Текст книги "Закалка клинка"

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Все люди клана по-прежнему работали не покладая рук. Трудились мужчины, женщины и дети, хотя скорее с целью отогнать трудом скуку, нежели по необходимости. Бозахай, глава кузнецов, решил заменить традиционные кожаные доспехи металлической кольчугой, и подмастерья целыми днями тянули стальную проволоку, вили кольца и резали их кусачками. Женщинам и детям поручили утомительную обязанность соединять колечки вместе, плетя кольчужное полотно. Сначала Бозахай настаивал, что каждое колечко нужно спаивать или склепывать, но потом отказался от этой идеи.

Тилхай, глава мастеров луков, пробовал скопировать городские арбалеты, взяв за образец несколько экземпляров, которые удалось захватить в кавалерийском набеге. Вместо роговых луков кочевников горожане использовали оружие из стали, толщиной с большой палец в середине и немного сужающееся к краям. Но эксперимент подражания доказал свою несостоятельность. Стальные луки себя не оправдывали, стрела не летела далее, чем на сорок – пятьдесят ярдов. Темрай тщетно вспоминал, как стальные луки изготавливались в городе. В то время он не обращал на это большого внимания, и все его советы носили характер чисто умозрительный. Вообще этот эксперимент вскоре был признан не оправдывающим средств: непривычные к такому оружию лучники путались, и за время, как арбалетчик успевал выпустить одну стрелу, стрелок из обычного деревянного лука выстреливал раз десять, и стрелы его летели дальше и точнее.

Проблем прибавлялось с каждым днем. Пастбище для скота истощалось в пределах безопасной досягаемости лагеря. Нежданные холода уничтожили три четверти пчел клана, что означало нехватку меда, невозможность глазировать сушеное мясо и подсластить молоко и простоквашу. Дубовую кору для дубления кожи было все труднее найти. Охотничьим экспедициям приходилось всякий раз уходить все дальше в поисках оленя или другой дичи, а это означало, что большому количеству потенциальных воинов приходилось надолго отлучаться из лагеря. Мясо приходилось брать из стада, и поголовье скота редело слишком быстро для этого времени года. Пришли не особо опасные, но прилипчивые болезни, по большей части желудочного характера; умерло всего несколько человек, но это не прибавило остальным боевого духа. Веревочники без конца выстригали лошадей, но в конце концов на бедных животных не осталось волоса, а лучники по-прежнему делали луки, мастера осадных машин тоже не сидели сложа руки, но их продукция стояла без применения из-за отсутствия тетивы и веревки. Дамбу перестроили, несмотря на постоянные обстрелы со стен города, и на этом потеряли с полсотни человек. Никто не имел свежих идей, что же делать дальше.

Однако никто не подумывал о том, чтобы сдаться и уйти. Об этом даже речи не шло. Осада города давно перестала быть увлекательным приключением, клан осел на этой равнине и поддался повседневной рутине, которая могла продлиться столько, сколько нужно, хоть вечность, если осада будет вечной. Некоторые семьи уже озаботились каменными стенами вокруг своих шатров и загонов. Кое-кто даже предпринимал первые попытки возделывать землю и попробовать выращивать пищу, вместо того что бы добывать ее охотой. Никто им не возражал, что земледелие в данных обстоятельствах – только потеря времени, что, возможно, им всем не придется дождаться здесь урожая. По общему молчаливому убеждению, в следующие полгода не стоило рассчитывать сняться с лагеря.

«Мы можем, например, выстроить себе город на этой равнине», – размышлял Темрай, отправляясь через лагерь на очередной совершенно бессмысленный военный совет. Как знать, не скажется ли ирония судьбы в том, что через несколько лет здесь будут стоять два города-близнеца, разделенные рекой, и жители их будут различаться только по цвету волос и выговору… И уже бесполезно будет спрашивать, кто кого осаждает или за кем осталась победа в долгой войне.

