Текст книги "Пожизненный найм"

Именно поэтому любые занятия, игры, в общем, всё, что развивает фантазию, не поощрялось. Мечты заменялись желаниями. В этом особенно помогала реклама.

…Пометавшись, Боря немного успокоился и его былая уверенность в собственных силах в основном вернулась. Он решил, что должен остаться жить хотя бы потому, что он может ещё быть полезен. Что мешает ему сколотить ячейку партии магов в тюрьме? Ведь там такие же люди, и среди них также есть те, кто обладает необычными способностями.

Приняв решение, Боря весь сконцентрировался на ложных воспоминаниях. Он теперь почти не играл в шахматы, а если играл, то обычно проигрывал, потому что не мог думать о слонах и ферзях. Его отстраненное поведение вызывало сочувствие у его «семьи», им казалось, что Шаман скис, потому что понял – большого срока ему не избежать – и они по-своему старались его подбодрить.

Тем временем следствие не торопилось, и прошло четыре месяца прежде чем Борю привели к специалисту, контролирующему процесс допроса с помощью устройства для чтения мыслей. Ему снова задавали вопросы, очень много вопросов по поводу того, знает ли он что-нибудь о том, кто устроил теракт, что это за организация, известны ли ему какие-либо подробности об её устройстве, о том, где скрываются ее члены и так далее, но теперь ответы извлекали прямо из его мозга. Боре казалось, что он полностью стал другим человеком, который никогда не был знаком с Андреем, и который думает, что кабарга – это что-то вроде кочерги. Судя по вопросам, следователи все-таки не исключали факта его ясновидения или чего-то в этом роде и надеялись, что он щедро поделится с ними своими озарениями…

Процедура была долгой и когда Борю вывели из кабинета, где проходил допрос, он настолько устал от трехчасового напряжения, что у него подкашивались колени, он спотыкался на ровном месте и, оказавшись у себя в камере, просто упал на «шконку». Вся «хата» думала, что его пытали… В сущности, так оно и было.

Когда Боря, наконец, проснулся и еще раз прокрутил в своей голове прошедший допрос, он почувствовал волнующую, трепетную легкость – нет, он ничего не выдал, ничего не рассказал, ничего лишнего не подумал. Экзамен всей его жизни, кажется, был пройден.

***

После «допроса с применением спецсредств» – проще говоря, мыслечиталки, наступило затишье. Боря читал книги, которые по его просьбе передала ему из дома мать, играл в шахматы, участвовал в общих разговорах, пару раз лечил сокамерников от сильных болей.

Часть состава «хаты» за это время успела смениться. Круглого отправили на этап, его осудили по 112 статье (умышленное причинение средней тяжести вреда здоровью) и дали пять лет. Одному из шахматистов по прозвищу Тишина дали два года по статье мошенничество, вскоре после суда он тоже выбыл из камеры. Были и другие «переехавшие», но с ними Боря был не особо дружен.

Время текло медленно, период мучительных сомнений и выжигающего ожидания миновал, и тут Боря остро почувствовал, как ему не хватает его прежней жизни, а больше всего – его товарищей по партии. Да что там, даже просто посидеть в своей растрепанной комнате с Фулканелли или с любой другой книгой в руках, даже постоять у окна не включая в квартире света, на пороге ночного неба, над тривиальным, обыкновенным, но до последней черточки-веточки знакомым двором – даже это казалось ему теперь великим благом и огромным счастьем. По ночам к нему приходили друзья и знакомые – Андрей, Соня и другие, ему снились долгие, солнечные прогулки по городу, искрящийся весенний лес, цветущие луга, теплое море и бесконечные вариации сюжета о тайном выходе – некой дверце, проломе, искривлении пространства, которые позволяли выйти из камеры на волю. Пару раз ему снился Юра-юрист, который сообщал, что дело приняло новый оборот и если Боря признается на суде, что искал философский камень, его оправдают… Были и другие сны, после которых тяжело было просыпаться. Теперь Боря хорошо понимал, насколько он привязался к своей прошлой жизни сам того не заметив.

За неделю до суда Боре вручили обвинительное заключение. Это был довольно увесистый фолиант – вероятно, большинство современных людей, не приученных к долгому чтению, в принципе не смогли бы его осилить и осознать, поэтому так и отправились бы на суд плохо понимая, что их там ждет… Впрочем, он и составлен был довольно рвано. Но не поэтому Боря так и не дочитал заключение до конца.

