Текст книги "Сияние потухших звезд"

Первое, на что обратил Цин внимание после посадки, была сила тяжести – гораздо слабее, чем на большинстве заселенных планет. Если хорошенько подпрыгнуть – можно перескочить разом через небольшую компанию людей. Впрочем, в такой толпе наверняка свалишься кому-нибудь на голову.

Вдоль маршрута движения паломников росли и размножались нескончаемые шеренги мелких торговых лавочек, продававших все что возможно, от простых булочек и конфет, до туалетной бумаги и лекарств. Торговали здесь и оружием, и религиозными побрякушками, и сандалиями, способными выдерживать громадные температуры, и духами самых простых ароматов. Все лавочки, разумеется, были роботизированы. Толпа двигалась медленно, то разваливалась, то сливалась вновь, рассыпалась на части и перемешивалась. У дороги валялись тысячи сонных, перекусывающих, справляющих нужду.

Цин так устал от бесконечного галдежа и толкучки, что пробился к краю потока и шел несколько в стороне от остальных, в голове прокручивая план дальнейших действий. Когда паломничество закончится, – а оно не может длиться долго, никакой работодатель не даст работнику большого отпуска за просто так, – все эти люди разлетятся кто куда. Ведь на космодром садились корабли не только крупных государств, но и их окраинных миньонов и независимых крошечных систем, и даже из фронтира. Зная насколько посредственно поставлена проверка всех эти паломников на таможне, Цин не сомневался, что ему удастся сесть на какой-нибудь из кораблей до Тамалияны, где, по словам Франсуа, ему будет не так сложно найти хорошее убежище. В конце концов, хотя бы на словах Тамалияна враждует с Аденией уже много лет.

Пределы так называемого города закончились только на следующий день, а вместо него все пространство вокруг покрыла почти идеально ровная, серовато-бурая раскаленная пустыня. Высыпав с узких техно-улочек, толпа рассосалась, расползлась по открытым просторам и теперь человеку, очутившемуся глубоко в ее центре, чудилось, что весь окружающий мир стал толпой. Тут и там по-прежнему вырастали из ниоткуда крошечные поселения магазинчиков, кафе и очень дорогих туалетов. Как и любая религия иссилицианство шло с коммерцией рука об руку, и неясно было кто из этой парочки главный.

В пути Цин старался держаться особняком и не заводить новых знакомств. Однако волей случая он то и дело оказывался рядом с мужчиной по имени Рейнхардт, на голове которого волосы были уложены в рваное гнездо, и его сестрой Камелией, молчаливой, застенчивой и бодро красневшей, стоило только скосить на нее легкий взгляд. Рейнхардт травил жуткие анекдоты, касающиеся в основном половых органов и способов их использования, отчего у сестры его едва ли не пар из ушей шел.

– Вы знаете историю о синем Попсе и том, как он одолел женскую грудь в неравной борьбе? – примерно так обычно начинались истории Рейнхардта.

– Да хватит уже, помолчи ты минуту, – заклинала тихим, но сердитым голосом Камелия.

– Тогда давайте спою песню по храброго юношу, упавшего на спинку стула причинным местом и ставшего девицей.

– Не надо.

– Ну хоть дайте рассказать анекдот про трех садомазохисток, попавших волею судьбы на необитаемый остров. История со срамным зачином и неожиданной развязкой!..

– Да замолчи ты уже, в конце концов!

Сестра толкнула Рейнхардта в спину, и он залился смехом. Цин, в редких промежутках между липкими шуточками, пытался выведать у Рейнхардта цель их паломничества. Он до сих пор не знал куда тащится вместе с толпой и зачем. К его удивлению, зачем не знал и Рейнхардт.

– Ну как, – говорил он и чесал затылок волосатой рукой, – традиция. Когда наступает праздник Восхождения мы все идем в храм Иссилициды, вот, в общем-то, и все. Так принято.

– Но почему? – не понимал Цин. – Какой в это смысл?

– Та бог его знает, – Рейнхардт рассмеялся. – Принято ведь.

