Текст книги "Харассмент"

С Ингой, однако, редко знакомились случайно. В университете она всерьез тревожилась из-за этого: у всех ее подружек был ворох историй, как парни пытались склеить их в метро или в баре, как таксист клянчил номерок или пьяная компания на улице свистнула вслед, и только с Ингой ничего подобного никогда не случалось. Это было даже обидно, потому что, вообще склонная к тревожности и самоанализу, тут Инга не сомневалась: она красивее всех своих подружек. Тем не менее, если в пятницу она шла с ними в клуб, то через два часа с изумлением наблюдала, как все постепенно обзаводятся поклонниками и только Инга, а вместе с ней еще одна девочка из их компании, толстая Катя, остаются без пары.

Кирилл был первым молодым человеком, познакомившимся с Ингой на улице (хоть и не при совсем обычных обстоятельствах). Ему же она в приступе откровенности и пожаловалась на это, когда они встречались уже несколько месяцев. «Может, у меня лицо какое-то не такое? – с искренним беспокойством спрашивала Инга. – Слишком строгое? Умное? Отталкивающее?» Кирилла, казалось, умилило ее огорчение. «Я давно это понял, но ты – пример как из учебника, – сказал он с иронией. – Самые одинокие бабы – красивые. Все боятся с ними знакомиться. Кажется, у них и так миллион мужиков, и поэтому тебе вообще ловить нечего. А на самом деле все наоборот – они как раз самая легкая добыча, потому что истосковались по вниманию, да еще и успели напридумывать себе неизвестно что. Прямо как ты». На Ингу эти слова произвели большое впечатление в особенности потому, что Кирилл вроде бы сделал ей комплимент, но она чувствовала себя не польщенной, а униженной. Впрочем, Инга вскоре поняла, что это касалось почти всего, что делает Кирилл: его самые благие намерения были как будто с душком. Например, он с готовностью бросался на помощь, когда нужно было забить гвоздь или донести что-то тяжелое, но при этом принимал почти раздраженный вид, словно своей попыткой справиться в одиночку Инга наносила ему личное оскорбление. Она боролась с собой, чтобы поблагодарить его искренне, но у нее не слишком-то получалось.

На экране высветился пуш, что у Инги образовалась новая пара, – она не торопясь нажала на уведомление, чтобы посмотреть с кем. Его звали Антон, он был худой и высокий. В сфере работы написано «IT», образование – МГУ. На одной фотографии он смеялся, сидя за барной стойкой в каком-то пабе, на второй – стоял посреди леса, засунув руки в карманы джинсов. Симпатичный, но ни одного слова в разделе «о себе» – Инга такое не любила, слишком велико пространство для сюрпризов.

Почти сразу же от него пришло сообщение:

«Привет. Как дела?»

Инге с первого взгляда не понравилась эта точка после «привет» – как будто человек настолько не заинтересован в беседе, что даже не расщедрился на восклицательный знак. Отдельного неодобрения заслуживала банальность вопроса. Она сухо ответила:

«Привет. Хорошо. Как у тебя?»

«Застрял в лифте. Дай, думаю, в тиндер пока зайду – а тут ты. Может, не напрасно застрял».

Это было уже кое-что.

«Сочувствую, что застрял, – написала Инга. – Но по крайней мере, у тебя там ловит связь».

Ее поезд начал замедлять ход, и она оторвалась от телефона, чтобы послушать объявление станции. Станцию не объявили – вагон остановился в тоннеле. За стеклом виднелись переплетения труб, покрытых многолетней пылью. Моргнул свет, поезд издал шипение, похожее на усталый вздох.

«А ты что делаешь?» – пришло сообщение.

«Ты не поверишь, но кажется, я застряла в вагоне метро».

«Возможно, это знак».

– Уважаемые пассажиры! – с неправдоподобной радостью объявил женский голос. – Поезд сейчас отправится! Просьба сохранять спокойствие.

«Куда едешь?» – спросил Антон.

«Домой с работы».

«А кем работаешь?»

