Текст книги "Сияние потухших звезд"

Или это не в голове?

Такое же гудение было в тот миг на Иссилии, когда весь мир переменился разом и стал Вселенной. Что-то грохнуло сверху, снаружи, и удар этот оказался так силен, что передался вниз. Стена с трубами, у которой он стоял, резко вспучилась и лопнула, с силой отбросив Цина в противоположный конец тоннеля. Лишь в последнее мгновение он успел раствориться облаком и не расшибиться в лепешку.

Откуда-то то ли сверху, то ли сквозь выбитые дыры в стене внутрь впорхнул свет – яркий, гораздо ярче того, что вообще способен существовать в природе. Хотя бы в этой Вселенной. Он тотчас разлетелся по всему туннелю осветив то, что ни один человек не желал бы видеть, по крайней мере здоровый человек и в своем непосредственном окружении – булькающую и грузно переливающуюся жирную реку нечистот. Известный каждому цвет этого потока под действием сияющих лучей приобрел веселые розовато-оранжевые оттенки.

Цин решил не задерживаться. Он помчался со всех ног, уже догадываясь, к чему идет дело. В принципе, догадывался-то уже давно… Да что там догадывался – знал! Разве есть в этом мире хоть что-то еще такое, чего бы он не знал?!

Тело его, как будто бы человеческое, фиолетовой змеей расползлось по гигантскому туннелю, ухватилось за ржавую лестницу и поползло к люку наверху. Тот был метрах в двадцати, и когда пальцы Цина дотронулись до ржавой ручки, пузо его все еще болталось на первой ступеньке.

Он вдруг увидел себя совсем крошечным юнцом, в детстве, сидевшем на полу, но где и когда?..

Он открыл люк и выбрался наружу, тотчас ужавшись до карликовых размеров, и замер в полнейшем изумлении. Люк из канализации вел не куда-нибудь, а прямо в центр одного из храмов.

– Спасибо тебе, Господи! – сбивчиво и неуверенно пел священник, махая книгой. – Спасибо тебе, Господи-и-и!

Он растерянно озирался по сторонам – в мгновение ока его паства превратилась непонятно во что. Стоящие на коленях люди затрепетали пламенем, тела их то растягивались, то сжимались, то расширялись, то сдавливались, к тому же каждый вдруг изменился в цвете – кто-то стал фиолетовым, кто-то зеленым, кто-то и вовсе демонически черным. Люди беспокойно шевелились, и тела их при этом трепало бесконтрольно и непредсказуемо, как моллюсков, попавших в шторм, отчего казались они уже никакими не людьми, а инфернальными духами. Которым, разумеется, не место в приличных храмах. Впрочем, несмотря ни на что, никто до сих пор не решился и слово сказать, чтобы прервать славящего господа священника.

Цин выполз буквально из-под земли в кульминационный момент религиозных переживаний здоровенным змием, растянутым в пространстве почти на десяток метров. И хотя уже в следующее мгновение тело его вновь собралось в более-менее правильных пропорциях – успела начаться паника.

Перепуганный священник отшвырнул прочь священную книгу и, широко разбрасывая пятки, помчался к алтарю, перецепился обо что-то и завертелся на месте волчком. Верующие вскакивали с колен и в психоделическом хаосе попытались было ринуться к выходу. Но только попытались, потому что их искаженные тела вдруг понесло сквозь пространство, как листы не скрепленной рукописи, что брызнули кто куда дуновением ветра. В результате все пошло наперекосяк – кто-то врезался макушкой в своды храма, кто-то обнаружил свои ноги связанными узелком вокруг колонн или скамеек, кто-то никак не мог сообразить где у него зад, а где перед, и есть ли они вообще. Цин бросился сквозь толпу, или скорее потек сквозь нее, как течет капля дождевая по стеклу.

