Текст книги "Прогулки с Хальсом"

Глава 25

Москва, ноябрь 2007 года

Антон сидел перед включенным компьютером и смотрел в пустой экран. Так он мог сидеть сутками. У него атрофировались все чувства, кроме недоумения и усталости.

То, что его пока не арестовали, было похоже на чудо. Следователь хотел сразу увезти Антона с собой, однако адвокат сумел переломить ситуацию. Клиента не арестовали. Уезжая, следователь метнул в Антона взгляд, полный отвращения, и тихо сказал:

– Не думайте, что вам удастся повторить старый фокус.

Антон не обиделся. Он понимал, что в глазах этого человека является выродком, богатенькой сволочью, купившей право безнаказанно убивать людей.

Антон поплыл по течению. Ролики в голове зашли за шарики и сильно ударили по тормозам. Следователь считал его симулянтом. Адвокат был человеком непредубежденным, поэтому, заглянув клиенту в глаза, предложил вызвать врача. Антон поспешно отказался и запретил адвокату употреблять слово «шок». Тот пожал плечами: хозяин – барин!

Когда Антона привели в квартиру Марика, труп уже увезли. Он стоял в прихожей и разглядывал неуклюжий абрис человеческой фигуры, нарисованный мелом. В душе ничего не шевельнулось.

– У господина Халецкого было оружие? – поинтересовался следователь.

Антон встрепенулся. Было. Наградной «макаров» генерала Воронина, который тот подарил Марку незадолго до своей смерти. Марик любил оружие: чистил его, любовался переливами света на гладкой холодной стали… Антон сообщил об этом следователю и с надеждой спросил:

– Может, он сам застрелился?

– Конечно, сам! – откликнулся следователь. – А потом сам проткнул свою руку ножом с вашими отпечатками! Да и пистолет успел куда-то заныкать после смерти. Не получается, Антон Аркадьевич!

Антон угрюмо поежился. Да, не получается. Следователь о чем-то пошептался со своими коллегами и обернулся к Антону:

– Вы не знаете, где господин Халецкий хранил свои картины?

Антон сосредоточился.

– Картины находятся в музее частных собраний. Дома у Марка оставался только автопортрет Хальса. Он висит в кабинете, над письменным столом.

Следователь указал на закрытую дверь комнаты.

– Здесь?

Антон молча кивнул. Следователь заглянул в комнату, словно хотел убедиться еще в чем-то, и невозмутимо проинформировал:

– Картины здесь нет. Когда вы ее видели в последний раз?

Антон очень долго вспоминал дату.

– Кажется, две недели назад. Попробуйте связаться с бывшей женой Марка. Она присутствовала при нашей последней встрече.

Антон отлично понимал, что следователь доберется до Полины и без его ценных указания. А это значит, что скрыть причину ссоры между друзьями не удастся.

– Кажется, эта картина раньше принадлежала вам?

Антон снова молча кивнул.

– Значит, вы ее продали?

– Я ее подарил.

Следователь слегка приподнял брови.

– Подарили картину, которая стоит…

– Да, да! – закричал Антон. – Я знаю, как дорого она стоит, не нужно мне напоминать!

– Не кричите, – спокойно осадил его следователь. – В конце концов, это ваше право. Господин Халецкий был вашим другом, помогал в трудных ситуациях… – Тут глаза следователя снова мягко сверкнули, и Антон понял, что он имеет в виду. – Естественно, что вы хотели его отблагодарить.

Антон понял, что он снова оказался в роли главного подозреваемого. Самое ужасное, что он ничего не помнил из событий того проклятого вечера. Воспоминания обрывал звук захлопнувшейся двери. А что было потом? Неужели он, напившись, решил выяснить отношения с бывшим другом? А если он и вправду?.. Нет-нет, это невозможно.

Шли дни. Антон сидел перед включенным компьютером и смотрел в пустой экран. Работать он не мог, но все равно каждый день садился за рабочий стол, как старый боевой конь, который из последних сил упорно тащится за затихающим звуком армейского горна.

