике? Чтобы запомнить эти сутки еще лучше. Дежурные повара, оригиналы-практиканты, добавили в них светящийся пигмент, и выглядят они празднично. Праздник! Чего-то в нем не хватает. Еще немного безумия, господин официант! Хотелось бы запить это бокалом Белого вина со Специями. Чтобы эти глыбы образов, воспоминаний, схем, громоздящиеся в мозгах, растаяли. Вот бы упасть на площадке перед лифтами, или в центральном коридоре, бесстыдно лежать под ногами прохожих, эрков, доменов, дже и лексов, не отзываться на уговоры и оклики!

Поле нашей деятельности невообразимо расширяется. Есть в нем овраги. Можно споткнуться, если не смотреть внимательно под ноги.

* Изведите себя постом, до появления сияющих шаров за глазами при засыпании. Восстановите в памяти свое и чужое прошлое. Оттянитесь! Дойдите до судорог обыкновенного сознания, так, чтобы изучение и возвращение душ стало необходимостью.

Возможно, в жизни выбранного вами для возрождения человека, близкого или дальнего, вас будут притягивать, в том числе, его недостойные поступки. Почему бы вам их не распутать? Чтобы уточнить детали прошлого, выезжаете на место жизни избранных вами людей, заглядывайте в дома-музеи, проходите улицы, которыми бродили они, смотрите вокруг и проникайтесь.

…В прошлое окунается Дори.

После купания в Синхронизаторе, он теперь – почти мы. Почти не глядя уминаю то, что есть на Столе перед Аркой – растолченое до состояния каши мясо, запиваю густым супом. Пару крошек ржаного хлеба – и в Путь. Втискиваю свою точку зрения в другие (но не чужие) глаза без затруднений. Упс! Опять изменение цветности мира, четкости и яркости. Меняется также перспектива, относительные величины объектов, все их неуловимые соотношения, обусловленные личным жизненным опытом. Немного утомляет различающиеся во времени рефлексы моргания и реверберации саккадических прыжков.

Части Монолита, купавшиеся в белом свете на некотором отдалении друг от друга, соединились. Узкая арка в Стене Мола окутывается туманом. Пространство структурируется, как бы нанизывается на сеть нитей, протянутых между противоположными стенками, от одних частиц к другим. Жаль, что достичь единства равных надолго практически невозможно.

Дориан входит в Арку. Что там происходит с ним дальше – неизвестно. Остается ли он здесь, с нами, или действительно, перемещается в слои Времени? Увидеть это через банальные телекамеры невозможно – вблизи Монолита они выбывают из строя: вспоминают прошлые свои состояния и входят в ступор, включаясь иногда на несколько секунд, передавая рассыпающуюся на квадраты картинку. Человек намного надежнее микросхем. Он привык вспоминать себя. Только непостижимая связь спутанных частиц тел – его и наших, совершенно устойчива.

Тоннель.

Вид из колодца, может, да, точно, словно из выгребной ямы вверх, по извилинам, словно червь. Прямо… во двор с пышными яблонями. Начало Путешествия выглядит порой довольно прозаично. Теперь я понял значение второго символа принадлежности Лазарету, принятого помимо моей воли, казавшегося некогда смешным и грубым; канализационный люк в окружении лучей и ангелов.

По смутно знакомым улицам, я шагаю к тому, своему бывшему приюту. Двухэтажный дом. Там я жил. Где я сейчас. Мучительно вспоминаю, чем тогда занимался. Важно, вспомнить смысл прошлого существования, это основной закон, конституция жизни.

Поиск чего-то важного.

В прошлом детдоме, кухне и под ванной на львиных лапах, искалось нечто значимое. В шкафу, кабинете воспитателей, и этом пышном, безразмерном яблоневом саду.

Белый дом в приземистом городе. Боже, теперь от него остался только фундамент. Несколько глыб под землёй, в которые впечатаны несколько моих рисунков.

Тот «Я» прошлого Дори учился, хорошо вычислял вероятности и критические массы, многое пережил, вошел в общество Дота и стал, в конце концов, Хранителем Мира. Что было еще? Подробностей не вижу. Мол не может долго задерживаться на одном участке времени. Это как обычному человеку представить некую картину. Треть секунды, может, секунду, образ удается держать, затем он преображается и покрывается бликами. Нужно восстанавливаться или переключаться на другие картинки. Пора.

