Текст книги "Пожизненный найм"

ГЛАВА 8

Тот факт, что я отказался рисковать своей спокойной жизнью, вовсе не означал, что мой интерес к странным самоубийствам угас. Я продолжал следить за новостями – ждать, когда же в «Танит» кто-нибудь окочурится, и все пытался найти следы культа кровавой богини в этой компании. Мое поведение было похоже на поведение безнадежно влюбленного. Я приходил на работу и первым делом проверял, что нового пишут в сети про «Танит»? И потом я, с упорством маньяка, проделывал эту процедуру ещё множество раз за день. Можно было подумать, что «Танит» – это имя моей избранницы.

Однажды, как обычно разыскивая записи о корпорации, я наткнулся на резюме одной девушки, которая около года проработала в «Танит-групп» дизайнером игрушек. Не знаю, что такого она могла вытворить, что ей пришлось оставить компанию и искать работу вот так, через интернет. И я подумал, что может быть, я могу разузнать о тайном культе от неё? Понятно, что если она уже оказалась на улице, то терять ей нечего, и корпорацию она должна воспринимать как виновницу её разбитой карьеры. А значит, она может рассказать о чём-нибудь таком, о чем у сотрудников «Танит» не принято распространяться с посторонними. Я сохранил себе её адрес и стал придумывать правдоподобную легенду о том, кто я и почему меня интересует внутренняя жизнь «Танит-групп».

Легенда упорно не придумывалась, а через несколько дней о компании «Танит» говорили во всех новостях. Там произошел теракт.

На следующей планерке Аркадий Алексеевич посмотрел на меня задумчиво и сказал:

– А всё-таки неплохой ты спец, Никита. Есть у тебя какое-то собачье чутьё. Теракт – это тебе конечно не хиромантия, но жмуров и вправду во-оо, – он провел ребром ладони по кадыку.

Меня его похвала нисколько не порадовала. Вряд ли теракт был связан с жертвоприношениями, хотя… Так или иначе других трупов пока не было и это заставляло меня сомневаться в обоснованности моей теории. Не уж-то просто череда совпадений?

Вопреки своему обещанию поручить «Танит-групп» мне, Аркадий Алексеевич, заявив, что дело слишком серьезное, и меня с моими завиральными идеями к нему лучше не подпускать, отдал его Сереже Дрожжину. Сережа Дрожжин – тощий, болтливый и нагловатый тип, с которым я, тем не менее, был в хороших отношениях. Я решил, что если хочу что-нибудь разузнать о том, что произошло в «Танит-Групп» 24 августа, да и вообще разведать как можно больше о корпорации, будет не лишним наши отношения ещё сильнее укрепить. Сделать это было несложно, потому как Дрожжин был любителем крепкой алкогольной продукции, прежде всего рома, и об этом в отделении всем было известно. Он употреблял её, обычно, в терапевтических дозах после работы и в ударных – в выходные. По понедельникам у него частенько бывал жалкий вид. Как-то раз он упомянул, что очень любит Appleton Estate Reserve – ром восьмилетней выдержки старейшего на Ямайке производителя, но уж очень цена кусается, а жена, если он такие деньги отвалит, укусит ещё больнее. Поэтому приходится каждый раз ждать, пока кто-нибудь раскошелится и подарит на день рождения, но день рождения, увы, бывает только раз в году, да и не каждый год радуют стоящими подарками. Я запомнил этот его монолог, потому что у меня вообще цепкая память на мелочи. Иногда я, забываю важное, самое главное из разговора, но помню незначительную его часть, которая, тем не менее, как-то характеризует для меня человека.

Итак, в выходные я залез в интернет, нашел магазин элитного алкоголя и заказал бутылку Appleton Estate Reserve. А в понедельник днём, встретившись с Дрожжиным в туалете, я как бы невзначай сообщил ему, что у меня бутылка, вроде бы, неплохого рома и я размышляю, не распить ли её в один из ближайших вечеров. Дрожжин, который в этот понедельник не страдал от похмелья, поскольку в выходные у его маленького сына поднялась температура, с величайшей заинтересованностью спросил, что за ром и что за повод – ведь я никогда не слыл в отделении любителем алкогольных посиделок. Я что-то наплел про хандру, мрачную погоду и прочую ерунду, ему, конечно, всё это было абсолютно безразлично, он уже прикидывал что-то в голове и спросил: «Слушай, а может в пятницу после работы? Что б ничто, так сказать, не довлело над нами». Я согласился.