За прошедшие три дня Антону по очереди позвонили Егор, Катя и Лина. Разговор шел по одному шаблону: звонившие сообщили Антону, что он кровожадная корыстная сволочь и убийца, и что они подали иск на возвращение коллекции законному владельцу. Антон молча слушал и так же молча клал трубку. Ему было наплевать на эту коллекцию. Ему было наплевать на все, даже на самого себя.

Слухи расползались со зловещей быстротой. Выходя из дома, Антон ловил на себе то испуганный взгляд консьержа, то прищуренные взгляды охранников. Соседи старались не входить с ним в лифт, поспешно здоровались и долго копошились в пустых почтовых ящиках. Антон не обижался. Он привык быть изгоем, просто сейчас статус… как бы сказать… утвердили официально.

Следователь появился на четвертый день после убийства. К удивлению Антона, он выглядел слегка растерянным. Вытащил из потертой черной тубы старый холст и развернул его на большом письменном столе. Антон мельком взглянул и отвернулся.

– Вы узнаете эту картину?

– Да, – ответил Антон. – Это автопортрет Франса Хальса, который я подарил Марку. Где вы его нашли?

– В багажнике вашей машины, – ответил следователь.

Настала напряженная тишина. Большие напольные часы в углу кабинета тикали так тревожно, словно отсчитывали время до взрыва. Антон подумал, что так или иначе, проклятая картина до него добралась и отомстила за пренебрежение. Чем не сюжет для очередного ужастика?

– Мне придется вас задержать, – произнес следователь.

– Задерживайте, – легко согласился Антон. Улыбнулся и добавил: – Вот и настал праздник на вашей улице!

Следователь нахмурился.

– Хотите сделать признание?

Антон пожал плечами.

– Я ничего не помню, зато теперь точно знаю, что Марка не убивал. Эту проклятую картину я бы не забрал ни за что на свете. Я ее ненавижу. – Антон снова пожал плечами. – Пишите, что хотите. Я все подтвержу.

Следователь выслушал бредовый монолог не перебивая. Сел на диван и сердито насупил брови.

– Черт, – сказал он. – В кои веки дождался праздника, и нате вам – никакого удовольствия. Мне не верится, что это сделали вы. В первый раз – да. Жену вы, конечно, своими руками не убивали, просто дали ей умереть. Я прав?

Антон отвел взгляд.

– Я прав, – ответил следователь вместо него. – Но в этот раз след ведет в другую сторону. Только куда? Антон Аркадьевич, у вас есть враги?

Антон тихо засмеялся. Следователь остановил его, подняв указательный палец:

– Минутку! Не торопитесь, подумайте хорошенько! Смотрите, как все складывается: нож взяли у вас на кухне. Отпечатки на рукоятке, естественно, ваши. Картину нашли в багажнике вашей машины. Мотивы убийства на выбор: либо ссора из-за женщины, либо корыстный расчет. Жена Халецкого рассказала о вашей… гм… связи…

– Это было сто лет назад, – перебил Антон. – С тех пор я держусь от Лины как можно дальше.

– Да, но Халецкий узнал о вашей интрижке меньше месяца назад. Полина Геннадьевна говорит, что он был сильно расстроен и даже прервал с вами отношения.

Антон кивнул. Ничего другого Лина сказать не могла, ее же просто распирает от ненависти! Ну и расчет налицо: если Антона признают виновным в убийстве, он не сможет ничего наследовать…

– Послушайте, если меня осудят, кому перейдут картины? – осторожно спросил Антон.

– Ага, поняли, наконец? – проворчал следователь. – Трудно сказать. Официально Халецкий еще не был разведен, так что все шансы у бывшей жены есть. С другой стороны, сомневаюсь, что другие наследники отступят без боя. Егор Николаевич и его сестра уже подали иски. – Следователь помолчал и спросил: – Так что? Ничего не хотите мне рассказать?

– Я ничего от вас не скрываю, – ответил Антон. – Я правда не помню тот проклятый вечер. Хочу вспомнить, но не могу. Может, попробовать гипноз? Говорят, иногда срабатывает.

– Показания под гипнозом не считаются законными.

Антон развел руками.

– Ну тогда я не знаю, как вам помочь. Извините.

