Текст книги "Аврора"

* * *

Не просто так большие деньги платят. Объем работы колоссальный. Да сама работа не пыльная, а главное – по его стезе, исключительно по теме. И, конечно, без помощи Авроры он вряд ли все это смог бы осилить на первых порах. Да она вечно рядом, он постоянно чувствует ее душевное присутствие, он знает, что она тоже постоянно о нем думает, за него переживает, за него молится.

Позже он узнает, что эту работу предлагали ей, но она, по каким-то причинам, отказалась и предложила его кандидатуру, что, впрочем, не хуже – Цанаев профессор, притом потомственный ученый, в науке реальный вес и авторитет.

А работа заключается в том, что Цанаев обязан отслеживать все, что выходит в России, в странах СНГ, а также во всем мире на русском языке в области физики и на стыке с ней, в целом, весь спектр естественных наук.

Понятно, что основной массив информации надо выискивать в Интернете, и здесь вначале без помощи Авроры он вряд ли справился бы. Очень много времени приходится тратить в научных библиотеках и даже в архивах, чтобы найти первоисточник и достоверные данные. Частенько приходится ездить в командировки для присутствия на узкоспециализированных, значимых научно-практических конференциях и симпозиумах, материалы которых не всегда поступают в открытую печать.

Конечно, информации набирается море. Если честно, то, в основном, просто белиберда, плагиат, повторы, даже в физике пустословие и мухлеж, и не то что просто топтание на месте, нет, наука деградирует, остывает; о теоретической физике, о фундаментальной науке уже и говорить тяжело – есть вещи прикладного характера, но и там мелкотемье – с урывками и ужимками, а как иначе, если наука нынче на задворках истории, по остаточному принципу или для приличия, по инерции, и министры – олигархи – депутаты вдруг профессорами и адемиками стали, лженаука в цвету… Это раньше царь или генсек лично патронировали Академию наук, Академию художеств, Союз писателей. А теперь в почете Газпром и Роснефть, «Единая Россия» и Сколково – нас спасут! Впрочем, эти больные мысли иногда на досуге посещают больного Цанаева. К счастью, досуга мало, работы много – в конце каждого месяца он должен подготовить отчет «о достижениях современной науки». Так сказать, пропустить через сепаратор – сливки получить.

Наука, как и любой творческий процесс, всегда субъективна, и то, что сегодня кажется открытием, – на самом деле пшик, а бывает, что вроде бы утопия – а это настоящий, реальный прорыв. Последнее все реже и реже. Да так и должно быть. А Цанаев знает, что каким бы системным ни был кризис, да Россия и русские имеют в науке богатую школу, историю и традиции. Есть умы, есть труды, есть наука, которая малозаметна, не афишируется и, как всегда в России, хранится на периферии, в провинции, в глубинке, там, где, кажется, уже и просвещения не осталось, и не может быть.

Эти редкие крупицы новых знаний, если не открытий, как богатство необработанных алмазов вкрапляет Цанаев в ожерелье своего научного отчета. А ему на месте, то есть в Москве, молодой начальник-англичанин, тоже вроде профессор, говорит:

– Ну, зачем эта мелочь, эти фантазии? Разве это наука? Неужели более весомого ничего нет?

– Это весомо, – упрям Цанаев. – Это наука, – стоит он на своем.

Начальник разводит руками, указывает вверх и дипломатично говорит:

– Там им виднее. Посмотрим, что скажут… Впрочем, еще два месяца по контракту вы зарплату получите. Но мы надеемся на ваш профессионализм и компетентность.

Цанаев понимает, что его начальник, как и вся современная продвинутая молодежь, подвержен теории универсализма, глобализации, инновации и модернизации, когда важнее, что выдаст компьютер, а не творение Бога – человеческая мысль, интуиция, душа. И это по-философски понятно, закон отрицания отрицания, когда молодое поколение недооценивает стариков. Впрочем, есть и обратное. Да, Цанаев должен приспособиться, модернизироваться, отвечать реалиям дня и понравиться молодому начальнику. Однако возраст не тот, себя уже не переделаешь, а писать отчет в угоду кому-то он тоже не может: у него есть свои принципы, свое мнение. И можно было бы с Авророй посоветоваться. Но с ней ведь связь односторонняя, и она лишь по работе в месяц раз-два на его электронную почту огромный массив научной информации скинет. А он все читает, чужой, зачастую никчемный в научном плане труд, да во всем этом, словно так закодировано, законспирировано, – чувствуется ее душа, ее мысль. Ей тяжело, ей трудно и, самое страшное, – ей одиноко. Очень одиноко… А как ему, зная все это, тяжело. Но он на что-то надеется, он знает, он чувствует и только в это верит, что рано или поздно они будут вместе, рядом, вечно!.. А сейчас одно лишь спасение и успокоение – труд, и какое великое благо, что он может вновь заниматься если не наукой, то хотя бы в области науки и научных знаний. И при этом много денег получать, что в наше время почти что немыслимо. Правда, эта блажь ненадолго, и его начальник так и сказал:

– Этот ваш отчет, может быть, последний. Испытательный срок позади. – И более деликатно:

– Вы понимаете, что я ничего не решаю. Посмотрим, что скажут они, – указав вверх.