С этого началась наша с Дрожжиным «дружба».

Дрожжин оказался не совсем таким, каким виделся мне издалека. То, что я принимал за нагловатость, оказалось напускным. Он был ограниченным, но добродушным человеком. Весьма заурядным любителем уютных кухонных посиделок и грошовой философии, базирующейся на трех цитатах из Омара Хайяма. Любовь к рому и ещё к животным (эта вторая любовь выражалась в том, что он уже несколько раз сводил сына в зоопарк и каждую субботу смотрел передачу «Прекрасные и опасные», где рассказывали о диких зверях) – вот, пожалуй, два самых выдающихся его свойства.

Мне такие люди никогда не были интересны, в тоже время я и не считал никогда, как некоторые, что заурядный мещанин непременно должен вызывать презрение, что на него нужно смотреть так, как смотрят на туристов со своих пьедесталов бронзовые памятники. В конце концов, Дрожжин был своего рода атлантом, одним из многомиллионной армии, которая суммой своих плеч поддерживала повседневность. И если бы не они, повседневность, безусловно, рухнула бы и в одно мгновение чудовищной своей массой придавила бы всех нас. И в образовавшемся паштете уже всё равно нельзя бы было отличить, кто как Данко прокладывал дорогу в светлое будущее, кто читал в оригинале Йетса, а кто в это же самое время болел за ЦСКА.

Подвыпивший Дрожжин охотно болтал со мной про работу, и для меня это было самое главное. Учитывая его словоохотливость мне достаточно было завести тему, а дальше просто кивать и поддакивать, и все, что он знал про «Танит-Групп», террористов, архитектора Лию Галаган, которую он допрашивал, узнавал также и я. Он был похож на водопроводный кран, который даже откручивать не надо – достаточно просто руки поднести, и вода польется сама. Проблема только в том, что к культу Танит весь этот словесный потоп не имел ни малейшего отношения.

И тогда я снова вспомнил о той девушке, чье резюме нашел в Интернете. И написал совершенно идиотское письмо.

«Здравствуйте!

Извините, что вторгаюсь в Ваше личное пространство, хотя мы не знакомы.

Я аспирант Института социальной психологии и изучаю явление корпоративных культур. В данный момент я собираю информацию о корпоративной культуре корпорации «Танит-Групп». Кое-какая официальная информация у меня уже есть, но мне бы хотелось чего-то в меньшей степени рассчитанного на внешнего наблюдателя, хотелось бы «пощупать» культуру «Танит-Групп» изнутри. И мне подумалось, что наиболее непредвзято об этом может рассказать человек, который недавно работал в корпорации, но в данный момент работает в другом месте и может посмотреть на ситуацию и отношения внутри «Танит-Групп» со стороны. Именно поэтому я решил обратиться именно к Вам – нашел в Интернете Ваше резюме и увидел, что у Вас именно такая трудовая биография. Из резюме же я узнал и Ваш адрес. Так что, в моей просьбе нет ничего официального, и вы, конечно, можете отказаться. Но если у Вас найдется немного свободного времени, и Вам не жаль пожертвовать им ради науки, то я был бы Вам безмерно благодарен и был бы рад услышать Ваш рассказ о такой корпоративной культуре «Танит», какой она представилась Вам.

С уважением, Никита Селиверстов».