Как выяснилось, Рейнхардт вообще ничего не знал о своей религии, кроме ряда обрядов, да и смысл их для него не то, чтобы был неведом, но очевидно, он исказил его, чтобы упростить объяснение для самого себя. И он такой был не один в этой толпе. Большинство паломников крайне смутно представляло себе цель и смысл путешествия, но шли к цели с ощущением радости и большого праздника. О другом и не задумывались. Такими людьми очень легко руководить.

Когда Цин спросил Камелию, почему она выбралась в настолько дальнее путешествие, она только тихо прошептала:

– Потому что брат поехал.

Прогулка по пустыне, не такая утомительная какой могла бы показаться благодаря бессчетным торговым оазисам, длилась чуть больше двух суток, за которые Цин услышал больше пошлостей от своего нового друга, чем когда-либо в жизни до сих пор. Бедная Камелия, думал он.

О том, что поход подходит к концу (по крайне мере в одну сторону) стало понятно, когда на горизонте появились сперва высоченные серые, почти зеркальные шпили, а потом и парящая в яме гигантская сфера, из которой они торчали. Чуть ли не половина этой сферы утопала в земле, соединяясь с песком пустыни замысловатыми колоннами, арками и переборками, а вторая половина выступала над поверхностью полукругом. Рейнхардт наверняка сравнил бы ее с громадной женской грудью. Пусть из-за торчащих над сферой башен она скорее походила на выщипанного ежа.

По приближении оказалось, что от строения исходит легкое, умиротворяющее сияние, а размеры его настолько пафосно громадные, что внутри без стеснения могла бы уместиться вся эта неисчислимая толпа паломников.

– И что теперь? – спросил Цин, пытаясь из-за голов рассмотреть вход в комплекс.

– Будем потихоньку входить внутрь, – тихо сказала Камелия и, сильно покраснев, глянула исподлобья на Цина. – Вы ведь не с Иш Хнит?

Цин на мгновение растерялся, чем наверняка себя выдал.

– Мои родители с Иш Хнит, – сказал он после паузы. – Поэтому я плохо разбираюсь в деталях.

– Мы войдем внутрь вместе с остальными. Правда, обычно приходится ждать, людей много, а проход не широкий. Внутри чудесно, кажется, как будто из жизни земной вы переходите сразу в небесную.

Они все еще продолжали идти вперед, но толпа постепенно замедлялась и уплотнялась, прижимаясь к металлическим воротами с изысканными узорами.

– Мы будем стоять на коленях и молиться, а сверху на нас потекут божественные реки, – сказала Камелия.

– Как? – не понял Цин. – Какие реки? В каком смысле?

– В буквальном, – вмешался Рейнхардт. – Сверху на людей дождем стекает вода священной реки.

– Вода теплая и очень сладкая на вкус, – добавила Камелия. – Вам там обязательно понравится.

Разговор прервался. Толпа беспокоилась – что-то впереди, невидимое за головами, остановило ее и раздражало.

– Что значит – занято?! – донеслось откуда-то из головы процессии. – Кем занято?

– Господами, – ответил очень звонкий и спокойный голос. – Подождите, пока Господа закончат молитвы.

Первые добравшиеся до ворот разговаривали с охраной комплекса. Очевидно, раньше всех внутрь проникли люди из высших слоев Иш Хнитской иерархии и, пока они оставались внутри, никого другого пускать было не велено.

Толпа заворчала и хотела уже было расходится – все равно многие собирались прикорнуть после дороги, но в это время кто-то решил задать резонный вопрос:

– И сколько ждать-то?

В конце вопроса добавили матерное слово на Иш Хнитском, смысл которого дошел до Цина в весьма общих чертах.

– Господа заняли храм на двое суток, – ответил бесстрастный голос.

На какое-то мгновение свалилась тишина. Потом кто-то писклявым шепотом спросил:

– Что?

Кто-то другой громче:

– Как двое суток?!

И тогда понеслось уже со всех сторон – и громко, и тихо, и прилично, и совсем не очень:

– Какие еще двое суток?!

