Текст книги "Аврора"

* * *

Если бы кто-нибудь Цанаеву сказал, что после шестидесяти, после такой операции на сердце он будет себя чувствовать даже лучше, чем в тридцать, он бы это расценил как фальшивое утешение пенсионеру. Но было почти так, и даже гораздо лучше. Наверное, от того, что он, пожалуй, впервые в жизни, или, точнее, наконец-то, почувствовал себя мужчиной, настоящим мужчиной, мужчиной во всех отношениях. И он, конечно же, понимал, что это все – заслуга Авроры, ее внимание и любовь. Однако она сама все категорически отрицала и всеми способами всегда утверждала и возносила его мужское достоинство, его верховенство, его силу, знание, опыт и ум.

Что бы Аврора ни делала, делалось лишь с позволения супруга. Даже идя на работу, она спрашивает разрешения мужа, и если немного задерживается, то непременно сообщает. А вообще, она постоянно хочет быть рядом с ним и постоянно заботится о нем, так что когда пришли на консультацию к лечащему хирургу, а Аврора здесь в качестве переводчика, врач просто удивляется столь быстрому выздоровлению, даже омоложению. И когда доктор задает молодожену интимные вопросы, Аврора от смущения их даже не переводит, краснеет. А мужчины и без переводчика об этой теме говорить могут. И Цанаев, хотя тоже смущается, да удивляясь, рассказывает, какой бурный у него медовый месяц:

– Боже! – хватается за голову хирург. – Это в вашем-то возрасте? Невозможно… так часто нельзя.

– А я иначе не могу. Так получается… Только сейчас я почувствовал и понял, что такое любовь!

– Так нельзя. Опасно!

– Только так хочу, так хочу жить, – торжественно решает Цанаев.

А доктор, видя, как порхает вокруг супруга Аврора, спрашивает у профессора:

– Все чеченские женщины такие?

– Должны быть такими. Но не все, – отвечает Цанаев, а Аврора дополняет:

– Все от мужчины зависит.

– Как вас ценят, – улыбается доктор.

– Если честно, – смущен Цанаев, – даже не знаю, за что меня Бог наградил?!

А наградил – однозначно! И Цанаев – уже опытный мужчина, и он знает, что такое женское жеманство, показуха, актерство… У Авроры этого от природы нет, и ей бы это не пошло. Она такая, какая есть: откровенная, искренняя, порой до грубоватости прямолинейная. Однако последнее не имеет отношения к Цанаеву. И Цанаев восхищен, он витает в какой-то неземной прострации, так поднимает его над миром нежная женская забота; как ребенок, он окружен всемерным вниманием, а главное, он еще не может понять, но всеми атомами души и тела ощущает, что Аврора вообще о себе не думает, а основная ее забота – создать для мужа и, главное, поселить в его душе – комфорт, спокойствие и уверенность.

Поначалу Цанаев противился этим «телячьим нежностям», но потом понял, что все это необходимо ей, – и на самом деле ему самому. После ужина, который Аврора готовила по его вкусу и пожеланию, – прогулка в парке, а перед сном – купанье в ванной. Даже в детстве его так не купали: с кончиков волос до мизинца, и отдельная процедура вокруг свежих операционных ран. И она не просто мыла, Аврора, а что-то нашептывала, методично обрабатывала каждую клеточку, просто соскабливала закупоренные возрастом поры, так что сам Цанаев удивлялся, как в первые дни мутнела в ванной вода, и когда казалось, что тело все выскоблили, началось иное: он явственно стал ощущать, осязать и чувствовать, как из его нутра через кожу стал выходить скопившийся за десятилетия никотин – эта смоляная гарь, от которой его ныне тошнит. А Аврора его моет, моет, ласкает и все шепчет:

– Расслабьтесь, успокойтесь, ни о чем не думайте, все будет хорошо, сейчас будем спать.