Мне казалось, что это самое дурацкое письмо из всех, что мне когда-либо приходилось писать. Особенно ужасной мне представлялась фраза о жертве ради науки. Но придумать что-то лучшее у меня не получалось. Я перечитал послание ещё раз десять, при каждом чтении мучительно морщась чуть ли не после каждого предложения. И споткнулся о новую проблему. Ведь мало письмо написать, надо ещё придумать, что указать в теме, иначе она может подумать, что это спам и не открыть моего бреда вовсе! «Вопрос по резюме»? «Просьба чокнутого аспиранта»? Перебрав десяток вариантов, в конце концов, я решил, что даже если она уже не ищет работу, письмо, в теме которого будет ссылка на резюме, она наверняка откроет. Поэтому я озаглавил свой шедевр эпистолярного жанра: «По поводу Вашего резюме». И, пробормотав что-то вроде: «ну, будь что будет», отправил по указанному электронному адресу. Я был почти уверен, что мне никто не ответит. А если даже вдруг она ответит и даст свое согласие, то как мне обойти все те щекотливые моменты, все те капканы, которые я сам себе этим письмом расставил? Во-первых, раз я аспирант, то логичнее всего было бы пригласить её в институт и пообщаться там. Сделать этого я, естественно, не могу – в институте никто обо мне слыхом не слыхивал. В такой ситуации непринужденно бросить охраннику на входе: «Как поживаете, Иван Кузьмич? Девушка со мной» и потом засесть в пустой аудитории вряд ли реально. Во-вторых, что, если она спросит у меня аспирантский билет? И, в-третьих, что я буду мямлить, если она окажется любопытной и попросит поподробнее рассказать о моих исследованиях, о моей научной работе? И хотя сама вероятность её положительного ответа была, по моему убеждению, ничтожно мала, я не мог не думать о том, как странно я буду выглядеть, если она поймет, что я не аспирант. Радует только одно – если она решит, что я маньяк и сдаст меня в полицию, то там-то уж я точно смогу предъявить «правильное» удостоверение…

***

– Лия, приезжайте завтра ко мне в офис, я хочу представить вас одному человеку. Думаю, вам будет очень полезно с ним пообщаться-познакомиться. В пять часов вечера вы свободны?

Лия растерялась от неожиданности. За прошедшую неделю она уже и думать забыла о Костроме, во всяком случае никак не ждала, что он ей ни с того ни с сего позвонит.

– Вроде бы… – неуверенно протянула она в трубку и хотела спросить, о каком человеке идет речь, но не успела открыть рот, как снова заговорил Кострома.

– Прекрасно, я пришлю за вами машину. Говорите адрес.

Лия машинально продиктовала адрес и без паузы, чтобы Кострома снова не опередил ее, выпалила: «А что это за человек, с кем вы собираетесь меня знакомить?».

– Человек, у которого есть для вас предложения. Ждите машину в полпятого. До завтра.

И прежде чем Лия успела попрощаться в ответ, в трубке заныли гудки.

***

«Нефтеальянс» был самой богатой организацией в стране.

Лия привыкла думать о нефтяниках, как о людях, живущих на широкую ногу. Поэтому она ждала, что небоскреб, принадлежащий властелинам черного золота, как минимум обит изнутри красным бархатом и устлан ковровыми дорожками.

Или наоборот оборудован и оснащен по последнему писку технологической моды. Интерактивны там даже пол с потолком, не говоря уже о стенах. Каждый цветочек и травинка вырабатывают электричество, а на крыше разбит глициниевый сад, копия японского парка цветов Асикага, и стоянка для гибридных автомобилей. Так себе Лия это представляла.

Что касается кабинета Костромы, то он, конечно, как в кино. Огромный, с окном во всю стену, из которого открывается панорамный вид Нью-Йорка. То есть в кино – Нью-Йорка, а у Костромы – Москвы. На стенах картины и каждая стоит как крупный здоровый половозрелый слон. То есть, как минимум, Жан Коро. А, может быть, и целое стадо слонов среди них затесалось. И плещется в морских водах Айвазовского.

Действительность Лию разочаровала. Самые обычные, обшитые пластиком стены, в лифте даже зеркала нет, зато орет корпоративное телевидение. Весит плакат с перечеркнутым юникомом, прямо как в самолете, и ниже подпись: «Увидел, как коллега пишет сообщение в рабочее время? Дай знать менеджеру по персоналу!».

