Текст книги "Эльфийский бык – 2"

Глава 35. О бессоннице, эльфийских послах и эльфийских тайнах

Из хронического у меня только нехватка денег и ожидание светлого будущего.

Из беседы о душевном и физическом здоровье.

Младший сын наследника третьей ветви дома Ясеня снова маялся бессонницей. Состояние это, когда усталое тело требует отдыха, а разум замирает на грани, было ему хорошо знакомо и даже привычно.

Давно уже не помогало ни теплое молоко, смешанное с мёдом.

Ни травяной отвар.

Ни даже человеческие лекарства, которые одно время приносили избавление, что во многом примиряло Калегорма и с людьми, и со странным их миром.

Мир даже пробудил интерес.

Вялый, но… он давно не испытывал интереса практически ни к чему, что весьма беспокоило Владычицу.

Лекарств хватило на пару лет.

Пару лет почти нормальной жизни. Калегорм даже начал вспоминать, каково это, быть как все. И сейчас, стоя у панорамного окна, он смотрел на огоньки внизу, пожалуй, даже завидуя людям в суете их и вечной занятости.

Правда, и зависть была такой, едва теплящейся.

Он бросил в бокал пару таблеток и пригубил. Опустился в кресло. Взял книгу. Поморщился. Всё же разум, отказываясь от нормального сна, не мог работать должным образом. И потому само название вызывало приступ глухой головной боли.

А ведь сборник на редкость интересный.

Особенно дело мещанина Законского, обратившегося с жалобой на купца второй гильдии Конюхова по поводу качества купленного на ярмарке сукна…

Калегорм открыл книгу и отыскал нужную страницу. Дважды прочёл абзац, понимая, что смысл прочитанного ускользает, однако сидение и безделье раздражали едва ли не больше, чем бессонница. Когда зазвонил телефон, Калегорм с облегчением отложил книгу.

– Не спишь, друг мой? – мягкий голос Владычицы был полон беспокойства. – Не потревожила ли я тебя?

– Ничуть, – Калегорм мотнул бокал, растворяя таблетки в коньяке. – Смотрю на город. Тебе надо найти кого-то на моё место. Ещё год или два… больше – вряд ли.

Молчание.

Неприятная тема.

Хотя… все рано или поздно понимают, что срок пришёл. И понимание это позволяет завершить дела, а потом удалиться с достоинством, не оставив после себя долгов и печали. Это и отличает Первородных от людей с их уверенностью, что жизнь будет длиться вечно.

И это тоже.

– Что ж, пока ты здесь, я прошу тебя о помощи.

– Что-то случилось?

Вялое беспокойство.

Искра интереса. Вспыхнула и угасла.

– Случилось. Кажется, мой внук… тот, в котором есть иная кровь… нашёл себе деву.

– Поздравляю. Полагаю, будет уместно приурочить дары к официальной помолвке.

– Не спеши. Возникли кое-какие сложности.

Сложности всегда возникают. Даже у внуков Владычицы… тем более таких. Нет, неприязни к молодому полукровке Калегорм не испытывал. Как и неприятия. Пожалуй, он был рад, что мальчик нашёл свое место среди людей… но эта радость была не сильнее иных эмоций.

– И он просит посоветовать ему юриста.

– Девушка замужем и нужно оформить развод?

Всё же при всей скоротечности своего бытия люди порой проявляли себя как редкостные формалисты.

– Нет. Там всё несколько сложнее. Не уверена, что всё поняла правильно…

Изложение проблемы много времени не заняло.

А вот сама проблема…

– А когда состоялся суд? И не прошли ли сроки апелляции по нему? – уточнил Калегорм.

– Боюсь, этого я сказать не могу. Но есть ещё кое-что. Посмотри.

Телефон дернулся, принимая снимок.

И впервые за долгое время Калегорм ощутил, как дернулось сердце от болезненного тычка. Тот был настолько явным, что боль эта ненадолго пробила привычную уже завесу безразличия.

– Это…

Он узнал.

И как было не узнать? Пусть прошли века, не пощадив и Первородных, но память… и описание… и Калегорм сам видел такое же платье. Почти такое же.

– Возможно, я ошибаюсь.

– Нет.

– Мне показалось, тебе будет интересно.

Девушка. Обычная. Человеческая. На ней наряд смотрится, пожалуй, забавно… или нет? Выражение лица у неё такое, далёкое от счастья. Впрочем, это исправить несложно.