Торопиться было незачем – совет начинался не раньше полудня. Так что Темрай спустился к реке, чтобы посмотреть, как обстоят дела с водяным мельничным колесом, которое сейчас строили общими усилиями. Это тоже был симптом устойчивости лагеря, но Темрай все равно был заинтересован в проекте. Он никак не мог забыть дробилки для получения костной муки – одного из первых чудес техники, которое поразило его некогда в городе. Идея научить свой народ строить такие же своими силами вдохновляла юного вождя. Ведь кочевники смогли воздвигнуть сложные осадные машины, требушеты и так далее, значит, справятся и с водяным колесом, от которого не будет ничего, кроме пользы.

Перед внутренним взором Темрая вставали постоянно действующие крупные мельницы, построенные на обычных местах стоянок клана, на равнинных реках, близ мостов. Кочевники могли бы пользоваться ими всякий раз, как годовой круг миграции приведет их туда – все это, конечно, при условии, что первый нынешний опыт окажется удачным. А почему бы нет, ведь это не настолько сложное устройство в сравнении с другими, которые удавалось возвести при почти полном отсутствии технических средств, простыми деревянными инструментами. Главную роль в любой работе играет уверенность, что невозможного не существует.

Темрай прибыл на место в ответственный момент: водяное и ветряное колеса как раз водружались по двум концам главной оси. Конструкцию изобрел сам Темрай; конечно, он опирался на городскую модель, но кое в чем изменил ее, подстраиваясь под материал. Опиралась она на четверо козел, взятых от сломанных требушетов; на них держалась ось, сооруженная из цельного ствола высокой и стройной ели, обработанной до состояния правильного цилиндра без сучка и задоринки. Для спиц обоих колес также использовали дерево с прежних работ – на них пошло то, что осталось от плотов, тех немногих, которые не сгорели. Нынешние плоты были куда лучше тех, сделанные опять же по городскому образцу. Лопасти водяного колеса тоже проживали вторую жизнь – изначально это были части осадных орудий, а на гвозди, которыми скреплялась вся конструкция, пошли городской ковки наконечники стрел.

Ментакай, глава плотников, руководил проектом. По его распоряжению соорудили деревянные краны типа «журавлей» чтобы поднимать тяжелые части машины. У него было два возможных способа работы: поднять и насадить только центральные части колес, без лопастей, и уже в воздухе завершить сборку или сначала закончить с колесами и готовыми насаживать их на ось. Он выбрал второй путь, несмотря на стойкое сопротивление остальных работников, и поглазеть, что из этого выйдет, собралась целая толпа. Наблюдатели толпились даже на городской стене, и Темрай подумал, не могут ли и в городе почерпнуть что-то полезное из его изобретения. Когда он отследил, к каким выводам его привели подобные честолюбивые мысли, тут же пресек их одним усилием воли. Конечно, неплохо было бы грядущим поколениям горожан называть новые водные колеса его именем, «колеса Темрая», – но как раз это означало бы поражение. Город осажден, обратного пути нет. Вот о чем надо думать, хотя сейчас эта мысль почему-то вгоняла Темрая в уныние.

– Конечно, это возможно, – тихонько сказал ему Ментакай, пока готовое колесо волокли под подъемный кран. – Беда в том, что у нас завелось дурное мальчишеское соперничество. Получается, что я делаю это по своему не ради пользы, а чтобы что-то доказать другим. Если по-моему не получится, они скажут, что это невозможно, и разломают готовое колесо на куски, даже коли виновата будет подгнившая веревка или дурное дерево крана. – Плотник грустно опустил голову. – Почему народ не может делать дело вместо того, чтобы соревноваться, кто лучше, – вот что я хотел бы знать

– Такова природа человека, – рассеянно ответил, Темрай, сосредоточив все внимание на работе. – Люди любят обращать все подряд в состязания, они лучше понимают происходящее, когда есть проигравшие и победители. Так уж они устроены.

