Текст книги "Аврора"

* * *

На сей раз Цанаев не удивлялся: еще не раскрыв глаза, понял – живой. По запаху – в реанимации, по голосам – рядом врачи.

– Цанаев – вы профессор, не в лесу, а в самом центре Москвы, в МГУ находились, а вовремя скорую не вызвали, – доктор укоризненно глядел, склоняясь над ним. – Лекарство не пьете. Надо бы хотя бы сто грамм, чтоб расширить сосуды. Ведь резко бросать пить тоже нельзя… Как себя чувствуете? Ничего не болит? Кардиограмма у вас нормальная. Еще полчаса, и… Повезло. А вообще, сердце еще крепкое. От природы крепкое. Надо отдохнуть, подлечиться. Лекарство регулярно пить. Мы переведем вас в общую палату.

А там его уже поджидает Ломаев, улыбается, руку жмет.

– Скажу честно, – после дежурных, приветственных фраз сообщает больному:

– Аврора попросила зайти.

– Точнее, докторская связь, – съязвил Цанаев.

У Ломаева, словно от боли, скривилось лицо, а Цанаев осторожно дотронулся до его руки:

– Прости, друг, просто я хотел заметить, что Аврора и мне, и тебе не за деньги помогает, – Ломаев ничего не сказал, лишь кивнул. – Так что, слава Богу, не все в этом мире держится на деньгах.

– Не все, – согласился Ломаев, – но почти все. Поэтому Аврора прислала тебе деньги, – он под подушку сунул конверт, вздохнул. – Представляешь, Гал, если бы она из Норвегии не вызвала тебе скорую… Я тебе фрукты привез.

– Спасибо, спасибо, не беспокойся, я себя уже очень хорошо чувствую, – виновато говорит Цанаев. – Ты уходи, не теряй из-за меня время.

– Что тебе принести?

– Ничего не надо. Придешь, если я позову. А так, время не теряй, я уже здоров. Сам видишь… Только просьба одна – на счет мой телефонный положи деньги, – полез под подушку.

Через пару часов телефон Цанаева ожил, запиликал – это SMS о пропущенных звонках, и это лишь один абонент о нем вспоминал – высветился номер Авроры. Однако Цанаев первым делом позвонил старшей дочери:

– Папа, ты болеешь? – и тут же в трубке голос жены. – Ты опять в больницу попал? Небось, напился? – Цанаев резко выключил мобильник.

Он долго лежал, глядя в потолок. Думал, вот-вот перезвонит дочь, а позвонила Аврора, и только она звонила ему в последующие дни и всегда интересовалась, что он ест:

– Вам необходимо качественное, домашнее питание.

– Здесь кормят хорошо, – успокаивает Цанаев.

– Я знаю, как в больницах Москвы кормят… А жена, дети навещают?

– Дети звонят, учатся, им некогда, – неохотно сообщает он, а тут вдруг жена звонит:

– Ты еще в больнице? – это было сказано с некой непривычной заботой, а потом:

– Слушай, эта дрянь, эта дура совсем обнаглела. Поучает, как обязана я, жена-мусульманка, своего мужа обихаживать. Ха-ха-ха, эта дура говорит, мол, если ты, как супруг, не благословишь, я в Рай не попаду.

– Кха-кха, – то ли кашель, то ли поперхнулся от изумления Цанаев, а жена продолжает:

– А я ей в ответ: как-нибудь разберусь, а вот ты, старая дева, на чье благословение рассчитываешь? Разве что какой древний, плешивый норвежец-любовник за тебя слово вымолвит?

Цанаев выключил мобильник.

Больше супруга не звонила. И Аврора не звонила. Цанаев тоже день-два Авроре не звонил, хотя очень хотел: было стыдно за жену, зная, что она еще могла наговорить, нимало не стесняя себя… Лишь когда его выписали, и он оказался в своей комнатушке, ему стало невмоготу от одиночества, и он набрал Аврору:

– Я уже здоров, выписали.

– Гал Аладович, скажите честно, вы где, дома или в общежитии?