В самом начале его несколько удивило, что, помимо обвинений, озвученных ранее, появились две новые формулировки со ссылками на две прежде не фигурировавшие статьи. Это были «содействие террористической деятельности путем информационного пособничества в планировании и подготовке террористического акта» и «недонесение о достоверно известном готовящемся или совершенном государственном преступлении» – статья, внесенная в Уголовный кодекс около пятнадцати лет назад якобы с целью более эффективной борьбы с терроризмом.

Боря взялся внимательно читать свои показания.

Когда читаешь собственную устную речь, изложенную письменно, всегда возникает странное чувство. Часто она коробит тебя, вызывает какой-то немой внутренний протест, как будто в момент отделения и превращения в текст, твои слова начали жить собственной жизнью и напитываться новыми, не вкладываемыми тобой смыслами. Именно это чувство возникло у Бори, но он старался не обращать на него внимания. Наконец он дошел до того места, где давались ссылки на файлы с информацией, извлеченной из его памяти с помощью устройства для чтения мыслей. Тут же приводился пересказ основных смыслов его так называемых «мысленных показаний», а также краткое описание зрительных образов, выуженных из его памяти. «У нас 24 августа вечеринка планируется. Вы бы потанцевали по-своему, чтобы получился настоящий праздник» – выхватил взгляд случайную фразу из текста и Боря замер. Эти показания он перечитывал несколько раз, сначала лихорадочно, потом обреченно. Страницы заключения, следующие дальше, он пролистал механистически, просматривая, возможно, даже частично читая, но не понимая ни слова. Как вышло так, что мысленные показания, зафиксированные следователем на бумаге, кардинально отличались от тех, ложных, которые Боря ожидал прочесть? А он-то, дурак, думал, что одержал победу, обвел вокруг пальца машину, обманул следствие… Насколько же он был глуп и самонадеян! Он никого не обманул. Как они обрадовались, должно быть, – они-то ведь и не надеялись найти настоящих террористов.

Боре захотелось взвыть, броситься к двери, колотиться в нее и орать, как он ненавидит их всех, как он их всех ненавидит. Или просто реветь обезумевшим зверем. Ах, если бы был тайный ход, только не тайная дверь, а тайное окно, чтобы вырваться в него от себя, от громадной, непереносимой глыбы ужаса и накатывающейся как каменный шар вины. Или если бы и вправду можно было выбить дверь, выйти и убить всех, кто как-то причастен к этому делу, кто что-то знает. Он сам, его «я», его ощущение себя, сжалось до размеров насекомого, он как таракан носился по пустой комнате, а сверху медленно, но неотвратимо опускался потолок, и стены сдвигались, оставляя ему все меньше и меньше пространства, заставляя его задыхаться. На самом деле, больше всего в этот момент Боря ненавидел не людей за дверью, а самого себя. И внутренние тиски собственного ничтожества и никчемности все крепче сдавливали Борю.

***

Через неделю состоялся суд. Борю приговорили к двадцати двум годам лишения свободы в исправительной колонии общего режима. Он видел в зале испуганные лица знакомых, видел, как рыдала его мать, как неуклюже утешал её отец, сам серый от переживаний, и это зрелище только усилило Борины муки.

Ради чего он причинил им боль, ради чего принес столько вреда окружающим? Может быть, правы ФСБшники и все что он делал, не имело никакого смысла, не принесло никаких результатов? Может, это все было иллюзией, возникшей в результате его неверной оценки действительности? Ему казалось, он обладает какими-то способностями, у него было ощущение собственного могущества, и эти ложные ощущения искажали его видение мира, к тому же заражали безумием других людей. Ведь везде, где его способности были подвергнуты тщательной проверке, осмотрены под микроскопом, они не обнаружили себя – магический щит оказался фикцией, Борино чувство контроля над ситуацией – бредом, его техники самоконтроля – нерабочими. Что, если он самый обычный человек, возомнивший себе бог весть что, и вот, наконец, поставленный жизнью на место? Чего теперь стоят все эти книги, которые он прочитал, все эксперименты, которые поставил?

…Всю Партию магов ужаснуло решение суда. Двадцать два года! Молодым людям, из которых Партия в большинстве своем состояла, это казалось целой жизнью, – кое-кто из них еще столько и не прожил. Первоначальная растерянность быстро сменилась гневом и жаждой отмщения – да будет проклято это государство, эти законники, эти исполнители, эти судьи, эти следователи! И они тут же занесли их в черные списки и с ещё большим рвением и остервенением взялись за свои колдовские штучки. Боря верно оценил положение дел в Партии – она осталась жизнеспособной без его участия.