Мулы в упряжи старательно тянули, приводя кран в движение и в кои-то веки делая то, что им приказывали. Тревожный скрежет натянувшихся веревок и колесо медленно поднялось в воздух, в то время как механик, стоя по колено в речной грязи на топком берегу, во всю глотку орал что-то погонщикам мулов. Мулы встали. Первый просчет – колесо подняли на девять дюймов выше, чем надо. Теперь мулов заставили медленно пятиться назад. После нескольких минут усилий, понуканий и грязной ругани погонщикам удалось заставить упрямых животных отступить назад, но вместо того, чтобы опуститься на девять дюймов, колесо упало сразу на два фута. Ничуть не лучше прежнего, теперь придется поднимать. По спинам мулов снова заходили кнуты, но на этот раз они проявили излишнюю резвость, и колесо взлетело сразу на восемнадцать футов.

– Видите? – горестно воскликнул Ментакай. – Еще немного подобной ерунды – и все хором завопят, что это невозможно. А чего они хотели, это непростая работа, нельзя и рассчитывать выполнить ее с первого раза. Нужно покорпеть, повторить столько раз, сколько потребуется, – или вообще плюнуть на весь проект и вернуться к ручному вороту, как сто лет назад.

Темрай издал неопределенный сочувственный звук, не отрывая взгляда от происходящего. Мулы снова пятились назад, некоторые упрямились. Кто-то выдвинул идею, что лучший способ заставить их двигаться не рывками, а медленно, шаг за шагом, – закрыть им глаза тряпками. Это означало, что нужно найти тряпки нужной величины и в нужном количестве и принести их сюда, не без труда уговорив владельца оных тряпок пожертвовать их на общее дело.

Неожиданно мастер, стоявший по колено в грязи, торжествующе вскричал «Вот оно!» с облегчением и радостью, достойными счастливого мужа, чья супруга только что разродилась сыном. Команда людей, заправлявшая осью, налегла на веревки, направляя древко в отверстие колеса. Оно пошло потрясающе легко. Теперь кузнецам останется только закрепить конструкцию – вряд ли это может не удаться, подобные вещи каждый день проделывают с осадными машинами, а за время осады кочевники на этом собаку съели. Еще насадить ветровое колесо – с помощью тех же мулов, – но тут помешало непредвиденное обстоятельство.

Очевидно, они начали не с того колеса. Как только лопасти коснулись воды, водяное колесо начало вращаться, и вместе с ним ось. Жизнь команды, державшей ветровое колесо на весу, немедленно осложнилась – его стало почти невозможно удерживать, куда уж там направлять. Насадить огромное колесо даже на неподвижную ось было делом нелегким! А требовать чтобы это совершили с осью, делающей каждую минуту под девяносто оборотов, было бы неимоверно трудно. Ментакай выругался сквозь зубы.

– Мое обычное везение, – пробурчал он. – Смотрите, теперь они совершенно уверились в своей правоте и вот-вот разнесут машину на куски. И ведь даже не вздумают попробовать еще раз!

Темрай нахмурился.

– А может, разнести ее на куски – самый правильный выход? – громко спросил он. – Никогда не узнаешь, пока не сделаешь.

– И вы туда же, – пробормотал Ментакай. – Обычная ошибка – совершать поспешные поступки, не обдумав последствий. Поди рассуди потом, кто был прав!

Слова, которые могут быть применены к любому роду деятельности, подумал Темрай, в том числе и к осаде городов.

– Полагаю, нужно начать сначала, и на этот раз в правильном порядке. Прикажите вытащить водяное колесо, снять с оси и сначала насадить ветряное. Потом – опять водяное.

Однако вытащить водяное колесо из реки оказалось куда труднее, чем его туда опустить. Сложность состояла хотя бы в том, что колесо вращалось как сумасшедшее, и приближаться к нему было опасно.

«Наверняка совет начался, сейчас уже за полдень, – вспомнил Темрай. – Ну и пусть. Они отлично могут посоветоваться без меня, ясно же, что у нас нет ничего нового сказать друг другу».