Этаж, на котором располагался кабинет Костромы, одно сплошное огромное поле, на котором рядами, как какая-нибудь капуста, растут над столами головы офисных клерков. Ряды разделены низкими стеклянными заборчиками, но и те не для того, чтобы отгораживать сотрудников друг от друга. Скорее для того, чтобы было куда крепить воззвания: «Разбуди соседа – увеличь корпоративные доходы!». А под ними рисованные картинки: к примеру, клерк, считающий ворон за окном, и другой, сознательный, поднесший к его уху огромный трясущийся будильник.

Кабинет Костромы оказался размером с Лиину кухню. Вся обстановка в нем сводилась к двум самым обычным офисным столам, креслу и нескольким стульям. В нем действительно было панорамное окно, но оно было единственным, что в этой комнатенке стоило внимание. Лия стояла и смотрела на город с высоты двадцатого этажа. Кострома ещё не приехал с какой-то встречи и её попросили подождать. Совсем недалеко торчала сталинская высотка на Баррикадной, Лия машинально поискала глазами остальные шесть. Потом стала наблюдать за пушинками, которые медленно, но целенаправленно поднимались к облакам в воздушных потоках. Белобрысая секретарша принесла кофе в некрасивой белой чашке. Кофе оказался слишком крепким и горьким. Лия уже жалела, что согласилась приехать. Только зря потеряла столько времени.

«Кто он вообще такой, этот Кострома? – с досадой думала она, – На визитке даже должности нет. И почему я должна его ждать? Это что, такой дешевый способ продемонстрировать, какая он важная птица?». Она ещё раз в деталях изучила кабинет, поразглядывала одинокое растение на подоконнике, которое напоминало лопух и, судя по всему, никогда не цвело. Она подумала, что самым разумным будет встать и уйти, в конце концов, она не обязана ждать здесь до ночи. Но когда она уже совсем собралась это сделать, Кострома, наконец, вошел в кабинет, а вместе с ним высокий пожилой мужчина с огромными, мушкетерскими усами.

– Соскучились? – вместо приветствия спросил Кострома, – знакомься, Михаил Валерьевич, это Лия Галаган, талантливый архитектор. Я тебе рассказывал про новый концертный зал «Танит-Групп», так это ее работа.

– А, вот зачем ты меня к себе заманил! – мушкетер преувеличенно галантно поцеловал Лиину руку, протянутую для рукопожатия, – Знаете, Лия, мы сейчас готовим конкурс проектов строительства нового здания управления спецпрограмм президента России. И я как раз ищу победителя, – и тут Михаил Валерьевич совершенно неожиданно развеселился, озоровато подмигнул Лии и залихватски огладил усы.

– Миша – мой старый друг и работает в управлении спецпрограмм, – объяснил Кострома.

Лия с раздражением наблюдала, как седовласый Миша молодцевато оседлал офисный стул. «Дедуля, ты в зеркало то когда в последний раз смотрел? Тебе лет-то сколько, не припоминаешь? – с неприязнью подумала она, – тебе бы уже кресло-качалку присматривать, а не с девушками заигрывать».

– А давно вы объявили о конкурсе? Просто я за архитектурными конкурсами слежу, но о таком как будто бы не слышала.

– Правильно. Мы пока его готовим. Прежде чем объявлять, нужно определиться с победителем.

– Но ведь победитель должен сначала ознакомиться с условиями, разве нет? – и Лия тоже улыбнулась, невольно подстраиваясь под шутливый тон пожилого мушкетера в деловом костюме. Хотя на самом деле она не вполне понимала, действительно ли ей что-то предлагают или это просто такой неудачный стеб.

– С условиями мы вас обязательно ознакомим. А сейчас я бы пошел перекусить. Вы как на это смотрите?

Кострома, который уже успел усесться в свое кресло и что-то просматривал на мониторе, встрепенулся.

– Хорошо бы. Лия, вы ведь нам составите компанию?

Лия ожидала, что сейчас они потащат её в ресторан. «Плюс дорога обратно, то есть дома я буду не раньше, чем часа через три, – уныло заключила она. – С другой стороны, хотя бы не придется готовить ужин».