– В общежитии, – сказал он после долгой паузы.

– В 1401?

– Да, – удушье подступило к горлу Цанаева, уже знакомая боль стала медленно, да неотступно сдавливать грудину. – Аврора, только ты у меня осталась. Лишь тебе я, получается, нужен… Но ты не волнуйся. Спасибо тебе. Теперь деньги есть, я завтра сниму другую комнату.

– Что значит «другую комнату»?! – возмутилась Аврора. – Профессор – среди студентов и аспирантов. Где это видано? Да и вообще, Гал Аладович, вы ведь чеченец. Как это вы могли уйти из своего дома, дома своего отца? Это не по-чеченски, не по-горски! Не хочет, не может жена жить с вами, в вашем доме – пусть сама и уходит.

– Аврора, – виновато говорит Цанаев, – это ведь Москва, тут свои законы и порядки.

– Для чеченца закон один – Адат, где бы ты ни жил.

– Аврора, слабак я, и не чеченец, и не русский – просто никто, зря прожил жизнь.

– Перестаньте, – грубо пресекает она. – Вы известный во всем мире профессор.

– Ну и что? Кому я нужен?

– Всем нужны, всем. Стране, народу, семье, друзьям, – она сделала паузу и очень тихо, но твердо: – Мне нужны.

Наступило долгое, долгое молчание, которое нарушил Цанаев:

– Аврора, была б ты рядом. Ты мне так нужна.

– И вы мне очень нужны, – тут она резко осеклась и, меняя тему:

– Вы мне поможете с докторской?

– Я люблю тебя! – очень громко заявил Цанаев. – Ты нужна мне. Очень нужна! Я хочу, чтоб ты была рядом… Помоги.

– Помогу, – прошептала Аврора, и чуть погодя уже четко и твердо:

– Гал Аладович, я хочу доказать и показать вам и всем остальным вашу ценность и значимость. Можно, я это сделаю?

Цанаев понял, что Аврора на что-то решилась, и это решение, как и все, связанное с ней, будет резким, неожиданным и даже революционным. Он готов идти за ней, с ней, да одно «но»: есть ли у него здоровье и силы? Однако выбора у него нет, и он совсем не хочет иного выбора – хочет быть с ней, и поэтому отвечает:

– Аврора, тебе все, что угодно, можно.

– Загранпаспорт с собой? У вас еще действующая виза. Деньги на дорогу есть. Вылетайте в Осло первым же рейсом.

– Я еще слаб после больницы, – он сказал честно все как есть. – Может, я отдохну два-три дня, окрепну?

– В общаге? В 1401 вы не окрепнете и не отдохнете… Если не хотите…

– Хочу, – крикнул Цанаев.

Как только он это сказал, более не задумывался и не сомневался, и даже боль отступила, появились силы, и как-то странно, по-особому, словно наступила весна, очень захотелось радоваться, жить, парить в воздухе. Правда, это ощущение длилось совсем недолго. Уже первый изматывающий поход в международные авиакассы показал, насколько он слаб.

Лето было в разгаре – в Москве жара, в метро от духоты не продохнуть, и он все чаще и чаще кидает в рот стимулирующие сердце таблетки. Однако от этого не легче, ему очень тяжело ходить, тяжело дышать, а он, как юноша, из-за любви собрался лететь на край света… И лишь когда билет до Осло уже был на руках, он понял, до чего противоречивые чувства раздирают его душу, его сознание и совесть.

Он понимал, что уже далеко немолод. Что даже если Аврора ответит как-то взаимностью в любви, то он-то все равно не тот мужчина, который нужен еще молодой девушке. А что скажут и подумают родные, близкие, знакомые? Что ни случись, виноватым будет он – он старше, он мужчина, он чеченец, значит, в любом случае, с него спрос, и он во всем виноват. А почему виноват? А может, действительно виноват? Вон, Ломаев ему не раз говорил, что у него в семье никакой любви нет. Но это семья, и он живет ради дочки. А может, все так живут.