Следователь с кряхтеньем поднялся с дивана, аккуратно вложил свернутый холст в тубу и сказал:

– Что же делать, поехали…

– Сколько мне могут дать? – спросил Антон из чистого любопытства.

– Понятия не имею, – ответил следователь. – Честное слово, если вас осудят, никакой радости мне это не доставит. Не ваших рук это дело. Но улики против вас, с этим не поспоришь.

Антон выключил компьютер, уложил в сумку самые необходимые вещи и вышел вместе со следователем из квартиры.

Харлем, сентябрь 1647 года
Великий философ

В толпе художников, собравшихся на художественную ярмарку, послышался шепоток. Из-за дома показалась знакомая фигура в коротком темном плаще и шляпе-котелке. Один художник подтолкнул соседа локтем, кивнул на приближающегося Франса Хальса и выразительно закатил глаза под лоб – явился, отставной генерал. Начинается смотр выставленных на продажу полотен.

– Постарел наш гений, – шепнул сосед.

«Еще как постарел», – подумал художник, рассматривая мужчину с густой сединой в поредевшей черной шевелюре. Неужели всего каких-то пару лет назад они вытягивались по швам, едва завидев этого человека? Неужели одно его слово могло разрушить чью-то профессиональную репутацию или, наоборот, вознести ее к небесам? Художник усмехнулся и незаметно покачал головой.

Хальс обвел собратьев по ремеслу внимательным взглядом, кивнул в знак приветствия и медленно двинулся вдоль ряда. Усталые темные глаза скользили от одной картины к другой, не задерживаясь. Художники настороженно наблюдали за первым посетителем художественной ярмарки. В их молчании чувствовалась нехорошая готовность огрызнуться на любое непонравившееся замечание.

Посетитель, однако, от замечаний воздержался. То ли почувствовал, что ему готовы дать отпор, то ли больше не полагался на непогрешимость своего мнения. Что и говорить, лучшие времена Франса Хальса остались в прошлом.

Огромный дом, в котором жила семья Хальсов, недавно выставили на продажу. Поговаривали, что художник хочет обеспечить своих детей при жизни и купить каждому достойное жилье. Но если так, куда же подевались баснословные гонорары, которые он, не стесняясь, требовал с заказчиков? Спустил денежки на пиво и дружков, вот куда! А рука, между прочим, уже не та, да и здоровье пошаливает. Говорят, что заказчики стали забывать дорогу к дому Франса Хальса. Что ж, поделом! Пожил в свое удовольствие, пора и другим освободить дорогу!

– Слышали последнюю новость? – спросил один художник, когда фигура в темном плаще скрылась из глаз. – Говорят, Хальс пишет портрет господина Декарта!

– Не может быть! – вырвалось у его соседа.

А кто-то запальчиво возразил:

– Отчего же не может быть? Франс Хальс по сей день лучший живописец Голландии.

– Ах, оставьте! – отмахнулся от него другой художник. – Лучший живописец Голландии господин Рембрандт. Вы знаете, сколько ему заплатили за «Ночной дозор»? По сто гульденов за фигуру. Когда это господину Хальсу предлагали такие деньги?

– Тихо! – шикнул сосед. – Идет Дирк!

– Ну и что? – удивился собеседник. – Наверняка он и сам это знает!

Дирк не стал останавливаться и вступать в разговор. Просто кивнул и ускорил шаг, стремясь догнать брата. В последнее время Франс стал сильно сдавать, и Дирка беспокоило его настроение. Ах эти проклятые сплетники! Неужели они не видят, что рука Франса все еще тверда, а глаз точен, как никогда в жизни? Завистливые сороки! Зря Франс совершает эти еженедельные прогулки, ничего, кроме огорчения, они ему не приносят. Сколько раз Дирк просил брата выбрать другой маршрут, но Франс хочет видеть, как рисуют другие художники. Зачем ему это – непонятно.