А тут насаживали ветряное колесо, все прошло с изумительной легкостью – похоже, впрок пошли предыдущие ошибки. Однако вторая попытка насадки водяного колеса не принесла удачи – несколько веревок перетерлось и разом оборвались, сломался один из кранов, работников по пояс окатило водой от большого груза, с высоты свалившегося в реку. Механики начали выходить из себя, зрители отпускали ехидные комментарии. Раздался общий вздох облегчения, когда наконец водяное колесо начало вращаться, а ветряное – повторять его движение. Это был настоящий успех, больше, чем успех, – достижение, оправдавшее затраченные усилия.

– Назад! – раздался чей-то истошный крик, но к моменту, как рабочие сообразили, что происходит, было уже поздно. Три огромных камня, пущенных требушетом с угловой башни, просвистели в воздухе и приземлились; один – в реку, подняв огромным всплеском фонтан брызг до самого неба. Второй – прямо на водяное колесо, раздавливая его в щепы, разнося козлы, ломая пополам ось и размазывая тело Ментакая по тому, что осталось от его проекта. Третий камень упал в самую середину толпы зрителей, убив мужчину и женщину и придавив ноги мальчику-подростку.

Казалось, шок от произошедшего будет длиться вечно. Наконец гробовую тишину прорезал женский визг, несколько человек бросились к камню, придавившему мальчика, и принялись толкать его что есть силы; остальная толпа заколыхалась, не зная, то ли помочь спасателям, то ли бежать прятаться на случай, если полетят еще камни.

Темрай проделал путь сквозь толпу, расталкивая рабочих, будто прикованных к месту, где только что красовался плод их труда. По пути он отдавал приказы – послал за лекарями, велел доставить из лагеря пять новых требушетов и установить их для ответного залпа. Деятельность командира помогала ему сладить с неразберихой и паникой в собственной голове, где картины горящего лагеря и пылающих на воде плотов мешались с образом костной мельницы – той самой, которую он помнил стоящей по ту сторону городской стены, так же сломанной и разбитой в щепы, как ее здешняя имитация. И ее закрома, наполненные костьми тысяч мужчин и женщин, как горожан, так и кочевников, бездумно и бессмысленно скормленных все еще вращающимся жерновам.

Камень сдвинули достаточно, чтобы вытащить раненого мальчика, он был все еще жив и раскрывал рот в беззвучном крике боли, но из горла выходили только хрипы. Кто-то упомянул, что погибшие мужчина и женщина, чьи тела все еще оставались под камнем, – родители парнишки. Темрай взял это на заметку и на время отложил знание подальше, чтобы вернуться к нему несколько погодя.

Приволокли первый из пяти требушетов; мулов отвязали от останков крана и подключили к работе. Но теперь животные твердо решили упереться и не двигались, так что щелчки кнута перемежались страшными ругательствами для пущего эффекта. Кто-то сообразил, что требушет-то здесь, но нет камня для выстрела. Еще кто-то предложил использовать один из двух, которые уже здесь; кто-то третий сообщил, что это глупо и возмутительно… Темрай посмотрел вверх, на сторожевую башню, и отменил приказ об ответном залпе на стене не было видно ни малейших признаков того, что последует новый удар, а завязывать битву сейчас было бы неразумно.

– Для меня? – переспросил полковник Лордан, до крайности удивленный.

Стражник кивнул. .

– Какои-то тип оставил это для вас с час назад. Не представился. Сказал, что там записка.

– А-а. Ну-ну. Спасибо, вы свободны.

Стражник отсалютовал и ушел, закрыв за собою дверь.

Снова, в своей несчастной келейке в караулке в Среднем городе. Те же холодные каменные стены, тот же каменный выступ в стене вместо кровати. Лордан посмотрел на сверток в своих руках, повертел туда-сюда и бросил на каменную кровать. О камень зазвенел металл. Лордан распакует это потом, не раньше, чем скинет эти отвратительные ботинки.