А Цанаев не может, не хочет, да и не дают ему, в принципе, как все жить. Но у него ведь взрослые дети, дочь на выданье… Столько противоречивых чувств, и Гал Аладович не выдержал, позвонил домой – никто не ответил, на мобильный жены – не ответила, только дочка на связи.

– Папа, ты как? Мы скоро приедем. Мы в Турции, на море отдыхаем.

– Хорошо, – он крайне удивлен. – Тебе, вам что-нибудь надо? Попроси маму позвонить.

Цанаев ждал, очень ждал звонка от жены, надеясь, что она как-то повлияет на его действия и жизнь. Именно жизнь, потому что чувствовал, как ему тяжело, как ему тяжко идти, просто идти. А он – в другую страну, причем на самолете. И он даже не представляет, сможет ли подняться по крутому трапу – так бессилен и немощен, ощущает смерть: сердце не может, не хочет работать, и все слабее и слабее бьется. Ему ли куда-то лететь, тем более во имя призрачной любви? Он не смог стать кормильцем, а стал обузой жене, и она его отвергла. Теперь он собирается стать обузой Авроре. В чужой стране? И денег нет. А вдруг он там умрет?

В аэропорту душно, а его знобит, подступает тошнота и холодный, мелкий пот пробивает. У самой регистрации, так и не дождавшись ответного звонка, Цанаев вновь набрал номер жены:

– Вы еще на море? Как дети? Я улетаю в Норвегию, – и он отчего-то добавил, – на лечение.

– Какое лечение!? Сучка позвала? Эта старая дева падшего мужика нашла. Небось, справку заиметь хочет, мол, замужем была. Знаю я эти паскудные штучки. Да летите ты и она куда подальше. Это она тебя одурачила, околдовала – «великий физик, профессор, ученый»! Она превратила тебя в тряпку, сделала больным… Ха-ха, как ты ее разочаруешь. Лети, куда хочешь.

После этого разговора Цанаеву стало совсем не по себе. Действительно, он летит не для лечения, не по делам, и не как праздный турист – он летит за любовью. Но он физик, и если рассуждать о любви, как о физическом процессе, то какой же он мужчина-любовник? Еле на ногах стоит, еле дышит. И зачем Аврору разочаровывать, для нее, и так несчастной, еще одной обузой быть?

Пребывая в большом сомнении, в нерешительности, он уже сделал шаг в сторону от стойки регистрации, как, словно это почуяв, Аврора звонит:

– Гал Аладович, вы на посадке? Как себя чувствуете? Что-то настроение у вас совсем вялое. Что? Сомневаетесь? Вы хотите остаться? Гал Аладович, – ее голос стал твердым, может, не приказным, но безапелляционным. – Если вы возвращаетесь в 1401, словом, в общагу, то это невозможно. Вылетайте.

– Я себя плохо чувствую.

– Тем более вылетайте. Я вас жду.

Все было хорошо. Он без заминок прошел таможенный досмотр. И пугающего высоченного трапа вовсе не было, через «рукав» прямо попал на борт и от усталости и слабости сразу же заснул. А вот когда самолет пошел на посадку, ему стало очень плохо, и таблетки не помогали, и стюардесса от его вида встревожилась. Цанаев не желал доставлять окружающим беспокойство, из последних сил постарался взять себя в руки, хотя он с трудом дышит, задыхается.

– Ваша фамилия Цанаев? – склонилась над ним стюардесса. – Вас встречает реанимобиль.

– Не беспокойтесь, мне сейчас полегчает.

– Это не мы. Кто-то из встречающих беспокоится.

Ему было неловко, неудобно и даже стыдно, но как позже он оценил заботу Авроры и находчивость, иначе вряд ли сам смог бы идти. Его буквально на руках вынесли из самолета.

Пока врачи в машине обвешивали его какими-то приборами, норвежские пограничники попросили паспорт. Никакой суеты и спешки; о чем вокруг говорят, Цанаев не знает, зато шприц узнал, и ему совсем плохо стало.