Серебристый лифт вез их на первый этаж. На экране во всю ширину стены плыли три колонки с цифрами – видимо, котировки акций, потом откуда не возьмись в кадр впрыгнул симпатичный молодой человек, похожий на лииного парня институтских времен, в строгом синем костюме, но разноцветном галстуке. Тыча пальцем в строку таблицы, он принялся неестественно энергично вещать: «На момент закрытия торгов наши акции потеряли 0,14% стоимости. Твой лишний перекур стоил 280 млн. долларов!».

Последовал ли за этим рецепт, как бросить курить, призыв забросать курящих коллег камнями или номер кабинета, где выдают антиникотиновые пластыри Лия так и не узнала. Двери лифта мгновенно разъехались, намекая, что твоя святая обязанность – взять низкий старт, бежать изо всех сил, пока компания не разорилась вконец. Поскольку часы в этих стенах не тикают, а звенят монетами и шуршат зелеными купюрами.

Кострома с мушкетером Мишей пропустили Лию вперед, и она прямиком зашагала к выходу. Оказалось, что зря. Вместо этого Кострома провел их через холл, потом коротким коридорчиком и распахнул дверь в большое белое помещение, которое на поверку оказалось столовой. За несколькими столиками сидели клерки с ноутбуками, пережевывая пищу и информацию одновременно. За столом возле окна, выходящего, по всей видимости, в корпоративный сквер, компания из нескольких солидных азиатских мужчин громко обсуждала что-то не то по-китайски, не то по-корейски. А за длинной стойкой раздачи, подбоченясь и улыбаясь, уже поджидала их сдобная женщина в белом фартуке. Лия, которая могла предположить все что угодно, но только не то, что они пойдут в столовую, растерялась от неожиданности, и робко, точно детдомовец в «Метрополе», вслед за Костромой направилась к стопке подносов.

– Галенька, что вы нам сегодня посоветуете? – обратился Кострома к женщине в фартуке, и она принялась тыкать в лоточки и перечислять блюда и ингредиенты.

Около полуночи Лия, наконец, забралась под одеяло. Она полулежала на спине, держа планшет на согнутых коленях, и пролистывала дневные новости. Сильным штормом смыло немецкий остров Зюльт, исследовательский центр Эймса сообщает, что участники экспедиции на Марс окончили работы по монтажу первой очереди генератора искусственного магнитного поля, легендарный израильский футбольный нападающий Мордехай Шпиглер выступил на открытии 35– ых Олимпийских летних игр в Рамат-Гане…

Уже в полудреме, перед тем, как оттолкнуться от пирса и отправиться в свободное плавание по открытому морю снов, Лия по инерции смахнула очередную страницу и увидела фотографию, на которой Грушин и Кострома жали друг другу руки. Сегодня днем президент России Сергей Грушин встретился с вице-президентом «Нефтеальянса» Аркадием Костромой. В ходе встречи обсуждалась судьба российской нефти на мировом рынке.

«То есть он был у Грушина, а я сидела у него?» – догадалась Лия. Она хотела подумать об этом более обстоятельно, но воображение уже перенесло ее в кабинет Костромы. «Зачем же он выращивает лопух на подоконнике?» – удивилась Лия, все ещё пытаясь вспомнить, почему она здесь оказалась. Но вспомнить ей ничего не удалось, потому что ее лодка медленно удалялась от берега.

***

…Они с Костромой неслись на оленьей упряжке по припорошенной снегом лесотундре, а за ними гнались разъяренные индейцы на лошадях. Лия долю секунды попыталась понять были ли это апачи-команчи-ирокезы или другие какие шошоны, но потом сообразила, что в племенах натуральных американцев она разбирается не лучше, чем в отечественных хантах и мансях, то есть, никак, и поплыла дальше.

Несмотря на холод, индейцы, как и положено дикарям, были полуголые, в одних белых меховых жилетах. Пугая боевой раскраской на лицах и издавая традиционный индейский клич, они обстреливали упряжку из луков и метали в сторону Лии и Костромы томагавки. Когда недалеко от Лииных ног, укутанных мягкой звериной шкурой, воткнулась стрела, она, кивнув в сторону лежащего в упряжке укороченного автомата, спросила:

– А почему мы не отстреливаемся?