Раздвигая наползающие со всех сторон красочные химеры, он вроде бы выбрался наружу. На «наружа» изменилась радикально. Мир припадочно дергался и бултыхался, как в старой анимации, дома энергично дышали, то росли, то опадали, мчащаяся вдоль дорог и тротуаров толпа походила на перемешиваемый соус, цветной и бурлящий. Фигуры людей смазывались кистью пространства, наваливались друг на друга так, что смешивались в единые и неделимые потоки. Ко всему прочему, едва Цин выбрался из храма в него полетели пули!

Несколько бойцов Мадзэн, верные хозяину до конца света, палили изо всех сил и выстрелы их, расплющенные в пространстве, походили скорее на птичьи перья, сыплющиеся с небес после того, как в них взмывает стая.

Цин ринулся было к ступенькам, но первым же шагом его левая нога, превратившись в тоненькую десятиметровую спичку, ступила разом на далекий тротуар, перемахнув всю лестницу и часть улицы. Вторая же, оставшись в более-менее приличных пропорциях, неудачно подковырнулась, и Цин покатился в извивающийся людской поток.

– Дайте проход, сволочи! – завопил кто-то громовым басом наверху, и Цин с трудом различил фигуру давнишнего священника.

Тот выскочил все же из храма и, раздавая тумаки во все стороны, мчался наперерез движению толпы. Несколько человек, получив таким образом по физиономии, отчего-то взмыли в воздух метров на десять и завертелись там, как игрушечные.

– Пошел вон, ряженый! – отозвались в толпе.

Из людской волны вырвался четырехметровый кулак и больно въехал грузовиком в служителя церкви. Тот отступил и заработал руками, как пулеметами. В ответ полетели ноги, ботинки и проклятия.

Завязалась гротескная драка всех со всеми.

Один из паливших по Цину бойцов бросился было сквозь людскую массу наперерез, но получил такой удар, что подскочил над толпой и улетел в открытое окно на втором этаже, оставив после себя в пространстве смазанный след, который потихоньку подтирался следом за хозяином.

Несмотря на яростную потасовку мало кому удавалось попасть туда, куда метилось. Руки то удлинялись, как резиновые, и уносились далеко вперед, то ужимались, не доставая до цели. Да и сами цели, болтаясь в пространстве, ежесекундно меняли положение, как рыбная стая, в которую влетел хищник.

Наконец, несмотря на несколько чувствительных пинков под зад, Цину удалось подняться на ноги, и тотчас мимо прошипел какой-то цветастый разряд, похожий на ракету. Долетев до конца улицы тот остановился, громко хлопнул и помчался в другую сторону, остановился снова, снова хлопнул и вновь переменил направление. Призрак мчался странными траекториями, похоже совсем потеряв ориентиры. Как самолет, который не способен взять и остановиться, чтобы вернуться к прежней точке, а вынужден уходить по дугам, или звездолет, ищущий правильных траекторий, призрак рисовал в небе замысловатые узоры, но никак не мог добраться до нужной ему цели.

Проследив взглядом за этими пилотажными фигурами, Цин вдруг обнаружил, что стоит вовсе не на улице и вовсе не сейчас, а в офисе менеджера Мадзэн в недавнем прошлом.

– Разумеется, мы коммерческая корпорация и всегда ищем выгоды, – донесся приглушенный, не человеческий голос того типа с сигаретой.

Да он и не походил-то на человека – скорее на разжиревшего медведя, волосатого, темного. Парочка справа как будто превратилась в оскаленные зубы.

Призрак продолжал чертить в небе какой-то матерный иероглиф и никак не мог поймать нужную траекторию, чтоб рухнуть сразу на Цина. А тот сделал шаг вперед, чтобы двинуться стороной, параллельной толпе. Но снова пропал.

Он мчался сквозь стены где-то на верхушке небоскреба Мадзэн – туалет, туалет, компьютерный офис. Все это уже было. Буквально только что, минуты назад, и вот он бежит опять.

Второй шаг. Цин взобрался на высокий бордюр, когда-то прямой как стрела, а теперь завивающийся лабиринтом.

Взорвалась голова Белоградского, и мертвое тело стало швырять по салону от стенки к стеклу и обратно, как горячий пирожок между ладонями. В лицо Цина брызнула кровища и куски черепа, и он знал, что раньше, тогда, когда это на самом деле случилось, такого фонтана не было.

