Текст книги "Сияние потухших звезд"

Он сдвинул камеру в сторону от облака и направил на какую-то отдаленную точку в зеленоватом пространстве, медленно розовеющем.

Он увеличил изображение, и точка выросла. Почти сразу стало понятно, что это объект примерно в форме куба, чуть скошенный. Весь он был покрыт какими-то необычными механизмами разных форм – круговыми пластинами, прямоугольными и ромбовидными датчиками, трубками, кое-где сильно погнутыми, а кое-где оканчивающимися обрубками. Куб чем-то напоминал космические спутники, исследующие планеты до того, как туда отправятся люди. Один такой стоял где-то в глубинах «Танидзам» – совсем старый и забытый. Но все же это был не спутник. Объект имел размер примерно полтора метра на полтора и казался невесомым, состоящим из газа. По крайней мере края его так же клубились, как и облака.

– И что это? – спросил Каратикардха.

– Я бы тоже хотел знать ответ на этот вопрос, – сказал Волков. – Компьютер сравнил силуэты объекта со всеми известными космическими аппаратами человечества за последние несколько тысяч лет – и ничего не нашел. Есть несколько похожих вариантов, но не более того.

– Вы хотите сказать, что мы столкнулись с объектом другой цивилизации?

– Это возможное объяснение. Некий аппарат разумной цивилизации попал в разлом тем же путем что и мы и столкнулся с «Танидзам». Возможно, капитан, перед нами первое в истории реальное доказательство существования иных разумных существ.

На мостик вернулись Кихан и Дика, чуть позже появилась и Яланиюма, но она, похоже, вообще ничего не замечала вокруг и находилась в каком-то своем мире.

– Профессор, а вы уверены, что этот аппарат, собственно говоря, беспилотный? – спросил Каратикардха.

Волков открыл было рот, но, пораженный мыслью, ничего не сказал.

– Я об этом не подумал, – наконец выдавил он из себя. – Его размеры ввели меня в заблуждение. Ведь это действительно может быть так…

– Вражеский корабль? – спросил Кихан.

– Какой еще вражеский!? – возмутился Волков. – Космический корабль другой цивилизации! Невероятно. При том, что все происходящее с нами и без того поразительно и невероятно, но это почему-то восхищает меня больше всего.

– Возможно потому, что все остальное настолько дико и невообразимо, что мы не способны осознать его реальность, – сказал капитан.

– Да, вероятно, вы правы.

– Ниями, отправьте… С вами все хорошо, Ниями?

Ниями сидела в кресле, сжавшись в комок, и одним взглядом следила за разговором. Ее лицо было таким бледно-белым, что казалось ненастоящим. Услышав вопрос капитана, она встрепенулась и кивнула.

– Да, – хрипло прошептала она. – Просто тяжело с этим… временем… Тяжело быть в будущем и настоящем одновременно и не знать, собственно, где это настоящее.

– Не время предаваться унынию, Ниями, – капитан попытался улыбнуться.

– Как это забавно в нашей ситуации – «не время».

– Действительно, – капитан усмехнулся.

– Не переживайте, я пострадаю вчера и немного позавчера.

– Замечательно, а теперь пошлите пожалуйста код УСК.

– Код УСК?! – Ниями выпрямилась в кресле и в изумлении уставилась на капитана.

– Повторить? – тот снова улыбнулся.

– В нашей ситуации, капитан, повторять не нужно.

Код УСК был комплексом сигналов множества разных типов, разработанных для связи с потенциальным инопланетным разумом. Несколько математических, физических и логических комбинаций, поданных в нескольких вариантах. Впрочем, ответа на УСК еще никто никогда не получал.

– Результат? – спросил Каратикадха.

– Нет. Не фиксирую никаких сигналов и излучений.

– В этом пространстве их вообще не издает ни один из объектов, – сказал Волков. – Теоретически возможно, что наш собеседник не способен ответить в условиях физики этого мира.

– Значит, есть вероятность того, что и наш сигнал на самом деле ушел в никуда?

– Может быть, – сказала Ниями.

– И какие варианты? – спросил капитан.