– Что за нахер?!

– Да кто там засел?

– Через двое суток все закончится!

– Нам в обратный путь уже завтра!

Толпа могла возмущаться долго. Люди низших слоев весьма неохотно восстают против слоев высших, если их не подтолкнуть. Тем более что сейчас внутри купола находились едва ли не самые видные представители всего Иш Хнитского народа – те, кто занимал пирамиды на их родной планете. Толпа волновалась, но волновалась осторожно, трусливо.

– Кошмар какой-то, – проговорила Камелия, хватая брата за руку. – Столько ехали.

Рейнхардт, человек вообще-то добрый и мягкий, сейчас смотрел на все, даже на родную младшую сестру, свирепо и готов был пойти вразнос, но только если кто-нибудь даст команду, возьмет на себя боевую инициативу.

Снова послышался тот бесстрастный голос охранника у ворот, но слов Цин не смог разобрать за гомоном толпы.

– Что они говорят? Вы слышите? – спросил Цин.

– Говорят, что могут впустить внутрь тех, кто заплатит две тысячи единиц, – сквозь зубы процедил Рейнхардт.

– Две тысячи, – потрясенно прошептала Камелия.

Едва ли ей хоть раз доводилось видеть подобную сумму.

Да это же банальный бандитский захват, – с неожиданным удивлением подумал Цин. Раньше ему и в голову не приходило, что такое бывает и в сферах религиозных, всегда пафосно возвышенных и далеких, по крайней мере на словах, от низости простой человеческой жизни.

– Открывайте ворота! Бандиты! Впустите нас! – взорвалось в толпе. – Ребята, тесни их!

Этого только и ждали. Толпа, особенно там, вдали, в голове, взревела и пришла в движение. Свистнули выстрелы. Краем глаза Цин увидел лысого высокого человека, который стоял перед воротами и, вероятно, именно он переговаривался бесстрастным голосом и вымогал взятку. Из толпы вылетел здоровенный волосатый кулак и врезался в лысину. Мужчина тряпкой шлепнулся на ворота и сполз на землю. Двое охранников, некогда стоявших за его спиной, попытались вскинуть оружие, но не успели и исчезли под нахлынувшей на них волной. Зазвенели ворота. Кто-то полез через острый забор. Из глубины сада за оградой снова зашумели выстрелы. Один. Еще один. Еще. Брызнула кровь, и в мгновение ока весь мир переменился.

В миллиардную долю секунды ярко-лазурное небо смело тысячей тысяч цветов. Облака обернулись фиолетово-розовыми кляксами, брызнули, поползли, заизвивались, закопошились в оранжевом, красном, сиреневом, в том, что меняло цвет и форму каждое мгновение. Громадный круг спутника Рав зашевелился, покраснел, позеленел. Земля обернулась кислотно-салатовым и забулькала васильковыми волдырями. Лица людские, руки, одежда, глаза – все переменилось, все стало другим. Красные, зеленые, желтые люди с синими и черными зрачками. Капли крови, брызнувшие со стороны забора, несколько раз изменили краски в полете, расползлись по небу, расплылись то ли щупальцами, то ли нитками, расцвели и поползли, внезапно, не падая на землю в разные стороны, а разрисовывая пространство замысловатыми узорами. Люди менялись. Лица их забултыхались, носы то удлинялись, то укорачивались, уши то уползали к подбородку, то лезли снова вверх, до самой макушки. И драка продолжалась. И сверху, с психоделических разноцветных небес, взбухая и шелестя, падал с орбиты скелет супергигантского линкора.

15

– Когда я обучался в академии много лет назад, – говорил Волков, попивая мутную горькую жидкость, – у нас было множество предметов и секций не по специальности. То есть, не по биологии. Кто-то занимался Всеобщей физикой, кто-то писал стихи, кто-то делал изделия из резины, а кто-то просто убивал время, гоняя шары. Так вот, я много и упорно корпел над изучением квазаров.