А что касается господина Рембрандта… Да, конечно, Дирк слышал о новой знаменитости. Слышал и о невероятной цене за портрет стрелков, заказанный для городской ратуши Амстердама. Что и говорить, большие деньги, Франсу таких никогда не предлагали. Конечно, Франс обиделся, раскричался, швырнул на пол мольберт с кистью… А потом собрался и потихоньку съездил в Амстердам. Это при его-то ненависти к переездам! Вернулся спокойный, даже какой-то умиротворенный. Дирк боялся расспрашивать брата, да это и не понадобилось. Франс сбросил с плеч дорожный мешок и спросил Дирка: «Сколько они заплатили этому парню? Сто гульденов за фигуру? – Покачал головой и добавил: – Жулики! Они должны были заплатить по тысяче!»

Нет, никогда Франс Хальс не знал, что такое зависть. Зависть – удел мелких душ, лишенных таланта, а истинный гений всегда справедлив. Впрочем, не объяснять же это собачьей своре, жадно вынюхивающей запах чужой неудачи!

Дирк ускорил шаг, догнал брата и взял его под руку. Франс заметно прихрамывал, видимо, разыгрались ревматические боли в ноге.

– Зачем ты вышел? – спросил Дирк. – Если у тебя разболится нога, ты не сможешь писать. Господин Декарт будет разочарован.

– Я смогу написать этот портрет, – уверенно ответил Франс, усмехаясь. – Уж постараюсь не доставить радости нашим коллегам.

Дирк довел брата до дома, закрепил на подрамнике новый холст, выбрал лучшие кисти. Не удержался и обвел тоскливым взглядом просторную мастерскую. Скоро со всем этим придется проститься. Дом стал им не по карману. Однако не стоит думать о печальном, ведь впереди встреча с одним из самых блестящих людей современности!

Рене Декарт приехал в Голландию, спасаясь от религиозных преследований. Во Франции знаменитый философ считался гугенотом, но Дирк сильно подозревал, что он вообще не верит в Бога. Не зря же господин Декарт так восхищается трудами их земляка Баруха Спинозы, который заявил, что Бог и Природа – это одно и то же! Возмутительное заявление. Даже родная еврейская община Амстердама, в которой состоит Спиноза, предала его анафеме за такое заявление. Что уж говорить об остальных добропорядочных горожанах?

Ну, верующий или атеист, господин Декарт был любопытной личностью. Он жил в Голландии уже несколько лет, очень быстро выучил язык, и общаться с ним было необыкновенно легко и приятно. Господин Декарт обладал блестящим чувством юмора как истинный француз, был дотошен в работе как немец, пил пиво как голландец, любил путешествия как англичанин и умел точно подмечать основные черты характера разных народов.

Вот этот человек сидит перед Франсом и говорит не умолкая:

– Удивительная страна, господин Хальс! Знаете, что меня поражает больше всего? Необыкновенная мания порядка, которая свойственна вашим землякам. Клянусь, я лично видел, как мостовую Брукса мыли щетками с мылом! Как вам это нравится, господин Хальс? Мыть с мылом мостовую, по которой ездят торговые повозки!

Декарт прищурил круглые птичьи глаза, короткий черный хохолок на его голове мелко задрожал. Франсу очень нравилось выражение удивления, не сходившее с лица его знаменитого заказчика. Пожалуй, нужно ухватить эту забавную черточку… А что касается мытья мостовой мылом и щетками, тут гость прав. Все приезжие поражаются чистоте голландских улиц, а голландцы, в свою очередь, поражаются их изумлению. Да разве можно доказать свою любовь к родине иначе, чем отмыв ее до блеска, украсив цветами и садами, застроив красивыми зданиями и дав каждой семье право на спокойную обеспеченную жизнь? День и ночь на улицах не замирала работа, города обустраивались, хорошели, расцветали в заботливых руках. Голландия расположена ниже уровня моря и из-за частых наводнений считалась страной, неудобной для жизни. Ну, родина есть родина, удобна она или нет. Голландцы засучили рукава и начали возводить искусственные земляные насыпи – польдеры. Только за последний год они отвоевали у моря почти пять тысяч гектаров, это ли не чудо?