– Можно попробовать альтернативные способы общения, – пожал плечами Волков. – К примеру, движение. Вращение объекта тоже может быть сигналом.

– На мой взгляд, он вращается с постоянной скоростью сам по себе, – заметил Кихан.

– Микрозамедления и микроускорения, не заметные глазу, могут быть кодом или даже полноценным языком.

– Чидам, возможно это проверить? – спросил капитан.

Первый пилот пожал плечами и что-то нажал на приборной панели. Раздался короткий сигнал.

– Скорость постоянная, – сказал Салук.

Капитан посмотрел на Волкова.

– В любом случае, можно придумать массу разных способов общения, но их имеет смысл рассматривать только в том случае, если мы действительно имеем дело с разумом, – сказал Волков. – А само это предположение тоже требует проверки и уточнения.

– И что вы предлагаете? – спросил капитан.

– Всестороннее изучение. Этот объект может дать нам ответы на некоторые вопросы, по крайней мере, приблизит нас к их разгадке. Поэтому я считаю, что нам нужно погрузить его на корабль.

– Что?! – Каратикардха даже откинулся на спинку кресла. – Это абсолютное нарушение регламента и инструкций. Брать на борт предмет неизвестного происхождения…

– Капитан, о каких инструкциях вы еще говорите? – удивился Волков. – По-моему мы уже нарушили больше предписаний, чем их было сочинено. Разве хоть одна из инструкций одобрила бы погружение в космическую дырку?

– Ну у нас не было выбора, действовали по ситуации, – неуверенно сказал капитан.

– Как будто теперь иначе!

Каратикардха не ответил. Он уставился на вращавшийся на экране куб и ждал, что в голову придет решение. Решение не приходило.

– Просто чтобы сразу расставить все точки, – отозвался Дика. – Захваты ни в первом, ни во втором доке не работают. Теоретически возможно восстановить манипулятор второго дока, но без движения всей конструкции в целом это бесполезно, потому что мы сможем захватить, но не просунуть артефакт внутрь.

– Вот и весь ответ, – поспешно сказал Каратикардха, глядя в никуда.

– А принимающие энергопузыри, или как они у вас называются? – спросил Волков.

– Работают, но, учитывая состояние пространства, я не могу ручаться за функциональность и точность результата, – ответил Дика.

Капитан пристально посмотрел на Волкова.

– Что вы еще придумали профессор?

– Я выйду из корабля и загоню куб в грузовой отсек вручную.

Капитан моргнул раз, другой, посмотрел на Ниями, но тотчас перевел взгляд на Кихана, будто в поисках поддержки.

– Вручную? – переспросил капитан.

– Там всего полтора метра туши, – сказал Волков.

– Мы не знаем массы объекта, – вставил Кихан, – но, чисто в качестве голой теории, я предполагаю такое возможно.

– И ты туда же? – подавлено сказал капитан.

Он не знал что делать и где-то в серых глубинах своей души был даже рад, что Волков предложил хоть какой-то план. В конце концов, что они теряют? Свои жизни – так они и так их уже не ощущают. А всегда лучше что-то попытаться, чем молча дожидаться конца. Впрочем, конец в их случае тоже дело времени. А когда нет времени – нет и дела.

– Кихан, вы сможете это сделать? – спросил Каратикардха.

– Капитан, идти должен я, – настаивал Волков. – Мне понадобится помощь при переводе объекта в энергопузырь и помещение его в камеру грузового отсека. Я этого делать не умею и предполагаю, что единственный, кому это сейчас под силу, ввиду гибели господина Брока – это старший помощник Кихан. В любом случае, я остаюсь единственным членом экипажа, от которого нет практического толка, я – пассажир.

Капитан подумал, что никакого толку нет и от Яланиюмы, – она бухгалтер, пьяница и нахалюга. Но она женщина, а женщинами не рискуют.