Незабудки ведь расцвели.

– Я не могу приказать тебе, но мне бы хотелось, чтобы ты лично туда отправился. В качестве юриста, который им там нужен. Или в свите, если полагаешь, что недостаточно постиг законы. Главное, теперь, когда у нас фактически есть приглашение, мы можем себе позволить появиться там.

– Я чего-то не знаю?

– Многого, друг мой.

От таблеток, растворённых в коньяке, оставался горький привкус. И Калегорм с раздражением подумал, что он – идиот, если надеялся, будто эта отрава ему поможет.

– Когда-то давно мы заключили союз с людьми. Это был хороший союз. Он приносил пользу не только им, и не только нам. Мир нуждался в помощи. И мы помогли. И помогали, пока один из сыновей Владыки не решил взять в жёны дочь человека.

– Балеагар-Изгнанник…

Это имя стёрло горечь.

И заставило тряхнуть головой, сбрасывая тонкие путы сна.

– Эта женщина была не совсем человеком. В её крови горела светлая сила, но мой прапрадед… сам понимаешь, право Чистой крови отменили лишь двести лет тому…

– Сто восемьдесят семь.

– Именно. В те же времена закон был весьма строг, – она делала паузы, подбирая правильные слова. – Да и теперь находятся те, кто не принял перемены.

С переменами у Первородных тяжело. Особенно у тех, кто подобрался к рубежу первой сотни лет, словно бы тело, достигнув пика развития, замирало. А следом замирали и разум с душой.

Мысль была… неожиданной.

Новой ли?

В этом Калегорм сомневался.

– Балеагар был призван к отцу. И там, стоя пред Советом, говорил. Его речи были полны силы. И во многих душах пробудили они понимание, которое, впрочем, иные сочли опасным. Угрожающим… нас ведь мало. А людей наоборот. Так говорили они.

А ещё, что смешанные браки размоют, растворят благословенную кровь.

И Первородные исчезнут.

И все-то иные тоже исчезнут, оставив мир лишь людям.

– Балеагар был изгнан, – произнёс Калегорм вслух.

Он помнил тот свиток нетленного шёлка, перевязанный алой нитью. И выцветшие письмена, которые оказались куда более подвержены времени.

– Скорее уж он сам покинул отчий дом, отказавшись от престола и власти. А с ним ушла дюжина юношей и дев, которые пожелали открыть себе новый мир.

И в числе их – Мальбрик Медвежье ухо.

Странное прозвище для Перворожденного.

– Мой прадед и его сын сказали друг другу много обидных слов. И отвернулись. И отреклись, сказав, что никогда-то больше не желают видеть друг друга….

Балеагар сочетался браком с человеческой женщиной, имя которой было забыто… впрочем, теперь Калегорм полагал, что случилось это не само собой. Имя вполне можно и вычеркнуть из хроник.

Убрать лишнее.

– И было сказано, что отныне Белеагар не считается более сыном Предвечного леса, как и все-то, кто пошёл за ним, поправ закон и слово Старших.

Стоит ли винить их, искавших иной жизни?

Калегорм и сам помнил, пусть и смутно, себя, молодого, желавшего… чего-то. И не отпускает ощущение, что если бы ему удалось услышать зов своей души и понять, чего именно он желает, он не маялся бы ныне.

– Возможно, время и залечило бы раны, – продолжила Владычица с печалью. – И мой прадед простил бы своего непослушного сына, а тот – простил бы упрямого отца, как оно часто случается. Однако произошло то, что произошло. Низвергнутая тьма нашла новое воплощение, едва не прорвав завесу мира. Барьер был ещё слаб, а тьмы… тьмы оставалось много… тогда на пути её и встала дюжина храбрых.

А ещё юных и отчаянных.

Тех, о ком стыдливо умалчивают семейные легенды. И разве что в сухих строках списков, посвященных судебным тяжбам, эти имена и сохранились.

– Тогда мой прадед, оскорбленный неуважением, которое, как ему казалось, проявили люди, не откликнулся на зов.

И двенадцать родов осиротели.

Впрочем…

…Неонис Светлоликая была изгнана из рода за деяния…

…Танлил Папоротник был изгнан…

…Мальбрик…

Был изгнан.

Один год.