Они сидели в столовой – Волков, капитан, Кихан и Метци. За другим столиком, уткнувшись носом в поверхность, спала и сопела Яланиюма. Иногда она едва заметно вздрагивала и произносила: «Идиоты», – после чего засыпала снова. На противоположной стене проецировался голоэкран, изображающий космос, где по идее прямо сейчас должен был проходить «Танидзам» – вверх плелась тонкой витиеватой лентой ярко-изумрудная туманность, а снизу сверкал огромный квазар. На самом деле, если бы кто-то решил совершить самоубийство и вышел наружу, он оказался бы в темном, разрезанном едва заметными энергетическими разрядами и выбросами, словно потрескавшемся бета-пространстве, сквозь которое корабль мчался со скоростью проходящих мгновений. Впрочем, вылезший из корабля ничего бы не увидел в любом случае, потому что мертвые, кажется, не видят. По крайней мере, иных данных у нас нет.

– Я был страшно очарован их дивной красотой, настолько, что умудрился открыть целых два новых, уже почти потухших, конечно, но в наше то время! И что поражает до сих пор – все они, яркие, сияющие так яростно, как ничто на свете – уже давно мертвы. Миллиарды лет мертвы, все, нету там уже ничего, тьма и дырка. На месте вот этого света – мрак смерти, – Волков показал пальцем на экран. – Мы смотрим на мертвеца, как на старое изображение или в древнюю визуальную сцену. Только мы видим это не запечатленное техникой, а своими глазами, невооруженными взглядом. Ну, конечно, не конкретно мы. Мы то прямо сейчас наблюдаем всего только проекцию. Но вот что удивительнее всего, так это то, что мертвыми они блистали до нас, людей, блистают в этот миг, и будут блистать через миллионы лет после того, как исчезнет наш вид. Нас не будет уже, и следа не останется, а они, мертвые с невообразимых времен, все будут жить и светить. А мы умрем насовсем.

Кихан невозмутимо взболтнул содержимое своей чашки.

– Я хайку сочинил:

Блещет мертвый квазар удивительным светом.

Мы тоже мертвы.

Но не блещем.

Капитан улыбнулся и выдавил в рот содержимое сероватого тюбика. Тем временем Метци аристократически аккуратно резал коричневый желеобразный квадрат, а после хватал его пальцами и причмокивая впихивал в рот.

– Чисто в качестве теории, – сказал капитан. – Если наблюдатель в далекой галактике на краю Вселенной имеет супер-мега-ультрателескоп и видит в нем наш корабль, то значит, что мы давно мертвы, но до сих пор летим себе непонятно куда.

– Ну если у него не бета-пространственный телескоп, – заметил Волков.

– А такие бывают? – спросил Метци, громко и невозмутимо чавкая.

– Да, вот кстати мне тоже интересно, почему никто не придумал такого чуда? – сказал Кихан. – Интересно было бы посмотреть, что там – дальше.

– Теория бета-пространства до сих пор настолько сложная, что ее понимают-то единицы, – ответил Волков. – Насколько я могу судить из своих знаний, пространство беты волнообразное, поэтому для нас оно похоже на параллельные коридоры с дверьми из одного в другой. Из них можно перейти туда-сюда, но стоя в одном коридоре нельзя увидеть второй из-за разделяющей их стены. Поэтому в теории бета-телескоп не слишком полезен и может видеть разве что вперед и назад, и то только при условии, что коридоры наши абсолютно прямы и не допускают абсолютно никакого искривления. А они как раз весьма кривонькие.

– Волков, вы слишком умны, – сказал Кихан. – Романтика любит глупости.

– Не соглашусь. Романтика предпочитает тех, кто подходит к глупостям с умом.

– Я бы добавил, – вмешался капитан, – тех, кто и на квадратном колесе пересечет мир.

– Я же говорю, идиотов, – подтвердил Кихан.

Метци доел желе и потянулся, зевнул, а потом вновь согнулся и угрюмо, как всегда, уставился на остальных. Яланиюма облизалась во сне.

– Кстати говоря, что мы, собственно, намерены делать, когда прибудем на место?