Каратикардха чувствовал тошноту, мутило в глазах, и голова как специально отказывалась работать. Он еще раз посмотрел на экран и ему почудилось, что куб в сиреневом пространстве вдруг обратился шаром. Капитан вздрогнул, перевел взгляд в сторону и с удивлением обнаружил, что Салука нет в кресле первого пилота. Может быть, он отошел? Каратикардха в недоумении оглянулся в поисках пилота, а когда выпрямился снова – тот уже сидел там, где ему и положено.

– Разрешите идти? – донесся откуда-то из космических далей голос Волкова.

Капитан нахмурился и не сразу нашел его взглядом.

– Переоденьтесь в скафандр для открытого космоса, – сказал Каратикардха, но голоса своего не услышал. – Удостоверьтесь десять раз, что он не поврежден и системы работают как положено.

– Хорошо, капитан, – отозвался Волков. – Хотя есть подозрение, что это ни к чему.

– В каком смысле? – откуда-то со стороны глухо спросил Кихан.

– Если учитывать мой анализ данных компьютера, состав вещества внутри корабля и снаружи практически идентичный, – сказал Волков. – То есть, конечно, мы не знаем какой именно этот состав, но оценивая косвенные данные отличий я не увидел. Таким образом можно предположить, что снаружи не враждебный космос, а такая же среда, как и на корабле.

– Вы хотите сказать, что можно выйти из корабля вообще без скафандра?!

– Предположительно.

– Прекратите предполагать, Волков, – сердито сказал капитан и не узнал своего голоса. – Делайте как я сказал. Идите за скафандром.

Волков кивнул, огляделся и скорым шагом покинул мостик.

Проход по коридорам, спуск на нижнюю палубу, выбор скафандров, снова переходы – все это не заняло времени. В этот период, – не длившийся ничего, – Яланиюма, стоявшая перед умывальником с неработающим зеркальным экраном, рухнула на пол, потому что упершиеся в кран руки вдруг прошли насквозь. Свалившись на колени, она стала щупать рукой в поисках раковины, однако вместо холодного металла те погрузились в какой-то сопливый гной.

Дика, сидевший на мостике за своим пультом неподалеку от капитанского кресла, моргнул, прикрыл глаза на мгновение и не смог открыть. Он изо всех сил задирал веки кверху, даже помогал себе руками – но перед ним была лишь вечная чернота.

Волков подошел к двери шлюза, за которой в круглом маленьком окошке плыло серо-кофейное пространство, будто бы зализывающее рану, нанесенную ему прошедшим насквозь кораблем. Что-то сверху пикнуло, загорелась красная лампочка и дверь, разделенная на две половины, стала разъезжаться в стороны.

Капитан сидел в своем кресле. На одном из мониторов включилась камера из шлюза – Волков готовился сделать первый шаг в бездну. Но Каратикардха смотрел на свои руки. На то, где только что, не мгновение назад, а буквально в этот самый миг были его руки. Вместо них клубился черный пар. Тело капитана то исчезало, то появлялось вновь во всех точках пространства и в единственный миг времени.

23

– Бывали когда-нибудь на Деметроне? – спросил Суржин.

– Нет, – Цин покачал головой. – Я никогда раньше не выезжал за пределы Адении.

Машина, средняя в составе конвоя из трех единиц, бесшумно летела по воздуху над белоснежным городом. Всего несколько минут назад корабль с орбитальной станции Эл Тун сел на частном космодроме глубоко в заповедных лесах, красновато-серых в это время года, и вот прошло всего ничего, а пейзаж изменился радикально.

Город внизу – Кардея, столица Тамалияны на планете Деметрон – раскинулся от края горизонта до края, только далеко на востоке поблескивая морским берегом. Город, в большинстве своем невысокий, лишь кое-где устремлялся ввысь небоскребами – скрученными пружинами, серо-белыми, сияющими на солнце, но все же весьма приземистыми в сравнении с теми, что Цин видел в Адении. Там многие города состояли из одних лишь высоток – широких как шкафы, или узеньких, похожих на столбы. Они улетали ввысь так далеко, что терялись не только в облаках, но и в средних слоях атмосферы. Многие жили в них годами, не выходя наружу – внутри было все, что нужно обычному бедному работнику для обычной бедной жизни.

