Текст книги "Пожизненный найм"

ГЛАВА 5

Необычная история началась весьма прозаично – окончив с отличием факультет промышленного дизайна, девушка по имени Софья была приглашена на работу в «Танит-групп» – разрабатывать дизайн резиновых игрушек. Очевидно, предполагалось, что она продолжит бесконечную череду упругих уродов и эластичных кадавров в стиле мультипликационных блокбастеров.

Вместо этого Софья, уже несколько лет делавшая игрушки и кукол своими руками, занялась поиском нового оригинального стиля для танит-групповской резины. Она сделала десятки эскизов, пересмотрела тысячи альбомов по истории дизайна за последнюю сотню лет, но так и не нашла того, что искала. И тогда ей пришла в голову неожиданная мысль. Она вспомнила, что многие художники прошлого (во всяком случае, так ей рассказывали на лекциях по истории живописи) в поисках собственного стиля обращались к фольклору. И Софья отправилась «припадать к истокам» в Музей народного искусства на Садовом кольце. Там среди ангидритовых резных собачек и майолики работы Врубеля она увидала деревянную игрушку «Как мыши кота хоронили». Вообще-то это была даже не игрушка, а целый маленький мир, вырезанный из дерева. Почти полсотни мышей везли на санках кота притворившегося мертвым. Кот лежал на спине, сложив все четыре лапки крест-накрест, и жмурил глазки, а мыши тащили санки, словно репинские бурлаки баржу. И каждая из мышей, впрягшихся в постромки, толкавших санки сзади или просто пристроившихся в эскорт, жила своей собственной жизнью, имела собственный характер.

Помимо того, что игрушечные мыши и кот были почти как настоящие, а порою и лучше, живее, интереснее, чем настоящие, было ещё одно обстоятельство, которое взволновало Софью – на табличке под деревянной композицией было написано «Богородская игрушка». Для Софьи это слово значило очень многое. Коренная москвичка, родившаяся и выросшая на Миллионной улице, Софья «страдала местечковым патриотизмом» и на вопрос «где ты живешь?» никогда не отвечала «в Москве», но всегда «в Богородском». Эта привычка возникла у неё ещё в детском саду, когда Софья впервые заучила ответ на вопрос «Где ты живешь?», да так и осталась. Мать несколько раз пыталась объяснить Софье, что так отвечать надо только в Москве, а в других городах надо говорить по-другому. Софья внимательно слушала, вежливо кивала головой, но на следующий раз всё равно делала всё по-своему.

Однажды, познакомившись с компанией российских туристов в Праге, куда мать с отцом повезли Софью отдыхать на католическое Рождество, она привычно ответила на вопрос «ты откуда?» «из Богородского! «Софья сделала это автоматически, не задумываясь, как делала всегда. Она вовсе не хотела пофорсить или как-то особенно соригинальничать – мальчик был симпатичным и, хотя он может быть слишком откровенно, если даже не сказать нахально, выражал желание познакомиться как можно ближе, Софья была настроена скорее в пользу такого сближения, нежели против. Но, увы-увы, услышав «из Богородского», мальчик заверещал, едва не брызжа слюной:

– Фу! Чё за деревня? У моего пахана три хаты в Москве и одна в Тюмени… Коза Богородская! – и потом он чудовищно, невозможно, отвратительно заржал.

Софья в ужасе отпрянула. А когда она рассказала об этом матери, та застрекотала:

– Я же тебе сто раз говорила: мы из Москвы! А ты как я не знаю как кто… Три квартиры в Москве и одна в Тюмени – надо же! Такой хороший мальчик, такие хорошие родители и ты… Ты как дура!