И она его, расслабленного, разморенного ванной и массажем, укладывала спать. Блаженно засыпая в полумраке спальни, он знает, что она еще немало повозится по хозяйству, и сквозь сон он не то что услышит, он чувствует, осязает шелест платья, шорох шагов и ее запах. А она, тут же в спальне, будет долго молиться, шептать, и он знает, она молится и о нем, и за его родных. И потом, с молитвой на устах, она тихонько, осторожно ляжет рядом с ним, даже не прикасаясь. Да его тело уже током прошибло, даже волосы дыбом встали; и все от пьяняще-дурманящего запаха ее тела, словно это запах, впитанный им с детства, аромат парного, нежного, кисло-сладкого молока… Он и не шелохнется, только сердце, будто только что завели, начинает бешено стучать, и под его звук он явно слышит, как и она учащенно-жарко задышала.

Лежа к ней спиной, Цанаев тихо шепчет:

– Обними меня.

Невесомая, словно облако любви, по-кошачьи ласково, осторожно прикасается она к нему – это сильное, молодое, упругое тело все в пылу. И она обнимает его – так нежно! Приятно, точно воздушные крылья бабочки обвили и как будто вознесли, воспарили.

– Вам нельзя… Врач сказал, – шепчет она.

А он уже развернулся, сам от страсти кипит… Но что его страсть, его желание и любовь?! Это просто стартер, толчок, импульс, от которого в ней возгорается такая неземная буря желания, настоящий взрыв! Космический взрыв любви. И Цанаев понимает, что вот, наверное, от такого взрыва произошла жизнь, произошла Вселенная, произошли люди, их любовь!..

…И Цанаев, вроде бы, знает Аврору, ее природную застенчивость и прямолинейность, ее революционное рвение и меру во всем, ее активность и одновременное пребывание в тени. Да это днем в иной ситуации. А вот ночью в ней пробуждается хищница – настоящая пантера или рысь, горделивая царица и хозяйка леса, буйство мира! Величавая пластика зверя, и она все проглотит, с наслаждением жадности все съест!

…За окном еще темно, да Цанаев проснется от шума воды в ванной: Аврора купается. А потом будет вновь шелест ее платья, шорох шагов, запах ее; она молится, в этой предрассветной тишине ночи он слышит шепот ее мольбы:

– Пошли мир, любовь и согласие всем людям доброй воли земли; дай здоровья моим родственникам и племянникам. Дай здоровья, спокойствия и здравомыслия моему мужу и его родным, его семье. Соедини их с миром и согласием… Прости меня, прости! Я так благодарна Тебе за это счастье. Заслужила ли я его? Или своровала, отобрала? Прости. Прошу, чтобы все меня простили. Прости!

С рассветом Цанаев просыпается. Она стоит рядом, тихая, покорная, словно не было ночью стихии вулкана.

– Мед, пожалуйста, – а потом настой из лечебных трав, и они пойдут на прогулку, после чего завтрак, где обязательно что-то национальное: сискал1313
  Сискал (чеченск.) – кукурузная лепешка.


[Закрыть], ч1епалгаш1414
  Хингалш (чеченск.) – тыквенный пирог.


[Закрыть] или хингалш1515
  Ч1еп1алгаш (чеченск.) – творожный пирог.


[Закрыть]. И при этом всегда с утра тихо-тихо, ненавязчиво играет чеченская мелодия, и она, тоже как некий ритуал, спрашивает:

– Можно, я на работу пойду?

Была бы у Цанаева возможность, он ни за что ее никуда бы не пустил, хотел бы, чтобы она всегда была рядом, они были вместе – однако без работы как жить? Откуда деньги на жизнь взять? И без того ему очень неловко, и уже не в первый раз говорит:

– А для меня работы нет? Или старый уже? Впрочем, я ведь языка не знаю.

– Работа есть, и еще будет, – обещает Аврора. – Просто вам необходимо время для реабилитации.

– Я здоров, сама знаешь… И не могу я весь день здесь сидеть. Да и стыдно, какой же я мужчина-кормилец?

– Гал Аладович, – отвечает она, – в моей лаборатории особых секретов нет, да вы и не будете, куда не надо, лезть. Тем не менее допуск ограничен. Я могу за вас поручиться?