Маленькая Голландия стала самой богатой страной Европы. В гавань Амстердама ежедневно приходят суда со всего света и уже оттуда развозят товар по другим странам. К услугам оптовых покупателей много банков, готовых ссужать кредитами под залог товара, начала свою работу сырьевая биржа. Все чаще сделки совершаются не на чистые деньги, а с помощью их бумажных эквивалентов: векселей, акций, облигаций и других ценных бумаг. Это не только удобно, но и безопасно, потому что купцам больше не нужно дрожать над кошелями с золотом. Поистине, Голландия стала мировым банкиром.

– Да, а виселицы вдоль дороги? – продолжал Декарт. – Друг мой, я насчитал двести виселиц по дороге в Харлем, и ни на одной из них не было свободного места! Мои спутницы – прелестные молодые барышни – как ни в чем не бывало уплетали краюшки хлеба с сыром, разглядывая то, что осталось от повешенных. У вас очень прожорливые вороны, – добавил Декарт, понизив голос, и передернул плечами. – Но объясните, друг мой, что все это означает?

– Это трупы разбойников, грабивших дилижансы, – ответил Франс, не прерывая работу. – По приказу муниципалитета их вешают на том же месте, где они промышляли. Как видите, отцы города не зря получают свое жалованье.

– Именно, именно! – с жаром подхватил Декарт. – Ваши дороги – это истинное удовольствие для путешественника: ровные, гладкие, безопасные… Мне понравилось все… конечно, кроме вида из окна. Но, впрочем, я живу в вашей превосходной стране всего три года. Возможно, еще через несколько лет я научусь воспринимать повешенных разбойников спокойно, как часть пейзажа. – Декарт остановился, с беспокойством взглянул на Франса: – Наверное, я утомил вас своей болтовней?

– Прошу вас, говорите, мсье, – отозвался Франс. – Вас интересно слушать.

Декарт вздохнул.

– Знаю, что изрядно болтлив, – признался он. – Но что поделаешь? Матушка говорила, что если я и дальше буду так расходовать воздух, то его придется ввозить во Францию из-за границы. А казна его величества – видит бог! – и без того пуста. – Декарт печально нахохлился и стал еще больше похож на большую встревоженную птицу. – Я тоскую по родине, друг мой. Жаль, что во Франции отсутствует разумная терпимость, принятая в Голландии. Оказывается, любая церковь может открыть здесь свой приход. Приходит чиновник из муниципалитета, проверяет, не противоречит ли вероучение конституции и законам Голландии, – вот и все! Уплатите в казну небольшой взнос и собирайте единоверцев, когда хотите и сколько хотите. – Декарт с восхищением покачал головой. – Невероятно! Меня приютила семья ван Форестов. Они, как вы знаете, католики.

Франс кивнул. Семья ван Форестов, пригласившая Декарта, принадлежала к самым богатым и уважаемым фамилиям Голландии.

– Вы не представляете, с каким тактом они относятся к моим чудачествам! Мне даже отвели специальную комнату для молитвы, чтобы я мог, не стесняясь, беседовать со своим Богом! Удивительно, удивительно… – Декарт обвел взглядом просторную мастерскую. – Перед отъездом из Франции меня предупредили, что голландцы относятся серьезно лишь к двум вещам: к Создателю и деньгам. Должен заметить, друг мой, что вы странный голландец. Во-первых, вы равнодушны к деньгам…

Франс оторвался от работы и с удивлением взглянул на гостя.

– Да-да! Заявляю это с полной ответственностью, потому что вы не назначили гонорар за портрет и не спросили, когда я смогу вам заплатить!

Франс улыбнулся. Действительно, не назначил и не спросил!

– Это первое, – продолжал Декарт. – Что касается отношений с Создателем… – Он снова обвел долгим взглядом стены мастерской, отыскивая несуществующее распятие. – … Не вижу, нет, не вижу. – Он спохватился: – Хотя простите, мой друг, наверное, я веду себя бесцеремонно.

Франс сделал небрежный жест:

– Не извиняйтесь, мсье, вы правы. Мы с Создателем не сходимся характерами и стараемся держаться друг от друга подальше.

Декарт громко расхохотался. Хохолок на его макушке разошелся веером и мелко затрепетал.

– Браво, мсье! Так мог бы ответить настоящий француз! Нет ли в вас галльской крови?