Вечером мать пересказала эту историю как «невозможно смешную» отцу, и тот долго-долго смеялся-ухахатывался. Софья подозревала, что он смеется не от того, что ему и впрямь так смешно, а лишь для того, чтобы угодить матери, которая в противном случае могла бы мягко начать попрекать его чрезмерным увлечением «пивасиком», и от этого ей – Софье – было особенно гнусно на душе. Умом-то она, конечно, понимала, что «муж и жена одна сатана», что скандалить по пустякам отцу с матерью не зачем – ничего ведь не произошло. Ну, подумаешь, над Софьей посмеялись, так сама и виновата, нечего было себя так подставлять. Но нутро её бунтовало. Она не пустяк! Не пустяк она, а их родная дочь. Родители не должны, не могут, не имеют права так относиться к собственному ребенку…

С того самого дня отношения между Софьей и родителями дали трещину. Нет, она не связалась, как говорили в ХХ веке «с дурной компанией», не ушла бродяжничать, не спилась, не скололась и даже не лишилась в экстренном порядке девственности. Она по-прежнему ходила в художественную школу на Краснобогатырской улице, смотрела в Интернете фильмы о великих художниках. В общем, вела себя точно так же как и раньше. Но где-то в её душе возник строгий запрет на искренность. С тех самых пор Софья говорила отцу-матери не то, что она думала или чувствовала, а то, что по её мнению они ожидали от неё услышать.

– Странно – подумала Софья, разглядывая резных деревянных мышат – где у нас в Богородском мог быть завод по производству деревянных игрушек? «Красный богатырь», вроде бы, резиной занимался… Надо будет в «интернетах» покопаться… – и она старательно записала в маленький самодельный блокнотик с надписью «разное-важное» на холщовом переплете «Богородская игрушка. Ф. Д. Ерошкин».

Покопавшись в «интернетах» Софья узнала, что автор композиции «Как мыши кота хоронили» Филипп Дмитриевич Ерошкин жил и работал вовсе не в её родном Богородском, а в одноименном посёлке неподалеку от Сергиева Посада. Посёлок этот Софья немедленно перекрестила про себя в «другое Богородское» и тут же порешила завтра же туда отправиться.

Укладываясь спать, Софья с радостным нетерпением воображала свою грядущую поездку. «Другое Богородское» представлялось ей как сказочная деревня, затерянная где-то в глубине заповедных муромских лесов. Если бы кто-то спросил Софью почему заповедные леса обязательно должны быть муромскими, она ответила бы «ну так говорят», а на вопрос «как могут муромские леса быть под Сергиевым Посадом, она бы искренне удивилась: «А почему же не могут? Муромские леса – это же имя нарицательное!»

На следующий день Софья, как и было ею задумано, с утра отправилась в Богородское искать игрушечную фабрику. Сначала через национальный парк Лосиный остров на железнодорожную станцию – в парке Софья поздоровалась с дюжиной знакомых деревьев и послушала птичек. Затем на электричке до Сергиева Посада – глазеть в окно и слушать джаз, а из Посада полчаса на маршрутке до Богородского.

Действительное Богородское оказалось вовсе не таким, как грезилось Софье. Никаких избушек на курьих ножках, соловьев на раскидистых дубах, лешие из-под кустов не таращатся и бабы Яги нигде не видно.

Обветшалые, грязно-серые позднесоветские пятиэтажки, автобусные остановки, какие-то магазины с полусонными продавщицами. Рабочий поселок с двумя электростанциями – это вам не патриархальная лубочная деревня. Это место угрюмое и порою даже страшное.

Софья довольно долго бестолково бродила по улицам, разыскивая игрушечную фабрику, которую она всё ещё продолжала где-то в глубине подсознания воображать себе чем-то наподобие теремка с резными ставнями и расписным петушком вместо флюгера. Но ничего похожего в Богородском не находилось. Наконец, совсем отчаявшись отыскать фабрику, Софья решила пораспрашивать местных жителей. Она верила, что Китеж не мог затонуть бесследно как Атлантида, где-то рядом обязательно есть неприметная калиточка за которой всё совсем по-другому. И как найти эту калиточку она обязательно выспросит. Нужно только было выбрать правильного местного жителя. Раза два или три она, казалось бы, уже находила подходящих прохожих, и почти уже бросалась вдогонку, но в последнюю секунду что-то останавливало её. Странная штука человеческая психика. Софья не была трусихой, но время от времени на неё накатывала непреодолимая застенчивость. Она точно знала, что её никто не укусит и, тем не менее, никак не могла заставить себя сделать первый шаг, подойти к незнакомому человеку и задать самый простой, элементарный вопрос. Какая-то незамеченная и незалеченная детская травма была тому виной. Может быть, если бы родители Софьи во время обратились к специалисту, хороший врач смог бы избавить девочку от этой проблемы, но, во-первых, где же его возьмешь хорошего специалиста? А, во-вторых, родители ничего не знали о дочкиных трудностях – сами они заметить не умели, а Софья, как уже было сказано, вовсе не склонна была делиться своими внутренними переживаниями с отцом-матерью.