Цин побежал зигзагами, уворачиваясь от шальных кулаков, сплетавшихся узорчатыми узлами над улицей. Мимо пролетела какая-то голова с далеко выпученными разноцветными глазами и широко оскалившимся ртом, задержалась и резко вернулась обратно, к своему владельцу.

Канализация, когда-то темная и пустая, теперь наполнена была снующими туда-сюда цветными людьми. Он выбрался в храм, и не успел еще вылезти весь, как его подхватили за руки краснокожие черти и поволокли, поволокли, да все никак не могли выволочь, потому что тело его тянулось и тянулось из люка бесконечной змеей.

На извивающейся дорожке перед Цином появилась странная фигура боксера толщиной со спичку. Она замахнулась на него своими крошечными кулачками, но Цин почему-то пробежал насквозь.

Его вышвырнуло из звездолета в открытый космос цвета заката, а в центре Вселенной висел громадный вентилятор. Цин обернулся и увидел пиратский корабль «Поганая какашка», танцевавший ча-ча-ча на крыше хохочущего транспортника.

Кто-то попытался двинуть Цина в морду, тот в ответ вышвырнул вперед ногу, она заплелась веревкой вокруг шеи обидчика и поволокла его следом, как прицепившийся к велосипедному колесу грязный пакет. Цин упал, встряхнул ногу, вышвыривая тем самым бесформенное тело прочь, вскочил и побежал дальше.

У черного человека в черном костюме в черной комнате Цина капали слюни из-под черной маски, и слюни эти были денежными купюрами.

Цин снова упал, закувыркался между бесконечных ног, поднялся и снова побежал. Мимо сдутыми шарами пролетели два очень маленьких человечка размером с пивные ящики, врезались в стены домов и вдруг взорвались, рассыпая повсюду разноцветную крошку. Цин едва не нарвался на толстую женщину, с яростью орудующую сразу десятком кулаков, а потом и на другую, совсем бешенную – она хватала всех пробегавших мимо за ноги, раскручивала над головой и швыряла их ядрами куда ни попадя. Один такой снаряд влетел в запутавшегося в собственных маневрах призрака и вышиб его из поля зрения.

А Цин, кувыркающийся и исковерканный, длинный и короткий, жирный и худой, черный и белый, мчался все дальше и дальше по полотну сюрреалистического мира.

27

У всего имеющего начало неизбежно должен быть и конец. И, глядя на мчащийся на него поток энергии из космической пробоины, Волков видел именно его – конец не одной Вселенной, а всех разом. Как в пробитый корабль хлещет вода, так в один мир просачивались другие. Но вода не перестает быть водой, поглощая корабль. Она прячет его глубоко в своих глубинах до тех пор, пока не уничтожит навсегда. Совсем другое дело если, проникнув на борт, она оказывается в мире ей чуждом. В мире, раскаленном добела, она превратится в пар, и все же, спустя какое-то время, космический миг, вернется в свои океаны, если что-нибудь от них останется.

Яростный поток вселенской силы. Мощнейшие вихри света и энергии, закручиваясь в изумительные узоры невозможных цветов, вырывались с кошмарной силой из дыры и мчались, мчались до тех пор, пока не достигали границы, а достигнув ее мчались себе дальше. Ничто не могло ни остановить их, ни задержать.

В потоке этом Волков видел миры. Хрустальные звезды, галактики из пепла, созвездия из желаний, целые Вселенные, сжатые, скрюченные, изуродованные, совсем не такие, какими были мгновения назад – все они летели теперь, несомые этим потоком, как опавшие листья осенние, увлекаемые бешенной рекой.

В сторону водопада.

И эти сумасшедшие потоки вещества других миров, налетая на планеты и галактики, поглощали их, забирали к себе, в свой бег, которому не будет конца. Меняли, искажали. Разрушали.

Сорванные со своих веток галактики из крошечных оркестровых треугольников сминали на своем пути целые звездные скопления, пересобирали по своему выбору, отбрасывали ненужное и поток их рос и рос. И сейчас, бивший в лицо Волкову как когда-то это делал морозный ветер, поток этот становился с каждым мгновением все сильнее и захватывал все больше и больше.