Кардея выглядела совершенно иначе. Белоснежная, залитая золотыми храмовыми куполами так, что походила на заполненную доску для игры в го, где вместо черного – желтый, она стлалась по земле ковром, предоставляя небеса бесчисленным, уходящим ввысь церковным крестам. Церквей этих и правда было так много, что казалось, будто каждое второе городское строение – это храм. Впрочем, вполне возможно, что так оно и было. Тамалияну давно взял в плен религиозный фанатизм самого отчаянного толка. Здесь считали, по крайней мере в среде властной элиты, что примерный гражданин Тамалияны обязан посвятить всю свою несчастную жизнь только двум вещам – службе в армии и молитвам в церкви. Пропаганда этих институтов нескончаемым цунами неслась с рекламных экранов, залепивших фасады города. Они висели на машинах, автобусах, окнах дешевых домов и даже вдоль святых церковных куполов. В результате столь регрессивных увлечений Тамалияна выпала из числа серьезных политических игроков и заставляла считаться с собой только благодаря громадных размеров империи и заслугам прошлых строев. Уровень образования свалился до доисторического уровня и занимал последние места в галактических рейтингах. Многие граждане Тамалияны искренне полагали, что Вселенная вертится вокруг их империи, что люди были созданы всемогущим богом двести пятьдесят лет назад и что все прежние режимы, кроме нынешнего, использовали людей в качестве биотоплива (правда, что это такое – биотопливо – объяснить мог не каждый). Институт науки рухнул настолько, что за последние сто лет в Тамалияне не было построено ни одного принципиально нового корабля, не считая нескольких штук, собранных по допотопным чертежам. Тамалияна уже почти не способна была производить ничего, кроме низших сортов хлеба, старинного оружия и туалетной бумаги. Местные торгаши скупали самые дешевые и низкопробные товары Адении и Чжи Со и, награждая их патриотическими именами, выдавали за свои собственные, отечественные. В Дзитигонэ, входящем в состав Адении, создавались специальные ультрабюджетные автомобили специально для Тамалияны, лишенные всех вообразимых удобств. В некоторые из моделей и стекла не устанавливали, в результате чего удавалось сравнять их по цене с пачкой чая в самом Дзитигонэ. Доходы рядового жителя империи едва превышали заработки нищих с Адении, хотя немногочисленная элита торгашей, священников и военных мерялась золотыми небоскребами и размерами личных звездолетов.

Тамалияна полна была противоречий и самым противоречивым из всех был сам факт ее существования. Империя держалась исключительно за счет продажи бесчисленных природных ископаемых другим государствам. Деньги, полученные от грабежа недр, тратились на храмы, вооружение и пропаганду. Но бесчисленных не значит – бесконечных. По прикидкам аналитиков у Тамалияны оставалось не больше десятка лет подобного паразитирования, а после ожидался коллапс и самоуничтожение, поэтому государственная элита заранее готовилась к исходу в другие, более благополучные страны, скупая там целые планеты. Тамалияна доживала свои деньки, впрочем, никто не знал успеет ли дожить до них нынешний правящий класс. Жизнь непредсказуема, и порой достаточно одного ножа, способного прорезать холст с идиллическими художествами, чтобы увидеть таящиеся за ним тюремные решетки.

Несмотря на бедственное положение империи и перенаселенность, Кардея казалась умиротворенной, аккуратной и даже технологичной. Свет от золотых куполов с парящими над ними крестами рассеивался по равнине и разливался по многоэтажным дорогам для машин обычных и летающих. Края широких улиц засажены были красиво осыпающимися деревьями, скрыты экранами с рекламой и новостям. Тротуары в несколько этажей высотой покрывали широкие, тянувшиеся на километры красочные клумбы. Город тонул в зелени и собственном сиянии, а ближе к центру, среди высотных зданий крупных компаний и государственных органов стояла совсем уж сверхъестественная тишина и покой, словно бы здесь совсем не было людей.

Конвой Эл Тун спустился с холма и несся теперь над городскими крышами гораздо выше санкционированных дорожных полос. Белоградский сидел рядом с Суржиным и смотрел в окно.