И не дюжина их вовсе. Тринадцать. Но дюжина звучит интересней. Всё ж и Первородные порой склонны к упрощению.

А свитки сохранились. Надо же, когда-то его удивило, что их так много за один-то период. Но удивления оказалось недостаточно, чтобы Калегорм начал поиски. Или хотя бы обратился с вопросами.

Город суетился, там, внизу.

Огни витрин.

И фонари.

Дороги, словно нити, на которые кто-то нанизал бусины машин. Привычная картина. И всё же что-то изменилось…

– Они остались там, верно? – Калегорм положил руки на стекло, а затем, повинуясь престранному порыву, прижался к нему и лицом, дохнул, глядя, как по прозрачной стене расползается пятно его дыхания. Свидетельство того, что он ещё жив.

Почему-то.

– Остались. Все, кто ушёл. Они отдали свою силу, жизнь и кровь, чтобы не просто закрыть врата… Балеагр был известен, как величайший Создатель…

Артефактор.

Люди называют таких артефакторами.

– Он как-то сумел связать тьму и свет воедино, ибо и то, и другое – часть мира… знаю, что он обратился к Подгорным духам, и к иным… и многие откликнулись.

– Не Предвечный лес?

– Нет… мой прапрадед счёл, что Предвечный лес заплатил высокую цену. И напомнил слова отречения. Тогда и сын его сказал, что отныне в тех землях детям Предвечного леса не рады. И что раз уж они полагают себя выше земных дел, то и не стоит в эти дела вмешиваться. Пока их не позовут.

Владычица замолчала.

Ненадолго.

– И его слово было услышано. Миром ли. Теми, кто стоит над миром. Главное, что мой дед, и мой отец пытались попасть к… тому месту, но не смогли. Не знаю, как вышло, что мой внук сумел пересечь границу.

Вдох.

И выдох.

Между ними – удар сердца. Медленный и тягучий, будто кровь становится тяжёлой. И это тоже признак… верный признак.

Впрочем, завещание давно написано.

А родные…

С семьёй не сложилось. Возможно, правы те, кто говорит, что Калегорм уродился с искривлённой душой. Возможно, просто не судьба.

Или характер виноват.

Характер у него тоже своеобразный.

Главное, что дела его давно приведены в порядок. Да и так… он мог бы уйти и год тому, и пять, и десять. А он всё медлит. Почему?

Калегорм и сам не знал.

– Теперь он выразил намерение связать жизнь с девушкой из рода, что поставлен был хранить творение Изгнанника. И ему нужна помощь.

– Это шанс?

Не для Калегорма. Он давно свои потратил.

– Да. Для Предвечного леса. То, что случилось, случилось давно и по нашим меркам, но… иные раны долго не зарастают. Мой прадед ушёл к предкам вскоре после известия о смерти Балеагра… и его сын, младший брат, чьё сердце разрывалось от боли, приказал забыть… вычеркнуть имена и саму память о тех, кто был виновен в расколе. Как ему казалось…

И воля была исполнена.

Ни песен.

Ни саг.

Пара строк в замшелых списках, интересных лишь весьма узким специалистам. Кажется, до Калегорма те списки судебных постановлений никто и не брал в руки.

– Он был молод. Ему казалось, что воли высочайшей достаточно. Но память не подчиняется воле, даже если это воля правителя. И каждая семья оплакивала потерю… и оплакивает по сей день. Ты сам знаешь, что любое древо время от времени теряет ветви.

И раны зарастают.

Но не все.

– Я должен помочь?

– Не должен. Это… не о долгах и взысканиях, друг мой, – не удержалась Владычица. – Это скорее о том, что…

Она замялась, не зная, как выразить.

– Эти имена справедливо будет вернуть, – произнёс Калегорм, потерев грудь. – И воздать должное тем, кто заслуживает.

– И потому прошу…

– Я отправлюсь, – он принял решение и стало как-то легче… и даже отпечаток ладоней на стекле показался… смешным?

На двух распластавшихся пауков похоже. Хотя у пауков конечностей, несомненно, больше…

– Я отправлюсь и помогу твоему внуку. И этой девочке. А дальше будет видно, – Калегорм принял решение. – Но…

Просьба вполне уместна.

И не нарушает она ни писаных законов, ни обычаев. Наоборот, логично просить награду, только… почему слова даются так тяжело.