Он уже прочертил свои лучи по людским мирам, прошелся по землям разумных волосатых рыб, похожих на кубики льда, продырявил галактику, в которой жили существа, появившиеся в этом мире едва ли не с рождением Вселенной, и с каждым мгновением, с каждой мельчайшей долей секунды он захватывал все больше и больше. И скоро погибнет все. Формально, конечно, нет. Ничто не может погибнуть, и все же гибель неизбежна. Все изменится. Все умрет и родится заново. Но ведь умрет сперва, в конце концов.

Как и все те, кому надо жить.

Волков собирал в уме мозаику из собственных знаний. То немногое, что он узнал о физике из университета и собственных изысканий. То, что знали другие, а теперь и он. То, что еще только предстояло узнать. Физика, от мельчайших частиц до целых миров, всеобщая, способная охватить сразу все на свете и дать ответы на все что угодно, кроме того, чего не могло существовать, по ее мнению.

Он собирал знания других цивилизаций, близких и далеких. Тех, кто только начинал свой научный путь, но начинал совсем с других основ и с другими предпосылками и потому, едва сделав первый шаг, мог увидеть то, что другие, завершившие путь, до сих пор не разглядели. И тех, кто уже зашел на миллиарды лет вперед. Он искал ответ всего на один вопрос – как?! Как можно остановить то, что происходит?

Он промчался сквозь все галактики нашей Вселенной во все времена ее существования и не нашел ответа. Он изучил науку других миров, которая и не называлась наукой. Математику, которая скорее походила на магию. Физику крылатого народа из монохромной Вселенной, которая не объясняла мир, а сама создавал его законы, и мир был обязан им подчиняться. Химию космоса, в котором не было ни молекул, ни атомов. Он изучил знания мира, где галактики обладали разумом и того, где разумом обладала сама Вселенная. Он изучил все и на это ушел миг, а где-то прошел миллиард лет.

За этот миллиард лет Млечный Путь и его мир превратился в исковерканный поток разноцветных газов, в которых обитали живые, но еще совсем неразумные сгустки пара и энергии.

Волков собрал все сведения воедино, но ничто не способно было дать ответ на его вопрос. Точнее говоря, ответов была предостаточно, но нет ничего в этом мире такого, что помогло бы осуществить то, что они предлагали.

Масса. Вот ответ, наиболее верный и наиболее очевидный из всего того потока выводов, что ему удалось получить. Черная дыра – это запертый в себе сгусток катастрофической массы, который никогда не сможет выбросить ничего наружу. Масса – это пробка, что способна заткнуть пробоину. Но как?

Волков метался по всей Вселенной. Миллиарды солнц, которые никогда не будут освещать дорогу никакой жизни. Триллионы планет, мертвых уже при рождении. Черные дыры. Нейтронные звезды. Все это, собранное в единое крошечное тельце галактической, даже сверхгалактической массы…

Но как же?

Волков безуспешно метался от одного объекта к другому. Проходил сквозь эпохи и расстояния так, будто они были едины. Как можно сдвинуть эту черную дыру? Какая сила для этого нужна? Сила, сравнимая с той, что породила весь мир.

А у Волкова не было сил. Безуспешно он пыжился, безуспешно миллиарды миллиардов лет крутился он там и сям вокруг миллиардов черных дыр. Он и прикоснуться к ним не мог. Он не мог сдвинуть их с места. И никогда не сможет. Он глаза. Он наблюдатель. Он видит все, но он не может ничего.

Но кто может?

Он снова вернулся в тот миг, когда еще ничего не было кончено. Когда еще не было поздно. Он бросился в поисках того, кто сможет.

Удивительные существа.

Целые народы.

Те, кто подчинил себе энергию звезд.

Те, кто своими руками смог создать целую звездную систему.

Те, кто смог одной лишь силой мысли управлять погодой и временем.

Те, кто ждал и не требовал никакого управления.