– У меня лицензия на отстрел просрочена, – ответил ей Кострома. – Ты потерпи немного, уже совсем близко резиденция президента. Сейчас продлим у него лицензию, обратно веселее поедем.

Лия еще плотнее укуталась в шубу и стала ждать. Мимо проплывали кривые, сгорбленные елки, похожие на ведьм в старомодных зеленых пальто. Попадались усыпанные красными ягодами рябины. На одной такой рябине Лия разглядела навесные замки и разноцветные ленточки, которые весело развевались на ветру. «Вот куда теперь свадьбы возят, оказывается», – подумала она, и в этот момент олени стали замедлять ход, а индейцы куда-то исчезли, видимо, отстали.

Кострома молча вылез из упряжки, Лия поспешила за ним. Посреди лесотундры стояла одинокая, маленькая, покосившаяся деревянная избушка с белыми тюлевыми занавесками в окнах. «Пока мы будем исследовать эту холобуду, индейцы точно нас нагонят и возьмут в кольцо. Тогда придется отстреливаться без лицензии», – с тревогой подумала Лия. Кострома толкнул деревянную дверь на массивных проржавевших петлях и они оказались в тесной комнатушке. На стене напротив входа висела икона «Царь-страстотерпец Николай», под ней стоял некрашеный деревянный стол, а подле него длинная лавка. Больше ничего не было, только большой пузатый самовар на подоконнике. На лавке спиной к ним сидел какой-то человек в невзрачном сером наряде, напоминающем монашескую рясу. Услышав за спиною шум, он, не оборачиваясь, поднял вверх указательный палец в предостерегающем жесте.

– Сергей Борисович, это я, Аркадий, – ответил ему на это Кострома.

– А, Кострома, – радостно отозвался незнакомец, вставая.

Лия уставилась на хозяина и даже онемела от удивления. Это был Грушин! «Так вот она какая, резиденция президента!», – пронеслось у нее в голове. «А говорили – дворец за миллиарды, экзотические птицы в золотых клетках, раковины из горного хрусталя…»

– Может, молока выпьете с дороги? – Грушин отступил от стола, и оказалось, что на нем, на этом самом столе, стоит белая пластиковая бутылка и граненый стакан с остатками молока. Тут же было несколько чистых стаканов, перевернутых вверх донышками.

– Нет, спасибо, мы проездом, нам лицензию продлить надо, – Кострома достал из нагрудного кармана какой-то мятый листок, расправил его и протянул Грушину. Грушин, не глядя в листок, подмахнул свою подпись.

Лия все ещё не вполне пришла в себя, а Кострома уже тянул ее обратно на улицу. Около упряжки она оглянулась на избушку и только сейчас заметила, что на крыше, золотясь в лучах солнца, медленно поворачивается на ветру массивный золотой флюгер в виде двуглавого орла.

– Как будто леденец воткнули, – почему-то произнесла Лия в пространство и проснулась.

***

На следующий день после теракта Федя проснулся непривычно поздно, часов в пять вечера, когда все, даже самые закоренелые трудоголики, уже съели свой бизнес-ланч: кто-то из трех блюд в прохладном кафе, кто-то из пары домашних котлет на офисной кухне, а кто-то и резиновую лапшу из пластмассового стаканчика не отрываясь от монитора.

Какое-то время Федя лежал на спине и неподвижно смотрел в белый потолок, на тонкую извилистую трещину, которая еле заметно и неведомо когда проступила прямо над его кроватью. Вставать было незачем, и даже просто двигаться не хотелось, и Федя пытался припомнить, что снилось ему ночью. Но, несмотря на неясные, тревожные образы, которые все ещё метались в его голове, как обрывки взорвавшегося воздушного шара, он не мог вспомнить ничего связанного, кроме барханов какой-то непроглядной, вязкой, зыбучей темноты.