Неизвестно сколько бы ещё Софья бродила по поселку, выискивая правильного прохожего, да только, завернув за очередной угол, она буквально врезалась в какую-то бабульку-крохотольку, едва не сбив старушенцию с ног.

Пока бабулька-крохотулька набирала в легкие побольше воздуха, чтобы подробно разъяснить Софье, что «смотреть надо куда несешься» и как именно надо смотреть, та перепугано затараторила:

– Ой, простите, пожалуйста! Я вас не ударила? Я же совсем даже не специально! Я только хотела повернуть, а тут вы! Простите меня, я такой неуклюж!..

Неизвестно, что больше поразило бабульку – само неслыханное ею ранее словцо «неуклюж» или его явная синтаксическая неприменимость к этой громкоголосой девахе, но в ответ она только и смогла удивленно ахнуть «кто?!»

– Неуклюж… – протянула Софья улыбаясь.

– Какой еще неуклюж?

– Ну, это тот, который по лужам бежит за пешеходами. Бежит-бежит, а потом обязательно чебурахнется. – Софья проговорила весь этот бред с такой непосредственностью и открытостью, что бабулька, ещё минуту назад готовая атаковать девушку с зилотской яростью, невольно рассмеялась.

– И откуда ты такая чебурахнулась?

– Из Богородского! – Бабулька посмотрела на Софью как на сумасшедшую. – Район такой на Северо-Востоке Москвы, между Лосиным островом и парком Сокольники – Богородское, – исправилась Софья.

– А к нам зачем приехала?

– Хотела посмотреть завод, где у вас игрушки деревянные делают.

– На завод ты опоздала. Не работает он…

– Почему не работает?

– Закрыли его.

– Давно?

– Давно. Лет десять или больше…

– Как же так?! – Софья до того расстроилась, что даже временно потеряла дар речи. – Как же так? Ну, как же… Я же к вам специально приехала… – Она широко раскрыла свои синие глаза, потом потеряно вздохнула и опустила голову, а в голосе её было столько неподдельного детского горя, что бабулька-крохотулька прониклась и предложила:

– А пойдем, я тебе покажу, где он был завод наш?

Пока шли к заводу, между Софьей и бабулькой вспыхнула мимолетная небольшая распря. Повод был смешной – Софья поинтересовалась, где в Богородском можно найти кафе. Тут бабулька словно с цепи сорвалась:

– Я думала ты завод смотреть приехала, а ты!.. Ты из этих вертихвосток, что на ЗГАЭС приезжают!

– Какую еще АЭС? – ошалела Софья.

– Сама знаешь какую! Не притворяйся. А кафе у нас только с восьми вечера работает. Да и то по пятницам. А сегодня вторник. Так, что рано ты в кафе приехала! – бабулька победоносно посмотрела на Софью.

– Да вы меня не поняли совсем!

– Всё я поняла!

– Я есть хочу! – Софья даже притопнула от обиды.

– А что дома поесть не могла?

– А я поела. Утром. И опять хочу. Вот такая я прожорливая!

После этих слов «взаимопонимание» между Софьей и бабулькой было восстановлено. Это, конечно, не было и не могло быть настоящим взаимопониманием, основанным на постижении хода мысли другого человека. Уж больно далекими и чуждыми друг другу были эти две женщины. По сути, это было некое соглашательство, когда оба участника контакта по негласному и, зачастую, неосознаваемому уговору наступают на горло собственной песне, чтобы достичь не взаимной выгоды, а каждый своих эгоистичных целей. Софье был нужен завод, а бабульке… Бабульке была важна возможность, пусть и иллюзорная, управлять другим человеком.

– Вот он, завод наш – бабулька остановилась возле двухэтажного кирпичного здания. На первом этаже красовалась вывеска «miniСупермаркет», а в окнах второго были вывешены плакаты «аренда от собственника» с московским телефоном арендодателя.