Тысячи существ, порожденных одной Вселенной в один миг. И тысячи в другой. И в третьей. Он нашел галактику, которая появится через три миллиарда лет и будет способна самостоятельно передвигаться в космосе. Он нашел народ, состоящий из одной лишь веры, который мог создавать и разрушать. А в центре Вселенной через двадцать миллиардов лет он обнаружил могучий разум, способный жить и наблюдать.

Но никто из них не мог сделать то, что нужно было сделать. За все годы. За все расстояния.

Он искал и искал.

Но каждый был скован. Телом. Разумом. Силой.

Энергия продолжала разливаться сквозь Вселенную. Сквозь все времена и уже даже шагнула в прошлое. Она искажала, изменяла, убивала и порождала, а через сто миллиардов лет она остановила энтропию, и сама стала Вселенной.

28

Кто-то двинул Цина по морде. Больно не было, но голова улетела на полкилометра вдоль по улице, пробила ядром два дома и едва не застряла у кого-то в окне. Чтоб вернуть ее обратно, пришлось тянуть за шею, как за канат.

А мир тем временем пылал.

Как будто вся жизненная энергия планеты стала тянуться к небу. Пространство, искаженное и без того, вытягивалось вверх и рассеивалось, как испаряющийся океан. Последние из визионистских программ съехали со своих мест словно бы раздвоив мир на два – пасторально-благополучный и настоящий, давным-давно высохший скелет в окружении лужи гноя.

И даже голограммы, мерцая и волнуясь, поднимались к облакам. И облака в свою очередь двинулись вверх, как будто художника подвело терпение и соскочила кисточка.

Пламенем вздымались дома и соборы. Полезшие к небесам кресты исказили свои формы и теперь казались перевернутыми.

Машины, потерявшие управление, слетали с трасс и поднимались над городом, будто тоже хотели забраться повыше вместе с остальными.

Мир словно испарялся красочным потоком. А по небу, стенам, асфальту, людским лицам и космосу плыли букеты, распускающиеся и увядающие, утонченно-пурпурные и жарко-янтарные, страстно-красные и печально-белые. Они теряли лепестки и те, мгновенно и бесконечно меняя цвета, растворялись в абсолютной пустоте.

Облепившая прежде городские улицы визионистская реклама дала сбои, отобразив вместо пляжей лазурных мрачную пустыню, вместо пластмассовых красоток железные прутья, вместо семейного счастья одинокие скелеты. Менялись и слова в слоганах. Красота стала невозможностью, а радость сожалением.

Из огромного дугового экрана вдруг высыпались буквы и попадали на людские головы. Из другого полился лед, а из третьего и вовсе пытался выбраться гигантский напомаженный актер – его здоровенная туша застряла в проеме и не лезла ни наружу, ни обратно.

Цин сбежал с насыпи за тротуаром и влез в одинокое такси, надеясь хоть так отбиться от бесноватой толпы.

– К космопорту, – сказал он.

– Добрый день, – поздоровалось такси. – Не желаете послушать музыки?

– Нет.

– Вероятно, вы очень спешите. Хотите узнать время?

– Нет!

– Который сейчас час? – почему-то спросило такси.

– Что?!

– Семьсот шестьдесят минут двадцать девятого, господин, – ответило такси само себе.

– Давай к космопорту, господи!

– Господин, вы когда-нибудь пробовали гигитский шарльс?

Цин взмахнул руками.

– Никогда, – ответило такси на свой же вопрос. – Что это, вообще, такое? Какая-нибудь мерзость?

– Нет, это рыба, – оно разговаривало само с собой.

– Кстати, в двух переулках отсюда из канализации что-то льется. Хотите посмотреть?

Цин решил больше не отвечать.

– Очень интересно, но в другой раз, – заявило такси.

– Вы многое теряете. Какие вам нравятся женщины?

– Моложе меня на полгода.

– А мне длинные, как фонарные столбы.

– Это называется утонченный вкус. Кстати, говорят хрюквенный сок подорожал на одну целую шесть десятых процента.

– Я его не пью, меня после него мучает громкий понос.