* * *

Вначале Цанаев подумал, что умер и в раю – нет тяжести тела, никаких болей и ясный ум. Вокруг белым-бело, свежий мягкий аромат, тихо. И лишь увидев на стене некий текст на английском и еще каком-то непонятном языке, он сообразил – в больнице, в Норвегии. Сразу же тревожная мысль: тут за все надо платить, и он дернулся, намереваясь встать, и тогда заметил – всюду на его конечностях присоски, провода, капельница. И пока он все разглядывал, раскрылась дверь – очень высокая сухопарая женщина в белом. Она заговорила с ним на английском, очень медленно, жестикулируя, чтобы он понял. А понял Цанаев, что в палате есть даже камера наблюдения, – вставать запрещено, любое его желание будет исполнено. Минут через десять к нему придет доктор.

Лечащий врач сразу расположил к себе. И хотя Цанаев мало что понимал, зато непременно повторялось «профессор», и еще он понял, что надо спать, еще спать – как раз этого он и хотел. И сон у него был какой-то легкий, воздушный, словно он парит над миром, над всей Вселенной и видит все, и ощущает все, и чувствует все. И будто кто-то, словно голос отца, спрашивает его: «Где бы ты хотел жить, с кем бы ты хотел быть в будущей жизни?» И он даже не думает – это его грезы с детства: туда, на цветущие, высокие альпийские луга Кавказа, родину предков, когда-то в детстве возил его отец, и вот там он хочет жить, вечно жить. А с кем?.. В родных альпийских лугах он собирает яркий, нежный небольшой букет ароматных высокогорных цветов и хочет найти, увидеть Аврору, и она вроде есть, вроде нет – какой-то смутный силуэт, и он мучается, пытаясь к ней подойти, но не может – между ними то ли пленка, то ли стекло, которое не дает пройти. Он орет, стучит, а она не слышит. И тот же расплывчатый, как горное эхо, голос доносит: «Там – Рай. Аврора в Раю. А ты скажи сам, какой участи достоин?»

Какой участи он достоин? Какой тяжелый вопрос! Как можно оценить самого себя? От этой мысли он тяжело страдает, и вдруг – Аврора, то ли ее тень или просто душа, четких очертаний ее тела вовсе нет. Над ней озаренный нимб, который не ослепляет, а излучает яркий теплый свет, и вокруг нее, как алые лепестки роз, переливаясь в свете ее душевного огня, тысячи и тысячи ангелочков – как райские бабочки. И это озарение, этот нимб говорит на весь мир: «Я хочу быть с ним, я хочу быть вечно рядом с ним, где бы он ни был». И она, точнее, ее душа, летит к нему, и Цанаев явственно слышит, как она рвет или разбивает эту прозрачную, почти невидимую стену перед ним, он сразу же ощущает ее ласковый запах, нежный, сладкий аромат альпийских лугов. Аврора рядом! И иного не хочется. Но он пробуждается. И она, как во сне, рядом: высокая, красивая, в белом халате; освободив от целлофана букет, она ставит цветы в стеклянную вазу.

– Аврора! – прошептал Цанаев. – Ты будешь со мной? – она смотрит на него, улыбается. – Ты будешь со мной после смерти? Ведь там мы будем вместе, рядышком?

– Мы и здесь рядом, – отвечает Аврора.

– А там, хотя бы там, мы можем быть вместе?

– Гал Аладович, вам думать о той жизни надо, но думать о смерти рано. Вам еще жить и жить на земле… Как вы себя чувствуете? – Аврора перевела разговор в другую плоскость – заговорили о науке, вспомнили Грозный; время пролетело незаметно, и тут как тут появилась медсестра – визит окончен, и Авроре остается только перевести:

– Гал Аладович, несколько дней вас будут обследовать, брать анализы, поставят диагноз, а потом примут решение, как вас лечить.

– Погоди, – встрепенулся Цанаев, – а сколько это стоит? Как оплатить?

– Не волнуйтесь, Гал Аладович, – улыбнулась Аврора. – Все оплачено. Ваше дело – лечиться, отдыхать и ни о чем более, как о своем здоровье, не думать.