В квартире было тихо, и только в ванной из неплотно закрытого крана, издавая однообразный звук, падали тяжелые капли воды. Федя перевел взгляд на окно. В его детстве все лето окна в их крохотном глинобитном доме были открыты, и в них зеленел большими пахучими листьями грецкий орех. Но сейчас за плотно задраенным пластиковым стеклопакетом Федя увидел тоскливую, непрозрачную пелену белесого дыма, сквозь который еле-еле проступали очертания дома напротив.

Как и почти каждое лето многие годы подряд в окрестностях города что-то горело – то ли лес, то ли торфяники, то ли чьи-то дачи. Откуда это что-то бралось – понять было нельзя, потому что по разумению простого человека все должно было выгореть под корень уже лет десять как. Возможно, оно отрастало в те редкие лета, когда МЧС особо тщательно ужесточало пожарный контроль – в смысле, выдавалось необыкновенно холодная, дождливая погода. Но такие года бывали нечасто, а к пожарам все уже настолько привыкли, что ещё в мае вместе с шортами привычно доставали респираторы. Для тех, кто не любит два года подряд ходить в одном и том же, респираторы продавались на каждом шагу: рядом с жевательной резинкой в супермаркетах, в сигаретных ларьках, даже бабушки вместе с лесной земляникой и грибочками торговали ими возле выходов из метро.

Правда, повседневные респираторы стали не такими, как раньше. Китайцы, что производили их на подмосковных заводах, изгалялись на все лады: оранжевые для оригиналов, белые с кружевами для мечтательных тургеневских барышень, небесно-голубые с бусинами для романтических натур, блестящие – под вечерние платья. А ещё совмещенные с длинным намордником для немецких овчарок, крохотные, с алыми лентами, для собачек чау-чау, пахнущие колбасой для строптивых котов. Может быть, они, производители респираторов, и устраивали ежегодное аутодафе, обложив город сухим хворостом, облитым жидкостью для розжига?..

Федя все смотрел и смотрел на молочную пелену за окном, а вода в ванной навязчиво капала, но даже встать и закрутить кран казалось ему сложным, долгим и совершенно ненужным делом. «Как странно, – подумал Федя. – Только один день я не встал по будильнику и не пошел на работу и вот уже настолько деградировал и обленился, что не могу дойти до ванной. Человек должен каждый день доказывать, что он человек, – вспомнил он слова отца. – Что же будет через неделю, месяц? А впрочем, какая теперь разница…». И все-таки, подстегиваемый воспоминанием об отце, он заставил себя сесть на кровати. На стуле рядом с изголовьем был аккуратно развешан корпоративный костюм Танит, Федя глянул на него, и ему захотелось лечь обратно, укутаться одеялом, засунуть голову под подушку. Но вместо этого он машинально потянулся за юникомом, чтобы узнать время. Было шесть вечера.

Ещё два дня назад, обнаружив это, Федя бы ужаснулся и пулей вылетел из-под одеяла, но сейчас это оставило его абсолютно равнодушным. Он положил юником обратно и сел на постели, скрестив ноги, словно собирался медитировать. В голове было также мутно, как за окном. Мысли, спутавшиеся за ночь и не подгоняемые никакой нуждой, ворочались медленно и тяжело. Наконец, Федя встал и первым делом включил на кухне телевизор, чтобы не было так тихо и пусто. Потом он умылся, налил себе кофе и стал проверять почту. Ещё вчера, глубокой ночью, Федя нашел у себя в ящике письмо от Валеры, который как ни в чем не бывало, будто они и не ссорились, в своем обычном шутливом тоне спрашивал, удалось ли красной шапочке доставить корзинку с дарами бабушке, и не тронул ли её серый волк. Федя в сердцах описал другу, что произошло на Дне корпорации и что он совершенно не знает, что теперь делать. В тайне от самого себя, он питал безумную надежду, что изворотливый, хитрый Валера найдет какой-нибудь выход, предложит спасительное для Феди решение. Теперь он открыл почту, увидел Валерин ответ, и сердце его забилось. Но письмо оказалось неожиданно коротким, всего в одно слово. «Сочувствую». И точка. Чтобы это значило?