– Ты сомневаешься во мне?

– Я уже подала на вас заявку. Будет собеседование и контрольный тест. Вы согласны? Таков здесь порядок.

* * *

Цанаеву представлялось, что особый отдел, куда его пригласили, будет каким-то мрачным помещением с зарешеченными окнами, как в России. Отнюдь. Было светло, свободно, приветливо, и его называли не иначе, как профессор. Лишь переводчик – мужчина в годах, азиат, явно бывший гражданин СССР и, как Цанаев подумал, бывший чекист, хотя бывших не бывает, – был несколько угрюм, искоса глядел. Однако и это, как считал Цанаев, не помешало ему успешно пройти собеседование. А потом ответы на тест – подобие, или так оно и есть, детектора лжи. И хотя переводчик несколько раз пытался Цанаеву подсказать, Гал Аладович эти советы отверг и ответил так, как считал нужным, – на то он и профессор.

Аврора переживала. И Цанаев был в ожидании. Ответ поступил скоро и совсем не такой, как они ожидали. Профессору Цанаеву предложили по контракту прочитать курс лекций по своей специальности в местном университете, и такой гонорар, что он воскликнул.

– Особо не восхищайтесь, – пояснила Аврора. – Это, по сравнению с вашей зарплатой в Москве, сумма приличная, а по здешним меркам – средняя, как и отношение к вам, точнее, к нам.

– Что ты хочешь сказать? – удивлен Цанаев.

– Допуск в лабораторию ведь не дали.

– Ничего, – рад профессор. – Читать лекции в Норвегии – разве не почет?

– Почет, но за вами еще будут наблюдать.

– Да что за секреты в вашей лаборатории? – возмутился Цанаев. – Мне надо готовиться к лекциям, – все же он уже почувствовал свою востребованность.

Лекции были не обременительны: через день – две пары, так что он имел возможность спокойно подготовиться. Понятно, что читал он на русском, и тут же шел синхронный перевод. На удивление Цанаева, перевод делал компьютер. Все всё понимали, и в аудитории – не только студенты, но и молодые ученые, профессора, а иногда, когда успевала, даже Аврора сидела за последней партой.

В отличие от Москвы, здесь задавали очень много вопросов, и Аврора потом говорила:

– Так приятно вас слушать, держались молодцом. Вас еще больше здесь стали уважать.

Цанаев и сам это чувствовал, гордился. Все его приветствовали – «господин профессор», даже автограф просили.

Контракт, то есть курс лекций, рассчитан всего на месяц, а тут через две недели Цанаев получил допуск в лабораторный корпус Авроры.

Само здание не ахти, в Москве академические корпуса куда солидней. Зато внутри все так напичкано оборудованием… Многие приборы Цанаев даже не видел и не представлял, что такие уже есть. А когда вошел в лабораторию Авроры, он почему-то вспомнил, как она работала в подвале грозненского НИИ.

– Да, – печально улыбнулась Аврора, – я тоже каждый раз, входя сюда, это вспоминаю… Какое было время, – у нее глаза увлажнились, – отец был жив.

– Ты сегодня к племянникам в Грозный звонила?

Конечно, звонила. Каждый день, с раннего утра этим начинаются ее будни. О них Аврора не любит говорить, да Цанаев знает, что Аврора сама уже попросила «вид на жительство» в Норвегии, и племянников хочет сюда перевезти – проблема у детей с загранпаспортами.

* * *

В официальных документах так и написано, что профессор Цанаев привлечен «для обмена научным опытом». Понятно, что все это благодаря Авроре, а главная задача Цанаева – это помощь в подготовке докторской диссертации Авроры, тем более что он отныне утвержден как ее научный консультант.

В принципе, Аврора сама бы могла написать диссертацию, но у нее на это почти что нет времени: она отрабатывает последний грант, занята исследованиями. А Цанаеву особо делать нечего, к тому же опыт есть.

По просьбе Авроры он должен подготовить введение, первую главу, так называемый «обзор литературы», то есть достижения по этой теме исследований, и самое сложное – заключение, выводы и предложения.