Думать о другом в этой клинике невозможно: с утра до вечера его развозят, именно развозят в инвалидном кресле с моторчиком по разным кабинетам и лабораториям. Через три дня, в его присутствии, в его палате консилиум врачей. Цанаев мало что понимает, но понимает, что его положение незавидное, и вот вечером, как обычно, появилась родная Аврора – только так он отныне думает о ней. И она, как и врачи, тоже озабочена:

– Гал Аладович, ситуация непростая. У вас два инфаркта и еще целый набор болезней.

– Инфаркт только один, и то микроинфаркт, – испуган Цанаев.

– Не волнуйтесь, ничего страшного, – успокаивает Аврора. – Нужна операция. Операция на сердце.

– А деньги?

– Не думайте о деньгах, – просит Аврора. – За все заплачено. Операция сложная, длиться будет много часов. Врачи говорят, что все будет хорошо, а иначе… – она замолчала и чуть погодя:

– Гал Аладович, нужно ваше согласие и согласие вашей жены.

– А ты как считаешь? – Цанаев попытался заглянуть в ее глаза.

– Надо делать. Я верю здешним врачам.

– Как ты скажешь, Аврора.

– Спросите жену.

– А надо?

– Обязательно, – твердо постановила Аврора.

– Тогда, – тяжело вздохнул пациент, – я хочу, чтобы ты присутствовала.

– Вот это не надо.

– Надо, – теперь тверд Цанаев, – мне нечего от тебя скрывать. Послушай, пожалуйста, что она скажет.

Цанаев почувствовал, как Аврора заволновалась. Почему-то это же волнение передалось и ему:

– Ты дома, в Москве? Как в Турции отдохнули? – Цанаев включил громкую связь.

– Я-то в Москве. А ты что, в Норвегии? У этой сучки? Как эта старая дева поживает? Небось, молитесь, грехи замаливаете. Ха-ха, пьяница муллой стал.

– Я в больнице, – перебил супругу Цанаев. – Мне на сердце должны сделать операцию. Необходимо твое согласие.

– А зачем им и тебе мое согласие? Ты туда без моего согласия поехал. Пусть согласие твоя Аврора дает. Кстати, а кто платит за твое лечение?

– Платит Аврора, – громко ответил он.

– Ах! Даже так! Омолаживает?! Молодой и здоровый ей мужчина нужен? Ну-ну, давай. Только я хотела бы напомнить тебе байку про твоего родственника Узум-Хаджи.

– Для формальности нужно твое согласие, – перебивая, отчеканил Цанаев.

– Молодую захотел? Делай, что хочешь. Я занята, в гостях. Прощай.

После этого разговора Цанаеву стало не по себе. Он видел, что и лицо Авроры стало пунцовым, и она первой нарушила возникшее неловкое молчание:

– А что за байка про Узум-Хаджи? – спросила она.

– Был у нас родственник Узум-Хаджи, вроде как и я, неудачник, посредственный человек. Предстояла ему операция аппендицита, и он стал донимать врача: «Скажи, буду ли я прежним мужчиной?». На что доктор, хорошо знавший пациента, ответил: «Станешь ли ты мужчиной или нет, я не знаю, но знаю, что прежним Узум-Хаджи ты останешься точно».

– Понятно, – рассмеялась Аврора, вскочила и, словно на заседании кафедры, произнесла горячую речь:

– Во-первых, вы не «неудачник» и тем более не «посредственный человек». Вы всемирно известный ученый-физик! Вы сын великого Цанаева. Во-вторых, у вас все еще впереди, и мы это докажем. А в-третьих, вашей жене надо бы напомнить другую байку: имеючи – не ценим, потерявши – плачем.

– Хм, – усмехнулся Цанаев. – Как ты слышала, моя жена не плачет и не жалеет.

– Еще не вечер, – явно взволнованная Аврора стала собираться. Вдруг замерла. – Мы, точнее, я, не о том. Как насчет операции? – и увидев, что больной молчит:

– Надо, обязательно надо делать. Врачи так говорят. И откладывать нельзя.

