Текст книги "Аврора"

– Прости, прости Аврора, – Цанаев теперь был в тесноватом коридоре, а она – в единственной комнате, где он спал. – Прости меня.

– Уходите, уйдите из моей жизни, навсегда.

Цанаев торопливо обулся, хотел было выйти, прикрыл дверь, нервничая, долго переминался с ноги на ногу в коридоре.

– Вы еще не ушли?

– Аврора, у меня денег нет… То ли потерял, может, пропил. Куда я? Чужая страна. Никого не знаю. Одолжи.

– Подождите на улице, – не уловил Цанаев злобы в ее голосе. А она:

– Нет. Не выходите. Подождите на кухне. Я быстро.

Цанаев вновь очутился на кухне, понял, что Аврора молится. После этого исполнял все ее пожелания.

Вечерним рейсом он вылетал в Москву.

– Спасибо, – говорил Цанаев. – Спасибо, что провожаешь.

– Я боюсь, что вы вновь начнете пить, все пропьете.

Теперь он обиделся, даже насупился, до спецконтроля молчал и у самой черты вдруг спросил:

– Аврора, а ты как узнала, что я лечу?

– Ваша супруга сказала.

– Она знала твой телефон?

– Как-то узнала. Здесь, в Норвегии, ведь немало чеченцев проживают.

– Да, – подтвердил Цанаев, задумался. – Кстати, у нее двоюродная сестра здесь живет… А что она тебе наговорила?

– У нее спросите, – она глянула прямо в его глаза. – В одном она оказалась права.

– В чем? – дернулся Цанаев, и видя, что Аврора упорно молчит, сказал:

– В том, что я напьюсь? Я полтора месяца не пил, даже больше. А вчера… вчера я сорвался… Ты ведь исчезла, стала скрываться от меня.

– Я не от вас скрывалась, – перебила Аврора.

– А от кого? – оторопел Цанаев.

– От вашей жены. Прощайте, – она развернулась, быстро стала удаляться.

Цанаев, словно только проснулся, долго смотрел ей вслед, и когда она уже стала исчезать в толпе, бросился за ней:

– Аврора! Аврора! – кричал он, как сумасшедший.

Она остановилась, смутилась:

– Гал Аладович, – уже строгие, повышенные нотки появились в ее тоне и в жестах, – вы ведете себя…

– Прости, прости, – от бега задыхался он. – Аврора, послушай меня.

– Я послушала вашу жену и не хочу, даже боюсь, с вами впредь общаться. Прощайте, – она хотела уйти, но он схватил ее, впрочем, тут же выпустив.

– Что вы себе позволяете? – она гневным взглядом смерила его с ног до головы. – Счастливого пути. Не опоздайте на рейс.

Она растворилась в толпе, а Цанаев простоял как вкопанный минут пять на том же месте. Он слышал, что уже не в первый раз объявляют посадку на Москву, однако глаза искали иное, и он уже был у барной стойки, как его легонько тронули:

– Гал Аладович, я вас умоляю, – ее голос был очень участливым. – Вы ведь в Грозном почти не пили. Отчего вы так сломались?

– Аврора, Аврора, ты позволишь мне звонить? – его глаза увлажнились, он дрожал. – Прошу тебя. Ты нужна мне… Клянусь, я больше пить не буду.

– Тогда можно.

– Правда? – он широко, словно ребенок, зачарованно улыбнулся. – Ты будешь отвечать? Мы ведь будем видеться?

– Да-да, вы опаздываете, – она уже подталкивает его.

Не говоря ни слова, они вновь дошли до линии спецконтроля.

– Доброго пути.

– Постой, – он кончиком пальцев тронул ее кисть. Она не отдернула. – Я больше пить не буду… Я хочу жить. Я хочу рядом с тобой жить.

– Вы опаздываете, – она его подтолкнула, дверь спецконтроля автоматически закрылась за ним.