– Там посмотрим, – неуверенно сказал капитан и скосился на Волкова. – У вас есть мысли?

– Кое-какие, – ответил тот.

Последние дни он безвылазно занимался в своей комнате настройкой программ, создавал сценарии для квантовых счетчиков, гравитационных улавливателей и внутренних систем, из-за чего потерял сон и аппетит, и теперь сидел перед пустой тарелкой. Пить тоже не хотелось, но иногда он мог себя заставить.

– Я подготовил некоторые экспериментальные анализы и таблицу вероятных смещений бета-пространства, – сказал Волков. – То есть, вероятных, конечно, неправильное слово, потому что придется последовательно пройтись по всем. Не знаю даст ли что-то такой подход, но по крайней мере я надеюсь вычислить величину пространственного смещения.

– Но вы бы могли, насколько я могу судить, сделать это и там, возле станции. Да и вообще…

– Не совсем, – Волков заколебался. – Там не было источника для сравнения, которым может стать пространственный разлом. Если он, конечно, не закрылся.

– Закрылся?! – воскликнул Кихан.

– Вы не предполагаете такой вероятности?

– И что будет, если он закрылся?

– Будем искать другие идеи, – Волков неуверенно улыбнулся.

– Заткнитесь, идиоты, – прошипела во сне Яланиюма и засопела дальше.

В столовую заявился Дика, взял из буфетной машины тарелку с густой кашей и уселся в стороне от Яланиюмы. Та принюхалась и, шевеля руками как медуза щупальцами, потекла в сторону пищи, лицом елозя по поверхности стола. Дика торопливо отодвинулся еще дальше.

– Скажите, муассон, если мы не вернемся в пространство сейчас, сколько времени у нас останется? – спросил капитан.

Дика задумался и заморгал – когда он размышлял все вокруг прекращало существовать, а тело его впадало в кому. Если бы кому-то пришло в голову подкараулить момент и поколотить хорошенько второго инженера в этом отрешенном состоянии, тот скорее всего не обратил бы на побои никакого внимания.

– На корабле работает примерно половина приборов, – задумчиво проговорил он. – Ситуация мне не нравится, если честно. Генераторы воздуха в ремонте попеременно. Когда я немного доделываю одну пару – выключается вторая. В настоящее время на профилактике и вовсе обе пары. Концентрация газов постепенно растет, и я не знаю, как это можно исправить. Во втором грузовом зале крайне высокий уровень метана и выброс хлора, я его пока перекрыл насовсем, времени думать о нем нет. Гравитационные системы трудятся из последних сил, но в состоянии крайне тяжелом. Дублирующая сейчас на ремонте, а основная может отключиться в любой момент, поэтому я рекомендовал бы впредь передвигаться в гражданских скафандрах. С энергосистемами, в общем и целом, тоже самое. У нас три центра, один убит полностью, второй отключен, третий выдает только четверть мощности. Когда-то был и четвертый, но о тех временах можно забыть.

– У меня функционирует только один монитор, – вставил Метци. – Работать приходится по слуху.

– Поэтому, – продолжил Дика, – ситуация могла бы быть и лучше. Предсказать не могу, но считаю, что в любое мгновение все может отключится и мы погибнем.

– Вот как, – иронично сказал капитан, – все не так плохо, как я думал.

– Что касается еды, кстати говоря, – встрял Кихан, – то ее не то чтобы много, если предположить, что это все запасы, которые у нас будут до конца жизни, но вполне достаточно для того, чтобы помереть не от голода, а от пищевого однообразия.

– На сколько хватит? – спросил капитан, сосредоточенно считая в уме.

– Года на три, если установить средний рацион. Если экономить в несколько раз больше.

– Чего это так много?

– Груз в контейнерах. Так, кстати говоря, можно найти удивительные вещи.

– Короче говоря, за нами кому-то придется доедать, – заметил капитан.

– Хм, – хмыкнул Волков.