Цанаев знал трудолюбие, целеустремленность и талант Авроры. Он знал и примерный объем ее трудов. Однако увиденное его просто ошеломило.

– Тут материал на три докторские, – воскликнул он, а следом: – Что ты отдаешь Ломаеву?

– Ломаеву я все уже отдала.

– Вот это да! – поражен профессор. – Ну, ты поработала на славу. Таких диссертаций теперь нет, почти все – халтура.

– Это в России халтура, а здесь науку берегут.

– Так ты будешь защищаться в Москве или здесь?

– Гал Аладович, – улыбается Аврора. – Во-первых, не «ты», а мы. Правильно я говорю?

– Да, – доволен Цанаев.

– А во-вторых, защитить докторскую я хочу и здесь, и в Москве. Разве плохо?

– Отлично.

– Только язык надо подучить.

– Ты-то подучишь, – уверен Цанаев.

Он чувствует себя вполне комфортно: спокоен, здоров, вокруг него Аврора создала уют и тепло, и он теперь занимается любимым делом – наукой. Чтобы вплотную заняться диссертацией и систематизировать все труды Авроры, он вновь и вновь анализирует лабораторные опыты и как-то заявляет:

– Аврора, в этих исследованиях нет итога. Ты остановилась на полпути? – она молчит. – Не может быть, чтобы твои заказчики не захотели бы пойти до конца, – она продолжает молчать. – Гипотезы две: либо у твоих заказчиков кончились деньги, во что я не верю, либо результат получился ужасный и его разглашать нельзя.

– Гал Аладович, – удивленно прошептала Аврора. – Я знала, что вы одаренный. Живи вы здесь, сколького достигли бы! Вот почему из России умы утекают, там таким делать нечего.

– Да, наука у нас в плачевном состоянии… но я не бежал. Да и кому я здесь нужен?

– Мне, мне очень нужны, – улыбается Аврора, а Цанаев не унимается:

– Аврора, скажи честно, ты продолжила исследование?

После долгой паузы она отвечает:

– Гал Аладович, я от вас ничего не скрываю. Скажу одно, что опыт был продолжен. Однако результат строго засекречен, и я вам верю, но по контракту разглашать не могу. Сами знаете.

– Знаю, что эти опыты к добру не приведут. Это следующий шаг после генно-модифицированной продукции. Если эти химикаты применить в пищевой промышленности, например, к фруктам и овощам, то они будут храниться без порчи годами… В плане глобализации мира это огромный прогресс, можно решить продовольственную проблему. В плане экономики – это огромные прибыли, потому что порчи нет, затраты на хранение, упаковку и транспортировку сокращаются. Но если говорить о конечном потребителе – человеке, то здесь многое очевидно.

– Что? – насторожилась Аврора.

– Ну, если образно. Когда, скажем, яблоко гниет, то это закономерный природно-биологический процесс: завязь, оплодотворение, созревание, зрелость, старость, то есть порча, продукт умирает. Впрочем, как и человек… А вот реагенты надолго консервируют процесс зрелости, точнее, останавливают развитие. Тоже самое произойдет и с человеком. Я думаю, что все это скажется на умственном и тесно связанным с ним половым развитием человека.

– Гал Аладович! – перебила его Аврора. – Вы гений! – она приблизилась к нему и с жаром стала шептать. – Сюда пригласили ведущих ученых. Было закрытое совещание. Высказали такое же предположение, и эксперимент был остановлен.

– Эксперимент не будет остановлен… То, что знают два человека, уже не секрет. А здесь сверхприбыль и глобальная политика – воздействие на умы и животы. Что еще надо господам мира?!

– Боже! Гал Аладович, прошу вас, не говорите об этом… Неужели я взяла на себя такой грех?

– При чем тут ты?

– При том… Я ведь тоже не последняя дура.

– Успокойся. Мы ученые, и обязаны познавать мир и природу. Там, где есть вред, там есть и польза… Главное, чтобы открытия ученых политики использовали лишь во благо.

– В свое благо?

– Да, – печально сказал профессор, – все политики – богатые люди, либо исполняют волю богатых людей.