– Вы знаете, что над Кардеей всегда светит солнечный свет? – спросил Суржин. – Этот занимательный эффект достигается благодаря храмовым куполам и крестам, которые притягивают свет даже тогда, когда звезда уходит за горизонт. Кроме того, они собирают лучи маленькой луны, и поэтому в районе верхних этажей круглый день светло, как днем.

Внизу, на самом деле, тоже, – за счет экранов с рекламой, ползущих мимо стен. Но об этом Суржин не знал – он никогда не спускался на нижние этажи.

– Такое ощущение, как будто здесь у каждого свой персональный храм, – сказал Цин.

– Примерно так и есть. Каждый из комплексов обслуживает одно или два стоящих рядом здания, у каждого человека есть свой личный священник, которому он обязан исповедоваться каждое воскресенье.

– У вас тоже?

– Уже нет. Я работаю в международной корпорации и поэтому давно принял гражданство Адении. Да и среди людей моего уровня религия играет не такое уж большое значение. Важность нашей работы дает нам возможность получить божественное благословение без необходимости посещать храмы.

– Храмы посещают в первую очередь те, кто не способен самостоятельно выбирать свой жизненный путь, – вставил Белоградский. – Люди от рождения лишенные «золотого» гена, который ставит вас на определенную ступень, позволяющую принимать решения по необходимости.

– Это так, – подтвердил Суржин. – Ведь, в сущности, все люди делятся на касты и низшая из них это не просто те, кому не повезло оказаться внизу, а те, кто не способен и, в силу этого, не имеет права стоять выше. В Адении считают, что человек может самостоятельно пробраться из касты низкой в высокую, добившись этого своим трудом и заработав достаточное состояние. Но такое случается раз в столетие и, как и везде, элиты не сменяются. Поэтому, на мой взгляд, принятые в Тамалияне идеи о «золотых» и «божественных» генах высших представителей общества гораздо полнее объясняют то, почему обитатели первых этажей так редко поднимаются по ступенькам к верхним. Возможно, это в какой-то степени отголоски эволюции, когда одни до сих пор находятся на стадии кроманьонцев, а другие уже хомо сапиенсы. И как бы ни старались обезьяны, человеком им не стать.

– Но разве у людей с первых этажей есть объективные шансы для того, чтобы подняться выше? – спросил Цин. – Когда им не дают ни образования, ни возможности самореализации и все свое жизненное время они вынуждены тратить на поиски способов выживания и походы по храмам. Поместите своего хомо сапиенса из элиты в подвалы кроманьонцев и лишите его связей, денег и образования, и сумеет ли он выбраться наверх, не превратиться ли он сам в эту вашу обезьяну?

– Разумеется сумеет, отчего же нет? Такой человек, носитель высших генов, просто взойдет по лестнице, в то время как остальные, те, которых господин Суржин назвал кроманьонцами, даже не способны понять, как задрать ногу, чтобы сделать шаг на ступеньку. Хотя, в конце концов, все в этом мире возможно, – сказал Белоградский, – достаточно просто очень сильно захотеть. Так верят в Адении. Может быть и редко, раз в столетие, как я сказал, но едва ли можно предположить, что среди представителей низших каст появляется так уж много человек с «божественным» генами. Но сделать шаг навстречу своему будущему способна и обезьяна, взобраться на ступеньку, открыть правильную дверь. Шанс в жизни предоставляется каждому, будь вы человек от бога или обыкновенная нищая дворняжка.

– Я знаю об идеалистической пропаганде Адении, я сам оттуда, – ответил Цин. – Однако, как бы вы ни хотели, работая уборщиком на первом этаже аденийского небоскреба вам никогда не стать даже уборщиком на верхнем его этаже. Раб не в силах перестать быть рабом по своему желанию, хозяин ему никогда этого не позволит. Разве что раб разорвет оковы и уничтожит хозяина, только тогда ему, вероятно, представится шанс проявить свободу воли.

Суржин и Белоградский хмуро посмотрели на Цина и отвернулись – каждый в свое окно.