«Пиарщицей. А ты?»

«Программистом».

Поезд продолжал стоять на месте. Механический женский голос повторил объявление.

«А чем ты занимаешься в свободное время?» – написала Инга скорее из вежливости: разговор не слишком ее занимал, но она сама ненавидела, когда люди, с которыми она переписывалась в тиндере, отвечают односложно и не задают встречных вопросов.

«Да всем. Читаю. Смотрю кино. Хожу в походы в горы. Сложно ответить на этот вопрос что-то оригинальное. Знаешь, у половины девушек в тиндере написано, что они любят «кофе и путешествовать», – но наверняка они все правда это любят».

«Должна признаться. Я тоже люблю кофе и путешествовать».

«Я не осуждаю тебя».

Инга улыбнулась. Возможно, этот Антон не так уж плох. По крайней мере, он был способен на длинное сообщение с обилием знаков препинания. Ингины ожидания от общения в сервисах онлайн-знакомств были поразительно низки.

– Уважаемые пассажиры, будьте внимательны, поезд отправляется, – пробубнил в микрофон машинист.

Следующая станция была Ингина – «Аэропорт».

«Я выбрался из лифта», – написал Антон.

«А я – из метро».

«Хм, тиндер говорит, что ты находишься в одном километре от меня».

Инга проверила – под фотографией Антона и правда стояло указание: «в 1 км от вас».

«Я живу на Соколе, а ты?» – написал он.

«На Аэропорте».

«Мне кажется, это все и правда знак. Как ты смотришь на то, чтобы встретиться?»

Инга, глядя в телефон, налетела на ступеньку.

«Что, прямо сейчас?» – спросила она. Одно дело было абстрактно мечтать о свидании, другое – пойти на него вот так сразу.

«Ну да. Если ты, конечно, не занята».

Инга отошла к стене, чтобы не мешать идущим мимо людям, и замерла над экраном телефона. Что написать – устала? Дела дома? Давай в другой раз, ближе к концу недели? Она была вовсе не настроена на встречу так быстро.

Антон, видимо, почувствовал ее колебания. На экране появились три мигающие точки – он что-то печатал, – а потом возникло сообщение:

«Между Аэропортом и Соколом есть кофейня. Раз уж ты любишь кофе. Долго сидеть не предлагаю».

И почти сразу же еще одно:

«Столько совпадений за вечер – это нужно отметить».

Инга, которая уже решила было отказаться, сославшись на то, что ей рано вставать, опять замерла над экраном. Не то чтобы слова Антона звучали особенно убедительно, но должно же быть в жизни место спонтанности. Он, в конце концов, не производил отталкивающего впечатления, совпадения и правда были забавными, а она сегодня была в красивом платье.

«Ладно, – написала Инга. – Давай, только недолго. Где эта кофейня?»

Домой она вернулась в первом часу ночи и сразу же завалилась спать. В кофейне они с Антоном просидели недолго и вскоре переместились в соседний бар, но почти не пили – все время разговаривали. Когда Инга посмотрела на часы, было без двадцати двенадцать, и хотя уходить не хотелось, она все же заставила себя собраться. Ингу вдруг охватило беспокойство: все идет так хорошо, что лучше поскорее закончить вечер, пока ничего не случилось. Она боялась, что в последний момент что-нибудь испортит ее впечатление.

Антон проводил Ингу до дома, и у подъезда она опять встревожилась – вдруг он сейчас начнет напрашиваться в гости? Это относилось как раз к категории вещей, портящих впечатление. Антон, однако, напрашиваться не стал и, расставаясь с ней, вел себя так естественно, словно ему это даже в голову не пришло: на прощание приобняв Ингу, он зашагал по улице обратно, не оборачиваясь. Инга, которая уже морально приготовилась ему отказывать, почувствовала некоторую досаду – приглашать его к себе она, допустим, пока не хотела, но уж поцеловать ее он мог бы!