– Мои друзья называют меня цыганом, – ответил Франс и положил кисть. – Давайте сделаем перерыв и отобедаем. Моя жена будет чрезвычайно рада с вами познакомиться.

Они спустились в столовую, где их ждала Лисбет, одетая в парадное платье, оставшееся с лучших времен. Гость галантно приложился к ручке хозяйки и отпустил приличный случаю комплимент.

– Садитесь, прошу вас, – пролепетала Лисбет, указывая гостю на стул.

Она знала, что господин Декарт очень известный человек, что он занимается наукой и философией, поэтому страшно робела. Но гость вел себя на удивление просто, и Лисбет начала потихоньку оправляться от смущения.

– Боже мой, какой стол! – воскликнул Декарт, окинув восхищенным взглядом парадную сервировку.

Лисбет потихоньку вздохнула. Вся эта роскошь – серебряные приборы, тончайший фарфор, круглые рейнские чаши на широких ножках, высокие хрустальные фужеры, украшенные узорами, – все было описано судебными исполнителями и готово к распродаже. Но гостю об этом знать не следовало. Лисбет сделала Франсине незаметный знак. Служанка начала подавать обед.

– Восхитительно! – снова воскликнул гость, втягивая носом ароматные запахи. – А где же мсье Дирк? Разве он не будет обедать с нами?

– Он просил передать вам свои извинения, – поспешно ответила Лисбет. – Дирка вызвали по срочному делу.

Она постаралась произнести это обычным тоном, но Франс помрачнел. Дирк отправился к судебному исполнителю, чтобы обговорить детали распродажи имущества Хальсов. Торги должны состоятся через неделю, откладывать дальше невозможно.

Гость уловил мучительную паузу, повисшую в воздухе, и весело обратился к Лисбет:

– Вижу, сударыня, что вы решили сделать мне сюрприз и приготовили мои любимые блюда! Не нахожу слов, чтобы выразить свое удовольствие!

Лисбет покраснела. Все утро она провела за стряпней, взяв рецепты из французского кулинарного сборника «Превосходная школа служителя чрева». Декарт отведал телячье рагу под белым соусом и даже зажмурился от удовольствия:

– Изумительно! Госпожа Хальс, так вкусно меня кормили только в доме моей матушки!

Лисбет поблагодарила гостя взглядом и покосилась на новые столовые приборы. Мужчины пользовались вилкой – странным французским приспособлением для того, чтобы не пачкать руки. Лисбет ела, как принято в Голландии: придерживала пальцами кусок мяса и разрезала его ножом. Вилка была ей в диковинку. Она старалась есть поменьше, лишь подкладывала мужчинам вкусные кусочки. Впрочем, они были поглощены беседой и не замечали смущения хозяйки. А может, делали вид, что не замечают.

– Изумительно! – повторил гость, отпивая из рейнской чаши глоток крепкого портвейна. – Вас можно поздравить, господин Хальс, ваша жена великолепная хозяйка. Но знаете, сударыня, что меня смущает? – продолжал Декарт, оборачиваясь к Лисбет. – Во многих домах, где я бывал, хозяева так дорожат чистотой своей кухни, что не осмеливаются использовать ее для приготовления пищи. Они скорее предпочтут умереть с голоду посреди своих сверкающих котлов, чем приготовят блюдо, которое нарушит эту чистоту. Мне с гордостью демонстрировали чистоту кухни, столь же холодной за два часа до обеда, как и два часа спустя!

Лисбет только пожала плечами и улыбнулась. Что же тут удивительного? Главная гордость любой хозяйки – безукоризненная чистота ее дома. Многие семьи готовят себе еду в каком-нибудь темном закутке, чтобы не нарушить идеальный кухонный порядок. Неужели у французских хозяек заведено иначе? Наверное, да. Блюда, которые приготовила Лисбет, требовали большого умения, больших расходов и оставили после приготовления большой беспорядок. Лисбет хотела спросить, неужели французские женщины каждый день учиняют на своих кухнях такой погром, но не осмелилась.