Для некоторых членов экипажа время шло утомительно медленно – в основном для тех, от кого уже ничего не зависело. Чидам Салук просиживал часами в своем кресле и просто наблюдал за индикаторами и измерителями, еще не сломавшимися окончательно, Ниями гуляла по палубам и пыталась подбить кого-нибудь на разговор, Яланиюма спала, а Метци все время что-то злобно читал, чертыхаясь и сквернословя. Волков в спешном порядке изучал астрофизику и всевозможные теории частиц, причем довольно скоро он сбился с мыслей и уже ничего не понимал, но продолжал читать на автопилоте. Капитан и Кихан вели пространные беседы о судьбе, и только ужаленный Дика носился по всему кораблю и чинил, и чинил, и чинил, а оно все ломалось и ломалось в тех местах, которые, казалось, чинить и не нужно.

Прошло несколько утомительных дней, на корабле стало душно из-за того, что Дика перенастраивал систему жизнеобеспечения, и вскоре они вынырнули из бета-пространства и вернулись примерно туда, где сквозь тело космоса нашего за разрезом выглядывал космос чужой.

Поначалу «Танидзам» замер на таком расстоянии от трещины, что невооруженным глазом ее было и не разглядеть. Волков уселся в кресло второго пилота и включил все свои программы и сценарии одновременно. Нужно было собрать как можно больше информации о том, что связывает нынешний корабль и разрез, гораздо больше, чем они соизволили сделать в прошлый раз.

Корабль завис в пространстве и не шевелился. Не шевелилось вообще ничего, только звезды сияли беззвучно, словно шептались себе в отдалении.

Как и предложил Дика, все облачились в простые гражданские скафандры – облегающие тело и с маленьким шлемом, способным только прикрыть голову, но лишенным большинства электронных систем. В таком скафандре можно было двигаться атлетически ловко, но воздуха, без дополнительных баллонов, устраняющих преимущество легкости, он держал всего какие-то позорные крохи.

После запуска программ Волкова корабль вздрогнул и выпустил крупный беспилотный дрон, который с яростью бросился к космической трещине, но внезапно остановился, подойдя к ней на десять тысяч километров.

По экрану текли потоки данных, компьютер самостоятельно анализировал их и сопоставлял, а Волков с раздражением и разочарованием понял, что с трудом понимает и ничтожную часть из них. Вот где могло бы понадобиться разностороннее образование. Но каждый из членов экипажа «Танидзам» разбирался только в том, что было необходимо ему на рабочем месте, да и то, не то чтобы так уж хорошо.

– Ну что скажете, профессор? – нетерпеливо поинтересовался капитан, чувствуя, что тело стало тяжелее, чем обычно.

И это учитывая, что недавно Дика уменьшил гравитацию на несколько жэ, и теперь приходилось пристегиваться, чтобы резким движением не выброситься куда-нибудь в стену.

Обращение к Волкову словом «профессор» сейчас нужно было Каратикардхе как никогда. Ведь нет таких вопросов, на которые не знал бы ответа всемогущий «профессор»! Жаль только, что по отношению к Волкову это слово использовалось, скорее, как прозвище, пусть когда-то давно он и правда носил такое звание.

– Сложно сказать, – Волков говорил медленно. – Считыватель бета-пространства говорит, что мы находимся где-то на границе, но на самом деле полученные данные можно интерпретировать по-разному. Например, справедливо предположить, что мы пребываем на некоем другом подуровне бета-пространства, что может объяснить необычные показатели. Гамма-пространство, грубо говоря, существование которого пока только пытаются доказать теоретически. Либо мы все же в бета-пространстве другого измерения. Вообще, когда не знаешь на что толком смотреть и чего ждать, сочинить можно все что угодно, и потом уже подогнать под полученные цифры.

– Что вы предлагаете?

– Господа, – раздался в коммуникаторе голос Дики, – я на время выключил подачу кислорода в головном отсеке, оденьте, пожалуйста, шлемы.

– Надолго? – спросил капитан.

– Минут десять.

– Принято.