* * *

Как только самолет приземлился, Цанаев получил SMS: «Берегите себя. Аврора». Он стал по этому номеру звонить – телефон отключен. У него настроение испортилось и более не улучшилось, потому что после Европы сама атмосфера аэропорта Шереметьево, с этими пограничниками и навязчивыми таксистами, действовали угнетающе.

Еще хуже обстояло дело дома. Жена встретила его, подбоченясь:

– Ну что, вернулся? А что ж ты там не остался? Ха-ха, даже этой старой деве такая пьянь не нужна. И так денег нет, а он на всяких шлюх… Не тронь меня. Я милицию вызову. Лучше работай, как все, деньги в дом приноси.

– Миллионами приносил, миллионами! – в отчаянии кричал Цанаев.

– Это Аврора хотела тебя купить. Небось, должок отдавала.

– Замолчи, дрянь!

– Это твоя Аврора дрянь. С женатым мужчиной общается, заигрывает, к себе зовет… Но от тебя ведь проку нет. Вдруг умрешь, даже похоронить не на что. И заработать не можешь.

– Умирать я не собираюсь, – орет Цанаев. А вот насчет работы – так оно и есть. Профессор, а платят копейки, еле-еле до очередной получки хватает. Адекватно и он, впрочем, как и большинство ныне, работает: с утра и до обеда время убьет, а после обеда, если нет какого-либо мероприятия, свободен, и в институте практически никого нет, и науки как таковой нет, одна показуха. Но в один день ему пришлось задержаться – неожиданно позвонили:

– Майор Федоров… тот, что вас в больнице навещал. Нам надо встретиться, поговорить. Как вам удобно? Я могу к вам на работу заехать, часа в три.

Было уже без четверти четыре, а майор не приехал. Цанаев, ясное дело, нервничал, все посматривал в окно. И вот увидел майора.

Цанаев уже немолодой и помнит, как выглядели работники спецслужб в советское время – скромно, тихо, незаметно. А теперь: дорогая иномарка, шикарно одет, походка барина, и Цанаев невольно вспомнил слова министра – «пять процентов спецслужбам, чтобы людям жить не мешали».

– Вы виделись с Авророй? – вновь тот же вопрос.

– Да, виделся. А что? – еле скрывает раздражение Цанаев.

– В общем, ничего, но вопросы есть.

– Говорите прямо, пожалуйста. Какие претензии ко мне и к Авроре?

– Хорошо… Дело в том, что Таусова перечисляла вам значительные суммы.

– Да, по контракту, за науку, грант. А что? Многие ученые на грантах живут, а иначе бьются, как я сейчас.

– Я в курсе, – спокоен майор, по ходу он смотрит свои бумаги. – Просто грант международный, и мы хотели бы знать суть дела подробнее.

– Если честно, то я знаю суть, но не подробности – это работа Таусовой. Но если знал бы, то не сказал бы без разрешения Авроры. Еще вопросы есть?

– Есть. Когда вы общались с Авророй в последний раз?

– У меня нет ее телефона.

– Да, – улыбнулся Федоров, – она вас упорно избегает… Видимо, из-за вашей жены.

– Вы прослушиваете телефон?

– Ваш – нет… Кстати, вот новый телефон Таусовой.

– Вы будете подслушивать?

– Не знаю… Но знаю, и вас хочу предупредить, что с того же счета, что и вам, были перечислены в тот же день деньги боевикам, или лесным братьям, как вы их называете.

– Никаких боевиков я не знаю и не знал, – возмутился Цанаев.

– Зато ваша Аврора знает.

– А почему она моя? – на этот вопрос майор лишь повел плечами, ушел, а у Цанаева появился номер Авроры.

Час назад он об этом мечтал, а сейчас позвонить боится – прослушивают? Но как хочется услышать ее голос. Несколько раз он набирал, сбрасывал. Вновь набирал, вновь не решался. И не то что он боялся Аврору «подставить» – просто он не мог и не хотел представить, что между ними кто-то еще есть, кто не просто подслушивает, а как бы присутствует при их разговоре. Хотя никогда ничего лишнего, тем более интимного, они не говорили. И все же… От этих терзаний Цанаеву стало явно не по себе, и, казалось бы, позабытое влечение к спиртному вновь овладело им. Чтобы снять этот стресс, Цанаев почти бессознательно направился в ближайший винно-водочный магазин, уже и деньги достал, выбирая водку по средней цене, как зазвонил мобильный – Аврора!