Несмотря на то, что накануне она легла позже обычного, утром Инга проснулась до будильника и тут же вспорхнула с кровати. Она протанцевала в ванную, а оттуда на кухню. Кофе, который она каждое утро варила в турке, вскипел и убежал, пока она засмотрелась на облетающий каштан за окном, но Ингу это не расстроило.

В отличие от вчерашнего, сегодня был именно тот день, когда ей удавалось хорошо выглядеть, не прикладывая особых усилий. Одевшись и накрасившись, она сначала полюбовалась собой в зеркало издали, а потом подошла ближе и внимательно изучила лицо. Инга вообще обожала рассматривать свое отражение. В детстве у нее в комнате было зеркало, прикрепленное к дверце шкафа с внутренней стороны. Открыв дверцу, Инга пряталась за ней и, усевшись на пол, часами смотрела на свое отражение. Она поворачивала голову из стороны в сторону, наблюдая, как по лицу перемещается свет, корчила рожи, зажмуривалась и пыталась сделать такое выражение, как у нее было, например, днем раньше, когда в школе ее похвалили у доски и поставили пять, – а потом открывала глаза и запоминала, как выглядит это выражение. Когда мать застукивала ее за этим занятием, то непременно отгоняла от зеркала и угрожала вдогонку, что если слишком много собой любоваться, то «вся красота пропадет». Ингу это здорово пугало – материнский авторитет был для нее нерушим, и она волновалась, что зеркало и вправду может вытянуть часть красоты. Особой ценности в своей она, впрочем, не видела, но было бы грустно, если бы ей стало нечего рассматривать.

По прошествии лет Инга обнаружила, что зеркала не только не отнимают красоту, а, наоборот, позволяют ее оттачивать, и бесстрашно стала этим пользоваться. Оно обожала краситься потому, что это позволяло ей добрых полчаса рассматривать детали лица, все еще корчила рожи и иногда даже разговаривала со своим отражением. При этом Ингу по-прежнему очаровывала не столько собственная внешность (привилегия людей, привыкших к своей красоте), сколько сама возможность исследовать ее.

Сообщение от Антона опять пришло, когда она ехала в метро, – он интересовался, как ей спалось. К этому моменту Инга уже начала беспокоиться, почему он не пишет, и раздумывала, не написать ли первой. Когда телефон завибрировал и она увидела имя на экране, сердце подпрыгнуло. Инга быстро ответила, что спалось ей отлично и проснулась она в прекрасном настроении.

«Я тоже и сразу подумал, что нам надо увидеться снова», – написал Антон.

Инга счастливо улыбнулась экрану. Она обожала это чувство в самом начале отношений: недосказанность, сомнения, а потом – постепенно крепнущая уверенность, что человек в тебе нуждается.

«Можно в пятницу», – написала она.

«Давай. Никуда не нужно будет торопиться».

Инга входила в офис окрыленной.

Она продолжала переписываться с Антоном все утро и на планерке, которая традиционно бывала у них по средам, то и дело украдкой поглядывала в телефон. Вообще-то пользоваться техникой во время совещаний запрещалось, но Инга стратегически заняла место сбоку и немного позади Ильи, чтобы он ничего не заметил. Подводя итог большого проекта, окончание которого они так постыдно для Инги отметили на прошлой неделе, Илья похвалил ее и сообщил всем, что Инга теперь – полноправный член команды и будет заниматься Сбербанком.

На этих словах все повернулись к Инге, и она торопливо опустила руку с телефоном под стол, но, кажется, ее маневр от Ильи не укрылся. Он нахмурился и тут же отвернулся, ничего не сказав. Стали обсуждать дела на неделю. Инга почувствовала себя виноватой – ее тут хвалят, а она, как школьница, переписывается из-под парты.

Обедать они обычно ходили всем отделом. Место каждый раз выбирала Мирошина, и все покорно шли за ней. Инга быстро поняла почему: если кто-то другой осмеливался настаивать на своем выборе, то Мирошина, конечно, соглашалась, но в кафе мучительно долго делала заказ, дотошно выспрашивала у работников за стойкой ингредиенты любого бутерброда (в составе обязательно находилось что-нибудь, что она не ела), а в итоге ограничивалась пирожным и кофе. Все эти действия она совершала подчеркнуто стоически, без тени недовольства, так что остальным, конечно, становилось перед ней особенно неловко.