– Это платье шила моя прабабушка. Анлиль Свет печали. Для двоих своих сыновей и их избранниц. Она вплела в шёлк свои песни и пожелания счастливой жизни.

На снимке узоры были слегка размыты.

– И тот, кто разделит этот наряд с женщиной, всенепременно будет счастлив с нею… две души, как два древа, сплетутся кронами и корнями так, что ни одна буря в мире не повергнет их.

– Наряд достался твоему брату?

– Он старше. И он нашёл ту, которая пришлась по сердцу.

Не только ему. Но… надо ли произносить слова, которые ничего не изменят в настоящем, а лишь изрядно осложнят будущее.

– Приказать я не смогу, – ответила Владычица. – Но… возможно… у тебя получится договориться. И если понадобится слово моё или содействие, то я окажу его. Любое…

Что ж, этого было достаточно.

И Калегорм кивнул. Потом вспомнил, что Владычица его не видит, и произнёс:

– Я отправлюсь туда.

Утром?

Зачем ждать утра.

– Сейчас, – он принял решение. – Только составлю записку для Канцелярии.

Он мысленно составил текст. Потом поморщился. Всё же помощники, не говоря уже о секретарях, проблем со сном не имели и ныне им и наслаждались. Следовательно, печатать придётся самому. А с техникой Калегорм не слишком-то ладил.

– …полагаю будет уместно сослаться на действующие обычаи и признать сделанное заявление соответствующим намерениям юноши в частности и интересам рода в целом?

– Когда ты так говоришь, я мало что понимаю.

– Это я так, вслух…

– Тогда не буду мешать. Я надеюсь, у тебя получится.

Вернуть платье в семью? И дать надежду, пусть не самому Калегорму, но его племянникам? Что поделаешь, если в роду Ясеня то и дело рождаются близнецы.

И брат будет благодарен.

Да, несомненно.

Он даже ощутил некоторый прилив вдохновения, впрочем, обычный – работать с бумагами Калегорм любил, пусть мало кто был в состоянии оценить изысканную вязь оборотов древнего языка бюрократии. Это же ещё не значит, что не следует стараться.

Он и старался.

А распечатав текст, поставил свою подпись, затем извлёк из тайника малую печать и коснулся, вложив толику силы.

Вот так.

Бросил взгляд на часы. И всё же вынужден был разбудить помощника. Имперская канцелярия при посольстве начинает работать с восьми утра. И ждать так долго Калегорм не мог.

Его разрывала жажда деятельности.

Или свершений?

Или чего-то… чего-то хорошо позабытого, что он не отказался бы вспомнить.

– Отнесёшь лично. Передашь… найдёшь кому передать. А дальше пусть читают.

– А… вы куда? – в глазах помощника было удивление.

Немалое.

Едва ли не ужас.

– В Подкозельск, – милостиво ответил Калегорм. – Ненадолго… И да…

Адвокаты…

Или пока без них обойдётся?

– В Подкозельск? – помощник моргнул, просыпаясь окончательно. И скривился. Был он довольно молод, а потому порывист и слегка бестолков. Но в целом весьма перспективен. И последние пять лет Калегорм держал его рядом, чтобы было кому занять его место.

Потом…

– Машину вызвать? – помощник всё-таки зевнул и широко.

– Машину? Не стоит. Я тропу открою.

Так будет быстрее.

А вещей у Калегорма немного. Так, родовой меч, лук и колчан – он не был уверен, что понадобится, но и оставлять оружие без присмотра не привык. Рюкзак с документами и бутылкой воды, да сменой белья.

– Тропу? В Подкозельск? Это же сил уйдёт… возмущения пойдут… и незамеченными не останутся. Как мне объяснять тропу?

– Сошлись на договор от тысяча пятьсот шестьдесят шестого года по человеческому исчислению, пункт третий второй части, о способах перемещения посольских лиц… в общем, поищи сам!

Помощник только и кивнул.

Недоумение на его лице сменялось откровенным удивлением.

– Да что вообще в этом Подкозельске?

– Смысл жизни, – Калегорм знал, что не поймут, но сказать хотелось.

Еще одно странное желание?

Почему бы и нет.

А тропа в нужном направлении открылась легко. Благо, карту Калегорм глянул. К утру должен пройти. Или чуть позже.

Вряд ли промедление так уж критично.