– Что я наделала?

– Да при чем тут ты?! Не ты, так другой ученый сделал бы этот эксперимент. И по большому счету – это открытие! Ты молодец! И по правде, чем больше я изучаю твой труд, тем больше я тобой горжусь и восторгаюсь.

– Правда? – засияла Аврора.

Как отметил Цанаев, и не только он, после замужества она стала красивей, счастливей и даже заметно поправилась, округлилась. Однако сейчас в ней появилась некая печаль, точнее, задумчивость, и она полушепотом сообщает:

– Гал Аладович, об этом тоже говорить нельзя. Но это не мой контракт, и я лишь наблюдатель. Эксперимент над крысами и овцами уже идет.

– И что? – вспыхнул исследовательский интерес Цанаева.

– Крыс не видела, я их боюсь. А вот с баранами я ведь все детство и юность провела, – она вздохнула, видимо, что-то вспоминая; взяла себя в руки. – В общем, скажу так, я повадки овец хорошо знаю. У этих лишь одно желание – брюхо набить. И даже у самцов очень слабый половой интерес. Но самое интересное в ином: самки редко рожают, а главное, самки своих детей отторгают, не кормят, не признают, не любят, если можно так сказать.

– Можно, можно, – задумался профессор. – В средние века люди вели эксперимент, чтобы дети забывали прошлое, не признавали родителей, даже родную мать – манкурт. А теперь пошли дальше – создают трукнам.

– А что такое трукнам?

– Это если слово манкурт прочитать наоборот. То есть трукнам – когда родители не будут любить и признавать детей. Это полный морально-нравственный регресс. Конец диалектики, жизни.

– Боже! – Аврора машинально, обеими руками обхватила свой живот, прислушалась, а Цанаев, улыбаясь:

– Ты ждешь ребенка?

Аврора смутилась, выбежала из комнаты.

* * *

Позже, вспоминая и анализируя свою жизнь, Цанаев считал, что если не учитывать годы молодости, проведенные с родителями, то самым счастливым периодом жизни была жизнь с Авророй в Норвегии. И думая об этом, сравнивая Аврору с первой женой, он понимал, что жена, как Аврора подчеркивала, «настоящая жена», мать детей, конечно же, была женщиной сугубо прагматичной, но и Аврора была не простушкой, всегда имела свой расчет. Недаром она не раз твердила, что своим замужеством она намерена решить три объединенные задачи.

Первую она сама провозгласила: заставить всех уважать профессора Цанаева. Третью Цанаев никак разгадать не мог, и Аврора даже не намекает. А вот вторую задачу Цанаев сам разгадал, и это было нетрудно, почти понятно: как и всякая женщина, она мечтает о ребенке, и почему-то о дочке, хотя уже известно, что будет мальчик. Подсказки кругом: книги на всех языках для будущих мам. В Интернете ее интересует та же тема. Пьет какие-то лекарства или витамины, где на упаковках изображены счастливые женщины. Помимо этого, Аврора частенько ходит по врачам. Но самое главное, хотя она это тщательно скрывает, да как в маленькой квартире утаить, – она уже купила белье для новорожденного – нежно-голубого цвета. Но это все тайком и при муже никаких по этому поводу речей. Она не хочет щепетильную тему даже затрагивать, возможно, стесняется, скорее, так и есть, а может, боится сглаза, и это тоже понятно.

Как бы там ни было, в их молодой семье – гармония, мир, покой и любовь.