Мирошинским фаворитом было заведение, где готовили только салаты, поэтому туда они ходили чаще всего. Мирошина выбирала его за диетичность, но, глядя на ее тарелку, в которой листья салата были смешаны с карамелизованной грушей, куриной печенью, кедровыми орешками и клюквенным соусом, Инга временами испытывала зловредное желание положить конец этой иллюзии.

Они уселись за стол номер восемь – они всегда садились за него, потому что он был самым большим, и Галушкин сказал:

– Поздравляю со Сбербанком. Вообще-то мороки с ними будь здоров – они довольно капризные, – но опыт интересный.

– Паша вел предыдущие два проекта, – тут же влезла с пояснениями Мирошина. Едва сев за стол, она нахмурилась и сразу же стала смахивать салфеткой невидимые крошки.

– Я не знала, – сказала Инга. – Обращусь к тебе, если будут вопросы?

– Конечно. Помогу, чем смогу.

– Нам надо обсудить, что мы подарим Бурматову на день рождения, – объявила Мирошина, покончив с крошками.

– Он же еще нескоро, – рассеянно пробормотала Алевтина, быстро набирая сообщение.

Инга ругала себя, что слишком много времени проводит в телефоне, но до Алевтины ей было далеко. Впрочем, та не производила впечатление человека, убивающего время в соцсетях, – Инга подозревала, что Алевтина постоянно работает, и это вызывало у нее одновременно уважение и ужас.

– Две недели.

Им принесли заказ. Несомненным плюсом этого места была его скорость.

– А что вы обычно ему дарите? – спросила Инга.

– Света с Алевтиной выбирают. – Галушкин без энтузиазма принялся ковыряться в своей тарелке. – В прошлом году вроде были какие-то часы с пульсометром для бега.

– В этом году я думала ему виниловый проигрыватель подарить, – с заговорщицким видом сообщила Мирошина.

– А он слушает музыку?

– Да ты что! Это его главное увлечение после спорта!

– Я не настолько хорошо его знаю.

– Ну, если никто не против проигрывателя, то я сделаю рисерч. Алевтина, поможешь мне?

– Угу, – промычала Алевтина, кажется даже не расслышав вопрос.

– А когда день рождения будет у Алевтины, мы в качестве подарка отберем у нее всю технику, чтобы она хоть иногда отдыхала! – игриво пообещал Галушкин.

Алевтина оторвалась от экрана, посмотрела на него озадаченно и снова погрузилась в телефон.

Инга делилась с Максимом всем, в том числе и своим тиндеровским уловом, но в этот раз молчала, что было ей несвойственно. Она боялась спугнуть удачу. Одно дело – зубоскалить над дурацкими анкетами или жаловаться на неудачное свидание, и совсем другое – признаваться, что у нее забрезжила надежда. Дело было не в Максиме – он бы порадовался искренне, но Инге казалось, что, делясь своими ожиданиями вслух, она их усиливает, узаконивает и тем обиднее ей будет, если снова не повезет.

Однако в четверг она не выдержала и все рассказала. Максим тут же потребовал сообщить ему «соцдем» – они с Ингой намеренно пользовались такими словами, чтобы подчеркнуть утилитарный подход к тиндер-свиданиям. «30 лет, программист в Яндексе, любит ходить в походы и не любит черно-белое кино», – ответила Инга. «Звучит не так плохо, – милостиво признал Максим. – И когда вы встречаетесь снова?» – «В пятницу. Идем с ним ужинать где-то на Китай-городе».

Инга подумала еще и дописала:

«Как ты вообще считаешь, на каком свидании можно заниматься сексом?»