Но даже это не убило Фединой безрассудной надежды. Зная, что Валера освобождается в шесть, он набрал его номер. Валера не сразу взял трубку, и голос у него был недовольный. Федя объяснил ему, что очень хочет увидеться, потому что ему, Феде, срочно нужен Валерин совет.

– Извини, но я не могу. Ты-то теперь можешь целыми днями прохлаждаться, а у меня работы много. Меня всего неделю, как в компанию пригласили.

– Может тогда в воскресенье? – не сдавался Федя.

– В воскресенье у нас корпоративные шашлыки.

– А в следующее?

– Слушай, мне сейчас очень неудобно разговаривать. Ты когда из Москвы уезжаешь?

– Не знаю… – не сразу ответил растерявшийся Федя.

– Так ты решай, а я потом тебе позвоню. Давай.

Он хотел нажать отбой, но Федя его остановил.

– Подожди секунду, не вешай трубку.

– Ну что ещё?

– Помнишь, ты говорил, что если я провалюсь, ты меня возьмешь к себе в содержанки? – спросил Федор в каком-то отчаянном порыве, словно за соломинку хватаясь.

Валера на несколько мгновений замолчал. Потом он усмехнулся:

– С такой памятью – и безработный! Мир несправедлив!

И прибавил:

– Только ты поздно решился – все вакантные места заняты. У меня появился парень. Ну все, давай, пока, – и в трубке безразлично запели механические короткие гудки.

Федя, словно не веря своим ушам, слушал их ещё с полминуты. Потом он открыл папку с контактами. Большая часть занесенных туда фамилий принадлежали его коллегам из «Танит-Групп». Еще человек десять – институтские знакомые, которые, после окончания альма матер не позвонили Феде ни разу. Ещё трое – были его школьные приятели, но звонить им теперь, через шесть лет, чтобы пожаловаться на судьбу было бы полным безумием. Оставались родственники. Наверное, если бы Федя позвонил матери, она, хоть и поворчала бы вначале, потом всё же взялась бы его утешать. Но он, стесняясь своей провинциальной родни, их деревенских тюлевых занавесок и забот об одних только огурцах, с момента своего приезда в столицу, отстранился от нее, насколько только мог. Он старался ничего и никому про родственников не рассказывать, ни разу не ездил домой на каникулы, и никогда не разговаривал с ними по телефону больше двух минут, ссылаясь на то, что он очень занят. Он так усердно делал вид, что появился сам по себе, без участия своего провинциального прошлого, что отчасти и сам поверил в это. Нет, он не стал звонить матери. Он пошел на кухню, открыл дверцу под раковиной и бросил юником в мусорное ведро. Этот вызывающе детский поступок принес ему облегчение. Хотя был ли этот поступок его собственным поступком, или он просто бессознательно подражал герою какого-нибудь фильма?…

Затем Федя наскоро оделся, дошел до остановки и сел в первый подвернувшийся автобус. На конечной он вышел и побрел пешком. В белом дыму он блуждал по каким-то неузнанным улицам и переулкам до сумерек, и когда, наконец, неожиданно вышел на незнакомую набережную, его охватило странное чувство. Это была непривычная легкость, как будто Федя вдруг стал полым. Впервые за всю Федину жизнь ни завтра, ни послезавтра, ни через месяц ему не грозило проспать, опоздать на корпоративный автобус, просрочить сдачу отчета или курсовой работы, что-нибудь не то ляпнуть в разговоре с начальником или преподавателем, не решить задачу или забыть ответ на экзамене. Ему не нужно было бояться ошибиться, потому что главная ошибка уже была совершена. И за ним никто больше не наблюдал, потому что никому не было до него никакого дела. Вот только Феде эта легкость сразу не понравилась и показалась подозрительной и пугающей. Как будто его выпустили из клетки на незнакомой планете. Именно поэтому он простоял на набережной всего пару минут, а потом сразу бросился выяснять, где он, чтобы как можно скорее добраться до вокзала и купить билеты на родину. И именно поэтому он, вернувшись в квартиру, первым делом полез под раковину – доставать из мусорного ведра юником.