– Человек занимает то положение, которого заслуживает, господин Сюнзи, – резко сказал Белоградский. – Если человек лишен «золотых» генов, он не имеет права причислять себя к тем, кто этим геном обладает.

– В таком случае ваши слова о том, что нужно «просто захотеть» теряют смысл.

– Нет, но разумеется они справедливы лишь в определенной степени. Если вы простой уборщик с первого этажа, то, при должной сноровке, можете стать начальником уборщиков первого этажа или, при должной целеустремленности, стать уборщиком второго этажа.

– Не выше? Разве справедливо, что один человек вынужден уничтожать всю свою жизнь и работать на износ с утра до вечера десятки лет только для того, чтобы стать уборщиком второго этажа, а другой, родившись на этажах верхних, волен вообще никогда ничем не заниматься? Неужели этот второй заслужил большего, не сделав ничего?

– Как я уже говорил, «господин» Сюнзи, – сказал Суржин, – каждому свое. Обезьяна не способна стать полноценным членом человеческого общества, как бы она того не желала. Сперва ей предстоит пройти весь эволюционный путь – с первого этажа, как вы заметили, до верхних. Раз уж вы заговорили о справедливости, то нужно заметить, что было бы крайне несправедливо уравнивать представителей высших каст, которые руководят миром и на плечах которых лежит ответственность за его судьбу, и низших, которые лишь пользуются тем, что дают им свыше, ничего не делая самостоятельно. Было бы крайне несправедливо давать одну и ту же цену за тех, кто чего-то стоит и тех, кто не стоит ничего. За тех, кто держит в руках мир и тех, кто способен лишь на то, чтобы вынимать камни из грязи.

Конвой чуть замедлился и сбросил высоту, чтобы нырнуть в лес парящих в небе золотых крестов. Отражающийся от них свет хлынул в салон.

– Почему мы, вообще, в Тамалияне? – спросил Цин, глядя вверх сквозь прозрачную крышу.

– На этой планете нет отделений Сан Рико Райз, – ответил Белоградский.

– И никаких дочерних компаний?

– Формально нет, Сан Рико Райз проиграло конкурентную борьбу в Тамалияне и сейчас пытается обойти их паутину санкций. И вряд ли это займет много времени. Правительство Тамалияны и лично король Деметрон шарахаются из одних рук в другие, где лежит больше денег, поэтому отношения корпораций с ними похожи на аукцион.

– А Мадзэн? – спросил Цин. – Их офисы здесь есть?

Белоградский открыл было рот, чтобы ответить, но внезапно у него взорвалась голова. Кровь брызнула по всему салону. Внутрь сквозь две прожженные дыры влетел ледяной воздух. Лишь несколько секунд спустя Цин обратил внимание на энергетический след от выстрела, который прошиб салон насквозь и разнес голову его собеседника.

Засвистели и зашипели выстрелы.

По краям и сзади от конвоя вынырнули несколько крупных серых машин без опознавательных знаков, но обвешанные фотонными пулеметами и волновыми расщепителями. Машина слева засверкала выстрелами и впереди что-то грохнуло. Головной броневик колонны вспыхнул, резко завалился на правый борт и с силой врезался в огромный золотой купол храма. Тот треснул, машина влетела внутрь и взорвалась. Купол вдруг на мгновение вздулся, как воздушный шар, и сразу просел. Висевший над ним крест поскользнулся и рухнул в центр храма.

Сидевший во втором салоне боец открыл окно и стал стрелять по нападавшим, но трассы от его выстрелов дугой ушли куда-то далеко вверх. В ухо Цину дохнуло раскаленным от стрельбы воздухом.

Суржин с залитым кровью Белоградского лицом дико озирался по сторонам. Его округлившиеся глаза казались стеклянными и ненастоящими.

– Подмогу! – кричал кто-то в голове машины. – Зовите подмогу!

Никто не отвечал.