– Гал Аладович, у вас был майор?

– Как ты узнала?

– Только что он и мне звонил.

– Аврора, – Цанаев торопливо отошел от прилавка в угол, где потише. – Аврора, как ты там?

– Нормально… Я хотела вам сообщить, что деньги я перечисляла только вам и моим племянникам.

– Что ж он болтает?

– Они считают моих племянников-подростков потенциальными боевиками, раз у них фамилия Таусовы.

– Безобразие, – прошептал Цанаев, и еще тише:

– Он еще хотел, – тут он замялся, не зная, как зашифровать фразу, да Аврора прямиком:

– Эти гады-бидаевы хотят, чтобы я на них работала, шпионила здесь, там и всюду. Не выйдет!

– Аврора! – чуть ли не закричал Цанаев. – Тебя, нас подслушивают.

– Пусть подслушивают. Я не шпионка, я ученый, и мне нечего скрывать… А вы мне не звоните, подслушивать вас не будут.

– Погоди, погоди Аврора, – встревожился Цанаев, – позволь мне звонить, хоть иногда.

Наступила долгая, очень долгая пауза, так что он слышит ее учащенное дыхание:

– А ваша жена?

– При чем тут жена?! Я хочу быть с тобой, – вдруг выдал он, от неожиданности умолк, а она вновь, после паузы:

– Как хотите. Вы мужчина, и вам выбирать. Но звоните только по делу и при одном условии.

– Каком? – перебил Цанаев, и зная наперед:

– Не пью. Честное слово, не пью, не пил и пить не буду.

Они попрощались. Только сейчас Цанаев вспомнил, что он в винно-водочном магазине. После разговора с Авророй, с ее, как он считает, ангельской чистотой, этот магазин, с этими запахами, с этими испитыми, опухшими, угрюмыми лицами – чуть было не вызвал у него приступ тошноты. Выскочил из магазина опрометью.

* * *

Цанаеву казалось, он заново начал жить: бросил пить и курить, и от этого такое просветление, словно мир стал ярче или зрение лучше, и в теле такая непонятная легкость, упругость, и эта вонь, вонь табака и спиртного, его существом просто явственно каждый день исторгалась; на душе покой, комфорт, ощущение радости каждого дня, а ведь это не все, потому что в неделю два-три дня – просто праздники – он имеет возможность звонить Авроре. Она же ему никогда не звонит. А он якобы только по делу, да и недолго они говорят о науке, но для Цанаева это очень важно, приятно, ответственно. Почему-то после общения с Авророй он словно бы заряжается энергией, и хочется жить, по-новому жить. Он каждый день делает зарядку, увеличивая нагрузку. Он в поисках новой работы или дополнительного заработка. Однако, то ли у него уже возраст не тот, то ли он не вписывается в новое, так называемое «рыночное» отношение по-российски, где о науке особо не пекутся, а и над всем витает лишь денежный вопрос – нужны связи, предприимчивость, деловитость, чего у Цанаева нет. А Аврора ему говорит:

– С вашим бы потенциалом вы здесь, в Европе, жили бы как положено профессору жить.

– Я ведь языка не знаю, – отвечает Цанаев, – да и возраст не тот, чтобы жизнь заново начинать. Дети взрослые, семья, – а собеседница ему радостно:

– По-моему, вы и курить бросили.

– Ты это заметила? – удивлен Цанаев.

– Конечно, хрипоты нет, кашель и одышка пропали… Берегите себя, вы ведь известный ученый. На ваши труды и труды вашего отца здесь часто ссылаются, ценят вас, – а в следующий раз она вдруг спросила:

– Гал Аладович, я уже завершаю работу над грантом, и хочу за докторскую взяться. Вы не поможете мне? Станете моим научным консультантом?