Максим сначала начал печатать ответ, потом перестал, потом снова начал. Наконец ей пришло сообщение:

«Простите, я разговариваю с Ингой или с ее бабушкой?»

«Да нет, ну все понятно с сексом. Непонятно с тиндером. Это ты у нас по нему большой специалист, может, у тебя советы есть».

«Какие тут советы? Ну, как пойдет. Может, на первом, может, позже».

«Очень ценная рекомендация, спасибо», – съязвила Инга.

Она и сама понимала, что ее вопрос звучит до смешного пуритански, но ее не отпускало ощущение, что тиндер-знакомства устроены не так, как обычные. Она была уверена, что они предполагают конвейер (например, Максим сам рассказывал ей однажды, как, уйдя с первого свидания, тут же отправился на второе), и она, с одной стороны, не желала становиться очередным незначительным винтиком в этом механизме, а с другой – идти наперекор правилам. Может быть, Антон просто коллекционирует в тиндере баб и, как только они переспят, посчитает их знакомство исчерпанным? Инге бы этого совсем не хотелось, но при этом она считала, что, если они станут регулярно встречаться, избегать секса тоже будет странно.

Отношение Инги к сексу было устроено намного сложнее, чем ей было бы приятно думать, поэтому она предпочитала не анализировать его вовсе. Она с гордостью рассказывала Максиму, что стеснение ей неведомо, – и это было правдой, потому что, разглядывая себя в зеркало, а потом сравнивая себя с какими-нибудь полуобнаженными актрисами или моделями, она с удовлетворением отмечала, что выглядит не хуже. Никаких экстравагантных сексуальных фантазий у Инги не было, поэтому стыд делиться ими тоже был ей незнаком. К чужим желаниям она считала себя восхитительно открытой: этот вывод Инга сделала потому, что никто и никогда не просил ее сделать что-то неприятное. Сама она редко проявляла инициативу, но была не против заняться сексом в общественном туалете, на столе или на подоконнике, благосклонно относилась к шлепкам, непристойностям на ухо и невинным ролевым играм, а вершиной своей сексуальной раскрепощенности считала случай, когда Кирилл стал приставать к ней под столом прямо во время обеда с его родителями.

Несмотря на эту показную непринужденность, к мимолетным связям Инга относилась настороженно. Она объясняла это их неоправданной рискованностью. «А вдруг я что-нибудь подхвачу? – сказала она Максиму, когда у них однажды зашел об этом разговор. – Или забеременею? Ты мужик, тебе легко». Максим заметил, что подобные риски обычно нейтрализуются контрацепцией, но Инга только отмахнулась, слегка обидевшись, что он не принял ее страхи всерьез.

Однако настоящая причина заключалась в том, что ей просто не так уж нравился секс. Точнее, он нравился ей потом, когда вместе с новизной из отношений уходила необходимость производить впечатление и можно было, ко взаимному удовольствию, ограничиться десятью минутами пару раз в неделю. Однако признаться в этом даже самой себе было бы убийственно для самооценки, а уж сказать кому-то еще – и вовсе немыслимо. Инге казалось, что не любить секс неприлично, что это идет вразрез с образом идеальной женщины, а ей очень хотелось быть идеальной.

Самое большое из известных ей удовольствий Инга находила в том, чтобы нравиться кому-то. Она обожала внимание, и поэтому стоило ей заметить, что кто-то проявил к ней интерес, как она принималась отчаянно кокетничать в надежде распалить его еще сильнее. Парадокс заключался в том, что это ее поведение, которое большинство принимало за многообещающую прелюдию, для Инги было конечной целью. Ей вполне хватало морального удовлетворения, потому что физическое требовало чрезмерных усилий при сомнительном, особенно на первых порах, результате.