Опытный в семейно-житейских делах Цанаев не хотел верить, но точно предполагал, что это нежносладостная идиллия свежей любви, как медовый месяц, продлится реально месяц-полтора, не более. Потом все приестся, и бытовые проблемы, груз прежних лет и забот дадут о себе знать, и любовь, если не охладеет, то отойдет на второй план. Но этого не случилось и через два месяца, и три, и даже четыре. Наоборот, они не то что привыкли, они как-то воедино слились, и дошло до того, что Цанаев уже не представлял жизни без нее, и даже если всего полчаса с момента их расставания проходило, он начинал звонить, спрашивая, как дела, когда домой придет, словом, он в ней души не чаял, потому что она создала вокруг него, и даже в нем самом, удивительную благодать, покой, укрепила и подняла на высоту его мужскую значимость. Однако, жизнь есть жизнь, и они, как ученые, понимали, что такие идеальные условия – только в задачах для детей, а современная жизнь – это множество факторов, порой непредсказуемых и малоожидаемых. И Цанаев интуитивно чувствовал, что у этой гармонии почему-то будет печальный конец, и плохая весть придет ночью, под утро, по телефону. Наверное, поэтому он каждую ночь свой телефон отключал, и словно боялся, что Аврора улетит, крепко прижимался к ней, ненасытно ощущая аромат ее сказочного тела, невесомо-нежные, как крылья бабочки, теплые, родные объятия любви, которые испуганно вспорхнули от звонка мобильника Авроры.

Будто неведомая сила ее влечет, она буквально выпорхнула из его объятий, он понял, что не удержит, – навсегда! Потому что она, услышав первые слова, быстро удалилась на кухню.

Была еще ночь, ближе к рассвету, но за окном еще очень темно. Цанаев не шевелился, и даже дыхание затаил, чтобы услышать, о чем речь, но он слышал лишь ее повышенные возгласы и удары своего встревоженного сердца.

Она так и не вернулась из столовой. И, может, Цанаев вновь заснул, то ли чуть отключился, да очнулся от шелеста ее платья, от тихих шагов. Она стала, как обычно, на утренний намаз… А Цанаева, к его огорчению, овеяло новым ощущением – ее тело, ее душа не источали любовь, не возбуждали его, тем более не пьянили: она думала не о нем, иные заботы овладели ею, и это Цанаев явно осознал и почувствовал.

Конечно, Аврора мгновенно и заметно изменилась: печаль и тревога поселились в ее глазах. Тем не менее на быте Цанаева это не сказалось – утро начиналось с настоек лекарственных трав, потом прогулка, завтрак, но уже нет милых блюд национальной чеченской кухни, и Аврора говорит:

– Все мои беды оттуда… Я должна срочно вылететь в Чечню.

– Что случилось?

– Племянника старшего ночью забрали.

– Он ведь ребенок, инвалид!

– Да, инвалид войны. Ему уже пятнадцать лет.

– За что?

– Не знаю. Сноха звонила… Я должна лететь.

– А без тебя не обойдутся?

– Сноха несчастная, безграмотная женщина. Два инвалида на ней. А более никого – всех убили… Почему я их не вывезла?

– Ты ведь не смогла, загранпаспортов нет.

– Сейчас куплю. Любые деньги отдам.

Лишь о семейных делах Таусовых они не говорят: негласное табу, и эта тема для Авроры болезненна. А в остальном между Авророй и Цанаевым секретов нет. Бюджет общий, открытый, и здесь все понятно: почти все деньги заработаны ею – всего пятьдесят тысяч евро. Она спрашивает у мужа, можно десять тысяч на всякий случай взять.

– Конечно. Можно, я с тобой полечу?

– Нет. Одной будет легче и не так накладно.

Она специально выбрала маршрут не через Москву – боится, а вкруговую: Осло – Франкфурт-на-Майне – Баку – Грозный.

Они постоянно поддерживали связь, и Цанаев поражен, как она быстро, почти за сутки, добралась до Баку. А потом – территория России, и связи нет. Аврора обещала, что в Грозном возьмет местный номер и позвонит. Прошло два дня – Цанаев места себе не находил, пока Аврора не объявилась:

– Все нормально, – успокаивает она. – В дороге были некоторые неприятности. Я уже в Грозном. Гал Аладович, вышлите мне десять тысяч евро. Я поиздержалась в дороге. Сегодня пришлю вам здешний счет.

Они созванивались каждый день. Потом, вдруг Аврора на пару дней исчезла, а когда позвонила, у нее появился новый номер:

– По тому номеру более не звоните, – по ее голосу Цанаев понимает, что у нее в Грозном много проблем, но она твердит:

– Все нормально, все нормально.