– А сколько это стоит? – виноват голос Цанаева.

– Ничего не стоит, копейки. Гораздо меньше, чем в Москве… И вообще, об этом не думайте, – она в упор смотрела на него сверху:

– Гал Аладович, я скажу, что все согласны на операцию.

– Я в твоих руках.

– Все и все в руках Бога. От судьбы не уйдешь.

То же самое Аврора сказала, когда Цанаева на каталке уже завозили в операционную, а он увидел на ее лице давно позабытую страдальческую маску-улыбку, и понимая, что это значит, он спросил:

– Аврора, ты хочешь плакать?

– Н-нет, – она мученически улыбнулась, глаза увлажнились.

– Не плачь, не плачь, все будет хорошо, – успокаивал теперь Цанаев и вдруг схватил ее руку. Она не отдернула. – Аврора, там, в той жизни, мы будем вместе? Скажи!

– Об этом и думать не надо, – взмолилась она.

– Ты скажи, скажи, мы будем там вместе?.. Ты будешь рядом со мной?

– Буду, буду, Гал Аладович! Но мы еще здесь поживем. Вы долго, долго будете жить, я в этом уверена, – теперь она уже плакала и двумя руками сжимала его кисть. – Все будет хорошо. Не бойтесь.

– Я не боюсь. Ты рядом! Теперь ты вечно рядом. Ты любишь меня?

Она очень низко склонила голову и сквозь слезы, шепотом, лишь по губам видно:

– Люблю, очень-очень люблю, вечно буду любить!

* * *

– Профессор Цанаев, – доволен лечащий врач, – я с удовлетворением хочу вам сообщить, вы абсолютно здоровый человек, и ваше состояние соответствует вашему возрасту.

Гал Аладович сам это прекрасно понимал. Оказывается, как прекрасно жить, когда ничто не болит, когда ты не думаешь о дыхании, а просто свободно и глубоко дышишь, как будто заново родился на свет, и даже зрение улучшилось – словно прозрел, и мир стал совсем иным – светлым, спокойным, радостным. И все чувства обострены, в том числе и обоняние, и он уже издалека ощущает ее приближение – так она пахнет, цветет, источает аромат жизни, и сама она теперь светлая, умиротворенная и не может скрыть своей радости.

А врач продолжает:

– Тяжести не поднимать. Вредные привычки забыть. Острое, жареное и соленое не потреблять. А в целом, вы нормальный, трудоспособный мужчина. Единственно, мы рекомендуем, как реабилитацию, после операции пару недель провести в нашем профилактории. Но это на ваше усмотрение.

– Да, уже договорились, – вместо Цанаева отвечает Аврора. – Огромное спасибо, профессор. Мы прямо сейчас уезжаем.

Всем руководила Аврора. Дорога до профилактория неблизкая, и таксист предложил, да и сам Цанаев хотел, сесть на заднее сидение рядом с девушкой, но Аврора безапелляционно порекомендовала Цанаеву сесть впереди.

И в профилактории никаких вольностей. Аврора даже не вошла в его номер.

– Здесь все, что необходимо, есть. Питание отличное.

– Мы даже не посидим, не поговорим? – удивился Цанаев.

– Вам надо отдохнуть, набраться сил, – деловито отвечала она. – А мне на работу. На том же такси поеду. Я вечером позвоню… А вы домой сообщите.

Домой, в Москву, Цанаев принципиально не звонил, хотя очень хотелось услышать детей.

А тут жена сама прорезалась:

– Тебе, серьезно, сделали операцию? На сердце? Я думала, ты выпил, шутишь. Как ты?

– Как в той байке. Тот же Цанаев Гал, только гораздо здоровее, спокойно дышу.

– Ну, слава Богу. Мы так волновались… А кто оплатил?

– Понятно кто. Аврора.

Долгая пауза. Цанаев слышит, как жена тяжело дышит, а затем изложила свой ревнивый вердикт:

– Все-таки купила мужика.