Кто такие «они», Цанаев не знает, но знает, что это умные люди, которые зрят в корень, помнят основу Божественных посланий Библии и Корана, ибо не капитал правит миром, а только знания. Знания, интеллект, ум – это и есть капитал, то есть стоимость, приносящая прибавочную стоимость. То есть уровень знаний надо постоянно повышать. Словом, учиться, познавать, исследовать! Вот кто правит миром и у кого есть капитал. Поэтому квалифицированный труд Цанаева достойно оценен; с ним не только продлили контракт на год, ему еще увеличили зарплату на тысячу евро. А с такой валютой в Европу ехать можно и нужно.

Через турфирму он довольно быстро получил вновь визу и билет взял, на Новый год у него получится целая неделя выходных. Как он ждал приближения этого дня, этого часа вылета. И ни от кого это не скрывал, и не смог бы скрыть этого праздника своих чувств. Наконец-то увидит он Аврору, окунется в волшебно-романтическую ауру ее души, вновь изопьет сказочно-райский аромат родниковой любви…

На его удивление, жена и старшая дочь для Авроры купили подарок, судя по цене, дорогой. И Цанаев уже, как говорится, собирал чемоданы – поступило сообщение: «Гал Аладович, я не в Норвегии… Берегите себя».

Это был отказ, отказ его видеть, с ним встречаться. Цанаев был зол на весь мир. Он думал, что это жена донесла о поездке.

Случился первый срыв. Наверное, на этой почве, так сказали врачи, организм ослаб, а может, профессор где простудился. В общем, вместо романтического путешествия Цанаев все новогодние праздники проболел – грипп с осложнением. А потом вновь труд, и ему казалось, что если бы не эта работа, которую, кстати, Аврора нашла, он сошел бы с ума. И он трудился, трудился, чтобы не подвести ее, чтобы прокормить семью, чтобы честно заработать на заслуженный праздник. И этот праздник он ото всех скрыл: тайком, на выходные, в пятницу вечером вылетел в Осло.

Как советовала и настаивала турфирма, как подсказывал здравый смысл, ведь он в понедельник с утра должен быть на работе: у него билет туда, а в воскресенье вечером – обратно. Да, он мечтает, он верит, что Аврора попросит, скажет, хотя бы просто намекнет – останься, и он останется, только рядом с ней, навсегда! Однако он ее не нашел, не увидел.

То ли она как-то узнала, то ли случайно куда-то выехала, но ее нигде нет. Цанаев лишь увидел место, где она живет, – угол, койка в двухместном студенческом общежитии и его фотография, сделанная еще в Грозном, в бытность директора НИИ, на фоне руин института.

Почему именно эта съемка? Ведь было еще немало счастливых его фотографий.

Великое множество вопросов задавал Цанаев сам себе, заочно Авроре и всему миру. Кое-что ему разъяснил земляк из местных.

– Аврора серьезно изменилась. Нелюдима. Ни с кем из чеченцев не общается, даже избегает нас. Как-то резко сдала, словно обмякла. Постарела… нет жизни в ней, не осталось… По-моему, и с работой у нее плохо, может, нуждается в деньгах.

– Ты ей, пожалуйста, передай это, – Цанаев отдал маленькую коробочку – подарок жены и конверт, в котором его двухмесячная зарплата.

Эта встреча состоялась в субботу, а еще было воскресенье, и Цанаев весь день простоял возле ее общежития под дождем.

А прибыл вечером в аэропорт, он вдруг, чуть ли не нюхом, определил, что она здесь, за ним издалека наблюдает, и как он почувствовал, – прощается, прощается навсегда. Но он этого не хотел, а по аэропорту уже объявили, Цанаева просят пройти на посадку, а он не шел, все ходил, озирался, выискивал ее – не нашел. И когда его одного, последним подвезли к самолету, он еще стоял, все с надеждой смотрел в сторону аэропорта – может, где-то в окне появится, рукой махнет… Не видно. А он дрожит, дрожит от холода и страха.