– И вот здесь делали игрушки? – с сомнением спросила Софья, рассматривая витрину «минисупермаркета», где над огромным картонным муляжом упаковки маргарина висел рекламный плакат «кока-колы».

– Нет, игрушки делали вон в том корпусе – бабулька указала на покосившийся деревянный барак с наглухо заколоченными окнами – а здесь было заводоуправление.

– Что было? – удивилась Софья.

– Офис по-вашему, а по-русски заводоуправление.

– А почему его закрыли? – спросила Софья.

– Начальство так решило.

– Какое начальство?

– Наше – бабулька произнесла это «наше» с той торжествующей готовностью покоряться и пресмыкаться перед всяким ничтожеством, что стала главным свойством коренных россиян по отношению к любой власти ещё со времен воцарения в Киеве рабьего сына – князя Владимира. Россиянину вовсе не важно: каким именно образом человек дорвался до власти – силой ли, хитростью ли, подлым подкупом ли, прихотью ли власти вышестоящей или даже бесстыдным преступлением. Власть в Российском государстве не общественная функция и даже не привилегия, а знак богоизбранности. Сам факт приобщения к власти и даже простой близости к ней – будь то царский трон или окошко приёмщицы телеграмм на почтамте – сразу же превращает российского человека в богоносца как в его собственных глазах, так и в мнении окружающих. За смиренным библейским афоризмом «всякая власть от Бога» кроется российский символ веры, альфа и омега государственной идеологии, обоюдоострая формула самодержавия, православия и народности: «Ты начальник – я дурак! Я начальник – ты дурак!» А за бунтарским «кто был ничем, тот станет всем» россиянин слышит не обещание гражданских прав и свобод для каждого, а обетование того, что единожды и ему лично будет дана возможность безнаказанно грабить и насиловать. Ибо, власть в российском государстве не только основа права, но и мерило правды. Власть в российском государстве – это всё.

Впрочем, рассматривая через забор с колючей проволокой поверху, заброшенный заводской цех и бывшую заводскую контору, превращенную в магазин китайского ширпотреба, Софья была ещё очень далека от этих мыслей. Ей было ещё пока только интересно. Так интересно, что она даже зачем-то привстала на цыпочки, хотя через изгородь и так всё было прекрасно видно: и остатки сырьевого склада в глубине двора, и высоченные бурьяны по всей территории, и пожилую собаку, лениво следившую за Софьей из-под куста одичавшего жасмина.

Осмотрев завод, Софья вдруг как-то неожиданно для самой себя выдала:

– Масла в голове у вашего начальства не было, раз они завод угробили!

И невесть откуда у неё – коренной москвички, сроду в России не бывавшей – это взялось.

После этих слов бабулька испуганно-подозрительно уставилась на Софью и спросила:

– Тебя как зовут?

– Софья.

– Соня, значит.

– Нееет! Не Соня, а Софья! – Софья с детства не любила и не терпела, чтобы её называли Соней. Так некоторые Александры злятся и обижаются, когда их называешь Шуриком. У Александров, впрочем, большая свобода: можно быть и Сашей, и Сашком, и Сандро, и Зандером, и бог знает кем ещё, да хоть даже Алёшей, а у Софьи вариантов всего-то Соня да Софочка, есть, правда, еще Софи, но это не имя вовсе, а какая-то кличка для стриптизерши – «Софи», «Фифи», «Пипи», «Жужу»… Гадость, короче.

– Ох, и вредная ты, Софья! Прямо принцесса какая-то! Игрушки тебе подавай, да «кахве», да Соней не назови. Да то, да сё, да пятое… Словно ты свата моего родня. Вылитый сватов дед Степан – такой же вреднючий был… Тут произошло нечто, чего Софья никак нее ожидала – бабулька, словно опасаясь, что Софья от неё убежит, схватила её за руку и торопливо потащила куда-то.

Через минуту бабулька уже кричала через калитку:

– Сват! Я тебе Софью привела!

Сват оказался улыбчивым мужчиной неопределенного возраста. То есть, он определенно был немолодым, но стариком его назвать тоже было никак нельзя, скорее пожилым, да и то не от того, что ему много лет, а от того, что сразу было заметно – мужчина этот пожил на земле. Пожил бурно, временами весело, а порой и страшно. Софье он как-то неожиданно легко понравился. Софья ему тоже глянулась. И вскоре они оживленно обсуждали историю расцвета и гибели производства деревянных игрушек в Богородском.