Глава 36. В которой случаются посиделки и обсуждаются перспективы развития сельского хозяйства

«По-настоящему мудрый человек сразу понимает, на что стоит положить глаз, а на что – всё остальное»

Философия познания сущего, издание первое, нецензурированное.

Дом возвышался над остатками ограды.

– Какой он… – Маруся хотела что-то добавить, но запнулась. – Необычный…

– Это да, необычный. Я, честно говоря, думал, что будет что-то… ну стандартное. Такое вот… что молодые эльфы возводят, когда решают жить отдельно. Там как правило внутри одна большая комната, для медитаций, размышлений. Творчества. Или работать можно.

– А эльфы работают?

– Работают, – вынужден был признать Иван. – Всё же и поля требуют ухода, и лес внимания, и травы лекарственные… не только лекарственные. Остальное… да и современный мир тоже пробивается. Хотя чем ближе к центру Предвечного леса, тем хуже работает техника.

– Значит, это и раньше клуб был? – Маруся всё же решила прикоснуться к стене. – Тёплый какой.

– Это сила не облеглась. На самом деле, – Иван тоже прижал руки, вслушиваясь в происходящее. – Он уже полностью развернулся… выполнил… сейчас бы сказали, что программу. И стабилизировался. Почти… потому и долго так… заглянешь?

– А можно?

Маруся торопливо руку за спину спрятала и обернулась.

– Ты хочешь вернуться? – спросил Иван. – Домой?

– Хочу. Но… не стоит. Она не любит, когда кто-то видит её слабой. Ничего. Если очнулась, значит, есть неделя… по крайней мере неделя есть. Может, и больше. И я всё надеюсь, что оно как-то наладится, что ли… станет как раньше, чтобы сил прибавлялось, а не наоборот.

– Могу я что-то сделать?

– Что?

– Понятия не имею. Что-нибудь. Силой там поделиться… хотя не скажу, что её у меня много.

– Напрашиваешься? – фыркнула Маруся. – Вон какую домину вырастил. В два этажа.

– Это не я. Это она сама. Там толчок был нужен и только. С этим и ребёнок справился бы… эльфийский, – Иван смутился, потому что было несколько непривычно, чтобы его хвалили. – Идём?

И руку протянул.

А её приняли.

– Идём, – согласилась Маруся.

Порог.

И дверь.

И запах свежескошенной травы.

Внутри темно. А проводка вряд ли сохранилась. Всё же во времена, когда дом закладывали, про электричество ещё не знали. Но пару светляков Иван создал. И они, повинуясь воле, поднялись к потолку.

– Здесь… странно.

– Дом очень старый. Даже по эльфийским меркам, – вынужден был признать Иван. Ему и самому было интересно.

Гладкий пол.

Будто наливной или каменный, но это дерево, как и стены. И огромное пространство… зала? Пожалуй. Стол тоже явно рассчитан не на пару человек, вытянулся вдоль стены или скорее даже раскинулся.

Лавки.

Шкур на них не хватает, для аутентичности.

И доспехов на стенах. Или гобеленов… да, именно.

Зал занимал весь первый этаж дома, при том, что сам он несколько раздался в боках, выбравшись далеко за пределы прежних очертаний.

Открытый очаг из каменного дерева, черного, будто заранее обуглившегося.

Лестница на второй этаж.

И здесь уже комнаты, отделенные одна от другой тончайшими листами даже не дерева – будто бумаги. Сундуки у стен их прямым продолжением.

– Красиво, – Маруся осматривалась с недоверием. – И такое вот… ощущение…

– Древности?

– Да. Странно, правда?

– Почему?

– Ты его на днях посадил, а он древний.

– Он стал таким, каким должен был быть. И был. Давно, когда у него имелся хозяин или даже, я бы сказал, хозяева. Это похоже на общинный дом… хотя тоже не совсем верно. Те много больше. Порой они занимают несколько деревьев и достраиваются или надстраиваются. Изменяются по мере необходимости. Да и устроены куда сложнее. Это же… не знаю, – вынужден был признать Иван. – С другой стороны, какая разница?

Главное, он вернулся, этот дом.

Он ведь долго держался, когда хозяева ушли… куда? И ждал возвращения? Или просто стоял себе, используя силу, какая была. Но без подпитки он старел.

И однажды просто уснул.

Наверное, это похоже на сон. Сердце его осталось в сплетении корней, которые как-то поддерживали искру жизни, а вот сил, чтобы сохранить дом в первозданном виде, не оставалось. Вот он и менялся.