По этой же причине Инга не понимала, какие мужчины считаются «сексуальными» и как можно просто «захотеть» какого-то человека, случайно увидев его на вечеринке. Слова «сексуальный» и «хочу» постоянно использовали ее подружки в университете, а Инга, хоть и принимала в их обсуждениях горячее участие, в глубине души недоумевала. Разумеется, ей попадались парни, которых она считала красивыми, но их красота была для нее такой же, как красота картины в музее, – от одного вида ничего животного в Инге не пробуждалось. В очередной раз напившись с Максимом, она призналась ему, что никогда не находила сексуально привлекательными полуголых мужчин из рекламы духов, хотя, очевидно, их внешний вид был рассчитан именно на это. Более того, женщины в такой рекламе часто нравились Инге гораздо больше. В пьяном волнении она спросила, не означает ли это, что ей в принципе нравятся женщины больше и не оказалась ли она неожиданно лесбиянкой к своим двадцати пяти годам. Максим не без иронии заверил ее, что она бы, скорее всего, догадалась об этом раньше, а настоящая причина, вероятно, в том, что образ женщины как сексуального объекта культивируется ушлыми маркетологами, и немудрено, что Ингино восприятие сексуальности искажается. Ингу это немного успокоило, и она почти примирилась с собой.

Однако Антон, притом что он вовсе не был писаным красавцем из рекламы, заставлял что-то внутри нее шевелиться. Инга чувствовала, что тут ей будет мало одной моральной победы, и она давала волю воображению (мечтательность почему-то накатывала на нее каждый раз, когда она ехала в метро, возвращаясь с работы) – представляла, как он целует ее, резко прижимает к себе, запускает пальцы ей в волосы, и все это было приятно, а вовсе не изнурительно.

В пятницу они договорились встретиться в семь, и Инга то и дело поглядывала на часы, хотя прекрасно знала, что до вечера еще далеко. Дел было мало, и она надеялась уйти пораньше. Даже когда Илья, проходя мимо, напомнил ей о статье для РБК, которую ей на планерке поручили писать, Инга не слишком расстроилась – писать она любила, и эта работа не грозила отнять у нее больше пары часов.

Как обычно, в половину второго они всем отделом сходили пообедать, а вернувшись, Инга еще раз перечитала написанное и отправила статью Илье на согласование. Она тут же забыла об этом и, чтобы убить время, зашла в фейсбук.

Фейсбук ее одновременно развлекал и утомлял. Это противоречивое сочетание объяснялось тем, что больше всего Инга любила читать посты, которые вызывали у нее протест, недоумение или презрение. В малых дозах они ее забавляли, в больших – начинали раздражать.

У нее было несколько любимых персонажей – про себя она так и называла их, «персонажи», потому что в пространстве белого экрана они представлялись ей скорее героями книги, чем живыми людьми. Сама Инга писала в фейсбук очень редко и только по работе, но следила за обновлениями с жадностью – она упивалась своим положением стороннего снисходительного наблюдателя.

Ингиной любимицей была девушка, которая вот уже два года не могла найти работу. Все это время она жаловалась на безденежье и живописала свой быт, переходящий, по ее слезливым заверениям, от скромного к нищенскому, но продолжала не работать ни дня. Инге было ужасно интересно, на что она все это время живет. Девушка в постах клялась, что согласится на любую работу – секретарем, няней или поломойкой, но каждый раз, когда в комментариях люди делали ей конкретные предложения, она отказывалась: то у нее была аллергия на собак, то она «не имела ресурса» общаться с большим количеством незнакомых людей, то испытывала страх телефонных разговоров, то у нее и вовсе заклинивал дверной замок, лишая ее возможности попасть на собеседование.

Вторым любимым Ингиным персонажем был молодой человек, который как раз много работал, но жаловался на выгорание. Инге было его искренне жаль, но ее зачаровывала его безграничная откровенность. На аудиторию в тысячу подписчиков он рассказывал о своем упадке сил, проблемах с питанием и алкоголем, ночных истериках и страхе смерти. Он описывал свои сессии у психотерапевта, в подробностях запротоколировал долгий и мучительный развод с женой, а также несколько раз с мрачным наслаждением рассуждал о суициде. Временами Инга даже испытывала некоторое облегчение, натыкаясь на его новый пост, – по крайней мере, у него хватило сил его написать.