Цин сидел на обратном сиденье – спиной к водителю и пулеметчикам и лицом в сторону заднего окна. Из замыкавшей конвой машины почти беззвучно, с едва различимым свистом, как струи пены из взболтанной бутылки, летели фотонные пули – из окон стреляли сразу двое. Несшаяся справа машина нападавших вздрогнула, исторгла откуда-то из-под днища огромное облако черного дыма, резко ушла вниз и тотчас скрылась из виду за домами. Свист внутри переместился на другую сторону – стрелявшие из окна возле уха Цина переменили положение.

В этот же момент позади конвоя объявилась до того скрытая где-то в нижних уровнях еще одна вражеская машина. Из нее блеснуло что-то яркое, похожее на стрелу света. Замыкавший конвой броневик резко подскочил, как будто ему врезали под зад, отлетел влево, задел боковиной многоэтажку, отпрянул от нее и с огромной скоростью помчался поперек дороги. Лишь в последнее мгновение водитель единственной оставшейся из конвоя машины успел дать в сторону, но все равно задел углом громадный горящий снаряд, с грохотом и скрипом отскочил от него и так близко пролетел возле стены какого-то здания, что там полопались стекла.

Безголовый труп от толчка подбросило на сиденье и швырнуло на колени Суржину, продолжая разбрызгивать всюду кровь. Суржин завопил от ужаса и попытался ужаться в комок, но для этого нужно было поджать колени, а те как раз уперлись в обожженную и влажную рану. Суржин забился в истерике и завопил, пытаясь сбросить изуродованное тело на пол.

Цин с трудом понимал, что происходит. Несмотря на то, что прошла уже почти минута боя, ему все казалось, что он ждет ответа Белоградского на свой вопрос, а все происходящее – это какое-то бешенное наваждение. Отсветы от пулемета, продолжавшего стрелять из салона машины, вспышками освещали салон, слепили глаза.

Цин повернул голову и увидел оставшуюся от последней машины сопровождения комету, которая влетела в стену здания позади и теперь чертила по ней жирную огненную полосу, сметая экраны с рекламой.

Броневик резко дал вниз и влетел в срединные этажи дорожного движения, едва не задев кого-то снизу. Со всех сторон понеслись машины – не только по краям, они мчались и сверху, и снизу, кто-то летел наперерез и даже наискось. Лишь спустя вечность Цин сообразил, что как раз-таки тот автомобиль, в котором находится он сам, мечется вопреки остальным, хаотично меняя положение, вылетая на односторонние полосы, снижаясь и резко поднимаясь, пролетая сквозь ветки деревьев и голоэкраны, на которых то показывают рекламу парфюмов, то дорожные знаки.

Машина снизилась практически до земли и влетела в узкий тоннель, с одной стороны которого замелькала кирпичами стена, а с другой аккуратные гладкие колонны. Один из преследователей махнул следом, но не рассчитал и, влетев в прорезь между колоннами, вспыхнул и разлетелся на части. Двое других решили двинуться параллельно, и то появлялись, то исчезали, как медленно сменяющиеся кадры. По знакам на стенах Цин понял, что машина сейчас скользит по пешеходному туннелю возле университета.

Прошмыгнув сквозь узкие ворота, она на мгновение выскочила на широкую трассу и тут же нырнула в огромный туннель подземный.

И как будто мир накрыла темнота. Лишь приглушенный свет синеватых ламп освещал, да и то кое как, накрытую потолком дорогу. Машины летели в несколько этажей, замечая друг друга только по проносящимся мимо разноцветным огням. Даже реклама, сплошным потоком облепившая все стены и потолок, бросала лишь тусклые отсветы и моргала проносившимися мимо нее силуэтами.

Среди блеклых точек света вдруг вспыхнули несколько совсем ярких и метнулись к последнему оставшемуся от конвоя броневику. Тот, уклоняясь, резко махнул в сторону и чиркнул бортом по проскочившей мимо машине. Из-под днища выстрелили ловушки для вражеских снарядов. На короткий миг темный туннель вспыхнул почти дневным светом. Яркая ракета влетела в облако ловушек и взорвалась, брызнув во все стороны огнями. Мчавшиеся по туннелю машины шарахнулись кто-куда, кто-то налетел на стену, вырвалось пламя. С мотоцикла, летевшего на втором уровне, слетел пилот и, кувыркаясь в воздухе, скрылся в светящемся облаке взрыва. Однако не прошло и мгновения, как сквозь это же самое облако, разрывая его на части и разбрасывая в стороны, выскочили две серые вражеские машины.