– Я думаю, нам нужно двигаться вперед, интересно понаблюдать, как изменятся данные по приближении к разлому, – сказал Волков, пытаясь достать висящий позади шлем.

– Чидам, вперед на третьей скорости, без координат, – скомандовал Каратикардха.

Корабль едва заметно качнуло.

– Что вы скажете о разломе, Волков? – спросил капитан. – По нему есть какие-то сведения?

– Ничего нового, как и прежде – стоит только попытаться настроить на него регистраторы, как система выключается или виснет, – Волков поднял голову и посмотрел на основной монитор, словно пытался в скоплении звезд разглядеть унесшийся далеко беспилотник. – Кстати, дрон тоже отключился.

Капитан что-то проворчал.

Корабль двигался медленно, настолько, что изображение на мониторах казалось статичным. И если бы не сияние звезд, могло сойти за фотографию.

Через несколько минут Дика вернул воздух, шлемы можно было снимать, но никто с этим не спешил.

– Перекину на основной экран, – сказал Волков и на центральном мониторе одна за другим возникли несколько таблиц с цифрами и символами. – Это сравнение по нескольким более-менее стабильным точкам опоры между пространствами нашим и бета. Углерод-12, масса электрона, скорость распространения фотонов, масса вещества Гюйгенса, которая, как вы знаете, в бета-пространстве равна нулю, и остальное, сами видите. В правой части – современные значения свойств и квантовых чисел в нашей, так сказать, альфа-вселенной. В левой – примерные данные по ним же в бета-пространстве. Примерные, потому что, во-первых, как вы знаете, мы вообще имеем мало понятия о физике, да и в целом о бытии, в научном понимании, в бета-пространстве. Но и потому, что мир там основан на других принципах, где-то немного других, где-то вовсе не имеющих ничего общего с известными нам. В том числе и элементарный микромир ведет себя до крайности по-особенному. И это при том, как мало мы, по-прежнему, знаем о квантовом устройстве Вселенной в которой живем. К примеру, нейтрино, по последним сведениям, не способны передвигаться в бета-пространстве и находятся либо в статике, либо отсутствуют вовсе – мы до сих пор можем рассуждать об этом только теоретически. Об остальном тяжело говорить в принципе. Поэтому значения, которые я вывел в левой части, характеризуют бета-пространство, я бы сказал, с нашей стороны зеркала, со стороны альфа-пространства так, если бы бета находилось в одной с нами плоскости. Но в самом бета-пространстве они, конечно, уже не имеют никакого смысла и там, где иная шкала координат, иная точка отсчета, разумеется, и конечные цифры будут иные. С точки зрения бета-пространства данные в правой колонке тоже неверны. Это касательно вопроса зрения. Так вот, – Волков кашлянул и снял наконец свой шлем, – у нас, как видите, есть и третий столбик по центру. Это – мы, то есть общие значения, улавливаемые в пределах корабля и в пределах пространства, которое он пересекает. При том, что большая часть наших измерительных приборов, к сожалению, находится в состоянии клинической смерти, кое-что мы все же не можем не заметить. Обратите внимание на то, что показания срединного столбца практически равноудалены от обоих крайних колонок, и занимают, как я уже говорил, промежуточное положение.

– Короче говоря, мы находимся между альфой и бетой, – резюмировал Каратикардха.

– Я бы сказал так, – отозвался Кихан, – слева левая нога, справа правая – а мы посередине себе болтаемся.

– Не совсем, анатомия в качестве аналогии в данном случае несколько болезненна, – сказал Волков. – Как видите цифры посередине нестабильны и с каждой секундой, при обновлении информации с регистраторов, они смещаются по шкале в сторону правой колонки.

– То есть, мы движемся в сторону нашего пространства?

– Да, чем ближе подходим к разлому.

Капитан на несколько секунд задумался, затем вдруг торопливо заморгал, словно в голову ему пришла неожиданная мысль.

– Вы же не хотите сказать, что мир за этой трещиной – это и есть наш мир? – спросил он.

Волков несколько секунд вглядывался в разлом на экране монитора.