«Кому и с чего бы вздумалось посылать мне подарок», – недоумевал он, стягивая левый башмак со своей усталой потной ноги.

Хотя Лордан уже опаздывал на Совет, он позволил себе роскошь посидеть босиком, шевеля пальцами ног перед тем, как надеть сандалии. «А может, это что-нибудь полезное, например, пара мягких тапок?»

Он стащил робу, стряхивая с нее влагу нежданного дневного ливня, и потянулся к старой, своей любимой, к которой так привыкло его тело за долгие годы ношения. Не самый подходящий костюм для встречи с префектом, но это Лордана не слишком заботило. Рубашка и штаны тоже были мокрые, но он не потрудился переменить их.

Во дворце префекта всегда жарко, можно сесть у самого огня и хорошенько обсушиться

Он быстро пригладил волосы гребнем – это было необходимо. А теперь Лордан распакует свой подарок и только потом пойдет.

Не следовало быть гением, чтобы понять, что там, внутри длинного свертка. Нечто узкое, около двух с половиной футов длиной, металлическое. Кто-то прислал ему меч. Да, мечом обзавестись Лордану следовало. Позор для исполняющего обязанности генерал-командующего обороной Перимадеи, расхаживать по укреплениям с пустыми ножнами на боку. Он перерезал веревки ножом и развернул ткань; после чего несколько минут сидел неподвижно и смотрел на подарок.

Настоящий гуэлановский клинок. Более того – настоящий гуэлановский широкий меч! Во всем мире их оставалось около пяти. Необычные, совершенно убийственные судебные мечи, принесшие великому оружейнику его славу. Это был, безо всякого сомнения, гуэланец – Лордан понял это раньше, чем вынул короткое тяжелое лезвие из ножен и увидел неподражаемое клеймо мастера на стали. Никто не делал мечей так, как великий Лирас Гуэлан. Имитации последователей были всего лишь жалкими подражаниями, подходящими только для рубки дров или вскрытия бочек. Ни один оружейник прошлого и настоящего не мог добиться такой потрясающей гармонии веса и баланса, делающей оружие лучшим хоть для одноручной, хоть для двуручной техники, равно для рубящих и колющих ударов.

Для таких мечей существовала особая техника, как рассказывала легенда (и впервые, держа меч в своих руках, Лордан осознал, что это не просто сказки). Если сражаться гуэланцем как обычным мечом, вес клинка и пропорции – длинная рукоять, короткое лезвие – будут работать против вас. Чем больше вы будете стараться, чем больше вложите сил – тем хуже будет слушаться оружие. Но если вы будете не бороться с весом, а использовать его, тогда меч начнет как бы направлять себя сам, добавляя собственную силу вашим ударам вопреки всем законам физики. Гуэлановскому мечу, как говорят в народе, нужно позволить самому сражаться за вас; он отлично знает, что делает, а дело бойца – просто держаться за рукоять, не мешать мечу и наслаждаться зрелищем.

Бардас Лордан всегда относился с сомнением к лирическим байкам о смертоносном оружии. Но сейчас даже он почувствовал, что в этом случае можно сделать исключение. Всю свою жизнь фехтовальщика, ясно без слов, он мечтал о таком сокровище (хотя его все равно нельзя было бы применить для работы, потому что такие клинки запрещены законом к использованию в судебных целях). И вот теперь мечта сбылась – он держал в руке гуэлановский меч, тяжело, но чрезвычайно удобно лежавший на сгибе его локтя. Так смирно сидит на руке ловчий сокол, обученный для охоты.

Он, должно быть, стоит целое состояние. Лордан вспомнил о письме. Не желая ни на миг выпускать из рук свою драгоценную обнову, он повозился, одной рукой взламывая печать на конверте.