– С удовольствием. Тем более, что материала для диссертации в избытке.

Так, или примерно так, они общались в течение некоторого времени, и если случалось, что Цанаев по каким-либо причинам задерживался со звонком, тогда она грустно сетовала:

– А я вчера ждала вашего звонка. У вас все нормально?

– Нормально, – отвечает Цанаев. – Эти дни бегал, работу поприличнее искал. Без толку. Старый.

– Вы не старый, далеко не старый, – успокаивает Аврора.

– Я хочу тебя видеть. Я не могу без тебя. Я люблю тебя, – уже не в первый раз говорит Цанаев, а она в ответ:

– Вы женатый человек, не говорите так.

– Я не имею права любить?

– Не говорите со мной об этом. Прошу вас.

– Но я люблю тебя.

– Не говорите этого.

– Сказал. Буду говорить… А ты любишь меня?

– Нет. Женатых не люблю.

– Я разведусь.

– Я не буду с вами общаться.

– А диссертация?

Долгая пауза.

– Другого консультанта найду. Прощайте, – она прервала связь, и так получилось, что Цанаев не стал вновь набирать номер, он по тону Авроры, по ее интонации почувствовал: она тоже любит, но вряд ли когда признается; может быть, ему вообще эту связь прекратить? И вдруг так оно и случилось: неделю, десять дней он постоянно набирает заветные цифры – телефон отключен.

Цанаев встревожен, раздражен, места себе не находит, а жена:

– Что с тобой? Совсем бледный… Пойди в баньку с друзьями, расслабься, пообщайся, может, работу поприличнее найдешь.

– Ищу, не берут.

– Да, сдал, состарился… Вон, твои ровесники все при делах, а ты профессор, гроши получаешь.

Эта вечно гнетущая тема в их семье, и сам Цанаев думает так же, ведь только дееспособного мужчину, а не какого-то мямлю, могут полюбить женщины. Вот и любимая вновь неожиданно пропала, а мысли Цанаева только об этом.

А тут жена, усмехаясь, сообщает:

– Говорят, твою Аврору здесь арестовали, как пособницу боевиков.

– В Москве? Она ведь в Норвегии.

– Ха-ха-ха, ну и профессор! Водит она тебя за нос… Ой-ой, как побледнел… Чем об этой дуре думать, лучше работу ищи.

Цанаев в Интернете стал искать информацию и нашел, лишь одна строка: «В Москве задержана сестра известных боевиков Таусовых, прибывшая из-за границы».

Он не знал, что делать, как быть. Позвонил старому другу Ломаеву:

– Ведь она была в Норвегии, – говорит Ломаев. – Такие гранты получала. Может, того… действительно на Запад или Восток работала?

– Что ты несешь? – возмущен Цанаев. – Аврора – чистая девушка, и ты сам это знаешь.

– Но братья у нее боевики. Историю ведь не перепишешь.

– Их давно нет в живых.

– А друзья, родственники, связи остались.

– Какие «связи»? Аврора – ученый, племянников хочет на ноги поставить.

– Не знаю, – холоден голос Ломаева.

Цанаев не знает, что ему делать, как Авроре помочь, где ее искать. Он вспомнил о майоре Федорове, но выкинул его визитку. Еще день-два Цанаев был в смятении, но внезапно Аврора сама позвонила:

– Гал Аладович, простите за беспокойство. Хотела в Грозный полететь на годовщину смерти отца, по племянникам соскучилась. А в Москве прямо в Шереметьево задержали. И знаете, кто меня допрашивал?

– Майор Федоров?

– И Федоров был, а второй, не поверите, Бидаев.

– Бидаев? – изумился Цанаев. – Так его ведь взорвали в машине?

– А это его сын, уже капитан.

– И что?

– Вначале по протоколу: откуда, куда, зачем? А потом заявляет: «Ты знаешь, что мой отец у твоего дома погиб?». Я говорю: «У нас дома нет, жилье снимали. Там жили дети и сноха. А меня и вовсе в то время в Грозном не было». А он: «Неважно… Для меня его гибель связана с тобой», – наступила долгая пауза.