– Завод-то что! – рассказывал сват – Завод – шутка. Они там, на заводе, попсу последние лет двадцать резали. Всё за модой гнались. Оттого и развалились… Медведей-программистов придумывали или ваще козлов на скейтборде. Вот ты медведя с компьютером хоть раз видела? Они бы, суки, еще медведя с юникомом вырезали! Сожрал медведь охотника и друганам трезвонит… Тьфу! Но самая дрянь – это волчкок-юла типа «чупа-чупс!»

– Это что такое?

– А я ж забыл, ты ж у нас девушка современная, юлу даже в букваре не видела. Юла – это такая детская игрушка, которая не падает, пока крутится.

– Я знаю, что такое юла! Только не могу понять, куда там чупа-чупс вставили?

– Никуда не вставили. Раскрасили юлу как конфету и написали на ней корявыми буквами «чупа-чупс»…

– Зачем?

– Для коммерческой привлекательности. Маркетинговый ход такой, блин! Слава богу, мой дед покойный этого позорища не увидел, а то он мужик был горячий – он бы им эти чупа-чупсы в задницу засунул! А по пьяни мог и завод подпалить! Он, говорят, при Советской Власти один раз чуть секретарю заводского парткома морду не разбил…

– За чупа-чупс?

– За предложение рабочего и колхозницу в натуральный рост к очередному партсъезду вырезать. Чтобы, значит, рабочий молотком махал, а колхозница серпом.

– Тогда же за это можно было и в ГУЛАГ попасть…

– Ага, так он в ГУЛАГ и попал – его как премии квартальной лишили, так бабка ему прямо на дому Освенцим устроила.

– А это в какие годы было? Неужели при Сталине?

– Нет… это уже при брежневском маразме. Сталин тогда лет двадцать как умер. Если тебе про Сталина интересно, так у нас при Сталине завода ещё не было. При Сталине артель была.

– Как это – артель?

– Объединение свободных тружеников! То есть, на дому медведей вырезали…

Вечером, когда Софья собралась домой в Москву, сват отпустил её только после твердого и однозначного обещания приехать ещё.

– Я тебе такие игрушки покажу, что ты никогда не видела – заманивал он.

Софья обещала приехать и обещание выполнила. А потом приехала снова. Так она ездила снова и снова месяц, другой и третий. И как-то сложилось, что к приезду «нашей Софьи» в доме свата стали собираться по несколько стариков когда-то работавших на игрушечной фабрике, а то и в артелях чуть ли не сталинских времен. Они научили Софью не только держать инструменты и готовить деревянные заготовки – это было самым простым – но и умению видеть мир иначе. Под влиянием этих людей, несмотря на возраст во многом наивных как дети, а, если сравнивать с современными детьми, то порою и намного более наивных, Софья, сама того не зная и не осознавая, стремительно, хотя и не в один день, конечно, из дизайнера превращалась в художника. Это было подобно тому, как если бы спорыш вдруг надумал расцвести диковинным цветком. При этом сама Софья не замечала перемен, происходивших с нею и в ней, а лишь чувствовала, едва ли не впервые в жизни, что с нею всё хорошо, всё так, как должно быть, и радовалась сама не зная чему.

Одним из следствий перемен, стало желание Софьи изучить зоологию на практике. Найти курсы для взрослых в Москве оказалось неразрешимой проблемой – зоология не иностранный язык, не правоведение и не менеджмент – её преподавание требует от организаторов обучения не только желания заработать, но ещё и дорогостоящей учебной базы. Второе высшее образование Софья сочла непозволительной роскошью. Не из-за стоимости обучения (деньги у неё были), а из-за обилия в курсе биологии предметов для достижения её целей совершенно не нужных.

И тогда Софья занялась самообразованием. Начав с просмотра познавательных фильмов из разряда «Бурый медведь – хозяин русской тайги», она быстро перешла к чтению сначала научно-популярной, а затем и специальной литературы по зоологии. Конечно, в акарологии и оологии она оставалась совершенным, полным профаном, но с таксономией, зоопсихологией, биоакустикой и даже фенологией познакомилась более чем основательно. Вершиной занятий стали «полевые исследования», когда Софья, с фотоаппаратом через плечо, уезжала «смотреть зверюшек» порою за тысячу и больше километров от Москвы. Там она снимала не только зверей, но и местную жизнь, или же те следы, которые остались от её существования в прошлом – брошенные деревни и опустевшие малые города.