А сам Боря, раздираемый и отяжелённый своими вопросами, сомнениями и угрызениями, словно погружался на дно ада, того самого, о котором он читал в своих старых книгах. В полном, тотальном одиночестве, и чем глубже – тем темнее становилось вокруг, и тем сильнее было давление.

Кем он станет через двадцать два года, каким он выйдет на свободу? Я не знаю. Но мы с Соней регулярно писали и пишем ему письма, и, хотя в ответ на первое письмо нам пришла просьба больше не переводить бумагу, не тратить свое время зря, и вообще отныне не принимать на веру ничего из того, что он, Боря, говорил прежде, мы не унимались. И через какое-то время нам стали приходить ответы. Сначала очень короткие и куцые, потом длиннее, более развернутые и уже не такие удручающе мрачные.

…Что до Андрея, то его арестовали почти через год. ФСБшники действовали очень осторожно. Сначала у Фонда защиты кабарги появился новый друг. Потом он незаметно стал их сотрудником. Силки были расставлены, теперь оставалось только выжидать, пока Андрей всплывет в Москве или каким-то образом выйдет на связь с товарищами.

ФСБшники не торопились. Они терпеливо ждали и, конечно же, дождались. Но уже после того как Андрей, а вместе с ним еще двадцать человек были осуждены и доставлены в места отбытия наказаний, в Санкт-Петербурге произошел еще один теракт, «совершенный неизвестной группой лиц и унесший жизни трех крупных государственных чиновников».

Из дневника Андрея

…Когда я был подростком, я любил слушать уличных музыкантов. То есть не уличных, а подуличных, переходных и подземных. Почему-то они всегда вызывали у меня жалость и симпатию, чего не скажешь о других категориях нищих. Особенно мне нравилась скрипачка, которая играла в переходе на Площади революции. Я не знаю, была ли это одна единственная скрипачка, играющая из вечера в вечер, или целая артель музыкантш в юбках, несущая посменную вахту, но каждый раз, когда поздно вечером я оказывался на Площади революции, я слышал скрипку. Скрипку внутри трубы перехода.

В этой «трубе» такая особенная подземная акустика, что приглушенные, туманные звуки начинаешь слышать задолго до того, как видишь их источник и даже задолго до того, как понимаешь, что в переходе кто-то играет. Кажется, что они включаются прямо внутри тебя, что они доносятся откуда-то из глубин твоей памяти, как предчувствие какой-то необыкновенной, забытой истории, которая решила вдруг вспомниться. И вот она бросила тебе нить – этот слабый, мелодраматичный звук, и ты должен тянуть за неё, осторожно притягивать островок памяти, как опытный рыбак не спеша сматывает удочку, когда на крючок попалась крупная рыба… А иногда мне казалось, что этот звук просочился из какого-то другого, прекрасного мира, и, если следовать за ним по пятам, можно найти прореху, и шагнуть в неё раньше, чем починяющие портные успеют поставить заплатку. И я шел, и мир вокруг меня становился объёмным, особенным, осознанным. И, наконец, я натыкался на скрипку, смычок и их хозяйку. И странным образом это не отменяло моих ощущений, не приносило разочарования. Просто теперь звуки удалялись и затихали, как зашевелившееся воспоминание, так и не пойманное на крючок, опускается обратно в глубины памяти, как растворяется призрачный, волшебный мир, на мгновение просочившийся в наш.

Но однажды, когда я шел по переходу на Площади революции, вместо чарующей скрипки я услышал какие-то плоские и навязчивые звуки. Их происхождение было ясно сразу – кто-то играл в переходе. И когда я подошел ближе, я увидел заросшего, бородатого мужика с полуэлектрической скрипкой подключенной к дешевым колонкам и усилителю. Он наигрывал какую-то пошленькую мелодию, и она дребезжала из колонок как вечернее звяканье кастрюль на советской коммунальной кухне. И в этот момент я понял, что мир изменился и, увы, к худшему. Что он изменился, похоже, безвозвратно, и что мне остается только смириться, и пройти мимо, презрительно глядя на музыканта и стараясь не слушать и не слышать этот суррогат, который он предлагал вместо музыки. И я не захотел смиряться. Я просто перестал ходить через этот переход. Я решил, что не пройду по акустической трубе Площади революции до того момента, пока мне не удастся повернуть мир к лучшему…