– Давай, я вылечу. Может, помогу.

– Нет. Все нормально… Вышлите, пожалуйста, еще десять тысяч, – просит она.

Цанаев понимает, что, судя по затратам, дела значительно усугубляются, а тут Аврора звонит:

– Гал Аладович, все нормально. Племянник дома, выпустили. Я сегодня через Москву к вам. Очень скучаю.

– Через Москву ведь опасно.

– Все одно. А так хоть полечу напрямую.

Она звонила из Москвы, говорила, что проведет пару дней по делам в столице России. По ее голосу Цанаев понимал, что ее настроение лучше, но она встревожена. Потом она призналась, что по женским делам должна лечь на недельку в больницу.

– Давай я вылечу к тебе, – просит Цанаев.

– Если только ты сам хочешь увидеть семью, родных, то конечно… А мне ничего не надо. У меня все нормально. Чуть подкреплюсь и прилечу.

Видимо, в больнице ей стало лучше, и голос у нее окреп, даже было некое озорство, и она уже не скрывала, что с нетерпением ждет встречи. Правда, пару раз она намекнула, что на границе в аэропорту у нее могут быть проблемы… Так и случилось. Аврора сообщила Цанаеву, что идет на посадку, с борта перезвонит, и связь исчезла; Цанаев думал – Аврора в полете. Рейс из Москвы приземлился, а ее нет.

Цанаев в смятении. Он не знал, что делать, что предпринять. Единственная мысль, как спасение, – ждать следующий рейс, а это почти десять часов. Все это время он ходил по аэропорту; иногда пил чай, кофе. Потом захотел курить. От одной выкуренной сигареты ему стало еще хуже, выкинул пачку.

Он все же дождался следующего рейса, хотя уже знал, что Авроры на нем не будет.

По дороге домой его знобило, все тело болело, ныла душа. Он до того устал, просто иссяк, что буквально без чувств повалился на кровать, и не то что уснул, выключился.

Была глубокая ночь, когда Цанаев проснулся, едва осознавая себя. По нужде пошел в ванную, и машинально, заметив в зеркале свое отражение, он пристально вгляделся и не мог самого себя узнать – перед ним был состарившийся, изможденный, слабый и потерянный человек, которого никак нельзя было назвать мужчиной. И он еще понимал, что жизнь, эта зачастую мучительная жизнь, не закончилась, зато как искра, как сказка, как сладкий сон закончилась его счастливая райская жизнь в любви…

По житейскому опыту, по интуиции и по напряжению своего тела и чувств он понял – это конец; он что-то потерял. Это «что-то» – очень большое, великое, но не вечное. Это любовь! Которой отныне рядом нет. Но и это не все и не главное. Он еще потерял кого-то. Кто это? И в единственном ли числе? Как потерянный в мире человек жалок, бессилен, одинок.

…Он очнулся в ванной. Видимо, теряя сознание, падая, он ударился, а может, от напряжения, носом пошла кровь – и на полу уже застывшая, большая лужа.

Позже, все позже выяснится; наверное, это спасло ему жизнь. А может, даже вернуло к жизни, потому что он сразу бросился искать телефон: ему никто не звонил, а он бесконечно набирал один и тот же номер – и слышал: «абонент недоступен»… И тогда его осенило – он набрал справочник Москвы: все и вся в России платное, даже телефон милиции, ФСБ, «Скорой помощи» и аэропорта. И все эти службы у него требовали информацию: кто он такой? откуда звонит? зачем? кто такая Таусова? кем ему приходится? и прочее.

Никакой вразумительной информации он не смог получить, а одна из служб посоветовала обратиться к психиатру. И он вновь набрал номер Авроры – «абонент недоступен». Это была единственная правда – аппарат не врал. Наверное, поэтому телефон более всех пострадал: со всей злостью, как настоящий псих, швырнул его Цанаев. Словно метился, угодил прямо в стеклянный шкаф: треск, вдребезги стекло и мобильный разлетелся. А Цанаев, будто его ударили, очнулся: как без телефона? Ведь Аврора позвонит. Она позвонит, обязательно позвонит!