Франс уловил затянувшуюся паузу и быстро вступил в разговор:

– Это еще что, господин Декарт! В доме есть две комнаты, куда я не входил ни разу! Моя жена открывает их два раза в год, чтобы убраться, а потом снова запирает на ключ.

– Это гостевые спальни, – объяснила Лисбет. – Разумеется, они всегда должны быть чисто убраны и готовы к приему гостей.

– Изумительно! – повторил Декарт в третий раз и бросил на стол скомканную салфетку. – Чем больше я узнаю ваши обычаи, тем лучше понимаю, почему среди голландцев так много долгожителей. Наверное, они боятся оставить без присмотра свои аккуратные дома.

Лисбет неуверенно улыбнулась. Гость пошутил и, сам того не зная, попал в точку. Отец Лисбет умер, дожив до девяноста лет, и перед смертью сто раз повторил жене, как она должна распорядиться оставшимся после него добром. А таких людей, как покойный Якоб Рейнирс, в Голландии очень много.

Франс спросил, не глядя на гостя:

– Как вы полагаете, господин Декарт, долгая старость – это награда или расплата за прожитую жизнь?

Гость стал серьезен.

– Не простой вопрос, господин Хальс, весьма не простой. Человеческий век длится примерно семьдесят лет или чуть больше того. Заметьте, друг мой, что примерно столько же длится любая историческая эпоха. – Декарт взял вилку и прочертил в воздухе треугольник. – Начало, подъем, спад… Счастливы люди, родившиеся одновременно с новой эпохой, пережившие ее подъем и умершие вместе со своим веком. А вот люди, пережившие свое время или родившиеся на стыке эпох, редко бывают счастливыми. Они чувствуют себя незваными гостями на пышном пиру… – Декарт беззвучно положил вилку на тарелку. – Нет, друг мой, не хотел бы я пережить свое время. Боюсь, что в новом веке мне будет весьма неуютно.

За столом наступило долгое молчание. Франс о чем-то тяжело задумался, глядя в пустую тарелку, гость тоже загрустил, обхватив худыми пальцами широкую ножку рейнской чаши. Облегчение внесло появление Франсины с большим кофейником.

– Кофе готов! – объявила Лисбет.

Мужчины шевельнулись, выходя из мрачного раздумья.

Конец обеда прошел в легкой непринужденной беседе. Господин Декарт много шутил, Франс охотно поддерживал веселье. Лисбет даже показалось, что мужчины специально избегают серьезных тем. Допив кофе, они снова удалились в мастерскую, а Лисбет с Франсиной начали убирать со стола. Управившись с посудой, служанка хорошенько отмыла пол, на котором башмаки гостя оставили грязные следы.

– Безобразие, – бубнила Франсина себе под нос. – Нет чтобы почистить обувь перед входом в порядочный дом! А еще ученый человек! И чему его только учили?

– Не ворчи, – рассеянно ответила Лисбет. – Дождь идет с раннего утра, ничего удивительного, что обувь пачкается. К тому же господин Декарт занят серьезными вещами, ему нет дела до чистоты.

Франсина чуть не выронила тряпку. Нет дела до чистоты! Да может ли такое быть?! Разве есть на свете вещь более серьезная, чем порядок? Она открыла рот, чтобы возразить хозяйке, но тут раздался стук в дверь. Франсина с досадой бросила тряпку на пол.

– Да что это за день! – заворчала она. – Снова несет гостей, и готова поспорить, что все они по уши в грязи! А я только что перемыла полы! Напасть на мою голову!

Не переставая ворчать, она распахнула входную дверь. На крыльце стоял бургомистр. В руках он держал большой зонт, с которого стекали дождевые ручейки.

– Мне нужно повидать господина Хальса, – сказал он.

Франсина быстро осмотрела его ноги. Так она и думала! Башмаки до самых пряжек облепила мокрая глина! Господи, и где мужчины находят столько грязи? Ведь город давно вымощен каменными плитами!

Франсина вздохнула. Нет уж, мыть полы в третий раз за день она не станет! Придется поступить с бургомистром так же, как с господином Хальсом, когда он является домой в грязной обуви. Ничего, не растает.