Была у нее в друзьях и ревностная феминистка, которая в основном публиковала образовательные статьи, но иногда делилась и собственным жизненным опытом. Читать ее Инге было даже интересно, но мир, состоящий из мужчин, женщин и проблем, порожденных их полом, казался ей очень тесным. Она не понимала, как феминистке самой не надоедает топтаться на таком крохотном пятачке.

Вообще феминистки в Ингиных глазах составляли отдельную фейсбучную категорию, и однажды она в порыве исследовательского интереса подписалась сразу на нескольких. Ее умиляло, как подчеркнуто научные термины вроде «интерсекциональности» соседствовали в их постах с наивно-трогательными словами вроде «сестринства», но самым поразительным было, когда они принимались ругаться между собой. Это случалось постоянно – то одна, то другая оказывалась меньшей феминисткой, чем остальные, и ее на все голоса принимались осуждать. Это было как игра – звание «недостаточной феминистки» переходило по кругу, поэтому каждая успевала ею побывать.

Первое, что Инга увидела сейчас, зайдя в фейсбук, была фотография открытого ноутбука с заставкой фильма «Двойная жизнь Вероники», кружки с чаем и вязания. «Прекрасный вечер с великим фильмом» – гласила подпись. Инга закатила глаза и листнула ленту ниже. Объявление о сдаче квартиры, фотка кота, реклама магазина пальто, черно-белая фотография какого-то старика с двумя абзацами текста. Инга пробежала по нему глазами – ее коллега с прошлой работы оповещала о смерти деда. «Жаль, что мы так и не съездили с ним в Германию, как договаривались, – грустно писала коллега. – А ведь я так хотела показать ему родину его любимого Гете». Это предложение заканчивалось эмодзи в виде разбитого сердца. Инга с упорством закоренелого ретрограда отрицала эмодзи, пользуясь исключительно круглыми скобками, но разбитое сердце под постом о смерти впечатлило ее больше обычного. Она почесала ручкой подбородок, раздумывая, ханжество это в ней говорит или чувство прекрасного.

Илья подошел так незаметно, что, когда он заговорил, Инга от неожиданности подскочила.

– Это никуда не годится, – сообщил Илья.

– Что? – испуганно спросила Инга, в первую секунду подумав, что он имеет в виду соцсети в рабочее время.

– Статья. Надо все переделать. Я отправил тебе письмо с правками, посмотри.

Инга торопливо свернула фейсбук и щелкнула по письму. Вложенный файл и правда был весь выделен красным.

– Соберись, Инга. Нужно это не только написать сегодня, но и согласовать с продажниками, а Свиридов по пятницам рано уходит.

– Я думала, это на понедельник.

– Нет, дедлайн – пятница. Я говорил на планерке, но ты, видимо, была занята чем-то более важным.

Инга отвела глаза.

– Хорошо, – смиренно сказала она. – Я сейчас все переделаю.

Ее самонадеянность стала очевидна довольно быстро – «сейчас» ничего не выходило. Инга больше часа возилась с правками, но в ответ только получила от Ильи новые. Она нервно взглянула на часы – было уже четыре, и надежда успеть на свидание вовремя начинала медленно таять.

В шесть Инга написала Антону, что, кажется, немного задержится на работе, в шесть тридцать – что задержится сильно, в шесть пятьдесят, умирая от стыда и обиды, – что встречу придется перенести.

«Прости, я была уверена, что успею, но начальник пристал со статьей», – добавила она.

«Да, начальники – они такие».

Инге эта ремарка показалась очень сухой, и она снова горячо застучала по клавишам:

«Я правда очень виновата. Не подумай, что я просто не хотела приходить и придумала отмазку».

«Все ок».

«Давай, может, завтра?»

«Завтра не смогу».

«На следующей неделе?»

«Давай попробуем. Спишемся».