С этой мыслью от стал спешно собирать разлетевшиеся части мобильного и тут порезал ладонь, от колющей боли простонал, хлынула кровь. Он побежал в ванную – и там кровь.

– Какой ужас! – прошептал он и в это время вновь заметил свое отражение в зеркале – жалкий, слабый, чуть ли не плачущий человек. Какой он мужчина?! Разве такого мужа достойна Аврора? Ведь Аврора стойкая, сильная, выносливая женщина. Она сейчас в непростой ситуации, скорей всего, в неволе… А он в тепле, в свободной Европе и то, как побитая собака, скулит.

– Возьми себя в руки, болван, – сам себя обругал Цанаев.

Первым делом собрал телефон, включил – никто не звонил. Он вновь набрал номер Авроры – «не доступна». Не только духом он ослаб, почувствовал слабость и ломоту во всем теле: то жар, то озноб. А сердце стучит бешено, и он все же догадался выпить свои лекарства. Видимо, под их воздействием, он прямо в кресле заснул – от резкого звонка встрепенулся в тревоге, так дрожат руки что еле смог включить телефон:

– Гал, Гал, – к его крайнему удивлению – голос жены, так сказать, первой жены. – Это я, – у нее тоже голос тревожен. – Только что по телевизору в новостях сюжет – «задержали в аэропорту чеченскую террористку». Фамилию не называют, вроде бы «в интересах следствия». Но фото Авроры. Точно она… Разве она не долетела?

– Что?.. А ты знала, что Аврора в Москве?

– Знала.

– У вас была связь? – возмутился Цанаев.

– Гал, сейчас не до этого. Я думала, она улетела. А ее задержали… Вот дочка говорит, что в Интернете та же новость.

– Что?.. Я перезвоню, – Цанаев бросился к ноутбуку Авроры – не везет, так не везет во всем: срок оплаты Интернета уже истек.

Тогда Цанаев побежал в лабораторию, а там все заперто. Оказывается, он потерял счет времени – только светает. А как долго тянется этот ход минут, когда ежеминутно смотришь на часы. И как назло, никто не звонит, а ему самому лишний раз позвонить домой в Москву тоже неудобно: попрекнут – мол, как приперло к стене, объявился.

Все же рабочий день начался, зашел Цанаев в Интернет. Конечно, он, как Аврора, компьютером не владеет, да она, слава Богу, кое-чему его научила. Про Таусову только та же самая общая информация, что во всех СМИ. Даже в «Википедии» она есть: «известный ученый физхимик, участник многих международных конференций и т. д». А вот про террористку Таусову ни слова. И тогда Цанаев набрал свой московский домашний номер.

– Я-то в компьютере не разбираюсь, – говорит жена, – сейчас дочери передам.

– Папа, – к удивлению Цанаева сопереживает дочь, – всю ночь эта информация была, я ее почему-то даже скопировала, а под утро исчезла, и ни слова об Авроре. И тут, сквозь этот разговор на телефон Цанаева поступил сигнал, аппарат не врет – «абонент снова в сети».

С каким волнением Цанаев нажал «вызов»: сигнал доходит, но никто не отвечает. А он все повторяет и повторяет. Это оказалось даже мучительнее, чем – «абонент недоступен», кажется, что она игнорирует его звонки. И вдруг она сама звонит:

– Гал Аладович, – он по голосу понял, как ей тяжко.

– Аврора! Аврора, ты где, что с тобой?!

– Гал Аладович, простите, что перебиваю… – Все-таки она сильная, очень сильная женщина, восхищен Цанаев:

– Слушаю, Аврора.

– Спасибо. У меня все нормально… Просьба к вам. На мой электронный адрес поступило сообщение – счет. Оставьте себе деньги на дорогу, а остальные – все, все, – она это подчеркнула, – все, что есть, отправьте на этот счет. Это все…

Здесь связь оборвалась, а у Цанаева в ушах звучит ее прерванная фраза: «Это все – конец!»