– Я не мужик, – возмутился супруг. – Я профессор Цанаев! И никто меня не купит и не продаст, – закричал он.

Однако последние слова, как он понял, уже произносились в отключенный аппарат. Это его еще более рассердило, и он быстро набрал Москву. Казалось, что там все невозмутимо, по крайней мере, голос более чем спокойный:

– Алло, я слушаю вас.

– Не смей бросать трубку, когда я говорю.

– Мобильный не бросают, просто отключают, – так она и поступила, а Цанаев еще не раз пытался набрать номер – все напрасно, идет сброс входящего звонка…

Он так занервничал, разозлился, что руки стали дрожать, ему стало плохо, и возникло одно желание, как спасение, – покурить, выпить, точнее, напиться, чтобы забыть все. Но у него в кармане лишь загранпаспорт и немного российских рублей, коих даже на дорогу обратно в Москву не хватит.

Он заметался по комнате, бросился к окну: ухоженный сосновый парк, небольшой пруд; несколько человек неторопливо гуляют по аллеям. Этот сказочный, но чужой мир еще более разозлил Цанаева. Он даже не знал, что ему делать и как быть.

«Купила мужика», – эта фраза жены неотвязно жужжала в ушах и могла довести до невроза, вдруг звонок – Аврора:

– Гал Аладович, вы чем-то расстроены? Вам плохо? Примите лекарство. Я выезжаю.

Ее голос вернул ему некоторое спокойствие. А когда, где-то через час, она тихо постучала в дверь и он ее увидел, сразу все плохое позабылось, и ему захотелось радоваться и жить.

Аврора даже не переступила порог его номера. Вначале они сели в небольшом светлом холле; стали говорить на родном и громко, потому что сели по-чеченски – на расстоянии друг от друга. Наверное, поэтому они привлекали внимание, а когда Цанаев начал говорить о причине своего расстройства, Аврора деликатно перебила его, предложив:

– Давайте, пойдем в кафе, я голодная после работы. – А там сели прямо друг против друга, и Аврора первым делом положила перед ним деньги – несколько сотен евро. – Деньги в этом грешном мире очень нужны, – и прямо глянув в изменившееся лицо Цанаева, она сказала:

– Я уже немножко изучила вашу жену. Как мне кажется, она женщина сугубо прагматичная. У нее все вокруг денег. Что она вам сказала?

– Честно? – Цанаев явно погрустнел. – «Все-таки купила мужика».

– Это про меня?

– Это про меня и тебя, – пояснил он.

– И что вы ответили?

– Что я не мужик, а профессор Цанаев. И никто меня не купит и не продаст.

– Четко.

– Но она это, по-моему, уже не слышала. Отключила связь.

– А вы перезвоните.

– Звонил, – уныло сообщил Цанаев, – слушать не желает.

Они надолго замолчали, потупили взоры, словно виноваты друг перед другом. Их выручил официант. И пока Аврора делала заказ, Цанаев не выдержал:

– Аврора, спроси, здесь можно курить?

– На территории профилактория запрещено курить, – понял Цанаев слова официанта.

А Аврора добавила:

– Здесь курить не принято, это неприлично и вообще дурной тон, – и заметив кислое лицо профессора:

– Вы очень хотите курить?

– Перетерплю.

– А пить? – жестко спросила она.

– До твоего появления хотел.

Они вновь надолго замолчали. Вновь это молчание нарушил официант, и когда в руках Авроры появились приборы, она, как будто вооружившись, впилась взглядом в него:

– Гал Аладович, – у нее даже голос изменился, – Вы считаете, что я хочу или могу купить вас?

Цанаев опешил, даже не знал, что сказать, а она продолжила:

– Вы хоть помните, что заставили меня, точнее, вынудили, сказать перед самой операцией?

– Я не вынудил и не заставил, – очнулся Цанаев, и очень тихо, даже умоляюще: – Ты ведь любишь меня, или просто пожалела?