Цанаев не выдержал:

– А ты что?

– А я его спрашиваю: «Мстить собираешься?». А он: «С женщинами не воюю… Племянники подрастут, тоже Таусовы… яблоко от яблони…», – Аврора вновь замолчала.

А Цанаев, зная ее:

– Что ты сказала?

– Сказала, что такие, как он и его отец, не воины, не мужчины, и воевать, даже с женщинами, не способны. Только «стучать» и деньги вымогать. А с племянников волос упадет… А он мне: «И что? Своим лесным братьям скажешь?». Начал меня провоцировать, а я в ответ: «Никаких лесных братьев не знаю. А разберусь сама».

– Разве можно так с ними говорить?! – переживает Гал Аладович.

– Нельзя. Не выдержала, – Цанаев слышит ее всхлипы.

– Ты плачешь, Аврора?

– Я вам так благодарна, Гал Аладович, вы заставили меня плакать. Для меня это облегчение.

А Цанаев вспомнил ту ночь в Норвегии:

– Аврора, прости.

– Да ладно, сама виновата.

Вновь долгая пауза, и чтобы поменять тему:

– А в Грозный не полетела?

– Знаете, от этих спецслужб добра ведь не жди… Грешить ни на кого не хочу, может, сама потеряла, но у меня прямо в аэропорту пропал кошелек: деньги, кредитки. В общем, я рисковать не стала. У меня был обратный билет, дату поменяла и тут же обратно в Норвегию… Больше в Россию ни ногой, и племянников постараюсь вывезти, – она уже явно плачет.

– Аврора, Аврора? Чем тебе помочь?

– Да… Поэтому и звоню. Не могли бы вы помочь? Деньги выслать племянникам, а через месяц я вам верну.

– Сколько? Адрес сообщи.

По сравнению с той помощью, что оказала Аврора, сто тысяч рублей вроде бы ничего. Однако, когда их нет, это почти годовая зарплата Цанаева. Да это дело чести, и он из домашнего запаса все деньги забрал, на работе аванс попросил, вновь залез в долги – выслал. И был очень собой доволен. Да вот жена обнаружила исчезновение денег, а потом в его кармане квитанцию на сто тысяч на имя Таусовых, и устроила настоящий бунт.

– Почему ты шаришь по моим карманам? – возмутился Цанаев.

Дома более жизни не было, и он вновь обратился к Ломаеву – просил вернуть комнату в общежитии. Друг, конечно же, помог, но, как будто все знает, сказал:

– Оставил бы ты эту Аврору – от нее покоя не жди, бедовая женщина.

– Ты ведь сам ее мне навязал, – отвечает Цанаев. – Небось, до сих пор ее любишь.

– А ты? – в лоб спросил Ломаев.

– Люблю.

– Тогда женись.

– А ты почему на ней не женился?

– Не вышла за меня… А за тебя выйдет. Уверен, тебя она любит. Как мусульманин ты можешь иметь хоть четыре жены.

– Меня и одна жена довела, – вздыхает Цанаев, – вот до чего дожил, – с грустью он окинул взором комнату в общежитии.

Конечно, как друг, как председатель профкома Ломаев все, что мог, – сделал – бесплатно выделил комнату. А как иначе, если рыночная экономика и все – за деньги. Да что это за комната – два на полтора; скрипучая, старая кровать, на которой Цанаев может только калачиком спать. И это, как считает он, небольшая беда. Хуже, что санузел общий на этаже, за пятьдесят метров идти надо, а там такая антисанитария. Впрочем, есть и значительные достоинства: именно в этой комнате когда-то жила Аврора – целых два года! Этот факт как-то скрашивает быт Цанаева, тем более что все это, как ему представляется, временное житейское неудобство, зато дух Авроры витает…

И вдруг от нее звонок:

– Гал Аладович, простите за беспокойство… Звонила ваша жена, оказывается, я разрушила вашу семью. Столько оскорблений! И все о деньгах. Я на днях вышлю вам долг.