Или люди его меняли.

– Может… не особо современно…

Ноутбук придётся заряжать где-то помимо дома. Или попросить Бера, чтоб линию протянул, всё же к тому, человеческому, от которого и пыли не осталось, электричество проводили. Так что можно как-то сообразить.

Удлинители те же. Взять пару и воткнуть друг в друга.

Наверное, такие проблемы решают как-то иначе, но Иван не знал, как.

– Но всяко лучше, чем на сеновале. Не подумай, – спохватился Иван. – На сеновале тоже неплохо было, но…

– В постели лучше? – губы Маруси дрогнули.

– Однозначно.

– Эй, есть кто живой? – донеслось с улицы, разрушив неловкую тишину. – Марусь, ты там?

– Тут, – откликнулась Маруся. – Сабуров.

– О! Вань! Привет! А ты ничего так, солидненько, – Серега заглянул в дверь, а потом и вовсе вошёл. В руках он держал корзину, в которую, пожалуй, Иван бы поместился. – Охренеть, как прикольно… и оно само так? Вот блин…

– Чего надо? – Маруся упёрла руки в бока.

– Да не то, чтобы надо… и вообще, я не к тебе, а к Ваньке!

– А он со мной!

Слышать это было приятно. Странно, но приятно.

– Ага, а ты с ним… в курсе уже… там это, с ребятами посидеть не хочешь? И ты, Марусь, раз уж всё равно без дела маешься…

– Я?!

– Ты, ты… – Серега вытащил из корзины трехлитровую банку. – Нечего от народа отрываться.

– Мама Вася… вернулась.

– Во! Тем более…

– И папенька наш тут воскрес.

– Видишь, поводов на любой вкус! – банка исчезла в корзине. – Так что пошли… мы так слегка перетёрли с этими вашими… новыми… доярами… и девчонки просили костёр устроить, чтоб на всех.

– Вы мне всю деревню спалите!

– Марусь, – Серега поглядел с укоризной. – Ну вот хватит… выключай начальницу, пошли, посидим по-человечески… познакомитесь. Славные ребята! Я одному нос разбил…

– Зачем? – спросила Маруся как-то обречённо и возражать не стала, когда Серега её под локоток подхватил и к двери потянул.

Иван молча руку высвободил и повторил вопрос:

– Зачем?

– Так… надо ж было как-то познакомиться… не, он нормальный парень такой. Он и предложил знакомство отметить. Шашлычка там пожарить. Слушай, Вань, а ты на баяне играешь?

– На баяне – нет. Но могу на арфе…

На Ивана посмотрели уже и Сабуров, и Маруся.

– Что? Бабушка очень переживала за мое культурное развитие…

– Ты это… – Серега осторожно по плечу похлопал. – Не обижайся… но арфа, как бы оно… не совсем то… да и нету у нас арфы.

И это не могло не радовать, потому что учителя, конечно, старались, почему-то решив, что раз у Ивана уши больше обычных человеческих, то и со слухом дела обстоят лучше, чем у людей.

С обычным оно-то да, верно.

Но с музыкальным всё оказалось сложно.

– А баян есть! – добавил Серега, отпустив Марусю, чтобы зайти за спину и в спину подтолкнуть. – Давайте, шевелите ногами… там ребята уже ждут… и Бер пришёл, с Таськой, но вроде они уходить намылились, так что двигайтесь бодрее, что вы как мухи сонные… слушай, а тут ещё родственница его приехала! Стёпку привезла. Правда, он сбёг.

– Почему?

– Да там… как-то вышло… он ехать собрался, встречать. А зелье откатило, его в медведя и перекинуло…

– Он ведь не остался дома? – Маруся спросила это как-то… обречённо, что ли?

– Ну… он хотел. А Стас сказал, что девчонку встретить надо, потому как мало ли, чего эти удумают… ну и Степку заклинило… полетел прямо… безголовый.

Это Серега произнёс таким тоном, что стало очевидно, что себя-то он безголовым не считает.

– Она его и сбила… а потом в машину загрузила… классная девчонка, кстати…

Иван не сомневался.

Хотя Дивнову он помнил робкой и стеснительной.

А она медведя вот… в машину…

– А Степан как?