– Вас незачем жалеть! – вдруг с вызовом заявила Аврора. – Вы очень многого в жизни добились – известный физик, профессор. Я горжусь, что вы есть у нашего народа. Ценю и уважаю вас, – и слегка улыбнувшись:

– За одно то, как вы провели воду и газ в дом моего больного отца… Я вам так за это благодарна.

– Ты любишь меня? – не выдержав, перебил Цанаев. – Скажи!

Она опустила голову… слеза упала в тарелку.

– Я тебя и плакать заставил, – Цанаев уже улыбался, и перейдя на шепот, будто кто здесь их чеченский поймет, – скажи, ты любишь меня?

Аврора все также, не поднимая головы, кивнула, и когда он еще раз спросил, тоже шепотом ответила:

– Люблю… Давно люблю.

– Тогда, – воспрянул духом Цанаев, даже голос окреп, – как у ученых, у нас все должно быть диалектически закономерно. И если ты сказала «а», то надо сказать и «б», – он показно глубоко вздохнул. – Как переменчив этот мир – полчаса назад я от суеты земной страдал, а сейчас любим, очень счастлив и хочу сказать… – тут он сделал демонстративную паузу, – Аврора, я хочу и очень прошу…

– Погодите, Гал Аладович, – взмолилась Аврора. Она подняла голову, а влажные глаза излучают и радость, и торжество, и страх с отчаянием. – Гал Аладович, – она уже отложила приборы и салфетку мнет. – Я подняла эту тему лишь для того, чтобы сказать, что я обо всем этом думаю: там, где настоящая любовь, нет и не может быть речи о деньгах, тем более какой-то купле-продаже. Разве это не так?

– Так, и только так! – с некоей торжественностью подтвердил Цанаев, и после некоторой паузы:

– Аврора, я, конечно же, далеко не молод, вроде бы женат, и, может быть, это кафе не место для таких речей, да другого нет. Словом, Аврора, я хочу, чтобы ты была рядом, ты нужна мне… Мы любим друг друга, давай поженимся, хотя знаю, что даже в материальном плане я незавидный жених.

Аврора рассмеялась:

– Гал Аладович, так вы делаете мне предложение или отговариваете, ссылаясь на некие временные материальные трудности?

– Кха, – смущенно кашлянул Цанаев, и став очень серьезным:

– Я хочу, чтобы ты была рядом, я хочу быть с тобой. Аврора, давай поженимся.

Она явно смутилась, но лишь на мгновение:

– Гал Аладович, – она говорила четко, громко и глядя прямо в глаза. – Не буду кривить душой и голову морочить – я тоже не маленькая. Скажу честно, ваше предложение для меня – великая честь, и я об этом мечтала. Однако, прежде чем сказать «да» или «нет», я хочу высказать вам мои просьбы и пожелания.

– Любые условия, – загорелись глаза Цанаева.

– Нет, только не условия. Лишь просьбы и пожелания. Я не могу выйти замуж за пьющего. Это из-за религии, да и вам врачи категорически запретили.

– Я ведь давно не пью. И не буду, – с готовностью ответил профессор.

– Все должно быть по чеченским традициям, – продолжила Аврора.

– Разумеется.

– Тогда, как женатый, Вы должны поставить в известность свою жену и получить ее согласие.

– Нет, – воскликнул Цанаев, и как-то обмякнув:

– Она ведь даже на звонки мои не отвечает.

– Есть иной способ – почтой, письмо.

– Это очень долго.

– Тогда телеграмму.

– Что, так и написать – «женюсь, дай согласие»?

– Как хотите, так и напишите.

– Не буду я ей писать, не хочу я с ней общаться, – помрачнел Цанаев.

– А может, я ей позвоню? – вдруг заявила Аврора.

– Ты? – крайне изумился Цанаев. – И что ты ей скажешь?

– Скажу как есть, если вы не против.

– А знаешь, что она тебе скажет?

– Знаю. Про меня, как и прежде… А вот ценит ли вас, хочу узнать… Вы не против?

– Как хочешь, – он пожал плечами, явственно сник.