Живя в Москве и за всю жизнь из всей Российской провинции побывав только единожды в Сочи, Софья ещё недавно даже представить себе не могла, что для того, чтобы попасть в другой мир, совсем не нужно проваливаться в кротовую нору, достаточно сесть на поезд и немного отъехать от столицы. Увы, этот другой мир оказался не сказочными джунглями, населенными пестрыми диковинными животными и не техногенной цивилизацией, где по городам снуют летающие трамвайчики. Он даже не был таким, каким всегда представлялся Софье – почти что Москвой, только размером поменьше. Он оказался мрачным, скорбным свидетелем смерти и деградации, долиной многоэтажных незрячих бетонных чудовищ и хромых, дряхлых избушек. Фактически, Россия превратилась в великий пустырь, где можно было проехать несколько сотен километров и не встретить ни души. Жизнь бурлила только в крупных населенных пунктах, деревни и маленькие районные города в основном повымирали и существовали только виртуально, в устаревших энциклопедических статьях и на административных картах.

Постепенно Софья из чудаковатой девушки-подростка, которая толком ещё не знает, чего хочет и смотрит на мир сквозь очки, взятые напрокат у режиссеров, романистов и старших приятелей, превратилась в сосредоточенную молодую женщину, размышляющую, анализирующую, сопоставляющую. Ей открылось вдруг, что мир ещё более несовершенен, чем ей когда-то казалось, что он похож на иное яблоко, блестящее, правильной формы, но гнилое внутри. И она сама не заметила, как научилась не покупаться на этот обман, как стала гораздо быстрее отличать подлинное от поддельного. И как вот это, подлинное, и стало для неё самым важным, предметом её кропотливых поисков и целью всего, что она делала.

В ней теперь было меньше отвлеченной мечтательности, но зато она стала замечать то, чего не видела раньше. Например, однажды в вагоне метро, рассматривая пассажиров напротив, она с удивлением поймала себя на мысли, что пожилая, седая женщина с добрыми глазами, сжимающая в узловатых руках бумажный пакет с неведомым содержимым заинтересовала её гораздо больше, чем сидящий рядом парень с внешностью журнальной фотомодели, картинно поправляющий романтичные кудри.

***

…В тот день в отдел перспективного дизайна зачем-то заявился директор по инновационному развитию. Вообще-то в нормальных обстоятельствах такие важные начальники крупных корпораций до простых смертных не опускаются и по кабинетам рядовых сотрудников не бродят. А в «Танит-групп» с её строго регламентированной корпоративной этикой явление у рабочего места простого дизайнера «директора по» было сродни светопреставлению.

– Так, а вы у нас чем занимаетесь? – Софья немного удивилась его тону воспитательницы детского сада, которая всегда недовольна тобой ещё до того, как узнала, есть ли на то причины. А взглянув на бейджик, удивилась ещё больше – мужчина по всем признакам был очень молод, едва ли на год-два старше самой Сони, когда же он успел взлететь до такой высокой должности? Но его молодое лицо, несмотря на правильные черты, ужасно уродовали две вещи – длинные, очень тонкие губы, как у грубо сработанной куклы, которой рот прорезали неаккуратно и наспех и тяжелый взгляд.

Пока Софья, рассматривая его, замешкалась с ответом, кто-то из свиты услужливо ответил за неё:

– Это Софья, наш дизайнер.