– Пожалуйста, проходите, – его буквально подтолкнули, и на борту он словно прилип к запотевшему иллюминатору – лишь капельки дождя на стекле – там ночь, холодно, ветрено, и там останется Аврора.

А он уже в тепле и улетает, понимая, что более никогда не увидит Норвегию, как не увидит более в своей жизни любви, счастья, и у него больше нет мечты… только смерть впереди. Лишь она – перспектива.

* * *

В весьма угнетенном состоянии пребывал Цанаев весь полет. Он думал, что более не только видеть, даже общаться с Авророй не будет, она не хочет. А только борт приземлился – на мобильном сообщение: «Огромное спасибо за деньги. Очень нуждалась. Скоро заработаю большую сумму. Верну. Берегите себя. А со мной контакта более не ищите. Прошу. Так надо».

Даже имя не написала, номера, как всегда, нет. И Цанаев, конечно, чуточку зол – обратной связи нет, словно с потусторонним миром общается. А в тоже время как он рад – не зря полетел, помог. Но самое главное, еще контакт безусловно будет – она попытается деньги вернуть.

Ждать пришлось недолго. Пару дней спустя звонит Ломаев:

– Гал, надо увидеться. Дело есть, – о чем угодно думал Цанаев по пути в университет, а старый друг его удивил, вернул ему коробочку – подарок жены и дочери Цанаева Авроре.

– Откуда? Кто дал?

– Не знаю. После лекции на кафедру зашел, а это на моем столе. Сотрудницы говорят, какой-то студент, видимо, чеченец, заходил, попросил тебе передать.

По старой памяти они пошли в университетское кафе. Пока пили чай, Цанаев поведал о своей поездке в Норвегию. Потом еще долго говорили о жизни, науке, делах, и вдруг запиликал телефон Цанаева. Сообщение, словно она за ними следит: «Спасибо за подарок. Ну зачем мне такая роскошь? Пусть это будет подарком Вашей младшей дочери. Берегите себя. Я Вам так за все благодарна».

Вновь ни имени, ни обратного номера нет. Цанаев от этого сообщения очень растрогался, опечалился. Ему захотелось остаться наедине, как в молодости, студенческие и аспирантские годы, прогуляться по живописному, вечнозеленому сосновому университетскому парку.

Была зима. Вечерело, крепчал мороз, ветерок слегка обжигал лицо. Такая погода ему всегда нравилась, возбуждала. Теперь этого не было. Постарел. На душе тоска, в теле озноб. Он ежится в своем стареньком пальто, руки в карманах, и в одной сжимает возвращенный подарок Авроры – словно память и частичка ее, а в другой – телефон. Единственная мечта – вдруг позвонит. Услышать бы ее голос, поговорить бы с ней. А он и так мысленно постоянно с ней говорит; столько у него к ней вопросов и она будто услышала – запиликал телефон – новое сообщение: «Гал Аладович! Про меня могут быть всякие слухи. Пожалуйста, не верьте. Я та же Таусова».

«Бедная, одинокая Аврора! – подумал Цанаев. – Что она мне хочет сказать? Что-то хочет сказать, но не может».

И он не может ей позвонить, от этого ему плохо. Даже в этом прекрасном парке ему плохо, неспокойно.

Он поторопился домой. Когда сошел с трамвая, было уже темно. Сокращая путь, он шел по проторенной меж больших сугробов тропинке и был уже у самого подъезда, как на пути оказался огромный джип.

В душе ругая водителя, Цанаев через сугробы проложил себе путь и уже был у подъезда, как из джипа его на чеченском окрикнули. В одном костюме, ежась, руки в карманах брюк, к нему засеменил крепкий, коренастый молодой человек.

– Добрый вечер, – на чеченском поздоровался, и как принято по-чеченски, обнял старшего, справился о здоровье, житье, бытье. – Вы меня узнали? – они стояли как раз под фонарем, и Цанаев, конечно же, его узнал, да сделал вид, что не может вспомнить, так он не желал этой встречи, но она уже была, и ему говорят:

– Я Бидаев. Вспомнили?

– Ну и что?

– Поговорить надо. Дело есть.

– Что ж, – Цанаев развел руками. – Раз у порога, давай зайдем: чай попьем, поговорим.

– Нет-нет, спасибо… А давайте в кафе зайдем, тут рядом, а может, проедем, в ресторане поужинаем?

– Спасибо, тороплюсь, – отрезал Цанаев.

– Тогда хоть в машину сядем, – улыбается Бидаев. – Мне холодно, дубленку на работе забыл. Простужусь.