– Как, как… как остановилась, так и сбёг. Стесняется очень, что от так вот… но ничего, мы тут с братьями подумали и решили помочь… в личной-то жизни.

Иван вздрогнул и мысленно порадовался, что у него вот лично братьев нет.

И помогать с личной жизнью некому.

И вообще…

За коровниками ровными рядами вытянулись палатки, причём какие-то одинаковые, точно с одного склада отгруженные. Впрочем, на палатки Маруся старалась не глазеть слишком уж пристально. Главное, что сразу перед ними обнаружился и костёр.

Несколько.

У главного сидел Петрович и, держа в руках алюминиевую кружку, о чём-то говорил с бородатым коротышкой.

– А, Марусенька… – тётка Анна выглянула из темноты, чтобы вручить корзину. – На вот, на стол поставь…

– Теть Ань, что тут…

– Посиделки, Маруся… просто посиделки… ничего такого, – тётка протянула руку, убирая с глаз Маруси прядку волос. – И умница, что пришла…

– Но… там… мама очнулась…

– Вот и хорошо. Я загляну, помогу.

– А…

– А ты тут посиди. Нехорошо, когда собрались все, а хозяйки нет. Неправильно это. Маме твоей тоже надо отдохнуть, отлежаться… переговорим опять же, о том, о сём… и ты вот дух переведи. Улыбнись.

– Улыбнуться? Там… там мой папаша объявился! И объявил себя главою рода… и наворотить он может многое… и Свириденко… и…

– И много чего иного, – согласилась тетка Анна. – Ты пирожки по корзинкам разложи.

– Вот так…

– А как ты хочешь? Дорогая, твоя мрачная физиономия ничего не изменит. И на папашу твоего не подействует, и на Свириденко. А вот им настроение попортишь. И себе. Жизнь… сложная штука. И проблемы всегда были и будут, разной степени тяжести, но чтобы с ними разобраться, нужны силы. А откуда их взять?

– Из пирожков? – не удержалась Маруся.

– И из них в том числе. Мои вот со щавелем и с ревенем. Помнишь, ты в детстве любила?

– Да я и сейчас… – Маруся ощутила такой знакомый сладкий запах и зажмурилась.

Где-то рядом раздался смех.

Зазвенела гитара, впрочем, сразу почти оборвавшись. Пахло дымом и людьми. И наверное, тетка Анна в чём-то права…

– Марусь? – Таська забрала корзину. – Знакомься, это Анна. Дивнова.

Девушка протянула ладошку.

Невысокая и такая… ладная?

Округлая?

Маруся тотчас ощутила укол ревности, потому что в ней-то не было ни ладности, ни округлости.

– Представляешь, этот гад в лес сбежал! Я на него Алёнке нажалуюсь… и ты, Ань, нажалуйся… а то я ненадолго тут. Бера и вправду проводить надо, чтоб не заплутал. Но потом вернемся, правда, если на курган, то долго выйдет…

– Ты бы переоделась, – проворчала Маруся, не зная, что ещё сказать.

– На себя посмотри, – Таська отмахнулась. – Хотя… ты ещё фоток наделай. Вань, тут же люди вокруг, это считается?

– Ещё как считается… – Иван улыбнулся. – Бер, может, с вами…

– Да не, – мотнул головой Бер. – Мы ж так, перетереть о том, о сём… туда и обратно.

– Мама сказала, чтоб на курган отвела. А там уже не наши земли и лучше и вправду ночью… Марусь, не стой столбом… в общем, мы пошли, а ты тут давай, за хозяйку.

Вместо корзинки всучили стопку тарелок.

– Я помогу, – робко предложила Анна. – А у вас действительно поле конопли есть? Синей? Эльфийской?

– Есть.

– А вы уже контракты заключали? Я понимаю, что это не совсем вовремя, но… дело такое…

Анна забирала тарелки с вершины стопки и расставляла на столах, которых вот только что не было, и вот уже они появились.

– …мой род готов дать рыночную цену, если содержание активных веществ более-менее соответствует. И я завтра проверю, если вы не возражаете… и мы могли бы подписать контракт. У меня хватит полномочий.

– На коноплю? Зачем она вам?

Вокруг ходили какие-то люди, с которыми Маруся знакома не была. Носили корзины и ящики. И кто-то резал хлеб, кто-то пластал сало…

До Маруси донёсся запах жарящегося мяса. И вправду шашлыки. И гитара уже звенела вовсю. А потом Нита, обычно тихая, самая неприметная из девочек, запела вдруг.