Автомобиль свернул на другую ветку и синеватый свет тоннеля сменился оранжевым. Свернул еще раз и мир стал в зеленую крапинку, потом в красную. Наконец, спустя несколько поворотов он оказался в узком проходе всего на две машины в ширину, практически пустом, едва-едва освещаемом беловатым светом. Оказавшись на свободе, машина ускорилась, но позади продолжали мелькать фары преследователей.

– Быстрее! – крикнул кто-то со стороны водителей.

– Уже! – ответил ему второй голос. – Выключаю!

И тотчас погасло все – лампочки в туннеле, реклама, даже освещение в салоне. Лишь только тусклый свет фар преследуемого и преследователей продолжал блуждать по серым, облупившимся и потрескавшимся стенам. Цин сообразил, что кто-то взломал городскую сеть и отключил энергию. Сделать такое под силу только выдающемуся хакеру.

И тем не менее, ничего не изменилось. Лучи от фар позади становился все ярче, все напористее, мимо просвистел еще один снаряд, а спустя секунду сразу два.

– Давай вверх, я выстрелю, – выпалил сидевший возле водителя.

Вероятно, именно этот человек взломал городскую сеть.

– На счет три, – отозвался первый.

Он досчитал до трех, резко рванул ручку управления на себя и машина, задрав нос, дернулась к крыше. Обезглавленный труп на заднем сиденье вновь подскочил, перекатился через трепыхающегося Суржина и буквально влип в заднее стекло позади него, забив собой обзор. Что-то легко свистнуло, из пушки под днищем броневика вырвался пучок снарядов, метнулся в сторону приближающегося потолка и все вокруг залило ярким светом. Раздался грохот, взрыв. Машина выскочила из-под земли как ракета и крышей врезалась в летевший на втором этаже над поверхностью грузовик. Ее грубо отшвырнуло сперва вниз, затем, уходя от столкновения с автомобилем на встречной, – в сторону. Наконец, кое-как выровнявшись, броневик снова помчался по городской улице.

Только улицу эту было уже не узнать.

После того, как в городе пропала энергия – рухнула и система визионизации. Со стен домов, прежде гладких, аккуратных, уютных – пропало все. Теперь они уныло стояли голые, потрескавшиеся, кое-где избитые выбоинами, с дырками, часто без стекол, покосившиеся, едва-едва удерживающиеся на последнем добром слове. С улиц исчезла вся реклама, а вместе с ней и ветвистые, цветные деревья поздней осени, в которые был погружен город, как в теплый толстый ковер. Ни одного кустика, ни одной травиночки не осталось. Все они были нарисованы голографической визионизацией. Даже машины, казавшиеся по крайней мере опрятными, сновали туда-сюда ржавые, скрипучие, с болтающимися деталями или вообще без них. Цветные, старинного стиля крыши продырявили темные дыры, красивые резные фонарные столбы обратились прямыми пластиковыми палками, воткнутыми беспорядочно и криво то тут, то там. И повсюду валялся мусор. Тонны мусора – пакеты, остатки еды, бумажки, какие-то пластиковые коробки, обломки приборов, куски картона, сопли, слюни, испражнения. Ветер нес всю эту мерзость по земле, вскидывал вверх, бросал на людей, на машины, в окна. В лобовое стекло броневика брызнула какая-то вонючая жидкость, похожая на мочу. Из труб, торчащих то из стен домов, то из остатков клумб, то прямо из пола дымило чем-то едким и болезнетворным, а кое-где из раскуроченных наружных канализационных путей хлестало жидкое дерьмо. И лишь только соборы и храмы со златыми куполами все также сияли торжественной роскошью среди гниения и разложения окружающего мира. Словно они, как вампиры, высосали на себя всю окружающую красоту, все силы и ценности мира, погрузив его во мрак. Словно только их и производила вся государственная система Тамалияны последнюю сотню лет.