– Если чисто по-обывательски, то не уверен в этом, – сказал наконец он. – Я пока не могу точно объяснить почему, но мир в разрезе кажется незнакомым. Те же звезды, на первый взгляд, но выглядят они по чужому.

– Вы можете рассчитать на каком расстоянии от разлома средняя графа сравняется с правой? – спросил Кихан.

– По моим теоретическим подсчетам, – задумчиво сказал Волков, – а иначе я не могу говорить, потому что зависимость смещения не прямо пропорциональная нашей скорости, но по теоретическим расчетам мы выйдем в стандартное, так называемое альфа-пространство, прямо на границе разлома.

На мостике снова пропала гравитация. Каратикардху стало поднимать и уносить куда-то в сторону. Он выругался, ухватился за ручки кресла и пристегнулся.

– Дика, что у тебя опять? – спросил он.

– А что? – раздался удивленный голос инженера в коммуникаторе.

– У нас ноль жэ!

– Вы точно уверены? У меня на мониторах все хорошо, – сказал Дика, – правда, они не работают. Может быть, вам привиделось?

– Старший помощник плывет под потолком, Дика, я в этом очень даже уверен, – раздраженно ответил капитан. – Если сейчас включится гравитация – он сядет мне на голову.

– Значит, не включать? – неуверенно спросил Дика.

– Кихан, отпорхните уже подальше! Включайте Дика, в конце концов!

– Пойду погляжу, капитан, дайте мне немного минут.

Каратикардха принялся сердито тарабанить пальцами по ручке кресла. Кихан ухватился за его спинку и вниз головой спустился к полу – не хватало только, чтоб гравитация застигла его в таком положении.

Корабль мчался в сторону разлома на огромной скорости, хотя взглянувший на него со стороны подумал бы, что тот еле ползет. Когда большая часть пути была уже пройдена, цифры на мониторе стали меняться рывками, как будто с задержкой. Волков нахмурился. Начинали барахлить приборы.

Пока капитан и остальные зачарованно и с интересом следили за скачками цифр, Волков переключил один из своих мониторов на обзор космоса. Он увеличил изображение разлома – с такого расстояния слабый корабельный телескоп позволял разглядеть внутренние звезды в деталях. Он увидел далекую туманность, которая, казалось, дышала прямо на глазах, то расширяясь, то собираясь вновь. Увидел мощнейшее скопление звезд, сиявших с чудовищной яркостью. Увидел едва заметный пульсар – кажется, он был на грани дальности микроскопа. Он медленно вел изображение вдоль полосы разлома и вдруг остановился. Присмотрелся. Увеличил. Это еще что такое?

Корабль стал сбрасывать скорость, замедляться – сперва едва заметно, потом все скорее и скорее. Если пропустить точку торможения, то можно влететь прямо… Интересно, куда? – нервно думал капитан, разглядывая все дальше и дальше смещающиеся к правой колонке цифры. Еще чуть-чуть, каких-то несколько десятков тысяч километров и тогда…

– Хм, – хмыкнул Волков, – капитан, взгляните-ка на это.

Внезапно экран с цифрами сменился изображением с внешних камер. Картикардха состроил недовольную физиономию – не время думать о другом. Волков со своими научными парадоксами…

Биолог начал увеличивать изображение разлома перед кораблем. Все дальше и дальше – и вдруг на экране возникла сперва неясная, крошечная точка. Вот она стала расти, все быстрее и быстрее. Превратилась в жирную кляксу. В огромное, шевелящееся пятно. И уже совсем резко заполнила весь экран. И правда, парадоксы…

Прямо в открытом космосе парило и бултыхалось, шевеля тысячью темных серо-коричневых щупалец громадное существо.

16

Громадный скелет недостроенного линкора сыпался с орбиты цветастым конфетти. Растекались в пространстве фантасмагорические фигуры то ли спутника, то ли планеты Рав, колоссальной пустынной полусферы и паломников у ее входа – все текло и разливалось, будто мир начертали на воде, а в воду плюхнулось что-то увесистое и швырнуло во все стороны волны.