– В таком случае вам следует разбавлять его сиропом из папакухи. Или вы предпочитаете ходить в брюках?

– На меня и трусы-то не налазят, какие брюки!?

– Действительно, кругом одни трусы. Всего чего-то боятся, подойти невозможно. Как будто я к ним с ножом лезу.

– У меня есть нож. На случай если пассажир откажется платить.

Цин поежился и решил наконец-таки вставить слово.

– Поехали в космопорт, – сказал он.

– Люди в наши дни думают только о пузырях, – заявило такси. – А как без них раньше жили?

Цин схватился за голову и выскочил наружу.

Мимо пролетело несколько ласточек – рыжая, оранжевая, фиолетовая и нескольких оттенков красного. Свистнув, они вдруг взорвались цветочным дождем и оказалось, что это были никакие не ласточки, а пули.

У храма вдоль по улице лопнул купол, и осколки его, не разлетевшись в стороны, поднимались в небо. Чуть в стороне справа целый дом внезапно превратился в темное облако, а следом еще один, только на этот раз с оглушительным хлопком.

Цин подбежал к завалившемуся у обочины мотоциклу, поднял его с таким трудом, что едва не вылезли глаза из орбит, и уселся в кресло. Рядом по земле лягушкой проскакало что-то большое и светящееся, и метрах в тридцати впереди жахнуло светом и застреляло петардами. Цин дал газу, но мотоцикл, вопреки логике, помчался по тротуару назад. Мир замелькал с такой скоростью, будто стал водной гладью, потревоженной танками. Цин врезал по тормозам, проверил передачи и снова нажал кнопку на ручке – на этот раз мотоцикл и вовсе поехал боком, влево, причем колеса его продолжали беспокойно крутиться перпендикулярно движению. Мало того, заднее почему-то вовсе не пожелало двигаться вместе с остальными частями корпуса и тотчас, растянувшись резинкой, осталось далеко позади.

– Позор! Хватайте наркоманов! – послышался хриплый голос сзади.

– Царь исполняет танец! – вопил другой. – Не мешайте монарху жить!

– Просто нужно больше работать!

– Люди принадлежат тому, кто их купил!

– Мужчина, слезьте с моих волос! Тем более, что вы женщина!

Цин бросил несчастный мотоцикл, посмотрел по сторонам, но так и не понял, кто выкрикивает все эти лозунги. Впрочем, тотчас мимо него пробежал бесноватый мужчина, размахивающий неподконтрольными ему руками и вопивший на всю улицу:

– Царий сын – унитаз! Царий сын – унитаз!

Цин побежал следом. Единственный путь к космодрому – через толпу.

Но и толпа, как и все кругом, подвергалась метаморфозам.

Несколько человек перед Цином, едва он достиг их на полной скорости, обратились вдруг дымом, и он пролетел сквозь них, невольно подняв перед лицом руки. Один из исчезнувших был мужчиной в красном свитере, и Цин почему-то вспомнил, как стоял на набережной где-то неподалеку в красном свитере и смотрел как в реке проплывает голограмма рыбы, и звали его тогда Арсением. Еще ему привиделось, будто он женщина по имени Ирина, укачивающая своего сонного ребенка и зевающая в ночи перед окном. Эти непонятно откуда взявшиеся воспоминания сменились другим – он, стареющий инженер по имени Рабзяк, стоит перед молодым начальником и слушает долгую речь, в которой тот путанно объясняет почему он, инженер, обязан тотчас уволиться. Тысячи воспоминаний. Его собственных воспоминаний, хоть когда-то и чужих.

Цин обернулся облаком и помчался прямо сквозь человеческую реку. Та, неоднородная и бурлящая, болталась из стороны в сторону, как хилые кустики под ураганом. То тут, то там целые толпы народа внезапно исчезали из этого мира, обращаясь горсткой неразличимых глазу атомов, сквозь которые мгновенно проносился Цин и тело его, неясное и бесформенное, растянулось сперва на сотню метров, а потом все больше и больше. И пока он бежал, разум его продолжал обретать воспоминания.