Не говоря ни слова, Франсина выхватила у господина ван дер Мера мокрый зонт и повесила его на специальный крюк возле двери. Затем она нагнулась, обхватила колени гостя, взвалила на плечо, как мешок, и потащила к лестнице. Испуганный бургомистр не издал ни звука. Служанка, пыхтя, взгромоздила свою ношу до середины подъема и опустила на ступеньку. Нет, до мастерской не донести, тяжеловата поклажа. Господин Хальс полегче будет.

Франсина ловко стянула с бургомистра заляпанные грязью туфли, выпрямилась, улыбнулась и сказала:

– Хозяин будет счастлив вас видеть, – повернулась к закрытой двери мастерской и завопила: – Господин Хальс! К вам пришел господин бургомистр!

Дверь открылась, на площадку вышел Франс. За его плечом маячило испуганное лицо Декарта.

– Что это было? – спросил бургомистр слабым голосом, кивая на Франсину, удалявшуюся с его башмаками.

– Это наша служанка, Франсина, – объяснил Франс так невозмутимо, словно гость этого не знал. – Господин Декарт, позвольте представить вам бургомистра Харлема полковника ван дер Мера.

Полковник ван дер Мер поднялся ступенькой выше и тут же остановился, заметив страшную вещь. Большой палец правой ноги продырявил носок и нагло высунулся наружу! Бургомистр быстро наступил левой ногой на торчащий палец и принял позу девицы, застывшей в очаровательном смущении.

– Прошу прощения за мой вид, – начал он ледяным тоном, с трудом сдерживая гнев. – Франс, твоя служанка утащила мою обувь!

– Наверное, Франсина только что вымыла полы, и ваши башмаки показались ей не слишком чистыми, – предположил Франс.

– Какая наглость, клянусь богом! – вспылил бургомистр, стараясь удержать равновесие. – И ты позволяешь ей совершать такие выходки?

– Да кто меня спрашивает? – удивился Франс. – Если я являюсь в грязной обуви, Франсина мгновенно хватает меня под коленки и тащит в мастерскую!

Бургомистр измерил взглядом расстояние от лестницы до входной двери и обиженно осведомился:

– А почему меня бросила на середине дороги?

– Видимо, у нее не хватило сил, – объяснил Франс. – Вы, господин полковник, не в обиду будет сказано, сильно раздобрели на муниципальных хлебах.

Бургомистр издал неопределенный горловой звук и сел на ступеньку. Его затылок начал медленно багроветь, левая нога по-прежнему прикрывала правую. Декарт беспокойно осведомился:

– Может, мне сходить за служанкой и попросить ее вернуть туфли?

Франс спустился и сел на ступеньку рядом с гостем.

– Не советую, – ответил он, оглядываясь на Декарта. – Как бы и вам, друг мой, не остаться без башмаков.

Декарт быстро скинул испачканные туфли и издал негромкий возглас смущения. Сошел вниз, сел рядом с мужчинами и вытянул худые ноги с торчащим наружу большим пальцем.

– Ведь думал сегодня утром, что нужно надеть целые носки, – заметил он вполголоса. – А потом решил, что такая мелочь недостойна внимания настоящего философа. Клянусь, ваша служанка преподала мне хороший урок!

Плечи бургомистра мелко затряслись. Сначала Николас ван дер Мер смеялся беззвучно, а потом захохотал в полный голос, хлопая по плечу бывшего солдата Франса Хальса. Они хохотали, вытирая слезы, струившиеся из глаз, останавливались, переглядывались и снова начинали хохотать.

А в это время Лисбет металась по кухне и кричала:

– Ты с ума сошла! Содрала туфли с самого господина бургомистра! Тащила его по лестнице, как мешок с трухой! Господи, спаси и сохрани этот дом, что же теперь будет?!

Франсина оторвалась от чистки грязных башмаков и вытаращила глаза. Да что такого особенного она сделала?! Всего-навсего избавила себя от ненужной работы. Но сказать ничего не успела, потому что госпожа Хальс выскочила из кухни и понеслась к лестнице. Нужно как-то задобрить оскорбленного гостя, попросить прощения, объяснить, что Франсина будет наказана…