– О чем ты говоришь? – перебил ее Цанаев. – Это я тебе должен.

– Гал Аладович, я прошу вас, мне не нужны эти сплетни, эти проклятия вашей жены. Давайте прекратим всякое общение.

– Аврора, перестань! А докторская?

– Сама как-нибудь разберусь, – у нее очень резкий, обиженный голос. – На этом конец! Я вам очень благодарна. Спасибо за все. Я вам очень многим обязана. Но больше оскорбления вашей жены я слышать не могу… Кстати, на какой счет или по какому адресу вам выслать деньги?

– Аврора, – как можно мягче говорит Цанаев, – о каких деньгах ты говоришь? Я тебе должен. Я…

– Гал Аладович, – перебила она, – дайте счет или адрес.

– Счета нет, – после паузы сказал он, – а где живу сейчас, скажу… Мне приятно, что в этой комнате когда-то жила и ты. Что-то мне здесь о тебе напоминает.

– Где вы живете? – голос Авроры изменился.

– В 1401 номере. Ломаев сказал, что и ты здесь жила.

– В 1401 комнате? – Цанаев слышит ее учащенное дыхание. – Да вы что? Профессор Цанаев – в 1401?! Я там жила, будучи никем, без прописки, только приехав из Чечни, уборщица! Да что же это такое?!

Связь оборвалась. Цанаев подумал, что Аврора опять и этот номер отключит навсегда. Набрал ее телефон, оказался – занят, вновь набрал, вновь занят, и тут к нему звонок:

– Гал, – это Ломаев, – только что звонила Аврора, ругает: «Такого ученого в 1401!» А что я могу сделать, Гал? Ты ей скажи, что переехал, а то она меня съест. Оказывается, ты великий чеченский ученый, а мы, дикари, не ценим тебя.

– Все нормально, – смеется Цанаев, и чуть погодя, к его крайнему удивлению, звонит жена:

– Ха-ха-ха, – недобрый ее смех. – Эта сумасшедшая, твоя Аврора, совсем охамела. Сама мне звонит и нагло заявляет, что сам Бог меня якобы осчастливил, дав такого великого и знаменитого мужа, как ты, а я, дура, это благо и добро не ценю. Мол, «такого ученого, такого профессора в общагу, в конуру». Знаешь, как я ее послала?

– Представляю.

– Так вот, если ты такой умный и великий… Ха-ха, что-то никто не ценит тебя.

– Как дети?

– Ой-ой, что ж ты о детях вспомнил?

– Я о них не забывал. На каждой молитве о них Бога прошу.

– Во-во, эта сучка тебя сверхнабожным сделала. Этот алкаш ныне молится, в мечеть ходит. Нет, чтобы как все, работать и зарабатывать.

– Я работаю.

– И зарабатываешь? Короче, сделай так, чтобы эта дрянь больше не смела мне звонить, – кричит жена. – И вообще, я ей сказала, если ты такое «счастье», пусть забирает себе, не жалко. Понял? И ей передай. Ха-ха-ха!

Цанаев был очень зол, и в первую очередь на самого себя. Действительно, до чего он дожил, что очутился в этой каморке, – это, и вправду, стыд и срам. Что он за мужчина? Какой профессор, доктор физмат наук? А его труды? Да, в России ныне не до науки. Наука одна – делать деньги даже на науке. Он этому не обучен. Вот и Ломаев неожиданно к нему почему-то явился:

– Гал, конечно, комнатенка маленькая, – они вдвоем не вмещаются в это помещение, и Ломаев стоит в коридоре. – Да ведь ты сам знаешь – ныне все за деньги, а ты как воспитался в СССР, так там и остался… Потерпи, а через пару недель хорошая комната освободится, и я тебя переведу.

– Да что ты извиняешься? – смущен Цанаев. – И так мне столько сделал – вот и комната бесплатно.

– Что смог, – виновато горбится Ломаев, и вдруг предлагает: – А давай, пойдем поужинаем, как в старые добрые времена?

– Пойдем, – от такого предложения Цанаев отказаться не мог, из-за безденежья уже два-три дня питался всухомятку.