Он вспомнил себя строителем. Он стоял высокого на соборном куполе и с религиозным благоговением разглядывал висящий над ним крест. Его звали Жедер.

Вот он в тюрьме – запертой со всех сторон узкой камере – с еще двумя мужчинами. Руки у него страшно болят, а на плечи накинута темная арестантская накидка. Имя его Салман.

Он, а точнее она, смотрит в окно витрины с тихой, но разрывающей изнутри завистью. Смотрит на огромный, красновато-зеленый торт, который стоит целой месячной зарплаты. Сентея.

С каждым мигом, с каждым обретенным именем облако становилось все больше, все туманнее, все дальше и дальше возносилось над головами.

Вот она стоит и выбирает себе кусок хлеба. Тот, что хочется – ей ни за что ни купить, слишком дорого. Другой, который она может себе позволить, сделан химически и очень тяжело переносится человеческим телом, вызывая массу психических и физиологических осложнений. Мария.

Он едва дотянулся до тарелки своей крошечной рукой – мешало жирное пузо. Но все же сумел и швырнул ее, роскошную, покрытую золотом и с ободком из драгоценных камней, на пол. Подбежала перепуганная горничная и он, тяжело плюясь, стал выговаривать ей за недостаточно сладкий торт, доставленный с расстояния в три сотни световых лет. Фон Лейгенстерн.

Он взмахнул рукой и оперся ладонью о крышу многоэтажки. Подтянулся и шагнул, и шаг этот здоровенный перенес его через несколько машин и пять десятков человек.

Он смотрит на себя в зеркало. Мир стал иным. Совсем недавно он был цветным и четким, а стал черно-белым, с едва различимыми деталями. Ему пришлось продать свои глаза и заменить их на дешевые камеры, чтобы оплатить лечение сына. Сатьян.

Все залито кровью – она хлещет ему прямо в физиономию бешенным фонтаном. А сам он, не в силах остановиться, продолжает с остервенением грызть горло человека, лежащего на полу раскинув руки – вчера только тот получил новое назначение, но уже сегодня, как видно, место вновь станет вакантным. Он бы улыбнулся, но нужно продолжать кусать. Лебовец.

Вот еще один шаг, и его громадная нога переступает через целый дом. Цин, а ему до сих пор кажется, будто это именно он, с любопытством смотрит на множество точек внизу, которые тоже являются им.

А теперь он смотрит на стену шахты. Темную и горячую. Он уже практически ничего не способен различить на ней. Он работал почти шестьдесят часов без перерыва. Респиратор пришел в негодность. Завтра он получит зарплату за месяц, которой не хватит и на то, чтобы оплатить комнатку в общежитии. А ведь еще дочери нужны школьные принадлежности… Рам.

Она в депрессии. Стоит перед открытой дверью в гардеробную и понимает, что все эти платья она уже одевала, какое-то, кажется, даже дважды! Отец, менеджер по добывающим предприятиям какой-то корпорации, обещал прислать новых портных, но они где-то задерживаются, мерзавцы. Что же будет, если они не успеют до вечеринки? Конец света?! И все время она недоумевает, почему это старье до сих пор не уничтожили? Сарьемира.

С усилием он сделал новый шаг и перемахнул сразу несколько улиц. Ноги его гигантской аркой растянулись над городом, а штаны цветочные расцвели радугой.

Далеко внизу он заметил крошечную мошку с громадным пулеметом. Пулемет стрелял, но из дула его вылетали то цветные кролики, то бабочки, то конфеты. Цин швырнул кулак в стрелка со своей бесконечной высоты, тот помчался стремительно, едва ли не со скоростью света, но прошла уже минута, Цин ушел далеко вперед, а кулак все летел и летел.

Еще два исполинских шага – таких, что можно переступить через весь город. Но, вместо того, чтобы оказаться далеко впереди, он вновь стоял под громадным небоскребом Мадзэн. Он снова пошел вперед, но едва делал шаг, и пространство расширялось настолько, что шаг громадный превращался в крошечный. А затем вдруг все ужималось обратно. Он шел и шел, бежал, но город под ним стоял на месте. Он опять увидел вооруженную охрану корпорации и призрака, которые остались далеко позади. Теперь они стояли у него на пути. Снова и снова. Он делал к ним шаг, но оказывался лишь дальше, чем прежде.