Но ещё до того, как прозвучал конец этой фразы, «директор по» подхватил с Софьиного стола кипу эскизов и принялся быстро и крайне небрежно её просматривать. По правилам жанра – и так происходило со всеми предыдущими сотрудниками, попавшимися на его пути – он должен был, даже не досмотрев стопку до конца, выдернуть один какой-нибудь эскиз, припечатать его к столу прямо под носом у Софьи, и не глядя на неё ледяным голосом бросить: «Это абсолютно не годится, сейчас же переделывайте». И уйти. Но неожиданно для всей процессии он сбавил скорость и стал пристально вглядываться в рисунки. Все напряженно и с болезненным любопытством следили за его лицом. Сначала его выражение стало крайне недоуменным, словно он увидел нечто небывалое. По нему даже пробежало что-то вроде сомнения, словно он безуспешно силился вспомнить, как на это нужно реагировать. «Директор по» ничего не смыслил ни в дизайне, ни в живописи с рисунком, весь его культурный багаж был собран и упакован на одной-единственной экскурсии в Третьяковскую галерею в седьмом классе. Он ожидал увидеть эскизы таких игрушек, к которым он привык и которые для него составляли норму. Но увидел он нечто совершенно иное. И, несмотря на свою надменность, мгновение директор колебался. Видимо, вздрогнул какой-то участок души, хоть и погребенный под мертвечиной, но чудом живой. Но «директор по» моментально опомнился.

– Что это такое?! – он припечатал рисунок к столу и, тыча в него пальцем, уставился на Софью, – а?!

– Эскизы будущих игрушек, – растерянно ответила Софья, ещё не понимающая что происходит.

– Игрушек??!! Ты что, ненормальная?! Или ты просто рисовать не умеешь?! Кому нужны такие уроды?! – он потрясал стопкой эскизов, которая всё ещё была у него в руке.

– Я подумала, ведь игрушки – они должны развивать, прививать детям вкус, хотела найти какое-то новое решение… – в замешательстве начала Софья, но «директор по» повернулся к ней спиной и не слушал и не слышал её больше.

– Где начальник отдела?! – угрожающе спросил он.

Бледный, ссутулившийся мужчина отделился от кучки наблюдателей и затравлено посмотрел на директора. Соня уставилась на него с изумлением – ведь он решительный, энергичный, очень образованный человек с развитым вкусом, – во всяком случае, так Софья думала раньше, она была уверена, что он всегда будет на её стороне, тем более что он и прежде видел эти эскизы и знает, сам говорил ей, что они хорошие!

– Что у вас тут происходит?! Вы что, не следите, чем занимаются ваши подчиненные?! – продолжал директор угрожающе, – Почему в отделе работает неквалифицированный, бездарный сотрудник?! – он швырнул эскизы обратно на стол, но они соскользнули с его гладкой, полированной поверхности и рассыпались по полу. Изящные, ловкие звери замерли на них, словно прислушиваясь и силясь постичь происходящее, не понимая, что это именно им выносят смертный приговор, – Чтобы завтра её здесь не было, – он ткнул в Софью, – а вы в этом месяце оштрафованы и лишаетесь квартальной премии. В течение двух недель отчеты о деятельности отдела будете подавать лично мне. Ещё один косяк – и будете на пару уродов в заплеванных переходах малевать, – И он направился к выходу, а следом за ним гуськом и, словно бы стараясь остаться незаметной, двинулась «свита». Рядом с Софьиным столом остался один начальник отдела. Вообще-то, он с самого начала интуитивно чувствовал, что Сонины эксперименты кончатся для него плохо. Но рационально обосновать, почему Софью необходимо одернуть, он так и не смог. Ведь нигде на записано, что игрушки должны выглядеть определенным образом. Никто не запрещал ему экспериментировать со стилем, предлагать новые дизайнерские решения. Напротив, официально, на словах это как будто приветствовалось. Нет также никаких данных в пользу того, что игрушки, произведенные по Сониным эскизам, будут хуже продаваться. Когда Соня впервые принесла ему новые работы, ему и вправду показалось, что они интересные. К тому же, обосновывая новый стиль своих зверей она была так убедительна… И он решил рискнуть.

Он мельком, смущенно глянул на Софью, перевел взгляд на пол и произнес тихо и бесцветно:

– Собери эскизы. И куклу свою забрать не забудь.

Куклу Софья подарила всему коллективу на день рождения отдела три месяца назад. Это был художник в длинном-предлинном цветастом шарфе, широком плаще, малиновых ботинках, с кисточкой за ухом и ящичком красок в руке. Он сразу был признан типичным представителем и символом отдела. Она тогда ещё спросила: «Похож?». И начальник ответил ей: «Настоящий художник! А какие глаза – сразу виден уникальный взгляд на мир!».