А Ломаев расщедрился, повел друга в хорошее кафе и даже водку заказал:

– Я пить не буду, – сразу предупредил Цанаев.

– Как хочешь, – сказал Ломаев, думая, что по ходу трапезы Гал Аладович не выдержит.

А Цанаев лишь ест, хотя Ломаев не раз просил:

– Ну, давай за компанию… хотя бы рюмочку – для здоровья и аппетита.

– Нет, – категоричен Цанаев.

А его друг по жизни на спиртное особо не налегал, да тут, дабы «добро» не пропало, Ломаев стал пить за двоих и под хмельком разоткровенничался:

– Гал, ты ведь знаешь, что Аврора мне с кандидатской помогла… А теперь и на докторскую материал дала.

– Она ведь тоже докторскую готовит, – удивился Цанаев.

– Клянусь, Гал, я не просил, она сама предложила. Говорит, у нее исследований на три диссертации.

Как ни странно, в этот момент запиликал мобильный Ломаева. Он стал серьезным, отвечал отрывисто, сплошь междометиями и так, чтобы сосед не слышал. Но Цанаев по своеобразному тембру узнал голос Авроры, правда, он не понял, о чем речь.

Ломаев признался:

– Звонила Аврора. Просит, точнее, требует, чтобы я тебя в лучшую комнату перевел, – он залпом осушил рюмку, сморщился и, в упор глядя на соседа:

– Если она тебе позвонит, скажешь, что я тебя перевел.

– Из-за диссертации или по старой дружбе? – усмехнулся Цанаев.

– Гал, перестань… Ну, я ведь не Бог. А ныне все за деньги.

– И Аврора дала тебе докторскую за деньги?

Ломаев насупился, еще налил водки:

– Выпьешь? – и, видя, что собеседник не притронулся к рюмке, выпил сам и, жадно закусывая, уже не желая смотреть на соседа, подытожил. – А ты, как перестал пить, изменился.

– Испортился? Загниваю? – усмехнулся Цанаев. – А то был заспиртован.

Далее разговор не клеился. Попросив счет, Ломаев демонстративно щедро расплатился, мол, я плачу. Холодно они расстались у кафе. И когда Гал Аладович шел в общежитие, а еще более, уже в комнатенке, у него все более и более стало вскипать чувство собственного недовольства собой, даже ощущения себя – как ничтожества… И эта самоиндефикация была до того уничтожительной, так сдавила грудь, не давала дышать, что у него только и было сил, чтобы упасть на кровать, свернуться калачиком, а по-другому и габариты не позволяют. И так лежал, злясь на самого себя, – он хуже, чем иждивенец, неудачник!

Уже Аврора должна заботиться о нем! А он за свою жизнь даже на свой угол не заработал. Не мужчина! Он хотел плакать, то ли уже плачет и стонет. И боль, знакомая, жгучая боль в груди все усиливается, не дает дышать, и он понимал, что надо выпить лекарство, которое он из-за отсутствия денег не смог купить… Еще была мысль вызвать скорую, но он почему-то и это не сделал – не хотел, не мог…

«Так даже лучше», – угасающая мысль.

А боль… уже колюще-жгучая боль, и он задыхается, и где-то, как искра, как маленький уголек надежды, таится мысль, что скоро, вот-вот все это кончится, кончатся его мучения, жизненный позор и унижения. Он даже не стонет, он от боли и слабости жалобно скулит. Его большое, уже издыхающее тело хочет выпрямиться, да и это он по своей жизни не заслужил: спинка кровати не пускает. Только в могиле он сможет выпрямиться. «А будет ли могила? Похоронят ли? – еще пульсирует в нем мысль. – А вдруг крематорий?» Вот тут он громко застонал, и словно этот крик был услышан, к нему пробился звонок:

– Аврора! – он сумел прошептать и еще слышал:

– Гал, Гал Аладович, вы где? Что с вами?.. Вы в 1401? Хоть слово скажите!

Из последних потуг он хотел привстать – рухнул.