Изменить настройку Мола. Добавить спектр Средневековой Европы. Кисть крупного винограда – пойдет. Протиснуться по сложно устроенному Небоскребу Времени (где местами вообще нет света), задохнуться, загрести руками и вынырнуть в сияющее небо.

Кто я? Оглядываю руки, серую одежду, упрашиваю то «Я» найти себе зеркало.

Привет, Жан!

Я брожу по городам, селам и кладбищам. Вытаскиваю стрелы из твердых, словно глина тел. Пытаюсь лечить людей. Ухватываю в поведении попрошаек вещие Знаки.

Как и почти все здесь, Жан моется редко, и это полезно для моих черных волос, густых, словно львиная грива. Ему, то есть, и мне, нравится осознавать свою замечательную красоту.

Однажды меня заметили необычные люди. Дали попробовать сладковатое вино. Я уснул, и очнулся в каменной камере, нагой, словно зверек.

Вспоминать происходящее (или происходившее – всё равно), сладко. Впитав мои чувства, чужая подобная душа отдает их со своими процентами – неопределенными, но лакомыми добавлениями.

Ниши в стенах, мох на ступенях, – вот всё, что можно увидеть за решеткой. Я наслаждаюсь предчувствием смерти.

Железная клетка. Некоторые приспособления для физиологической части жизни.

…У этой истории имеется аромат дикого камня; понимай как хочешь. Я насытил смыслом всю жизнь. Почувствовал кишками, сердцем, всей поверхностью тела замечательную трагедию. И ты, тоже – видишь?

Я стою словно бы в высохшем фонтане. Никакой одежды – только мраморная холодеющая кожа. Странные люди оценивают меня всего, вздрагивающего от предвосхищения человеческого ягненка. Я остро понимаю себя. Нечто уже вне пола. Как же сладко, грешно и невинно. Можно пойти на всё, чтобы присвоить эту жизнь навсегда, навсегда.

Намерения похитителей, которых я некоторое время считал наставниками, тонко, будто мы все под водой, слышу, и разгадываю. Слова словно у лекарей, когда они проговаривают свои рецепты – латунные чеканные фразы. Нечто в моем организме представляет абсолютную ценность. Они выманивают меня из клетки. Укол в шею. Стекающая по плечу, руке и запястью, живая, теплая кровь. Ступни исчезают, холодеют, и уже не нужны. Жизнь отступает из ног в живот, держит минуту оборону в груди, выносится из головы в ошеломляющий свет.

Вояж завершен.

Рукоплескания, успокоительные напитки и опять, праздничный ужин. Или как сказать правильно? Ночник? Все самое интересное происходит по ночам. Можно наговориться, выплеснуть эмоции, утолить аппетит. Чтобы продлить свидание с прошлым, некоторые все еще едят кушанья, проготовленные по рецептам Европы Средних веков. Бурое, нарезанное крупными ломтями мясо, немного зелени и хлеба.

Глыбы воспоминаний стыкуются, пытаются слить снова, построить единый континуум. Я в приятной полудреме, рассматриваю поля Франции и Германии, белые гроздья, пробую вытянуть еще сюжет…

– Вероятно, они хотели сделать из девственной крови эликсир молодости, – повторял, словно в закольцованном клипе, одно и то же, растерявшийся Дориан. – Сделала допустимым воскрешение девочки, ради которой совершенно ничего не жаль, и такое тоже можно вообразить.

Реальность этой истории следует проверить. Пора нам выбраться из Дома. Если лететь над пустыми городами, найдешь подвал замка, и останки людей, которые тогда казались мне не подверженными смерти. Нужно убегать, преследовать, лечить, отыскивать наставников и учеников. В движении должна быть дальняя цель, а если нет, то находит тебя своими прожекторами смерть.

Так говорил Дориан.

…Глядя на нас, домен Харт облизнул губы. То же движение, плотно синхронизированные с его мозгом, повторили и мы, свидетели Времени.

Открылась и понеслась жизнь.

Временами потусторонняя память четка, сладка, но чаще, словно смотришь через перевернутый бинокль. От напряжения ноют глаза. И – вот новинка, голос диктора за кадром, задушевный и, пожалуй, чуть плаксивый.

Российская Империя. Начало девятнадцатого века – некий дальний духовный предтеча нашего домена. Символы души всего того времени и места… Музейный зал с огромным глобусом, медвежьими мордами и человеческими лицами. Еще карета… Завязывается картинка – веселая, щемящая, радостная. Красивые здания посреди леса. И Наполеон… Тогда все было пропитано этим именем.