Он перекрыл себе зрение. Он и есть пространство. Цин исчез и появился. Он стоял на куполе собора и смотрел на город внизу. Рядом пролетела то ли птица, то ли пуля. Зигзагами бесился призрак, все болталось и бултыхалось, лезло к небу, растекалось и размазывалось.

Он исчез еще раз и теперь появился у входа в подземку. Затем возле правительственного здания. И возле магазинчика сладостей. И возле перевернутого автобуса. И возле распростертой в пространстве людской толпы. И все это в один миг, и все это одновременно.

Он появился прямо в космопорте, заскочил в первый же корабль – тупоносый и желтый, как банан. Корабль взлетел и помчался в небо, хотя зад его до сих пор оставался на земле, и прошло лишь тысяча мгновений, прежде чем он оторвался и догнал свою голову.

Мимо мчалось все что можно. Другие корабли, машины, автобусы, велосипеды, цветы, люди, животные, мороженное, кресты, деньги. Кто-то стремился вверх, кто-то вниз, кто-то висел в воздухе. В этой безумной каше из всего-всего выделялись несколько громадных звездолетов Мадзэн, пытавшихся утащить подальше свое руководство, и один бело-золотой правительственный корабль Тамалияны, на борту которого тряслись в обнимку император Деметрон и патриарх церковный.

Корабль Цина поднимался и поднимался с бешенной скоростью, чуть ли не быстрее остальных, но земля позади не отставала, а космос не приближался. Трухлявый желтый корабль дрожал, как перепуганный, бултыхался в воздухе и все уменьшался и уменьшался как будто бы в размерах, отдаляясь от всего сразу. Внезапно откуда-то с неба свалился старый коричневый ботинок с разломанной подошвой и каблуком заехал по крошечной кабине. Ударом выдрало целую стену со всеми приборами управления, а Цина отшвырнуло куда-то за кресла. Что-то другое, похожее на букет цветов, процарапало боковину корабля, разорвало обшивку, выдрало куски мяса, брызнув в атмосферу болтиками, гайками и искрами. Корабль стал похож на покусанный окорок.

Он продолжал подниматься и подниматься, но не двигался совсем. Даже грязная туалетная бумага, подброшенная в небо ветром, и то скорее стремилась попасть на небеса.

Корабль все сжимался и сжимался. Он стал похож на булавочное ушко. На точку. На атом. И вдруг исчез.

Но исчезнув появился тотчас вне орбиты Деметрона, – в стороне от зоны действия его гравитации. Корабль, лишенный двигателей и управления, тем не менее летел вперед изо всех сил сквозь рыжий космос по направлению к звезде.

29

Целая лавина кораблей рвалась в космос с поверхности Деметрона. Здоровенные боевые линкоры, щуплые эсминцы, пузатые миноносцы и крошечные торпедные катера, казенные ракеты, дорогие яхты, элитные звездолеты и самые простые, рабочие, повседневные. Даже крохотные шахтерские грузоподъемники и бурители, в которые вмещается всего-то один человек – такие вывалили целой сотней из рассыпающейся космической станции на орбите спутника планеты, как муравьи, бегущие из разрушенного муравейника.

Деметрон с трудом можно было различить – он превратился в мутное разноцветное пятно, закручивающееся в диком вихре и распадающееся понемногу у своих границ. Взрывное облако, быстро или не очень рассеивающееся в атмосфере.

Те, кто не успел вырваться из зоны действия космических лучей – гибли вместе с планетой. Вспухла, лопнула и рассыпалась на элементарные частицы дорогущая яхта самого богатого человека Тамалияны, ростовщика, обложившего кредитами едва ли не половину населения страны. Его, высокого, с неприятной квадратной физиономией, вдруг сплющило до размеров чайника, выбросив изо рта внутренности и кости.