– Да, вас надо беречь, – сжалился Цанаев.

Машина большая, снаружи черная, а внутри белая. Тепло, приборы красиво светятся; правда, выражение лица Бидаева почти не видно, накурено, и хозяин вновь бесцеремонно закурил, как бы настраиваясь на разговор:

– Огороды городить не буду, как-никак, мы земляки, – он говорит на чеченском. – В общем, как нам известно, ты работаешь на иностранную компанию, – он сделал паузу, как будто задал вопрос.

– Ну и что? – Цанаев еще более насторожился.

– Собираете информацию, – это тоже то ли вопрос, то ли утверждение.

– Ну и что?

Бидаев глубоко затянулся и выдохнул дым на Цанаева.

– А это разве законно?

Цанаев невольно вздрогнул, он и так знал, что от встречи с Бидаевым ничего хорошего ждать нельзя, но теперь убедился, что желательно вести сугубо протокольный разговор, не поддаваясь на провокацию, и в таком случае лучше говорить на русском:

– Господин или, как у вас правильно, товарищ Бидаев. Кстати, какого вы звания? Уже майор? В тридцать лет? Ах, да, у вас в Чечне год за три и лычки в награду.

– Заслужил.

– Я верю, – в тоне Цанаева горькая усмешка, и теперь он сам неосознанно провоцирует хозяина джипа, – могли бы и генерала дать.

– Еще не вечер.

– Это верно, – вздохнул Цанаев. – А в моей жизни вечер, как мне кажется, уже давно наступил, хе-хе, ночь на дворе, – насмешливая, ерническая печаль в тоне Цанаева. – И если выражаться вашей терминологией, то я, по-моему, до генерала дорос, по крайней мере – высшая степень в науке – доктор физмат наук, профессор, – тут Цанаев сделал многозначительную паузу и, пытаясь в темноте разглядеть лицо собеседника:

– А вот что касается вашего вопроса, сразу отвечу – ни разу в жизни незаконно не поступал.

– Ну, это вам кажется, – ухмыльнулся Бидаев, тоже перешел на русский, тем более, что чеченский он знал лишь на бытовом уровне, – ведь вы передаете иностранцам сверхважную, секретную информацию.

– Секретного ничего нет. Я собираю, анализирую и систематизирую ту информацию, которая есть в открытом доступе, то есть уже опубликована.

– Хм, – Бидаев докурил, вышвырнул окурок в приспущенное окно и продолжил, барабаня пальцами на руле:

– Надо и нам сообщать ту же самую информацию.

– Наймите специалиста, и он вам даст эту информацию.

– Государство бедное, и нанять специалиста накладно… Кстати, а много ли вам платят?

– Достаточно, но гораздо меньше, чем вам. По крайней мере, такую машину я купить не смогу.

– Ха-ха-ха, – засмеялся Бидаев, и только сейчас Цанаев почувствовал, что от собеседника спиртным разит, и осознал, что к нему обращаются уже на «ты». – Думаешь, что у нас зарплаты большие?

– Может, у вас бизнес какой?

– Бизнес? Бизнесом заниматься нельзя, да и времени нет.

– Тогда как? – Цанаев действительно удивлен.

– А очень просто, – Бидаев сунул в рот еще одну сигарету, чиркнул зажигалкой и в этом слабом пламени как-то уродливо осветилось его лицо, прямо как и чудовищные слова. – В мире спрос на терроризм есть!

Цанаеву стало не по себе:

– И вы этот спрос удовлетворяете.

– Мы его, так сказать, регулируем.

– Своеобразный бизнес?

– Ха-ха, не я определил и не я выдумал. И хотя ученых степеней и званий не имею, да знаю, что давно известно всем: война – самый доходный бизнес! Террор – самая действенная власть!

– Позвольте мне выйти, – Цанаеву стало плохо.

– Сиди, – Бидаев почти силой схватил ученого.

– Я задыхаюсь от дыма… Тошно от ваших слов.

– Ха-ха! Ладно, больше не курю, – он выкинул сигарету. – Мне тоже не особо приятно с тобой общаться – служба… Короче, всю информацию нам надо показывать, не то… – он сделал многозначительную паузу.

– Не то что? – чуть ли не срывается голос Цанаева.

– Ну, сам понимаешь, ведь это шпионаж. Статья – вплоть до расстрела.

– Расстрел у нас отменен, и пусть суд решает, – Цанаев вновь хотел было покинуть салон, ручку стал искать, а Бидаев вновь его удержал, и уже почему-то шепотом на ухо:

– А суд-то у нас прост, в подъезде кокнут.