Изменение параметров Мола. Сразу на век вперед.

Уютный 1912 год! Тоже – здорово! Еще одна юность. Всё еще у четко обозначенного духовного расширения Харта, будто бы впереди. Привет, рынки, лошадки, помещики и рабочие, графини и мещанки! Вкусно пахнущая водка. Пахнущие вином разлапистые бумажные деньги, и та барышня в извозчике, повернувшаяся вдруг ко мне.

Я пережил юношеский духовный опыт прошлого домена.

Церковь у перекрестка, которую тот «Я» иногда навещал, чтобы благоговеть и служить, была частью конгломерата съемных квартир и, кажется, булочной-пекарни. Может, это сама архитектура души объединила её с другими, важными для той моей жизни, помещениями? Вполне вероятно. Путешествия в прошлое несколько напоминают монтаж фильма, когда действия, происходящие в разных местах, снимаются в одном павильоне. Непонятно пока, терпимо это, необходимо, или же Монолит необходимо скрупулезно усовершенствовать.

Три человека обступило меня, присматриваясь к не такой уж богатой, но опрятной одежде. Пухлый бородатый мужик взял за грудки, другой, сзади, сдавил бока, обдал невыносимой вонью.

Никто из людей там, за алтарём, не придал значения тому, что я в смертельной опасности. Самый большой и важный из них, глянул искоса, чуть потупился и отвернулся к иконостасу, чтобы поправить свечу. Будто это я делал что-то стыдное. Не помню, как вырвался из холодных, душных объятий бандитов и вынесся на многолюдный перекрёсток. Меня всего, до костей, словно инфразвук, пробуравил слепящий ужас.

С тех пор Виталию (имя подобия Харта в прошлом) стало казаться, будто люди в черных рясах не содействовали действительному Воскрешению, а лишь красочно оформляли смерть.

Отдышавшись от этого травмирующего случая, можно спокойно рассматривать пейзажи бывшей Москвы. Виталий ведется. Люди, голуби, вывески, трамваи, дома, дворы и площади. Попробуем пригласить Виталия зайти в горячую и пышную столовую? Самовары, чай, грибы, каша, кулебяки, икра и водка в массивных зеленоватых стопках. Аромат сытной пищи, пахучие молекулы, материализуется, выносится из Арки Мола, и пропитывает лабораторию.

Вот ресторан. Графин с золотыми журавлями, вкус чего-то пахучего и жгучего, звон посуды, отдельно, почему-то, и крупным планом – рыбья голова. Пресыщение, апатия, желание чистой строгой бедности. Фигура раздевающейся дамы – пора отвернуться или уйти!? Теперь детство – драки с мальчишками в фуражках с кокардами, здания в нарядном снегу, несколько улыбающихся девичьих лиц.

Картинки померкли. Послышался голос путешественника во времени:

– Вера угасала уже к началу Первой Мировой. И, была ли она вовсе? Тысячу лет назад предки этих людей были обращены в новую веру, в массе своей, не проповедниками-мучениками, а князьями, постановившими сделать все очень быстро. Эти изменившиеся близкие, теперь наставники, не хотели приносить себя в жертву, чтобы затем отдать в мир умноженную благодать. Желали поучать и властвовать, не меняя выражение деревянного лица судьи.

Со времен этого крещения правители решили, что церковь не бессмертие и мораль, развитые самим народом, а лишь подпорка земной власти. И, впоследствии обращались со священниками, как со своими слугами. Сумели поработить народ, за который никто из дьяконов, архимандритов и патриархов, всерьез не заступился. Обдумывая это все день за днем, вечер за вечером, я, тот Виталий решил, что бессмертие и воскрешение нужно делать нам самим.

Кадры прошлой жизни замедляются. Вот кружок гомонящей свободомыслящей молодежи на лестнице медицинского университета, лицо профессора с блескучим пенсне, чуть вздрагивающие препарируемые лягушки, скальпели и ланцеты.

Реверберирующий вой Мола. Сеанс заканчивается. Картинки решительно угасают, блекнут, теряют объем, саму жизнь, и я так не успеваю зачерпнуть чужой рукой пушистый снег.