Бардас,

Полагаю, ты получил весточку от меня, а также и последовавшее за ней послание. Так что очевидно, что ты не желаешь меня видеть. Не могу сказать, что удивлен этим обстоятельством. Я пойму, если ты не захочешь принять это в дар от меня (хотя если не примешь, будешь последним идиотом. Ты не представляешь, чего мне стоило его отыскать, а когда я наконец нашел, чего стоило уломать владельца его продать). Все-таки возьми его; вещь невиновна в грехах того, кто ее преподносит, а меч тебе пригодится, я уверен. Я попросил его защищать тебя; вот почему это должен был быть гуэланец – ты слышал, что у них свой собственный разум? Постарайся его не сломать.

С любовью,

Горгас Лордан.

Бардас Лордан посмотрел на письмо, потом на меч, потом – опять на письмо, потом опять на меч. Оружие имеет двойную натуру, оно способно творить как добро, так и зло, или – и то, и другое сразу, не ведая и не заботясь о плодах своих действий. Таково же, подумал Лордан, и назначение адвоката – человека, который сражается и убивает из-за чужих дел, во имя правосудия. Оружие в его руке и искусство, которое через руку приходит в оружие, служат мерилом правоты и неправоты, добра и зла. Но сильнейший и быстрейший всегда побеждает того, кто слабее и медленней, и трудно поверить, что когда-нибудь будет иначе. «Может быть, вот чем я стал, – думал Лордан, глядя на меч, – или я этим и был всегда? Оружие в чужой руке, созданное убивать и разрушать во имя добра или зла – в зависимости от того, в чьей руке оно находится, И появление гуэлановского меча – ты слышал, что у них свой собственный разум? – может быть, это знак, что что-то приближается? И сейчас я предстою адвокатом за всю Перимадею, мне отвечать за ее поражение – или за ее правоту.

Он, должно быть, стоил ему целого состояния… Так он платит мне через столько лет. Может быть, он как-то меня использует наряду со всеми остальными, хотя я совершенно не представляю, зачем я ему сдался. Именно вследствие его действий вся моя жизнь повернулась так, а не иначе – с того самого дня, когда он бросил меня на берегу реки, приняв за мертвеца, и убил мою прежнюю жизнь. Если он думает, что так может купить меня…»

Но это же гуэлановский широкий меч. Клинок не в ответе за дела того, кто его подарил. Так же как адвокат не в ответе за действия своего клиента. Прежде всего, говорилось тогда на церемонии принесения присяги, адвокат сражается во имя правосудия, и правосудие – его единственный клиент. Меч разрубает плоть, повинуясь руке фехтовальщика а человек – не более чем клинок в руках обстоятельств, того, что случилось с ним в прошлом, сделавших его самим собой, и последствий этого в настоящем, с которыми приходится иметь дело. Принять этот меч от своего брата – примерно то же самое, что забрать оружие противника только что убитого на суде. В этом смысле Лордан заслужил меч; а с тех пор, как он становился его собственностью, прошлое меча теряло значение.

«Боги, я готов убедить себя в чем угодно, лишь бы только владеть этой вещью. Она стоит больше, чем я заработал за десять лет. И что, черт возьми, он имеет в виду этим „с любовью“?»

Лордан неожиданно вспомнил, что опаздывает на Совет. Полностью сознательным актом, а не чисто машинально он достал перевязь и прикрепил на ней новые ножны с мечом. В этот момент ему пришла утешительная мысль: «Я только исполнял приказы, меня заставили это сделать, это сделал не я». Бардас Лордан, гуэлановский меч. Дорогое и редкое оружие со своим собственным разумом…

Ну-ну, сказал он себе и вышел из маленькой холодной комнатенки, направляясь к дому главы. Если в конце концов ему придется продать душу, лучше сохранить ее для семейного пользования, чем разбазарить неизвестно кому по дешевке. Но эта мысль не облегчала принятия решения. Окончательный вывод Лордан собирался отложить до того, как у него появится побольше времени хорошенько все обдумать – и, по возможности, побольше информации.