– У-у, – невольный стон вырвался у Цанаева. – Угрожаешь, хочешь напугать?

– Ни в коем разе, – ерничает Бидаев, – просто хочу огородить тебя от беззаконных действий.

– Беззаконие – это ты! – вдруг повысил голос Цанаев, тоже перейдя на «ты». – Выпивши за руль. К тому же, перегородил тротуар, – он вновь попытался выйти из машины, говоря:

– Мне тошно с тобой общаться.

– А придется, – Бидаев уже обеими руками схватил ученого. В темноте салона их лица сблизились, произошла некая сцена бессмысленной борьбы, и слышно, как тяжело, учащенным свистом задышал Цанаев, и ему, наверное, как слабому, прозвучал приказ:

– Будешь, будешь сливать мне всю информацию. Не то…

– Что «не то»?

– Сам знаешь.

– Знаю, знаю, узнаю. Таким же был и твой отец, и…

– Что «и»? Продолжай.

– А что продолжать?! Сам сказал – в мире спрос на террор. Что посеешь – то и пожнешь.

– Э-у, – теперь простонал Бидаев. – Думаешь, я за отца не отомщу? Всех уничтожу!

– Это Аврору и ее племянников?

Бидаев не ответил.

А Цанаев продолжил:

– Террор порождает террор. А в убийстве твоего отца Таусова ни при чем.

– В их дворе его взорвали, – теперь уже и Бидаев взведен, почти что орет.

В тон ему отвечают:

– Не во дворе Таусовых, а у их ворот.

– Какая разница?

– А разница в том, что ты-то сам сказал, кто регулирует терроризм. И сам знаешь, кто бы ни был исполнителем, команда из одного центра, где регулируют. Ты это прекрасно знаешь и сам отцеубийцам служишь… жируешь.

Последние слова, видимо, как током больно ужалили Бидаева, он как-то дернулся, отстранился, словно не хотел слышать Цанаева, даже хватку ослабил… А Цанаев воспользовался этой заминкой или слабостью, наконец-то сумел выйти из машины, попал прямо в сугроб и, пока из него вылезал, вновь перед ним Бидаев:

– Слушай, ученый, ты мне мозги не пудри. С этого дня будешь мне поставлять информацию и докладывать все…

– Прочь с пути, – прошипел Цанаев, его челюсть стала трястись. – Я-я-я никогда, ты слышишь? Никогда не стучал, и стучать меня никто не заставит.

– Ха-ха-ха! – как мороз, леденящий смех. – А ты знаешь, твоя Аврора тоже так всегда твердила, ха-ха, а приперли к стенке, и все подписала. Ха-ха, и знаешь, какую мы ей кликуху дали? Как и ее имя – Урина – Аврора – Утренняя Заря.

И тут Цанаев вспомнил Аврору, точнее, ему напомнили о ней, и ее напутствие: «Берегите достоинство». И последнее сообщение, будто она знала или предчувствовала эту встречу: «Про меня могут быть разные слухи. Пожалуйста, не верьте. Я та же Аврора!»

– Конечно, та! Та же Аврора, – вдруг закричал Цанаев; он почувствовал какое-то опьянение, столько эмоций внутри, и он неожиданно со всей силой ткнул пальцем прямо в грудь Бидаева, как бы пытаясь его проткнуть, чтобы запомнил на всю жизнь:

– Аврору ты сможешь согнуть, ты сможешь прогнуть, но сломить, а тем более победить Аврору, ни ты, ни весь ваш террор не сможет. Ты ей мстишь за отца?!

– Мщу, мщу и буду мстить! – Бидаев небрежно отпихнул руку Цанаева и сам того чуть ли не за ворот схватил. – Ты знаешь это Таусовское отродье?! Сколько они наших ребят уложили?.. Зато Аврора ныне в моих руках, она теперь, как и назвали, – урина… и я ее так всю ночь имел, что… вся она опорожнилась…

– Сволочь! Гад! – Цанаев затрясся, бессильные слезы потекли из под век. – Это из-за тебя она потеряла ребенка. Я потерял. Мы потеряли сына, – он хотел ударить, не смог, его отпихнули, а он рвется вперед, да не может, бессилен, даже язык не повинуется, он словно мычит, воет; лишь одно еле смог вымолвить. – Сука! Сукин сын! Сукам служишь!

…Ответа Цанаев не помнит. Помнит, что когда после первого удара он кое-как пытался выползти из сугроба, то слышал женский вопль – «Помогите, соседа, профессора бьют», и тут же голос своего сына – «Папа, Папа… Не бей моего отца, скотина!»