…Эри вернулась из мира прошлого уставшая, будто бы обесцвеченная. Я думал, прошлое прибавляет жизненных сил. И сейчас так считаю. Разве плохо – увидеть свою подругу, благодаря тебе живую?

Шефство над Эри перехватил Хант. Читает ей повесть о весталках Атлантиды, ведущих беседы обо всем на свете под куполом затапливемого океаном Храма Посейдона.

От прежних экспериментов осталась груда тончайших душевных видео, которую нужно рассортировать. Мы наглотались впечатлений и надо их по кусочку прожевывать.

Эри интересна. Кисло-сладкая карамель! То, что ее подвергали вторжению в мир Стелы – прекрасно. Так и поступайте с любимыми! Мучьте и жалейте, чтобы они горели ярче.

Сейчас вспомню снова, в подробностях.

Я у Монолита. После каждой новой картинки чувствую, как с Эри сползают оболочки, полупрозрачные округлые платья, и в атмосферу выбрасываются клубы душистого пара. Будто она, танцуя на бордовых углях, раздевается. Вот, сущность Стелы, ее цель. Основное, то, что скопила сложносоставная душа. Ее отражения в других веках.

Эри преображается. Замерзает и, оттаивая, все больше напоминает Стелу. Становится взрослей. Волосы седеют, просматриваясь в гриве, будто белые перья. Или, это иней? Порой сознание упускает особенности интимных процессов чужой плоти: когда смотришь картинку через девочку, это, наверное, всегда будет – реверберация и разрывы. Файлы необычайно качественные. Ведь Эри действительно – танцовщица Дико, проходила курс обучения в Интернате Специального Сервиса и, поскольку программы подготовки ее и Стелы, одинаковы, в их душах есть места для соединения.

Ничего не забыть! Дори, Харт и Хант. Все дже и лексы, свободные от дежурства в Броневых Залах. Они тоже это видели. Но… я был с Эри один.

Белый свет. Гул, переходящий в хоровое пение. Опять – туман.

Эри похожа на замерзающую во дворце Снежной Королевы Герду.

Мои конечности также холодеют. Умиротворение и сочувствие. Хор, берущие верхние ноты. Наверное, когда-нибудь музыкальное сопровождение работы Монолита будет запротоколировано и объяснено. Сейчас всё это скучно обозначается как «информация, снятая с подобного объекта посредством Мол-5. Уровень шума – АР436—056».

Неверно.

Вся жизнь, в полном объёме. Буду записывать, как чувствую – в разных временах.

…Стела появилась на свет в отделении Специального Сервиса. Её еще задолго до рождения опознали как танцовщицу Дико. Мутное лицо акушера, держащего меня на руках – не думал, что это можно восстановить. Личная комната и даже Окно за пределы Дома. Запретный мир проявлялся зазубринами гор, в мареве автоматических заводов, по вечерам небо делалось пятнистым и гасло.

Настоящее время.

Стела живет в Интернате Сервиса №45-А. Этот блок представляет собой сложно организованный, сверкающий, ледяной дворец. Комнаты, залы, предметы быта заключают в себе соотношения золотого сечения, мировых констант, и потому красивы. Нечто похожее в свое время создавалось для всемерного блаженства принца Гаутамы, будущего Учителя Будды. Всё нестареющее. Вода, проклюнувшаяся изо льда, сохраняющая строгий порядок кристалла. Стены, столы, кровати, окна, ступени, легко отстирывающиеся искусственным вихрем. Все иные меры, призванные одолеть последствия родовой травмы, сделать ребёнка радостным и любящим.

Лет до десяти Стела счастлива совершенно. Купается в океане любви. Так из неё производят артистку Дико. Главное умение танцовщицы и священника, – держать человека в напряжении, исчезать и выныривать, порождая нечто большее, чем жажда удовольствий. Люди ценятся те, кто говорит то, что всегда тебе хотелось слышать, высчитывают человека, перехватывают дыхание, проникают в духовный мир и отстирывают белье.

Стела видела Свалку, когда убегала из Интерната по шахте рабочего лифта. Эти побеги, возможно, являлись частью подготовки к будущей работе, и не пресекались руководством слишком строго. Десятый день рождения отметили всем курсом у ледяного фонтана, а на следующее утро надо было работать. Надев хрустальную корону, Стела приходила в скругленную комнату и пила воду с нескладным человеком. Глоток дядя, глоток она. Иногда они беседовали. Порой очищение души происходило в полной тишине.