Звонким-звонким голосом.

Надо же. Маруся и не знала, что Нита умеет.

– Так… масло… – ответила Анна. – Или экстракт из сухого сырья. Только надо, чтобы экструдировали правильно. Но если свежее, то масло. Для косметики.

– Косметики?

Маруся чувствовала себя полной дурой.

Ну конечно, запах.

Крем.

Тот крем, который они с Таськой купили маме в позапрошлом году. В городе. В лучшем магазине. Их уверяли, что крем по эльфийскому рецепту и пах он волшебно. Ей ещё казалось, что никогда-то она этого запаха не забудет… а забыла.

– Ну да, вытяжки из эльфийской конопли очень популярны, хотя и дороги. Мы закупаем обычно там, но… квоты… и цена… и в целом там сложностей хватает. Почти всё международные концерны перехватывают, типа у них долгосрочные контракты и всё такое, а нам крохи достаются. И если у вас конопля есть…

– Конопля есть, – эта девчонка окончательно перестала раздражать. – Но… понимаете…

– Лучше на «ты».

– Понимаешь… она ведь может и не согласиться. Да и коровы у нас её едят.

– Коноплю? Синюю? Эльфийскую? – в глазах Анны читался ужас.

– Синюю. Эльфийскую… у нас и коровы тоже эльфийские.

Ужас сменился восторгом.

– И молоко от них…

Анна тихонько пискнула и шёпотом, словно боясь, что их подслушают, спросила:

– Продашь?

– Молоко?

– И молоко… хотя… тут ещё надо смотреть, с чем его мешать и получится ли стабильный состав сделать. Но коноплю… если хоть немного соответствует… ты просто не представляешь… это прорыв!

– И сколько вы готовы платить? – Маруся сунула тарелку в руки проходившему мимо парню, правда, водяничка тотчас перехватила и глянула этак, с укоризной.

Нечего чужих потенциальных женихов прикармливать.

– Смотря за что. Масло – самое дорогое, но его ещё отжать надо… но можно просто сухое, листья там, стебли… соцветия дороже потянут. Если живым сырьём, то… – Анна помялась, а потом назвала цену.

И добавила:

– Это честная! И спроси Бера, он наш род знает. Поручится!

А Маруся замерла.

С остатками тарелок. Это же… это…

– Вообще, конечно, можем и не потянуть, – призналась Анна. – С ходу-то… но если будет договор, то возьмём кредиты…

– Договоримся.

Выдохнуть.

И… и если всё так, то… с долгами есть шанс рассчитаться. Не сразу, конечно, но проценты закроются… и часть основного долга потихоньку гасить. За года три-четыре при хорошем раскладе вовсе избавиться можно. Или хотя бы дотянуть до окончания контракта на сыры.

– Завтра, – сказала Маруся решительно. – Завтра поедем и посмотрим…

Должно же им повезти?

Хоть когда-то?

Хоть в чём-то. Только Ваньку надо будет взять, пусть поинтересуется, насколько конопля не против будет сырьё поставлять…

Она огляделась.

И не обнаружила Ивана. Хотела обеспокоиться, но тут гитара заиграла что-то развесёлое, а её поддержал баян. В руку Марусе сунули стакан и голос Сабурова прогудел:

– Медовуха! Батя разрешил… для девиц.

И Анне выдали, велев:

– Пей…

А она отказываться не стала. И Маруся тоже. И вправду, смысл тосковать, когда смысла никакого нет. На последней тарелке, которую она в руках держала, сам собой появился шашлык.

И хлеб.

Пучок зелени, который Анна задумчиво жевала.

– Весело тут у вас, – сказала она.

Медовуха была лёгкой и сладкой, и почему-то вдруг в душе тоже стало легко, появилась непонятная уверенность, что всё-то наладится.

Обязательно…

– Ты себе не представляешь, насколько… – Маруся взяла веточку петрушки.

А гитара зазвенела по-новому, оказавшись в руках Невиды, впервые за долгое время вышедшей из тени. Волосы водянички отливали прозеленью, а с прядок капала вода, и значит, лето ей отведено последнее. Невида подняла голову и, поймав Марусин взгляд, улыбнулась. А пальцы побежали по струнам. И разве может гитара вот так, звенеть, что молодой ручеёк.