Инга вздохнула и отложила телефон. Антон явно обиделся – да и кто бы на его месте не обиделся? Она с силой щелкнула по мышке, отправив Илье очередную версию статьи. Далась ему эта проклятая статья! Почему из всех дней именно сегодня? И Свиридов этот наверняка уже ушел, так что они возятся впустую. Инга откинулась на спинку стула и с силой крутанулась на нем. Она знала, что Илья, конечно, не виноват, но ей нужно было на кого-то направить свою злость.

К восьми вечера офис опустел – даже Алевтина, всегда сидевшая до последнего, уже ушла домой. Инга попросила ее по дороге выключить верхний свет в их части опенспейса, решив, что в полутьме с одной настольной лампой будет уютнее. Алевтина перестаралась и, не заметив, погасила свет повсюду. Теперь освещенными оставались только общие зоны: кухня, гардеробная, переговорная – и кабинет Ильи. Инга приподнялась на подлокотниках кресла и оглядела опенспейс. Он был пуст, только еще одна настольная лампа светилась в дальнем конце – кто-то из отдела маркетинга, как и она, проводил вечер пятницы на работе.

Инга вздохнула и, упав обратно в кресло, проверила телефон. Антон не писал.

Вокруг стояла неправдоподобная тишина, которую еще больше оттеняло еле слышное постукивание клавиш, доносившееся от дальнего освещенного стола. Пустой сумрачный опенспейс казался Инге таинственным, даже мистическим, как дом с привидениями. Для нее офис всегда был местом шума, суеты, яркого электрического света, и в представлении Инги он существовал как будто только днем, когда она сама в нем находилась. Теперь же у нее было чувство, что она заглянула на другую сторону, оказалась с изнанки реальности и здесь с ней может произойти что угодно.

Телефон завибрировал, и Инга порывисто его схватила, надеясь, что это Антон.

«Я отправил статью Свиридову. Уговорил его посмотреть сейчас, хотя он уже ушел. Если правок не будет, можно идти домой», – написал Илья. Снова в телеграм – в общении с Ингой он явно избегал корпоративного мессенджера. Прочитав, она поджала губы – тоже мне, ободрил! – но одновременно с легким раскаянием подумала, что он все же не такой уж и злодей.

Человек на другом конце опенспейса встал и погасил лампу. Инга так и не успела увидеть, кто это, только услышала, как вскоре со стуком отодвинулась створка шкафа, зашуршала куртка, а потом хлопнула входная дверь.

Инга тоже встала, но подошла к окну. Оттуда было видно дорогу, украшенную, как гирляндой, вереницами машин с горящими фарами, реку и огни домов на противоположном берегу. Разноцветные блики мерцали в темной воде. Ночной город всегда казался Инге очень нарядным, но романтических чувств не вызывал. Некоторое время она безучастно следила за движением машин, а потом разблокировала телефон и зашла в инстаграм. Пролистала несколько новых постов, вернулась в начало и открыла сторис. История Антона была первой, видимо, он совсем недавно ее опубликовал. Он снимал бармена, который улыбался на камеру и лихо замешивал какой-то коктейль. У Инги моментально испортилось настроение. Она, конечно, не рассчитывала, что Антон с несостоявшегося свидания пойдет прямиком домой, но видеть подтверждение того, что он отлично проводит время сам по себе – и действительно ли сам по себе? – было обидно.

– Нравится вид? – спросил Илья, становясь рядом.

Он опять застал Ингу врасплох – она вздрогнула и заблокировала экран телефона.

– Красиво, – пожала она плечами.

Илья кивнул на телефон.

– Планы на вечер?

– Сорвались.

– Извини. – Он развел руками.

Инга старалась не смотреть на Илью. Она почему-то ощущала смутную неловкость, стоя рядом с ним в безлюдном опенспейсе. Впрочем, неловкость не была тягостной, скорее волнительной. Инга переступила с ноги на ногу.

– Свиридов ответил? – спросила она.

– Нет еще. Ты пьешь виски?

Инга растерялась и изумленно посмотрела на Илью. Он глядел на нее в ответ без всякого особого выражения. Она поспешно отвела глаза.