***

А дальше потянулись мрачные, беспросветные дни. Сначала Софья, несмотря на многочисленные рассказы знакомых о том, что бывает с «увольненцами», была уверена, что быстро найдет работу. Ведь она не гонится за большой зарплатой, да и престижность фирмы её нисколько не волнует. Главное, чтобы по специальности и чтобы работа её приносила кому-то пользу. Пусть даже совсем немногочисленным и неведомым ей, таким далеким покупателям. Но очень скоро она убедилась, что всё не так просто. Более-менее крупные компании либо сразу отвечали на её резюме отказом, либо не реагировали на него вовсе, а в фирмах-крохотульках на три стула и один телефон не требовались промышленные дизайнеры.

Чем больше отказов она получала, тем более ужасной казалась ей история, произошедшая с ней в Танит-Групп. Что это за система, в которой твою судьбу может сломать чья-то секундная блажь? И что это за люди – такой симпатичный ей ранее начальник отдела и этот «директор по» и вся его молчаливо согласная свита? Ведь все они прекрасно понимали, что они губят ей жизнь, навсегда лишают её возможности заниматься любимым делом, тем, к чему у неё есть тяга и склонности.

Хотя отказы были всё-таки лучше гробового молчания, от которого и вовсе чувствуешь себя полным ничтожеством, прозрачной бестелесной тенью, которая не стоит даже и секунды внимания, даже одного клика по кнопке «отказать».

Единственным Сониным утешением стали поездки в поселок «Богородское» к её новоприобретенным и бесхитростным пожилым друзьям. Она, конечно, рассказала им об увольнении, но они мало что поняли в этой истории. У них, как когда-то и у неё, не укладывалось в голове, что человеку с хорошим образованием, который умеет что-то делать лучше многих других и очень хочет работать, предпочтут кандидата с гладким личным делом. Но реальное положение вещей было именно таково.

И всё же, не понимая всей безнадежности положения, бабушка Люба, а именно так Софья называла теперь бабульку, в которую когда-то врезалась по приезду в Богородское, прекрасно понимала, что безработная Софьюшка, а именно так бабушка Люба теперь величала девушку-неуклюжа, должна испытывать некоторые денежные затруднения. И она по-своему старалась ей помочь. Конечно, с деньгами и у самих стариков было туго, хоть они за всю жизнь и не дня не сидели без работы. Да и Софьюшка, конечно, не взяла бы денег. Но вот баночку деревенской сметаны… совсем маленькую баночку… отчего бы Софьи её не взять? С этой-то баночки всё и началось. Ну, может и не с самой первой, но вот с такой же баночки, сметану из которой попробовала подруга Софьиной матери. Она высоко её оценила и, как делают все практичные хозяйки, тут же поинтересовалась, где брали. А услышав в ответ: «угостили», тут же по-деловому осведомилась, не согласится ли старушка время от времени продавать ей баночку другую? Деньги-то пенсионерам как будто не лишние… Софья, хоть и была совершенно уверена, что бабушка Люба старой, ещё советской закалки, не опустится до мелкой кисломолочной коммерции, пообещала спросить. И, к её величайшему удивлению, бабушка «клиентке» даже обрадовалась! Тогда-то Софья и подумала – а не открыть ли ей маленький магазинчик по продаже натуральных деревенских продуктов? Конечно, таких магазинов и без неё было не мало, но цены в них всегда были во много раз завышены, а производителем товаров доставались крохи. Софья же не планировала разбогатеть на молоке, она собиралась оставлять себе только самый скромный прожиточный минимум, просто чтобы не чувствовать себя дармоедом в родительском доме. К тому же, она уже поездила по России, в том числе и по деревням, и по маленьким городкам, она немного научилась общаться с деревенскими жителями, и её тянуло туда из Москвы. Там, как ей казалось, всё, в том числе и человеческие суждения, взгляды, разговоры, не настолько потеряли всякую связь с реальной жизнью, и оттого от них не веяло нафталином, как от городских. В общем, Софья, уставшая от недовольных взглядов родителей, которые в истории с увольнением вовсе не сочли её жертвой, с увлеченностью принялась за новое дело. Помимо продуктов продавала она иногда и свои самодельные игрушки – животных с характерами.